Надлом

– У неё схватки, – произнесла Пелагея Степановна, до сих пор стоявшая рядом с Верой и гладившая её по голове. – Нужен врач, ей срочно нужен врач. Её надо в больницу, товарищи, помогите, ну сделайте же что-нибудь! – в беспомощном отчаянье вскричала она.

– Вызвали уже, – отозвался кто-то из толпы.

– Да, да, вызвали скорую, – подтвердил другой голос, – едут уже.

– А ты дыши, дыши, – говорила Пелагея Степановна, обращаясь к Вере, – дыши глубже, сейчас приедет скорая помощь – и всё будет хорошо. Все рожают.

К этому моменту вокруг прилавка собралось уже довольно много народу. И не только покупатели, но даже продавцы из соседних торговых точек оставляли свои прилавки и спешили взглянуть на происходящее. Любопытный народ всё подходил и подходил. Многочисленные дети, отбившись от родителей, проворно шныряли между взрослыми и стремились проникнуть в самую гущу событий.

– Да это же Верка Рубанова, – произнёс какой-то мужчина, увидевший Веру и узнавший её. – Ну вот, дожила – на рынке рожает! – с возмущением брякнул он и, повернувшись, демонстративно направился в другую сторону.

– Ну конечно, нагуляла пьянь, – вторила ему женщина из толпы. – Вот так и плодят безотцовщину. Креста на них нет. Ни себя, ни детей не жалеют, ни о чём не думают, весь разум пропила, всё пропила, вот и рожает теперь на улице, как собака.

– Да замолчи ты уже! – со злостью крикнул ей пожилой мужчина. – Иди своей дорогой, не каркай здесь. Без тебя тошно.

Сильно удивившись, что никто больше её не поддержал, женщина повернулась и с ярко выраженным возмущением, что продолжало безмолвно кипеть у неё на губах, начала протискиваться сквозь людей в сторону выхода.

Всё это время Вера продолжала лежать на полу за прилавком, между пыльными мешками с картошкой, ящиками с помидорами и огурцами и мучительно стонала, оставаясь совершенно безучастной ко всему, что происходило вокруг неё. Жуткая боль в животе скривила её лицо, высушила губы и, переломив её тело надвое, не позволяла подняться. В этот момент Вера не слышала ничего, что говорили про неё в толпе, не видела собравшихся зевак и не отвечала ни на какие вопросы. Она мучилась от боли, жадно ловила ртом воздух и хотела только одного – чтобы всё это поскорее закончилось.

Приблизительно через пятнадцать минут к воротам рынка подъехала карета скорой помощи. Пожилой сторож отворил ворота и пропустил автомобиль внутрь рынка. Машина заехала в ворота и, подъехав как можно ближе к собравшейся толпе, остановилась. Два врача, мужчина и женщина, одетые в синие халаты, спешно вышли из автомобиля. Люди послушно расступились, пропуская вперёд подоспевших врачей.

– Что случилось? – спрашивал на ходу врач. – Где больная?

– Там, там, она за прилавком, – хором отвечали собравшиеся.

– Расступитесь, пожалуйста, разойдитесь, разрешите пройти, – вежливо, но твёрдо и веско повторял врач и аккуратно раздвигал народ большим чемоданчиком оранжевого цвета, который держал впереди себя.

– Ну наконец-то, батюшки, наконец-то, – залепетала Пелагея Степановна. – Рожает, она рожает, сделайте что-нибудь.

– Посторонитесь, пожалуйста, – спокойно произнёс врач, нагибаясь к Вере и заглядывая ей в лицо.

– Какой у неё срок беременности? – спросила, сама не зная у кого, женщина-врач.

– Приблизительно семь-восемь месяцев, – ответила Пелагея Степановна, – но точно я не знаю, она не говорила. Да она и сама, скорее всего, точно не знает. Непутёвая она у нас, – жалостливо произнесла Пелагея Степановна и тихо заплакала, пряча лицо под платком.

Вера лежала, закрыв глаза, и тяжело дышала. Она то ловила ртом воздух, то вдруг, остановившись, совсем переставала дышать, чтобы спустя несколько секунд вновь начать резко и часто делать мучительные вздохи. Её лицо, вначале казавшееся красным от напряжения, заметно побледнело, губы посинели, а руки стали холодными и опустились на пол.

Нагнувшись к Вере, врач пальцами раздвинул ей веки и посветил фонариком в глаз. От яркого света Вера дёрнула головой и застонала. Затем врач осмотрел её живот.

– В больницу, немедленно, – веско скомандовал он и крикнул водителя, сидевшего до этого в машине.

Водитель, молодой парень лет двадцати пяти, шустро выскочил из кабины, настежь открыл задние двери автомобиля и уверенным движением вытащил оттуда носилки.

Веру аккуратно уложили на носилки и понесли к машине скорой помощи. Женщина-врач бежала рядом с носилками, держала поставленную в правую руку Веры капельницу и что-то капала ей в рот.

Погрузив носилки в машину и захлопнув двери, карета скорой помощи завелась, выехала за ворота рынка и скрылась из виду.

Народ начал неторопливо расходиться.

Упорно преодолевая ужасные поселковые колдобины и разбрызгивая гигантские лужи, скорая помощь на всех парах мчалась в сторону поселковой больницы. Предупредив по рации дежурного врача приёмного покоя о своём скором прибытии, водитель старался как можно более мягко проезжать многочисленные ухабы, чтобы не доставлять лишних мучений роженице. Всё это время Вера лежала на носилках, бессвязно шевелила сухими губами и негромко стонала.

Как раз в тот момент, когда машина скорой помощи уже выворачивала на центральную улицу, ведущую прямо к больнице, в кабинет главврача вбежала старшая медсестра и, запыхавшись, лаконично выпалила:

– Роман Борисович, к нам везут роженицу со схватками, и потому срочно необходимо приготовить родильный кабинет. Роды преждевременные и, кажется, тяжёлые.

Роман Борисович занимал должность главврача уже много лет и потому научился принимать сложные и жизненно важные решения быстро и хладнокровно.

Он поднял голову и внимательно посмотрел на медсестру, продолжавшую нетерпеливо стоять в дверях, ожидая срочных распоряжений. Затем, не говоря ни слова, он машинально поправил рукой свои седые волосы, отодвинул в сторону лежавшие перед ним больничные карты и, не говоря ни слова, набрал телефонный номер.

– Светлана Васильевна, – строго произнёс он, когда на другом конце провода сняли трубку, – к нам везут роженицу, срочно приготовить операционную. Валентина на месте? Как нет? А где она? Ах да, забыл совсем, что она у нас в неплановом отпуске до конца недели. Тогда берите с собой Катерину – и срочно в операционную. Я сейчас подойду. Катерина, вы всё поняли? – спокойно спросил Роман Борисович, обращаясь к стоящей в дверях медсестре.

– Не совсем, – скупо ответила Катерина.

– Вы, я и Светлана Васильевна, наш врач-гинеколог, будем сейчас принимать роды, – так же спокойно объяснил он.

После этих слов Катерина, будто спохватившись, выскочила из кабинета и спешно засеменила по пустынному коридору на первый этаж, где располагалась операционная.

Роман Борисович поднялся со стула и мельком глянул в окно.

Дождь со снегом продолжал хлестать по стеклу, стекая на подоконник. Серая, мерзкая, сырая погода ноября совершенно не радовала глаз. Старые яблони привычно и угрюмо качали облетевшими корявыми ветками, а за решетчатым забором больницы то и дело мелькали одинокие фигуры недовольных прохожих, спешащих по своим делам.

«Не самое лучшее время для рожденья», – сам не зная почему, подумал Роман Борисович и бесшумно вышел из кабинета.

Скрипя старыми тормозами, карета скорой помощи влетела на территорию больницы и остановилась возле дверей приёмного покоя. Оба врача и водитель выскочили из машины. Водитель принялся шустро открывать задние двери автомобиля, а женщина-врач зашла внутрь больницы, чтобы оформить необходимые документы о доставке роженицы.

Веру занесли в отделение приёмного покоя, где её срочно осмотрели и переодели во всё чистое, и уже через десять минут, громко стуча железными колёсами по старому дощатому полу поселковой больницы, Рубанову Веру везли на кушетке в самый дальний кабинет первого этажа, где располагалось операционное отделение.

К этому времени всё было готово. Роман Борисович стоял возле операционного стола в зеленоватом халате, марлевой повязке, закрывающей лицо до самых глаз, и в специальном головном уборе, из-под которого не выбивался ни один волос. Руки его были затянуты в стерильные резиновые перчатки, согнуты в локтях и немного подняты вверх. В этот момент он стал похож на опытного хирурга, готовящегося к сложной операции.

Дежурные санитары подвезли кушетку к операционному столу и осторожно переложили на него Веру.

Вера открыла глаза и абсолютно безучастно окинула взглядом окружающих. В этот момент она не думала ни о чём. Ей было больно, невыносимо больно, мучительно больно. Но она не кричала, поскольку уже не могла кричать. Её горло пересохло и будто бы сжалось. Она не могла выговорить ни слова и лишь тихо стонала.

В её набухшие вены вставили катетеры, на лице была кислородная маска, а область сердца опутывали датчики, подключённые к какому-то аппарату, стоящему на соседнем столе. Родовые схватки усиливались.

– Тужься, тужься, – громко говорила Катерина, обращаясь к Вере, – тебе нужно тужиться, постарайся.

Словно в тумане Вера слышала какие-то голоса, но переставала понимать их. Изо всех сил инстинктивно она начала тужиться, её тело неестественно выгнулось, она вся напряглась, и в этот момент у неё открылось сильнейшее кровотечение. Через пару минут Вера обмякла и потеряла сознание.

– У неё резко падает давление, – вытирая пот со лба, произнёс Роман Борисович.

– И пульс тоже, – словно вторя ему, подтвердила Светлана Васильевна, следившая за аппаратом и подававшая главврачу необходимые инструменты.

– Большая потеря крови, нужно срочно делать кесарево сечение, сама она не родит, – словно приговор, произнёс врач. – Скальпель, зажим, тампон, спирт, – отрывисто и чётко, словно выстрелы, раздавались в тиши кабинета слова Романа Борисовича. – Подключите её к аппарату искусственного дыхания и вентиляции лёгких. Срочно. Да, вот так.

В этот момент всё существо Романа Борисовича превратилось в глаза и руки. Его зрачки бегали между хирургическими инструментами и разрезанной окровавленной плотью, и казалось, что его пронзительный взгляд проникает внутрь, глубже скальпеля, и что он видит того ребёнка, которого собирается спасти. И одновременно с этим, несмотря на всё физическое и психическое напряжение, что свойственно человеку, делающему операцию, его спокойные хладнокровные руки с поразительной точностью продолжали делать своё великое дело. И лишь струйки пота, стекающего по лбу врача, выдавали в нём и сострадание, и жалость.

Минуты шли одна за другой. Состояние Веры постоянно ухудшалось. Полностью остановить кровотечение так и не удалось. Давление продолжало стремительно и угрожающе падать, пульс угасал, а она сама, бледная и беспомощная, совершенно бесчувственно лежала на операционном столе.

– Срочно приготовить реанимацию, – снова смахнув пот со лба, распорядился Роман Борисович.

И только он успел произнести эти слова, как у него в руках появился ребёнок, которого он только что вытащил из почти неподвижного и обессиленного тела матери.

Катерина перерезала пуповину, и спустя пару секунд ребёнок закричал на руках у главврача. И это был не простой крик младенца, но пронзительный яростный крик победителя, решительно и бесповоротно входящего в жизнь.

От крика младенца Вера внезапно пришла в себя и открыла глаза. И это произошло настолько неожиданно, что Катерина и Роман Борисович недоуменно переглянулись.

– Мальчик! – торжественно произнесла Катерина. – У вас мальчик родился, – снова повторила она, указывая Вере на малыша, что кричал и шевелил ножками в руках у главврача.

– Мальчик, – безмолвно, одними губами произнесла Вера и вновь потеряла сознание.

В этот момент в кабинет вошли ещё три врача и срочно забрали Веру в реанимацию, где приняли все неотложные меры к её спасению. Но всё было тщетно. Через несколько часов Рубанова Вера Николаевна умерла.

Поздно вечером того же дня Роман Борисович в ужасном расположении духа сидел у себя в кабинете и что-то быстро записывал в больничной карте. В двери кабинета постучались.

– Войдите, – произнёс он, не поворачивая головы к двери.

– Здравствуйте Роман Борисович, – сказала Катерина, скромно появившаяся в дверном проёме.

– Я слушаю Вас, Катя, вы что-то хотели?

– Да, Роман Борисович, – ответила Катерина, – сейчас я заполняю документы на родившегося ребёнка и хотела узнать, какое имя я должна вписать?

Роман Борисович откинулся на спинку скрипучего стула и о чём-то задумался. После длинной паузы он вновь пододвинулся к столу и внимательно посмотрел на Катерину.

– А вы знаете, Катя, – негромко произнёс он, – а я ведь узнал эту девушку.

– Какую девушку? – поддерживая разговор, переспросила Катерина.

– Да, Рубанову Веру, – вполголоса и как-то грустно ответил главврач. – Ещё во время операции я узнал её. Это ведь родная дочь Рубанова Николая, что умер много лет назад. Господи, как же она изменилась за эти годы. А я ведь хорошо знал её отца, Катя, – заявил он и снова впал в глубокую задумчивость.

Со стороны было хорошо видно, что Роман Борисович сильно переживает из-за этой смерти, и переживает намного больше, чем положено переживать профессиональному хирургу, честно выполнившему свой долг и сделавшему всё возможное для спасения человеческой жизни. В этой скорби было что-то необъяснимое, что-то глубоко личное.

И почему-то именно теперь на Романа Борисовича нахлынули старые воспоминания, и ему отчётливо вспомнилось, как много лет назад они вместе с ещё молодым Николаем, будущим отцом Веры, вместе бегали в клуб на танцы, как ухаживали за девушками, как дружно проводили длинные вечера и мечтали о будущем. Уже тогда Рома хотел стать хирургом, чтобы спасать жизни людей, а Николай мечтал стать мастером, чтобы работать на большом заводе или фабрике и приносить пользу своей стране. Как наивны и чисты были тогда эти мечты. Но прошли годы, и пути товарищей на некоторое время разошлись. Роман уехал в Москву, чтобы поступать в медицинский институт, а Николай остался в посёлке, где и прожил до конца своих дней. Спустя несколько лет, по возвращении Романа в родной посёлок, он устроился на работу фельдшером скорой помощи в единственную поселковую больницу, и они с Николаем продолжили общаться. Роман в качестве свидетеля был приглашён на свадьбу Николая, он присутствовал и на крестинах Веры, как раз в тот день, когда ей исполнилось всего пять месяцев, и честно помогал Валентине Петровне после смерти её мужа и главы семейства Рубановых. С тех самых пор Валентина Петровна жила тихо и незаметно, и лишь несколько раз Роман Борисович случайно встречал её на улицах посёлка: один раз на рынке и пару раз в своей больнице. А после её смерти Рубанову Веру он не видел ни разу, но часто слышал о ней от общих знакомых, которых в небольшом посёлке было предостаточно. Он знал о безобразном и недостойном поведении Веры и о том, что она окончательно спилась за эти годы и почти потеряла человеческий облик, а также о том, что большинство людей совершенно не жалеют и открыто осуждают её. Всё это Роман Борисович знал. Но спустя десять лет при виде Веры, беспомощно лежащей на операционном столе, ему стало невыразимо жалко её, и твёрдое сердце хирурга, привыкшее хладнокровно переносить чужую боль и страдания, сжалось и заныло.

Роман Борисович продолжал молча сидеть на стуле с отсутствующим взглядом, а в его голове, как пазлы, проносились картинки из жизни, сменяющие одна другую, словно кадры с телеэкрана. Немое оцепенение главврача продолжалось уже несколько минут, до тех пор пока Катерина, стоящая в дверях, не вывела его из этого состояния.

– Роман Борисович, – сказала она, – ну так что же с ребёнком?

Главврач очнулся.

– С ребёнком? – переспросил он. – Ах да, с ребёнком. Его фамилия – Рубанов.

– А имя-то, имя-то его как? Я слышала, что у него, кроме матери, и не было никого.

– Да, это правда, – мрачно ответил Роман Борисович и после небольшой паузы добавил: – Какое сегодня число, Катя?

– Двадцать третье ноября, – тут же ответила Катерина.

– Двадцать третье, – задумчиво выдавил из себя Роман Борисович и приподнялся со стула. – Ребёнок родился двадцать третьего ноября.

С этими словами главврач открыл ящик рабочего стола и, достав оттуда какую-то книгу, принялся её листать.

– Что это за книга, Роман Борисович? – с любопытством поинтересовалась Катерина.

– Вы знаете, Катерина, это книга имён.

– Вы хотите выбрать ребёнку имя?

– Я хочу узнать, как его зовут, – поправил Катерину Роман Борисович.

– Это как так? – снова не поняв ответа главврача, переспросила Катерина.

– Я хочу посмотреть в этой книге, – объяснял Роман Борисович, – чьи именины празднуются в этот день.

– А-а-а-а, – протянула Катерина, догадавшаяся о замысле Романа Борисовича, – я всё поняла, вы хотите назвать его именем святого, чьи именины празднуются сегодня. Правильно?

– Совершенно верно, – подтвердил главврач, продолжая неторопливо листать книгу. – Родион! – вдруг радостно и торжественно произнёс Роман Борисович, – его зовут Родион. Так и запиши, Катя, имя мальчика – Родион!

– А отчество? – не отставала Катерина. – Отчество-то какое писать?

– Его родного деда звали Николай, а потому пиши в честь деда – Николаевич.

– Хорошо, Роман Борисович, – удовлетворённо кивнула Катерина. – Благодарю вас, – произнесла она напоследок, после чего тихо вышла из кабинета и закрыла за собой дверь.

Так 23 ноября 1985 года, в день смерти своей матери, появился на свет Родион Николаевич Рубанов.

II

…Прошло десять лет.

В просторном светлом кабинете третьего этажа центрального здания районного детского дома-интерната по воспитанию детей, оставшихся без попечения родителей, происходило ежемесячное совещание. На заседании присутствовали десять человек: заведующая интернатом, её заместитель по хозяйственной части, два детских штатных психолога, врач-педиатр, три воспитателя и два представителя государственных органов.

Все присутствующие пребывали в прекрасном расположении духа, они с привычной лёгкостью решали важные хозяйственные вопросы интерната, улыбались и охотно шутили.

– Надежда Пална, – томно произнёс, глотая буквы и обращаясь к заведующей, заместитель по хозяйственной части интерната, худощавый мужчина средних лет, одетый в серый недорогой пиджак, с зачёсанной назад нелепой причёской из редких лоснящихся волос, стыдливо скрывающих огромную лысину, – я хотел бы в присутствии коллег сообщить вам приятную новость.

– Я вас слушаю, Григорий Александрович, – так же учтиво и манерно ответила заведующая.

– Вы знаете, коллеги, – продолжил он, – не далее как вчера я имел честь присутствовать на одном из пленарных заседаний районной администрации, где лично председателем в отношении подведомственного нам интерната была высказана искренняя благодарность за то качество воспитания детей, которое выгодно отличает наш интернат от других специализированных заведений не только района, но и области, что также отметила и центральная областная комиссия, работавшая у нас в течение нескольких дней.

После этих слов все присутствующие принялись дружно аплодировать.

– Но и это ещё не всё, – важно подчеркнул Григорий Александрович, поправляя указательным пальцем круглые очки на своём носу. – Поскольку наш интернат занял почётное третье место в областном конкурсе на звание лучшего специализированного детского учреждения, то нам районной администрацией будет выделена целевая денежная помощь на приобретение дополнительного оборудования для интерната и проведение внепланового ремонта всего здания.

Члены комиссии вновь начали дружно аплодировать.

Григорий Александрович, весьма довольный тем положительным впечатлением, которое он смог произвести на окружающих, окрылённый своим успехом и желая ещё больше усилить его, чтобы в очередной раз подчеркнуть свою значимость, как можно более торжественно добавил:

– А ещё я хотел бы сейчас вручить Надежде Павловне, – на этот раз он произнёс отчество полностью, не проглотив ни одной буквы, – вот эту почётную грамоту, подписанную лично председателем областной комиссии.

Сказав это, Григорий Александрович достал из портфеля грамоту и, торжественно пройдя вдоль длинного стола, вручил её расплывшейся в умилённой улыбке Надежде Павловне.

– Браво! – неожиданно крикнул один из представителей государства.

– Браво! – поддержали его другие члены комиссии, после чего зал утонул в громких овациях и булькающих аплодисментах.

Приняв почётную грамоту, Надежда Павловна начала умилительно раскланиваться всем присутствующим, поддерживая рукою высокую причёску и одновременно стараясь произвести как можно более приятное впечатление на всех членов комиссии.

После того как смолкли последние аплодисменты, слово взял один из старейших воспитателей интерната, грузный мужчина пятидесяти лет, опытный педагог и почётный член всех районных комиссий, касающихся интересов несовершеннолетних, – Валентин Петрович Крыжаков.

Поднявшись из-за стола, он подошёл к доске, где с самого начала заседания висели какие-то таблицы, графики и непонятные схемы, взял длинную указку и, словно на уроке, принялся наглядно объяснять окружающим, каких значительных успехов достиг их интернат за последний год. Представленные графики наглядно показывали, насколько выросла успеваемость воспитанников интерната за год и как это соотносится с общими показателями по области. Судя по представленной информации, дела интерната шли как нельзя лучше. Воспитанники разных возрастов участвовали во всевозможных конкурсах, организованных районом и областью, и чаще других занимали призовые места, что не могло не радовать администрацию интерната, получавшую за это почётные грамоты, всевозможные награды и государственную помощь на развитие интерната.

Валентин Петрович с жаром рассказывал собравшимся, как в этом году одна из старших групп интерната заняла первое место в спортивной эстафете и как младшие воспитанники заняли несколько призовых мест на конкурсах по рисованию, музыке и географии.

– Дисциплина в интернате образцовая, – продолжал докладывать Валентин Петрович. – Трудные дети постепенно перевоспитываются, приучаются к общественно полезному труду, вливаются в коллектив и начинают сознательнее относиться ко всему происходящему в интернате. И всё это, – на этих словах Валентин Петрович поднял вверх указательный палец, – всё это исключительно благодаря нашей заведующей – Надежде Павловне Неклюдовой. Лишь благодаря ей мы смогли за какие-то пять лет вывести когда-то отстающий во всех отношениях интернат в разряд самых успешных, положительных и позитивно развивающихся детских учебных заведений. Мы смогли создать в детских коллективах атмосферу доброжелательности, взаимоуважения и дружбы. Мы смогли привить детям чувство ответственности не только за себя, но и за весь коллектив, что очень и очень важно в деле воспитания подрастающего поколения.

Валентин Петрович говорил уже минут пятнадцать, и всё это время он перелистывал страницы многочисленных таблиц, показывал длинной указкой на мудрёные графики и беспрерывно расточал изысканное красноречие, особенно в адрес заведующей, на что та отвечала немного стеснительной, но одновременно снисходительной улыбкой. Все собравшиеся, внимательно и с интересом слушавшие его в самом начале, стали понемногу отвлекаться.

Григорий Александрович периодически поглаживал ладонью свою голову и мельком поглядывал на часы, стремительно приближающие окончание рабочего дня. В этот вечер, у Григория Александровича было запланировано одно очень важное мероприятие, а именно поход в театр, куда он наконец-то соизволил пригласить свою супругу и куда совершенно не желал опаздывать. И с каждой новой минутой бесконечно тянущегося монолога Валентина Петровича Григорий Александрович становился всё более нетерпеливым и всё чаще поглаживал себе лысину.

Оба штатных психолога – сорокалетний холостяк, вечно ходивший в старом поношенном свитере и приходящийся, по непроверенным слухам, каким-то дальним родственником заведующей, а также его молодой коллега, тридцатилетний парень, устроившийся на работу в интернат лишь в этом году, – всё заседание молча просидевшие и не проронившие ни единого слова, начали потихонечку, еле слышно разговаривать между собой, продолжая при этом делать заинтересованные лица и смотреть в сторону выступавшего Валентина Петровича.

Оставшиеся члены комиссии, по всей видимости, никуда особенно не торопившиеся, продолжали молча следить за выступлением старшего воспитателя, лишь изредка поглядывая в окно.

И только один из представителей государственных органов не просто слушал, но даже периодически делал какие-то заметки у себя в ежедневнике, словно старался что-то законспектировать и запомнить, что невольно заставляло и всех остальных дослушать выступление старшего воспитателя до самого конца.

И когда Валентин Петрович всё-таки закончил это длинное и утомившее всех выступление, ему начали аплодировать так, что создавалось впечатление, будто присутствующие обрадовались не столько качеству его длинного доклада, сколько его благополучному завершению.