Несмолкающая батарея

– Не испугаете, он меня вон как любит. Вчера в письме так и выразился: слепну от любви к тебе и горю надеждой, что мы скоро увидимся.

– Вот я раскрою ему глаза!

– Не посмеете, мамочка, – засмеялась Юленька и, поднявшись, сладко потянувшись, зажмурилась: – Ах как хочется, чтобы кто-нибудь обнял покрепче, чтобы косточки хрустнули, – и пошла вдоль улицы.

11

А капитан Терентьев и рядовой Лопатин в это время пришли в первый взвод. Командир взвода лейтенант Краснов и ещё четверо солдат были в траншее, остальные семеро спали в блиндаже после ночного дежурства. Об этом лейтенант Краснов с обычной своей добродушной улыбкой на таком румяном лице, что румянцу позавидовала бы любая красавица, и доложил капитану. Рядом с Красновым стоял увалень Ефимов. Он тоже приветливо ухмылялся.

– Как немец? – озабоченно спросил Терентьев, пройдя мимо них, не заметив их улыбок и выглянув из-за бруствера.

– А что ему, – пожал плечами Краснов. – Наши где-то застряли, сами видите, бой совсем захирел, а немец постреливает помаленьку. Очень редко. Как всегда. Вы всё-таки поостерегайтесь, – добавил он, видя, что капитан чуть не по пояс высунулся из окопа.

Окоп был отрыт по гребню высотки. Перед яростно сощуренными глазами Терентьева открылся пологий спуск в лощину, такой же пологий подъём на другую высотку, где чётко обозначился длинный коричневый бугор немецкого бруствера.

– Вот что, – сказал Терентьев, вглядываясь в немецкий бруствер и даже не обернувшись к стоявшему за его спиной Краснову. – Мы с Валеркой поползём туда. Есть сведения, что немец ушёл.

– Никуда он не ушёл. Только недавно стрелял. Я же говорил. А потом… – Улыбка мгновенно исчезла с лица Краснова. Перестал ухмыляться и Ефимов.

– Вот так, – сухо прервал его Терентьев. – Приказано идти вперёд. Следите за нами. В случае чего прикройте нас пулемётами. Остальное знает Симагин. Сейчас же приведи взвод в боевую готовность.

– Ясно, – озабоченно сказал Краснов, направляясь к блиндажу.

– Валерка, за мной, – скомандовал Терентьев и, перекинув автомат за спину, поплотнее надвинул на лоб каску, подтянулся на руках и перевалился через бруствер.

И вот они оказались вдвоём – командир и ординарец – на ничейной земле, между своими и немецкими окопами, и медленно, осторожно, распластавшись на влажном, отогретом солнышком суглинке, поползли, всё дальше и дальше удаляясь от своих траншей.

Вдруг вдалеке, слева, возле леса послышалась частая суматошная трескотня автоматов и усталый, нестройный крик: «А-а-а-а!» «Наши пошли в атаку», – догадался Терентьев, не переставая ползти. Там же ударили тяжёлые немецкие пулемёты, захлестнувшие своим собачьим лаем и этот нестройный усталый солдатский вопль и треск автоматов. Терентьев с досады даже выругался.

Кругом опять всё стихло.

А Терентьев с Валеркой, благополучно миновав лощину, тем временем стали медленно вползать на взгорок, всё ближе и ближе к немецкому брустверу, из-за которого, как казалось Терентьеву, быть может, давно уже следят за ними вражеские наблюдатели и лишь выжидают, когда будет всего удобнее расстрелять отчаянных лазутчиков одним коротким лаем пулемёта.

Так или примерно так подумалось Терентьеву, и он, тут же охваченный чувством мгновенного смертельного страха, ткнулся головой в землю.

Замер подле него и Валерка.

Терентьев лежал, плотно прижавшись к земле всем телом от лба до ступней, умоляя себя двинуться вперёд хоть на сантиметр, понимая, что если он не заставит себя сделать это сейчас, сию минуту, то все погибнут и он ничего не сможет сделать с собой и поползёт обратно. «Ну же, ну, подними голову и – вперёд. Ещё немного вперёд…»

А до траншеи осталось чуть более пятидесяти метров. Терентьев, остановясь и сделав Валерке знак, чтобы тот лёг рядом с ним, опять с досадой пожалел, что нет с ним сейчас автоматчиков. Действительно, один только взвод автоматчиков, отчаянный рывок – и они в траншее. А там попробуй возьми наших. Хрен возьмёшь!

Но теперь как ему быть? Не пойти ли на дерзость? Если нет автоматчиков, есть восемь ручных пулемётов. Это, конечно, не одно и то же, но когда нет автоматчиков, есть знаменитые дегтярёвские «ручники». И при них шестнадцать человек. А в придачу – он с Валеркой. Если ворваться с ручными пулемётами и тут же подтянуть максимы от Краснова, потом из других взводов, а следом за ними – миномёты, пушки на прямую наводку, на картечь!

Как же он раньше не подумал об этом! Надо было решить всё это раньше, раньше!.. Но ведь ещё не поздно и теперь?

И он поступил так, как подсказывали ему его совесть, честь, отчаяние и безвыходность положения.

– Слушай внимательно, – зашептал он Валерке, не отрывая лихорадочно блестевших тёмных глаз от немецкого бруствера. – Выкладывай все свои гранаты, ползи назад, передай приказ: все ручные пулемёты немедленно сюда, ко мне. Скажешь, как только ворвёмся в траншеи, чтобы на катках, бегом, прикатили сюда максимы от Краснова, а следом чтобы снимали станковые пулемёты других взводов и пэтээровцев, и сам Симагин чтобы тоже сюда. Ясно?

– Ясно, – прошептал Валерка, выкладывая из карманов гранаты.

– Ступай.

Валерка попятился, но Терентьев, даже не оглянувшись, понял, что он ещё тут, никуда не уполз.

– Ступай, мать твою так, – зло прошептал он, не оглядываясь. – Выполняй приказ.

И только тогда Валерка исчез.

А он остался один.

«Видят они меня или не видят? – думал он о немцах, удобнее раскладывая возле себя на земле гранаты. Расстегнув кобуру, вытащил пистолет и положил его тоже под руку, рядом с автоматом. – Но если они решили взять меня живым и только поэтому не стреляют в меня, то у них наверняка ничего не выйдет. У меня десять гранат, автомат с полным диском, пистолет. А это не страшно. В конце концов приказ есть приказ. Я ушёл вперёд, выполняя этот приказ, и им не удастся взять меня живым. Но добрался ли Валерка до Краснова? Сейчас будет восемь ручных пулемётов, рванёмся и – там… А почему у них так тихо? Быть может, они всё-таки ушли? Они часто так делают: вдруг снимаются и уходят». И только он так подумал, как у него возникло жгучее, нетерпеливое желание подняться в полный рост и…

Что было бы вслед за этим, он не знал. Просто хотел подняться, распрямить плечи и заорать со всей великой своей юной радостью: «О-го-го!»

Откуда ему было знать, что в траншее сейчас не было ни одного немца?

Дело в том, что противник давно уже разгадал манёвр наших подразделений и, поняв, что наши хотят взять площадку Фридлянд с флангов, бросил все свои силы на оборону противотанкового рва и в контратаки против батальона, имевшего задачу ворваться на площадку со стороны леса. Ради этого немцы дерзко оголили траншею, находившуюся против роты Терентьева, оставив в ней лишь отделение пулемётчиков во главе с фельдфебелем. Эти-то пулемётчики, переходя с места на место, и постреливали изредка в сторону наших боевых порядков, создавая видимость насыщенности траншеи людьми.

В то время как Терентьев с Валеркой подбирались к траншее, ежесекундно ожидая, что немцы вот-вот расстреляют их, всё отделение, возглавляемое фельдфебелем, проголодавшись, беспечно завтракало в блиндаже.

Кругом по-прежнему всё было покойно – ни выстрела, ни взрыва. Радостный апрельский день разгорался во всю свою силу. Солнце так припекало, что у Терентьева вспотела голова под каской, и, сдвинув её на затылок, он вытер рукавом гимнастёрки пот со лба. Земля, в которую он давно уже ткнулся носом и к которой прижался всем телом, тепло и густо пахла настоем яростно пробивающихся на волю трав.

Но вот сзади него послышался шорох, пыхтение. И не успел он оглянуться, как рядом с ним уже лежал Валерка.

– Всё в порядке, – прошептал ординарец.

Терентьев оглянулся и увидел, как лощиной, один за другим, ползут к нему пулемётчики.

Не прошло и минуты, как все они уже расположились слева и справа от него.

Среди приползших был и бравый солдат Ефимов.

12

А тем временем положение резко изменилось. Прежде всего немцы успели подтянуть резервы и к тем солдатам, которые были оставлены во главе с фельдфебелем в траншеях напротив роты Терентьева, которые беспечно завтракали в блиндаже и с которыми легко можно было бы справиться терентьевским пулемётчикам, случись это десятью – пятнадцатью минутами раньше, теперь скорым шагом спешил на помощь целый взвод автоматчиков.

Автоматчики были уже недалеко. Всего минутах в десяти ходьбы. А если бегом, то и того меньше.

Но было и другое, не менее важное обстоятельство. В тот момент, когда к Терентьеву, лежавшему невдалеке от немецких траншей, подползли вызванные им пулемётчики, на командный пункт роты позвонил майор Неверов и отменил приказ о вступлении роты на площадку Фридлянд. Симагину было сказано, что рота должна оставаться на прежних позициях и ждать дальнейших распоряжений комбата.

Причиной для этого нового распоряжения явилось вот что. Батальон, пытавшийся атаковать укреплённый узел немцев слева, вынужден был, как уже нам известно, отражать немецкие контратаки и не мог продвинуться дальше лесной опушки. А из штаба и с командного пункта полка то и дело запрашивали обстановку, требовали, умоляли, просили атаковать и атаковать и как можно скорее ворваться на площадку Фридлянд, которая к тому времени всем ужасно осточертела. Одним словом, от командования этого батальона требовали хотя бы с опозданием выполнить так отлично, казалось, с учётом самых мельчайших подробностей разработанную штабом полка задачу, оказавшуюся на деле сложной и трудной.

Все эти нетерпеливые запросы, строгие приказы, мольбы, беспрерывно летевшие по радиоволне и телефонным проводам из штаба и с КП полка в батальон, вконец издёргали и адъютанта батальона, и самого комбата, и других оставшихся ещё в строю офицеров. Однако все отлично понимали, что для того, чтобы избавиться от этого нервозного, суматошного состояния, надо было в самом деле как можно скорее занять площадку Фридлянд. Поэтому совершенно естественно, что, когда одна из рот, отражая контратаки немцев и сама атакуя, сбилась в сторону от своего основного направления и ворвалась в находившийся неподалёку от леса и слабо обороняемый немцами небольшой хуторок, командир роты, уставший от беспрестанного многочасового боя, впопыхах принял этот хуторок за площадку Фридлянд и поспешил донести в батальон, что его рота наконец-то выполнила свою задачу.

Командир батальона, ошалевший от этого боя не меньше, чем командир роты, поспешил послать это донесение в полк, полк – в дивизию. Когда же в батальоне разобрались в обстановке и поняли совершенную ими ошибку, было уже поздно. О том, что этот батальон уже ведёт бой на площадке Фридлянд, знал командующий армией.

Попробовали нажать на немцев и, как говорят, хотя бы задним числом теперь ворваться на площадку. Попробовали раз, попробовали два, но ничего не получилось. Немцы держались стойко и успешно отражали все атаки. Третья попытка была предпринята в то самое время, когда капитан Терентьев и Валерка Лопатин подбирались лощиной к немецким траншеям и до их слуха донеслась со стороны леса автоматная и пулемётная стрельба. Но и эта попытка не увенчалась успехом. Тогда-то комбат, матерясь и сгорая от стыда, приказал адъютанту батальона послать в полк донесение о том, что площадку Фридлянд занять не удалось, взят всего лишь хутор, находящийся невдалеке от площадки и принятый впопыхах за самоё площадку.

Из полка эта стыдливая депеша последовала своим чередом в дивизию, из дивизии – в армию, а уж после этого из штаба армии позвонили майору Неверову и сказали, что первоначальный приказ о выступлении одной из его рот на площадку Фридлянд отменяется и надо ждать новых указаний.

Но было уже поздно. В тот самый момент, когда майор Неверов передавал этот приказ Симагину, капитан Терентьев с группой ручных пулемётчиков ворвался в немецкие траншеи.

13

Поначалу всё складывалось отличнейшим образом, поскольку траншеи оказались пустыми. Терентьевские ребята ворвались в траншеи молча, без единого выстрела. Разом, по взмаху руки капитана, вскочили и не то что пробежали, а как бы на крыльях пролетели пятьдесят метров, отделявшие их от немецкого бруствера.

И только тут они дали о себе знать. Блиндаж, из которого до их слуха донёсся немецкий говор, они забросали гранатами. Других немцев нигде не было видно, и победа казалась удивительно лёгкой. Но не успели они разбежаться по ходам сообщения, осмотреть все блиндажи, дзоты и огневые площадки, как пришлось ввязаться в бой с подоспевшим резервом немецких автоматчиков.

А этот бой уже был тяжёлым. Немцы навалились, топая сапожищами, с автоматной трескотней, с отчаянным оглашенным воем, и поэтому казалось, что несть им числа. Сразу пошли в дело гранаты, и Терентьев пожалел, что немало гранат, разложенных на земле, так и осталось там, где он недавно лежал, дожидаясь возвращения Валерки с пулемётчиками.

Стреляли и кидались гранатами наугад, и поначалу разобраться, что к чему, не было никакой возможности. Для Терентьева оставалось ясным лишь одно: им удалось зацепиться за первую траншею. Немецкие автоматчики, разбежавшись по боковым ходам сообщения, рвались к этой траншее, стремясь выбить из неё терентьевских молодцов. И боковых ходов было множество, и немцы заблудились в них, как и терентьевские пулемётчики, поскольку и те и другие оказались здесь новичками. В этих-то ходах сообщения и завязался настоящий бой.

«Ну, ввязались», – оставшись в главной траншее один, успел с весёлой злостью подумать капитан, как вдруг из-за поворота выскочил немец. Встреча для обоих оказалась настолько неожиданной, что они, отпрянув друг от друга, прижались спинами к стенкам окопа. Их разделяло всего пять-шесть шагов. Терентьев успел увидеть рыжую щетину на усталом лице тяжело дышавшего солдата, тёмный зрачок наведённого на него оружия и уже вскинул руку с пистолетом, подумав: «Вот оно», однако выстрелить не успел – ноги немца подкосились, он стал оседать и тяжело рухнул на дно траншеи. Капитан оглянулся. Сзади с трофейным «вальтером» в руке стояла Наденька Веткина.

– Ты откуда тут взялась? – закричал капитан. – Тебя кто звал сюда?

Рядом была дверь блиндажа. Терентьев ногой распахнул её. Блиндаж был пуст.

– Марш в укрытие! – крикнул он.

Надя не тронулась с места.

– Я кому сказал! – Он зло схватил её за плечо, больно толкнул к двери, но Наденька успела вцепиться пальцами в его гимнастёрку и увлечь Володю за собой.

Так они очутились вдвоём в просторном немецком блиндаже.

Надя торопливо скинула через голову лямку санитарной сумки, бросила её на нары, ловко распахнула, и не успел Терентьев моргнуть, как девушка, ни слова не сказав, уже разрезала ножницами рукав его гимнастёрки.

Только тут он заметил, что рукав потемнел от крови, а лишь только заметил кровь, сразу почувствовал, как заныла рука.

– Это ты его? – хрипло спросил Володя.

– Я. – Надя туго перетянула его руку бинтом.

– Успел всё-таки, зараза, выстрелить, – поморщился Володя.

– Ничего. В мякоть, – сказала Надя.

– Да это наплевать. Просто я говорю – успел.

По траншее затопали чьи-то ноги.

– Товарищ капитан! Товарищ капитан! – услышали они встревоженный голос Валерки.

– Здесь командир, – крикнула Надя. – Валера, здесь мы!

Валерка ввалился в блиндаж, тяжело дыша, уселся на пороге, поставив автомат меж ног. Каска его съехала на левое ухо, гимнастёрка выбилась из-под ремня. Он посмотрел сияющими глазами на Терентьева и от радости, что нашёл наконец капитана, заухмылялся.

– Прибыли станковые пулемёты, – доложил он. – А я уж испугался, что потерял вас. Ну и заваруха была. Такая заваруха! Да вас ранило? – Только теперь он увидел и разрезанный, тёмный от крови рукав гимнастёрки, и бинт на руке командира. Лицо его приняло озабоченное выражение.

– Зацепило малость, – небрежно сказал Терентьев. – Чепуха.

По тому, что прекратилась стрельба, по тому, как беспечно держал себя Валерка, Терентьев понял: победа пока за нами.

– Немцы побиты, – сказал Валерка, как бы угадав его мысли. – Есть пленные.

– Давай лети к Симагину. Скажешь, чтобы срочно тащили сюда рацию, телефон, катили сорокапятки. Миномёты – в лощину. Дивизионкам стоять на месте, держать нас под огнём. Вызов огня на себя – три красных ракеты. Живо!

Валерка одёрнул гимнастёрку, поправил каску на голове и выскочил из блиндажа.

Капитан Терентьев вышел следом за ним в траншею. Навстречу спешил, широко улыбаясь, лейтенант Краснов. Сзади него шагали командиры других пулемётных взводов, пэтээровец и, к великому удивлению Терентьева, начхим Навруцкий.

– Я же просил тебя остаться с миномётчиками, – рассерженно сказал Терентьев. – Какого чёрта ты не выполнил моей просьбы?

– Видишь ли, – мягко заговорил Навруцкий, доверчиво глядя снизу вверх на капитана, – я подумал, что, вероятно, смогу быть здесь более полезным. Ведь миномётчики в конце концов всё равно скоро прибудут сюда.

– Прибудут, прибудут, – раздражённо сказал Терентьев. – Иди в блиндаж. Там Веткина. Оба ждите меня там. В этом блиндаже будет КП роты. Если без меня явится Симагин, пусть развёртывает связь и докладывает комбату, что мы приказ выполнили. Площадка Фридлянд нами занята.

– Но был уже другой приказ, – возразил Навруцкий.

– Я не знаю других приказов, – перебил его Терентьев и, взобравшись на бруствер, обратился к командирам взводов, вылезшим следом за ним из траншеи, указывая, кому, где и как лучше занять позиции, чтобы можно было отбиваться от врага с трёх сторон.

Отсюда, с бруствера, была хорошо видна вся площадка с её хитроумно придуманными и с немецкой тщательной старательностью выполненными ходами сообщения, блиндажами, перекрытиями, наблюдательными пунктами и открытыми огневыми точками.

Высота, по гребню которой дугою изгибалась главная траншея, господствовала над местностью. Хорошо и далеко было видно окрест: и бывшие терентьевские позиции с развалинами помещичьей усадьбы вдалеке, и противотанковый ров, и сосновый лес слева, а если глядеть вперёд – другая лощина, куда, извиваясь по всем правилам фортификационной науки, спускались четыре траншеи. Туда, к лощине, ушли два пулемётных взвода и все пэтээровцы. С той стороны можно было ждать танков. Два других взвода разворачивались вправо и влево.

Это была самая настоящая площадка, почти квадратная, метров четыреста в ту и в другую стороны. Оборонять её с таким небольшим количеством людей, каким располагал Терентьев, было трудно. Он даже не предполагал, что тут так много всего понастроено и понарыто и что она такая большая. Опять, как всегда впрочем, надо было положиться только на огневую мощь роты.

«Устоим? – спросил сам себя Терентьев, сев на бруствер. Опираясь о него здоровой рукой, бережно держа на весу раненую руку, он осторожно съехал в траншею. – Если навалятся, устоим. – И тут же добавил: – Надо. Надо устоять».

14

У старшины Гриценко, хозяйство которого расположилось табором под стеной кирпичного забора, рядом с КП роты, всё шло своим обычным чередом. В землянке, очень светлой и просторной, с широкими нарами, застланными, как и на командном пункте, пуховыми перинами, пыхтел над ведомостями писарь; оружейный и артиллерийский мастера сообща чинили ротный миномёт; каптенармус отвешивал продукты для обеда, а Рогожин, как раз над их головами, чистил своих гнедых коней. Повара давно уже вымыли котлы, съездили к колодцу, залили их свежей водой и уже принялись разводить в топках огонь. Сам Гриценко козырем прохаживался по двору с невозмутимым видом, хотя какое-то ноющее, навязчивое беспокойство всё больше и больше охватывало его. Подчиняясь этому странному для него чувству, он всё время напряжённо прислушивался и отмечал про себя малейшие звуковые изменения, происходившие на переднем крае. Впрочем, положением на переднем крае были обеспокоены решительно все, хотя, как и старшина, никто не показывал виду. Всем им было известно, что сперва капитан и Валерка вдвоём уползли к немецким траншеям, потом туда же, к капитану, срочно были переброшены все ручные пулемёты. Вслед за этим с площадки Фридлянд некоторое время доносились пулемётные и автоматные очереди, взрывы гранат, и вдруг всё разом стихло. Что теперь там делается и живы ли наши – ни сам старшина, ни его подчинённые не знали. Наконец старшина не выдержал и отправился на КП за точными сведениями.

И вовремя. Оттуда за ним уже спешил посыльный.

У входа в подвал стоял старший лейтенант Симагин и покрикивал на телефонистов, навешивавших на плечи друг другу катушки с кабелем и телефонные аппараты.

– Живо, живо, – торопил Симагин.

А в это время мимо помещичьей усадьбы артиллеристы бегом, на руках, прокатили сорокапятимиллиметровые пушки, впереди них, с распахнутым воротом гимнастёрки, сдвинув на затылок фуражку, бежал командир взвода.

– Вот что, старшина, – сказал Симагин, глядя вслед артиллеристам, – сейчас же подбрось им повозку снарядов. Бронебойных и на картечь. Мы все уходим туда. – Он энергично махнул рукой в сторону площадки Фридлянд. – Ты пока оставайся на месте. Держи наготове боеприпасы.

– Как с обедом? – спросил Гриценко.

– Командир сказал как, – ответил Симагин.

– Слушаюсь.

– Ну, будь здоров, – сказал Симагин и, перебравшись через груду кирпичей, скорым шагом направился в сторону передовой. Следом за ним перелезли через эту груду артиллерийские разведчики, радист с рацией за спиной, обвешанные со всех сторон катушками и аппаратами телефонисты.

Старшина глядел им вслед, и что-то вдруг больно сжало ему сердце. Уходили последние. Подвал опустел. И впервые за все эти дни он спустился в этот подвал молча, без демонстративного грохота сапог и без сквернословия. Зажёг фонарик, оглядел подвал цепким хозяйским глазом, проверяя, не забыли ли чего-нибудь числящегося за ротой второпях покинувшие подвал люди. Потом он так же бесшумно, на цыпочках, выбрался наружу, на солнечное тепло, и, когда подходил к своему биваку, мимо него, сгибаясь под плитами, стволами и ящиками с минами, протрусили миномётчики. Их командир, как и артиллерист, шагавший с распахнутым воротом гимнастёрки, крикнул, не останавливаясь:

– Подбрось огурцов.

– Сделаем. Ни пуха вам ни пера, – крикнул в ответ Гриценко.

Повара, возившиеся возле кухонь, ездовые, чистившие лошадей, даже те, кто был занят своими делами в блиндаже и вышел на улицу, услышав голос своего начальника, теперь вопросительно глядели на него.

– Две повозки запрягать живо! – таким же повелительным голосом, каким только что кричал на телефонистов Симагин, завопил Гриценко. – Рогожин под снаряды, Жуков под мины. Давай все на погрузку.

Табор пришёл в движение.

Рогожин кинул скребницу под передок повозки и засуетился возле лошадей. Они были в хомутах, и завести их в дышло, накинуть постромки на вальки и завожжать было делом двух минут. А мастера-оружейники, писарь и каптенармус уже тащили ящики со снарядами, и Гриценко лично проверял на них маркировку, чтобы на повозку были уложены только бронебойные и картечь. Бронебойные против танков, картечь – против пехоты.

– Ну, трогай, – махнул наконец рукой Гриценко, и Рогожин, шевельнув вожжами, чмокнув губами, словно целуясь, прикрикнул:

– Но, милые! – И лошади, навалившись плечами в хомуты, дружно тронули с места и рысью покатили в сторону переднего края. Следом за Рогожиным тронулась и вторая повозка.

Гриценко глядел им вслед тем же тревожным взглядом, каким провожал Симагина. Теперь и вовсе мало людей оставалось в тылу. Только его кухни да батарея дивизионных пушек, притаившаяся за дальними, позади старшины, холмами.

Сколько времени простоял он так, охваченный тревогой и беспокойством за судьбу тех, что ушли на площадку Фридлянд, трудно сказать. Быть может, каких-нибудь две минуты, быть может, и все четверть часа. Вот уж и повозки, чуть помешкав, перекатили через наши окопы, найдя, видно, перелаз, сделанный артиллеристами, как вдруг поднялась неистовая канонада и всё там, на площадке, окуталось пылью и дымом разрывов.

По площадке Фридлянд била немецкая артиллерия.

15

На переднем крае к этому времени возникла та самая странная путаница, которая всегда сопутствует непредвиденно затянувшимся боевым действиям, нарушающим предварительные расчёты. Батальоны, так долго и безрезультатно атаковавшие площадку Фридлянд, то есть противотанковый ров и лесную опушку, как только стало известно, что одна из рот майора Неверова вступила на эту площадку, получили приказ выполнять дальнейшие свои задачи: развернувшись вправо и влево, блокировать и подавить другие опорные пункты немецкой обороны.

Немецкое же командование было взбешено, считая, что русские каким-то образом перехитрили их, обвели вокруг пальца, захватив площадку Фридлянд так неожиданно, дерзко и быстро, что никто и опомниться не успел. А тут ещё подлило масла в огонь донесение о том, что подразделения русских, атаковавшие площадку Фридлянд со стороны противотанкового рва и леса и так блестяще вот уже в течение нескольких часов сдерживаемые огнём тяжёлых пулемётов и контратаками егерей, вдруг развернулись чуть ли не на сто восемьдесят градусов с явным намерением блокировать и захватить опорные немецкие пункты, расположенные южнее и севернее площадки Фридлянд.