Пока город спит: страшные «сказки»

В подъезде – всё та же афиша: «Омоложение. Быстро. Недорого. Гарантия». С утра мать говорит усталым голосом, не отрываясь от чая:

– Ты бы хоть волосы убрала… Да что ты такая, вечно мрачная?

В институте подруги уже не просто красят ресницы – у одной «новый подбородок», у другой «нос после ринопластики», третья сделала «лицо по подписке». Всё обсуждается легко и беззаботно, как покупка нового ноутбука:

– А чего ты боишься? Не больно, серьёзно, у меня уже третья процедура. Хочешь, свожу к своему доктору?

Внутри у Яны всё сжимается от стыда и зависти – не к их губам или скулам, а к этой лёгкости быть «правильной», не сомневаться, не бояться.

Мама возится на кухне, кидает взгляд на Яну, которая зависает в телефоне:

– Ты чего такая? Опять на этих накрашенных смотришь? Яна, ну зачем тебе это… Не думала, может, не всё, что делают подруги, тебе подойдёт?

Яна бурчит что-то неразборчивое, прячет телефон. Мама, помедлив, садится напротив:

– Раньше всё по-другому было, я понимаю, у вас свои порядки… Но ты у меня и так красивая. Ты это знаешь?

Яна пожимает плечами, но в её голосе – упрямство:

– Мам, ты ничего не понимаешь. Ты же видишь, все уже сделали. Иначе никто не замечает. Даже на работу без этого не возьмут…

Мама вздыхает, не настаивает, но видно, что тревожится и не одобряет происходящее.

Яна не спорит. Вечером снова лента: видео про «секретные техники омоложения», реклама нового салона, фотографии «до/после» – на всех снимках будто одно и то же лицо, только макияж разный. В подъезде пахнет чужими духами, на ступеньках забытый листок – «Только у нас – самая безопасная коррекция!». Подписи ручкой: номер телефона, «работаем без выходных».

Иногда Яна ловит себя на том, что завидует не внешности, а смелости: решиться, перестать быть «собой», наконец-то понравиться и другим, и себе – даже если за это придётся что-то потерять.

Она вспоминает, как в седьмом классе вела дневник, где на первой странице записала: «Надо быть собой – всегда». Тогда она верила, что «быть собой» – это и есть главная смелость. После первого обидного прозвища и первой неудачной стрижки уверенность быстро испарилась. А сейчас казалось, что любая девочка из ленты сильнее и красивее её в тысячу раз.

Листая Тикток, натыкается на флешмобы: «Покажи себя до процедур – и после», «день с новым лицом», «как изменились мои губы за год». Под каждым видео – тысячи лайков, комментарии: «молодец, не бойся, все так делают». От этого становится только хуже: кажется, что не решиться – значит, быть «отстающей».

В институте новая мода – делать селфи в холле на втором этаже, где свет самый мягкий. Там собираются «те самые», с новыми губами и скулами, смеются громко, хором. Остальные просто проходят мимо, но в их глазах – то ли зависть, то ли страх.

Подруга, Саша, как-то вечером пишет:

– Ну, ты реально тормоз. Сейчас все делают, а ты что, особенная? Будешь ходить с этим носом до старости?

Яна стирает сообщение, но рука дрожит – на секунду ей кажется, что уже невозможно быть «не как все».

Иногда мама, занятая своими мыслями, бросает между делом:

– Ты бы почаще с девчонками виделась… А то всё дома да дома.

Но Яна только уходит к себе и долго смотрит в окно, где за стеклом пустые дворы, размытые лица прохожих, одинаковый свет.

В подъезде – обычная суета: кто-то торопится на работу, кто-то тащит сумки, кто-то просто здоровается сквозь зубы. Иногда Яна замечает незнакомое лицо в лифте или на лестнице – кажется, раньше его не было, но теперь все так похожи, что уже не разобраться.

А утром снова учёба, привычная дорога, телефон в руке – всё, как у всех.

И однажды это «как у всех» начинает давить особенно остро.

Лента в телефоне только добавляет масла в огонь: «Сделай и ты. Измени себя. Получи новую жизнь».

Вечером она не выдерживает и пишет Саше: «А ты правда не боялась? Это больно? У тебя правда всё получилось?»

Саша отвечает быстро, будто ждала этого вопроса:

«Не бойся. Сейчас все так делают. Сходишь – сама поймёшь, зачем тянуть. Я тебя запишу, если хочешь».

Яна долго смотрит на сообщение, стирает, потом снова пишет «давай».

В эту ночь она долго не спит – мысленно перебирает все доводы «за» и «против», пытается убедить себя, что ничего страшного не случится, что она просто чуть‑чуть попробует, а потом всё вернётся на круги своя.

Ночью ей снился странный сон: будто она идёт по коридору школы, а на стенах – фотографии одноклассниц. У всех – одинаковые лица, с правильными скулами, ровными носами, глянцевыми губами. Она ищет себя, но не может узнать, а когда подходит к зеркалу, видит только размытое пятно – как на фотографии, если дёрнуть камеру. Просыпается с холодом в груди, будто кто-то чужой только что прошёл по её комнате.

Но утром Саша уже сбрасывает адрес и голосовое:

– Я договорилась, завтра вечером пойдём. Ты не передумаешь? Обещай.

И только тогда, впервые за долгое время, у Яны появляется то самое чувство: страх, будто она уже стоит на пороге, из-за которого нельзя будет вернуться.

Саша скидывает адрес, голосовое: «Это вообще не салон, а почти семейное место. К ней все идут, кто нормально хочет – без дурацких очередей и цен. Делает быстро, аккуратно, никого не облапошила. Я три раза была – вообще ничего не болит».

Яна долго колеблется: перечитывает сообщения от Саши, гуглит отзывы, снова и снова смотрит фотографии «до/после», слушает голосовые – будто в каждой детали можно найти для себя оправдание.

Большинство комментариев привычные: «Мастер – золотые руки», «Лицо преобразилось», «Очень уютно, всё стерильно». Но попадаются и странные, короткие фразы: «Не могу объяснить, но после неё – будто легче становится. Спасибо».

Внутри что-то скребёт, но гораздо сильнее другое – страх остаться не такой, как все. Страх застрять в «старом» лице, когда никто не задерживает взгляд.

Первый визит – это не отдельный день, а целая неделя подготовки. Придумать причину, чтобы уйти вечером. Проверить деньги, сложить в потайной карман. Не глядеть в глаза маме, когда выходишь из квартиры, будто идёшь не на обычную встречу, а навстречу чему-то запретному.

Адрес – старая панелька на краю района, третий этаж, длинный коридор с ковром, изношенным до дыр, как в детстве у бабушки. У двери – никакой вывески, просто аккуратный коврик, пахнет лавандой и чем-то резким, вроде медицинского спирта.

Открывает женщина лет сорока, с гладкими волосами и невыразительным лицом.

– Заходи, разувайся. Ты по записи? – голос у неё ровный, почти механический.

В квартире чисто, но всё немного чужое: старый сервант с фарфоровыми фигурками, белая кушетка под окном, круглый столик с инструментами и разноцветными коробочками.

– Садись, не волнуйся, – женщина улыбается, и улыбка у неё очень правильная, будто прочерчена по линейке. – Всё быстро.

Саша уже здесь, машет из угла, на лице свежие следы – почти не видно, но Яна замечает: кожа возле губ странно блестит, как пластик на новых куклах.

– Не бойся, она волшебница, – шепчет Саша. – Я после первой процедуры вообще другим человеком стала.

Пальцы дрожали, ногти впивались в кожу на ладонях. Яна старалась держать руки на коленях – только бы никто не заметил, как она нервничает. Воздух в комнате казался вязким и густым, Яна пыталась улыбаться, но мурашки бежали по коже, холод пробирал до спины.

Женщина посмотрела в глаза, Яна на секунду почувствовала себя прозрачной – будто все её страхи и желания сейчас на поверхности.

Мастерица ловко готовит шприц, говорит что-то про «современный препарат», объясняет, что всё стерильно. Слова звучат где-то на фоне: главное – не передумать, дождаться конца, ведь отступать уже поздно. Дрожь сменяется острым нетерпением, когда игла вот-вот коснётся кожи.

– Ты точно хочешь? – спрашивает мастер, и на секунду смотрит так внимательно, что Яна чувствует, будто её раздевают до костей.

– Да, – говорит Яна. Голос сделался чужой.

Укол – это действительно не больно, скорее, щекотно.

Запах спирта, холод по щеке, тонкая игла – и вдруг кажется, что в комнате стало меньше воздуха, стены чуть подрагивают.

– Всё, – мастерица улыбается, – через несколько дней увидишь разницу.

После процедуры Яна не сразу выходит на улицу – сидит у зеркала, ищет перемены. Вроде всё то же самое, но взгляд чуть ярче, скулы будто ровнее.

– Вот увидишь, – говорит Саша, – скоро все заметят.

Главное – не рассказывай маме, – шепчет она. – А то расстроится, будет мозг выносить, зачем тебе это?

На обратном пути домой Яна чувствует: в теле живёт тревога, похожая на предвкушение и стыд сразу. На лестнице встречается с соседкой – та смотрит рассеянно, будто впервые видит Яну.

Дома всё по-прежнему: мама что-то режет на кухне, за окном темнеет.

Яна смотрит в зеркало – и впервые за долгое время улыбается. Почти по-настоящему.

Всё оказалось гораздо легче, чем Яна ожидала.

Решение принято – и будто никаких преград больше нет: только следы отёка на щеках и напряжённое, странно радостное ожидание.

Утром Яна просыпается с ощущением, будто совершила что-то важное – даже если внешне почти ничего не изменилось. На щеках лёгкая отёчность, под глазами чуть светлее, взгляд – яснее. Она вертит головой перед зеркалом, щурится, ловит отражение – не понимает, стало ли лучше, или просто так хочется думать.

Всё по-прежнему, но внутри поселилось странное ожидание чуда: вот-вот что-то изменится, и мир, наконец, ответит взаимностью.

В институте всё идёт своим чередом. Никто не бросается с восторгом, не раздаёт комплиментов. Но среди потока лиц подруга, с которой раньше только здоровались, вдруг смотрит чуть дольше, улыбается неуверенно:

– Ты что-то сделала?

– Нет, ничего, – отвечает Яна, и почему-то становится неловко – хочется смеяться и плакать одновременно.

Дома мама почти ничего не замечает. Только вечером, мельком, будто сама себе, говорит:

– Ты сегодня хорошо выглядишь. Погода, что ли, повлияла?

Вечером Саша пишет:

– Главное – не трогай лицо, пусть привыкнет. Потом вообще забудешь, что что-то меняла.

Первые дни проходят в странном напряжении: заметят – не заметят? Поймут? Спросят?

Кажется, даже свет в аудитории другой. Иногда в её сторону будто смотрят чуть внимательнее, чуть мягче, а может, просто хочется так думать.

Через неделю в общем чате появляется новая фотография: Яна, Саша и ещё несколько девчонок.

– Классная фотка, – пишет кто-то в чате, – прям команда мечты.

Потом Саша предлагает:

– А хочешь подбородок чуть поправить? Или губы. Сейчас это вообще не больно. Тем более, вместе дешевле.

Яна долго смотрит на своё фото: по одной стороне лица – едва заметная тень, как будто улыбка застряла не там, где должна.

В Нельзяграме появляются новые сторис: кто-то отмечает «любимую клинику», снимает рилсы в кресле у мастера, делится промокодом для подписчиков. Иногда Саша кидает ей ссылки: «посмотри, как она круто сделала скулы – нам бы так». Яна пересматривает короткие ролики: одни и те же движения, одни и те же улыбки.

Каждая новая процедура – как шаг по ступенькам: всё выше, туда, где все довольны, и никто не спорит.

В Тиктоке всё чаще попадаются советы «быть уверенной», «сделать себя с нуля». В Нельзяграме – марафоны красоты, розыгрыши на бесплатные уколы, разборы «ошибок прошлого лица». Мир вокруг сливается в бесконечную ленту одинаковых лиц, где только лайки и подписчики решают, кто достоин быть замеченным.