Не по коду

Я выдыхаю и, переодевшись, вышла на ужин. Сев за стол, я начала осторожно ковыряться вилкой в пастушьем пироге, не поднимая глаз, чтобы вопросов мне задавали поменьше.

– Сегодня родительское собрание, – хмыкает папа, просматривая уведомления в телефоне. – Ты забыла нам сообщить?

«Ну как забыла, не знала. Неделю в школе не появляюсь, после последних нападок» – проносится у меня в голове, но лишь качаю головой, соглашаясь с ним.

– Собрания не делают просто так, – отмечает мама. – Обычно собрания для отстающих учеников, а я получала уведомление лишь по биологии, там не закрыты хвосты. Ребекка, есть что еще сказать?

– Нет, – кратко отвечаю я и, не доев пирог, отнесла на кухню.

Ближайшие несколько часов я не выхожу из комнаты, просматриваю вариации мостов и улыбалась, вспоминая разговор с Тэем. С ним было легко, несмотря на его необычные высказывания. Тяжело вздохнув, я вывожу экран из процессора на стену и открываю статью по истории технологий и их роли в спасении человечества. Саму статью я прокручиваю без цели, что-то полезное в ней найти. Ведь по факту я прекрасно понимаю, в школе роботы преподают лишь то, что выгодно им. Их не волнуют люди как индивиды, скорее наоборот, они видят в них опасность. И детей проще переучить на свой лад, чем уничтожить всё человеческое население. Но вопрос только один: зачем им люди? Смазывать шестеренки и выгружать информацию из памяти, перепрашиваться – они это умели без людей. Зачем они оставляют нас в живых – вопрос. Папа говорит, что, вероятно, у них на нас есть план, о котором мы еще не знаем, но пропажи людей не случайны. Версии, где людей похищает сам человек, и когда люди пропадают из-за роботов, примерно в одинаковом соотношении, но лучше оставаться с живыми. Смешно. С живыми, что бездушнее машин.

Вскоре дверь открывается, и на пороге стоят родители, грозно смотрящие на меня.

– Где ты была всю неделю? – спрашивает папа, голос его стал резко официальным, как на допросе.

Мама цепляется в его руку и, успокаивающе поглаживая ладонью, шепчет что-то ему на ухо, пытаясь остановить вспышку гнева.

– Рисовала, – честно ответила я.

– А школа не нужна больше? Всё, выучилась? – возмущается отец, его лицо краснеет, и он начинает активно размахивать руками. – Пока мы тут с тобой из кожи вон лезем, чтобы уехать и спрятаться, она наслаждается жизнью. Неужели так сложно просто получать образование? В будущем, чтобы ты не получила, тебе пригодится. Ты сможешь после 18-летия отстоять свое право находиться в безопасном месте, – взмаливается он.

– Не сложно, – шепотом заключаю я.

– Я завтра тебя отвожу в школу лично за руки и передаю на пост охраны, пока не закроешь все пропуски, домой не приходи. А уж как ты это сделаешь за один день – меня не волнует.

Отец разворачивается, машинально поправляя галстук – его фирменный жест, когда он злился, и выходит, вслед что-то бубня. Мама осторожно подкрадывается ко мне и садится на стул напротив.

– Дорогая, не бери его слова близко к сердцу. Ты определенно должна закрыть хвосты, но я понимаю, и папа понимает, что за день проблему не решить, – Она пытается говорить мягко, но в ее глазах было лишь легкое недоумение, что я так поступила с ними.

– Всё в порядке, я исправлю, – кратко заключаю я и продолжаю бездумно листать статью.

– Может, что-то случилось, кто-то обижает? Скажи нам, мы придумаем, что делать, – шепчет мама, пытаясь понять меня.

Сердце сжалось от желания вывалить всё, что накопилось за три года. Нет, лучше сразу 4, чтобы было понимание, с чего всё началось, но крики отца, призрение – не решат то, что уже сформировано в обществе годами.

– Мам, я сама справлюсь, не критично всё, – я кисло улыбаюсь, чтобы она хотя бы поверила, и возвращаюсь к экрану.

Дверь тихонько закрывается, и теперь я могла дать волю эмоциям. Хотя бы тихо плакать в двухметрового плюшевого волка – уже помогает. Я прячусь в нем, в этой огромной туше «умной» ткани, что нагревается от попадания на нее влаги. Датчик, уловив всхлипы, сразу начинает издавать звуки легкого рычания. Если бы он мог только говорить, я бы спросила его, что мне делать. Но он был всего лишь игрушкой. И эта игрушка не умеет ничего, кроме смены цвета шерсти, температуры и издавания рычания. Одно время папу забавлял волк. Однажды он подарил мне его. Мне тогда было лет восемь. Когда я пряталась у него в лапах от папиного громкого выговора за невыполненную математику, волк будто бы защищал меня – он начинал тихо рычать. А если папа шёл ко мне, чтобы помириться, рычание волка становилось громче, казалось он не давал тревожить мой покой. А сейчас я по-прежнему прячусь в его лапах, хоть и не такая маленькая и юркая, как тогда. Но папа больше не идет со мной мириться и не смеется над ним.

Я засыпаю прямо так, в игрушке. Свет сам погас в комнате, погрузив пространство во мрак. Страх перед завтрашним днем не даёт мне расслабиться полностью, но полудрем тоже хорошо. Может, найти другие лазейки, чтобы стало чуть легче в дневное время в социуме.

Дверь резко открывается, выводя меня из забвения. Свет зажегся, и я увидела папу.

– Значит так, я обо всем подумал и принял решение, – начинает он. – Все альбомы, карандаши складываешь в коробку, – он пододвигает мне потрепанный короб. – Собираешь при мне сейчас, чтобы не вышло так, что ты где-то что-то спрятала.

Я вылезаю из-под волка и осторожно собираю весь свой творческий набор.

– Пока я не увижу, что ты закрыла хвосты, ты будешь заниматься только учебой.

Дальше идёт лекция о том, как важно учиться, и в моё время он грыз землю, чтобы всё успевать. Но я уже не слышу его. Он сравнивает совершенно разный образ жизни. Собрав всё, отец осматривается, открывает шкафы, вытряхивает рюкзаки и, убедившись, что всё чисто, выходит из комнаты с коробкой, оставив еще осадок и отпечаток предательства в моей душе. Но откуда он знал, что, забирая альбомы и карандаши, он меня предает? Сделать скидку можно на это и простить.

Сон не идёт. Я выпила порядка пяти успокоительных таблеток, но это не помогает от напряжения. Сердце уже бьётся как бешеное, а на часах 4 утра. За окном тихо и спокойно, даже звезды видны из моего окна.

Так и не погрузившись в сон, я привожу себя в порядок: душ, макияж, одежда подбиралась – что дома, что на выход – исключительно закрывающая руки и ноги полностью. Но пару вещей я все же беру на запас, чтобы иметь возможность переодеться. Мама просыпается позднее и, сообразив, перекус в школу провожает взглядом меня и отца из дома. Руки холодеют, тревога нарастает, и кажется, что земля уходит из под ног, подходя ближе к школе.

Отец, заметив мой страх, останавливается и поднимает бровь.

– Реби, что происходит? – его голос серьезный и взволнованный.

– Ничего, думаю, какой предмет начать исправлять, – быстро проговариваю я.

– Это правильно, учиться надо, – заключает он и рассказывает историю из своей жизни, когда его одноклассник был таким же раздолбаем, как я, и как ему сложно стало выживать. Понятно в общем. Родительские нотации, мне кажется, везде одинаковые. Но пусть ему будет спокойнее от моего благоразумия, чем от того, чего я боюсь.

Подходя к школе, он провожает меня до поста охраны и что-то говорит роботу, но я уже не слушала, оглядываюсь по сторонам, поднимаюсь в класс. В классе встречает меня гул одноклассников, насмешки. Кто-то швыряет в меня салфетками из-под хотдогов, оставляя на моей одежде следы кетчупа. Самое болезненное, когда парень не рассчитав силы и бросает бутылку с водой – она попадает в висок, и я покачиваюсь, прижимая руку к месту удара, но это вызывает лишь смех.

– Реби, кто развлекал тебя всю неделю? – смеются девчонки на передней парте. – Снова нашла спонсора?

Парни что-то отшутились девочкам, и класс заливается в смехе. Я сажусь на последнюю парту и стараюсь отключиться от этого хаоса. Время до звонка шло слишком медленно. Но спасение приходит раньше, чем начинается урок. В класс входит учитель, а следом за ним – Тэй. Одноклассники на мгновение затихли, оценивая новенького, а девочки уже начали строить ему глазки – но вскоре всё возвращается в свой ритм: гул, беготня, косые взгляды.

«Но я все равно рада была поговорить с человеком хотя бы час», проносится у меня в голове, отлично понимая, чем все закончится. Я и не надеялась, что мы продолжим общение. Тэйлор что-то кивает преподавателю и, внимательно осмотрев класс, застывает, увидев меня. Он не выражает эмоций, а лишь направляется ко мне и садится рядом.

– А говорила, что не придешь, – заключает он.

– Я бы и не пришла, отец привел за руку, – досадно произношу я, чувствуя, как глаза краснеют от обиды.

Тэй на секунду замер, а после поверачивается ко мне и внимательно смотрит.

– Я умею читать людей, – говорит он, и в голосе нет ни хвастовства, ни игры, просто тихая уверенность. – Умею видеть, когда человек злится, даже если улыбается. Замечаю, когда он притворяется равнодушным. Вижу ревность, фанатизм, страх… даже радость – она у всех по-разному ложится на лицо, но я её узнаю.

Он делает паузу, будто впервые замечает что-то, что не может назвать.

– А ты… я не могу тебя прочитать.

Он смотрит на меня так, как будто пытается вспомнить, где видел этот взгляд раньше.

– У тебя признаки испуга – дыхание короткое, плечи напряжены, – но ты не отводишь глаз. Ты смотришь, как будто… как будто ждёшь, что я пойму. А я не понимаю.

Он просто смотрит, и в этом взгляде – не любопытство, а почти стыд за собственное непонимание.

Звонок разрывается между нами, и он чуть вздрагивает – не от громкости, а будто его выдернули из мысли, которую он не успел додумать.

Одноклассники успокаиваюются, но Тэй продолжает выжидающе наблюдать за мной. Учитель, что сливался с "Тихой Стеной", наконец шевельнулся. Его ладонь оторвалась от матовой поверхности, и по стене пробежала едва заметная волна, будто дыхание, затихающее после долгого разговора. Робот не обернулся, не сказал ни слова, только кивнул – и весь класс встал. Ещё один кивок – и все заняли свои места. Стулья скрипнули, кто-то тихо выдохнул. Стена снова стала серой, безлистой, как будто ничего и не происходило. Но в воздухе осталось ощущение – что только что здесь было нечто живое, нечто большее, чем урок.

– У нас новый ученик… Тэйлор Скоттнер, – произнёс робот и показывает на Тэя. Тот встаёт.

– Меня зовут Тэй, я переехал из города Лион, Франция. Теперь буду учиться тут.

– Вау, француз! А где акцент? Или вы все такие 'очаровательные'? – кричит Томас, и в его голосе слышался сарказм.

– Томас, – резко переводит взгляд преподаватель, – мы сдержанные.

Томас кивает и разводит руками, показав, что молчит и дальше не планирует вступать в дискуссию. Класс кидает на Тэя заинтересованные взгляды, но тот безразлично садится на стул и внимательно сверлит меня глазами.

– Реби, – зовет он меня.

Я кратко киваю головой, показывая, что сейчас не время для разговоров.

Тихая Стена вновь включилась сама. Не было ни щелчка, ни сигнала – просто поверхность, секунду назад тусклая и мёртвая, вдруг стала прозрачной, как стекло под дождём. В ней появилось отражение класса – но не настоящее: ученики стояли ровнее, глаза смотрели прямо, никто не ёрзал, не опускал взгляд. Это было не отражение. Это был идеал.

Учитель подошёл ближе, и когда его рука коснулась поверхности, вся стена дрогнула, будто впитывая его. Тело робота на миг замерцало, как будто частицы его корпуса растеклись по материи стены, и через секунду он уже не стоял перед ней – он был в ней. Его лицо появилось в центре, но не как изображение – как будто он смотрел изнутри, из глубины. Голос раздался не из динамиков, а из самой стены, казалось сам классная комната заговорила:

– Начинаем урок.

Надпись возникла плавно, без вспышек: «История: Создание роботов для балансирования социальной структуры.»

А перед этим – на долю секунды, как эхо предыдущего мира, на стене пульсировал логотип "Aylesford Innovations"– чёрный контур дома в круге, с тонкой волной под ним, будто земля дышит под фундаментом. Символ не двигался, но кажущийся свет в его центре пульсировал, как сердце, заменённое механизмом. Это был не просто логотип – это был знак принадлежности, печать системы. И как только робот вошёл в стену, символ исчез, будто растворился в ней.

– Достаем пластины… Фиксируем тему урока, – раздался прерывистый голос робота-учителя.

Пластина представляла собой небольшой телефон, размером с ладонь, но толщиной в пластиковую карту. Достаточно одного касания, чтобы загорелся интерфейс, в котором есть все необходимое: расписание, домашние работы, библиотека с учебниками и видеороликами, конспекты, заметки, контрольные работы и практические задания. Все, что нужно для ученика. Преподаватель вещает новую тему, и все погружаются в конспектирование, а я не могу даже собраться с мыслями, чтобы слушать. Страх перед большой переменой погружает меня в свои мысли. Что явно заметил Тэй.

– На столько сложная тема? – спрашивает он в личном чате пластины.

– Нет.

– Тогда что с тобой? Все вокруг такие веселые, а ты одна ведешь себя странно.

– Все в порядке, – отвечаю я и вышла из личного чата, но уже было поздно.

Преподаватель уже замечает, что я сижу в чате, и его отношение ко мне играет ключевую роль для нового потока издевок.

– Ученица Кларк, зафиксировано нарушение, активирую стол дежурного, немедленно, – холодно звучит его голос.

И в ту же секунду стена, только что была наполнена схемами, начинает дрожать в центре. Под поверхностью что-то движется, материал тянется, как тёплая плёнка, и из неё, медленно, без звука, выходит робот – сначала руки с пальцами, вытянутыми вперёд, потом голова с чёрными сенсорами вместо глаз, затем всё тело, гладкое, лишённое швов, будто оно не появляется, а стена перестраивается, чтобы выпустить его. Он делает шаг вперёд, и за его спиной поверхность снова становится ровной, серой, без следа, как будто его никогда не было. Но я знаю – это не исчезновение, это переход в другую фазу. Он стоит перед классом, не дышит, не моргает, просто смотрит, и его взгляд, лишённый эмоций, но полный расчёта, прикован ко мне.

Сердце сжимается. Ещё этого не хватало. "Стол дежурного"– это не просто стол. Это роботизированный механизм, установленный в каждом классе, напоминающий операционный стол, только без мягкой подкладки. Его используют редко, но когда используют – это всегда унизительно. Ученика заставляют лечь на холодную металлическую поверхность лицом вниз, руки фиксируются, и робот начинает "объяснять"правила поведения – обычно это сопровождается неприятными вибрациями или легкими разрядами, не причиняющими вреда, но вызывающими сильный дискомфорт. Всё это транслируется в режиме реального времени на все экраны класса.

Класс наполняется злорадным шепотом. Я неуверенно встаю и подхожу к учителю. Руки дрожат. Я знаю, что это ещё один повод моего унижения. На перемене – новая порция насмешек. Но спорить бесполезно. Роботы не слушают.

– Подойдите, – холодно приказывает робот.

Я делаю неуверенный шаг вперёд. И вдруг – Тэй встаёт.

– Я с ней, – спокойно произносит он.

Глаза робота вспыхнули ярче.

– Новый ученик Скоттнер… Вы не являетесь частью процедуры… Сядьте на место.

– Она не виновата, – твёрдо заявляет Тэй. – Мы просто говорили.

– Вы не являетесь частью процедуры, – повторяет робот, и в его голосе звучит почти человеческая насмешка. – Сядьте. Или будете наказаны.

Тэй смотрит на меня. Мои глаза, которые вот-вот готовы разреветься, молят его уйти. Но он стоит рядом. Он не знает, что я пытаюсь его оградить, но эмоции, слова – всё это запрещено.

Робот кивает – механически, но в этом движении чувствуется какая-то странная удовлетворённость.

– Тогда вы оба. На стол.

Класс не шевелится, все внимательно смотрят за происходящим. Никто не ожидал, что робот накажет нового ученика. Но робот запрограммирован следовать правилам. А правило одно: не перечить.

Тэй смотрит на меня. Потом на робота.

– Хорошо, – говорит он. – Мы оба ляжем.

И он идёт к столу.

Я смотрю на него, не веря своим глазам. Он не должен этого делать. Он не понимает, что это значит. Он не представляет, каково это – быть униженным перед всеми.

Но он ложится рядом со мной. Руки фиксируются. Холод металла. Глаза всего класса. Перешептывания, но никто не смеётся.

Робот наклоняется над ними.

– Вы оба нарушали правила. Вы оба должны быть наказаны.

Он активирует вибрацию. Лёгкую. Но достаточно неприятную. И, несмотря на всё, Тэй не издаёт ни звука, не дергается, хотя моё тело изнывает от неприятных ощущений и лишь рычание сквозь слёзы я могу издать.

Когда процедура заканчивается и нас отпускают, класс молчит. Даже те, кто обычно смеётся, молчат. Все смотрят на Тэя – девочки восхищённо, парни с недоумением. Он явно вписывается в эту компанию.

Мы молча возвращаемся за парту. Он внимательно наблюдает за мной, а у меня внутри – лишь опустошение, дрожь по телу, животный страх.

Лишь когда прозвенел звонок, Тэй придвигается ближе. Сначала он осматривает класс, но потом возвращается взглядом ко мне.

– Ты не по адресу, дружище, – кричит Томас, подходя ближе. – Пошли с нами, мы покажем, где весело.

Томас кратко обнимает его за плечи и вытаскивает из класса, оставляя меня одну.

– Откуда ты его знаешь? – подходя ближе, спрашивает Эмилия.

За ней стоят ещё несколько девчонок, которые буквально выполняют все её прихоти – от «хочу кофе» до «сделай за меня проект».

Я молчу. Знакомство с Тэем я ни с кем обсуждать не хочу. Но я прекрасно знаю, что бы я ни ответила, им нужен лишь повод, а повод уже есть. Эмили положила глаз на новенького.

– Ты глухая, что ли? – фыркает Шанис и вырывает у меня из рук рюкзак. – Откуда ты его знаешь? Почему он заступается за тебя?

– Не ваше дело, – отвечаю я тихо.

– А у тебя голос прорезался? – тут же толкает меня Эмилия, и я отшатываюсь к стене. – Откуда ты его знаешь? Твой новый парень? С ним ты неделю пропадала?

– Да что с вами? – наконец не сдерживаюсь я. – Может, хватит уже?

Эмилия расплывается в злорадной улыбке и, кратко посмотрев назад, кивает девочкам.

В следующее мгновение одна из девчонок дёргает меня за руку с такой силой, что я теряю равновесие. Другая впивается пальцами в мою шею, сжимая так, что я задыхаюсь.

– Интересно, а если повыдирать тебе волосы, ты с париком придёшь? – шепчет Шанис прямо в лицо, её дыхание пахнет жевательной резинкой и злобой.

– А ну, все пошли отсюда! – кричит Эмилия, обращаясь к толпе учеников, которые уже собрались вокруг нас в плотное кольцо. – Это моё шоу!

Она делает театральный шаг вперёд, выпрямляет спину и подбрасывает волосы. Когда её взгляд скользит по толпе, я замечаю, как он останавливается на Тэе, который пытается протолкнуться сквозь ребят.

– Кстати, новенький! – её голос становится сладким, как яд. – Просто знай, что эта… – она кивает в мою сторону с презрением, – не та, с кем стоит водиться. Понятно?

Тэй хмурится, пытается понять, что происходит, но Томас хватает его за руку и тянет назад, что-то быстро шепча.

Эмилия хватает меня за волосы и с такой силой вытаскивает из класса, что я теряю ориентацию. Ученики взрываются в коридоре аплодисментами и свистом, когда Эми швыряет меня на середину коридора. Мои колени ударяются о холодный линолеум, и кто-то тут же пинает меня в бок.

– Кто ещё не знает, почему мы с ней так поступаем? – голос Эми звенит, как стекло.

Я поднимаю глаза и вижу Тэя. Томас держит его за плечи, что-то шепчет. В следующее мгновение к нему приближается робот-учитель, который уводит его из коридора следом за собой, вместе с Томасом.

– Ещё раз спрашиваю, кто не в курсе? – кричит Эми.

– Ты позор человечества, ошибка, – громко говорит Шанис, и начинается настоящее издевательство.

Одна девчонка хватает меня за волосы и откидывает голову назад, другая бьёт в живот, заставляя меня согнуться.

– Давайте, девчонки, покажем ей, где ей место! – кричит Эмилия, подбадривая других.

Меня тащат по коридору, дёргая за руки и волосы. Они смеются, подшучивают – вероятно, это самое весёлое занятие в их жизни. Кто-то выливает на меня остатки содовой, кто-то бросает в меня смятый бумажный стакан.

В женском туалете холодно и воняет хлоркой. Они вталкивают меня внутрь, и кто-то открывает кран с холодной водой, направляя струю прямо на меня. Ледяная вода промачивает одежду до нитки, я дрожу всем телом, зубы стучат. Шанис наносит последний удар ногой по лицу, от которого я падаю на пол и ощущаю металлический вкус крови во рту.

– Пусть посидит тут, пока не переохладится, – засмеялась Шанис, захлопывая дверь.

Я отползаю в угол и, сжавшись в комок, дрожу от холода и страха. По щекам катятся слёзы, смешиваясь с водой. Каждый вдох даётся с трудом, в груди распирает от боли. Я чувствую, как силы покидают меня, а в голове гудит, как будто в ушах стоит звук хлопающих дверей и удаляющихся шагов.

Звонок звенит, и все возвращаются в классы, наступает момент покоя, но не для меня. Одежда была в рюкзаке, а рюкзак – неизвестно где. В классе или его девочки куда-то дели. Как отсюда выбраться? Мокрой, в холодную погоду – лучше заболеть и умереть, чем терпеть это всё.

Дверь открывается, и я ещё плотнее прижимаюсь к стене, не зная, чего ожидать. Шаги медленные, осторожные. В поле зрения появляется Тэйлор. Он осторожно садится напротив меня и долго внимательно смотрит, не двигаясь. «Ты ещё не поучаствовал в этом?» – мелькает в моей голове, и я сжимаюсь сильнее, закрываю лицо руками, на случай если он решит продолжить.

– Реби, – мягко зовёт он. – Зачем они это делают?

– Томас не рассказал? – всхлипываю я.

– Очень… нескладная история, – хмурится он. – Может, ты расскажешь проще?

– Нет.

Тэй садится на мокрый пол и просто сидит рядом.

– Промокнёшь, тут сыро, – поднимаю голову, смотрю на него.

Он снова замирает, ни эмоций, ни движений. Просто останавливается и будто не дышит. Но через секунду приходит в себя.

– Как тебе удается думать о других, когда ты сама дрожишь и тебе больно? – в недоумении спрашивает Тэй.

Я пожимаю плечами. И тот тяжело вздыхает.

– Ты замерзла, – подмечает Тэй. – Нужна сухая одежда.

– Она в рюкзаке, только рюкзак отобрали.

Он кратко кивает и, поднявшись, выходит. Его присутствие немного расслабляет меня. По крайней мере, дышать становится чуть проще без страха. Но всё равно с болью. Через минуту Тэйлор возвращается с рюкзаком и протягивает его мне.

– Помощь нужна? – спрашивает он.

– Справлюсь.

Оставив меня одну, я быстро переодеваюсь и выхожу из туалета, немного прихрамывая. Он стоит у дверей. И, увидев меня, чуть улыбается.

Тэйлор внимательно смотрит на меня, и я выдыхаю от пустоты в коридорах.

– Тебе легче? – спрашивает он.

Я согласно киваю, и Тэй начинает рассматривать пустые коридоры, словно ищет что-то, чего я явно не замечаю.

– Ты можешь сейчас отсюда уйти? – Его голос звучит не как предложение помощи, а скорее как констатация или даже риторический вопрос. Его взгляд чем-то озадачен.

– В смысле, уйти? – недоумённо переспрашиваю я. – Ты имеешь в виду прогулять?

Он не шелохнулся, продолжает изучать коридор, точно оценивает маршрут или просто пытается понять логику окружающего мира.

– Да. Просто… уйти отсюда. Сейчас.

– Зачем? – Я хмурюсь.

– Потому что тебе тяжело, – просто говорит он. – Я не могу понять, почему ты остаёшься, если тебе так плохо. Это… не вписывается в логику.

Я уставилась на него. Его слова звучат странно, будто он говорит о чём-то большем, чем просто школьные издевательства.

– Это… сложно, – бормочу я, чувствуя, как сердце сжимается от желания объяснить, но не зная, с чего начать.

– Почему? – спрашивает он, наклоняя голову.

– Есть обязательства, – заключаю я. – Их нужно выполнять, моё обязательство – это учёба. По крайней мере, так считают родители.

Он снова замирает, наверное, обдумывает мои слова, его взгляд становится отсутствующим. Он погружается в свои мысли, и это занимает всё его внимание.

– А как считаешь ты? Что лучше для тебя? – наконец снова заговаривает он, взгляд его становится более сосредоточенным.

Я пожимаю плечами.

– Я бы хотела учиться, но не тут, где всё сложно в социуме.

– Я вижу только один путь, – спокойно произносит Тэй. – Ты должна уйти отсюда. Сейчас. И тебе станет легче. А учиться можно дома.

– Тэй, родители другого мнения, и я не могу изменить их решения.

Его лицо меняется, он только сейчас, кажется, осознаёт, что его слова звучат странно. Он хмурится.

– Понимаю, – говорит он неуверенно. – Но разве им неважно, что чувствуешь ты?

– Они не знают, – заключаю я.