О, рофельная духота!

– Не стала бы торопиться с выводами… – сложив руки на груди, процедила сквозь зубы та, что слева, худощавая рыжольда в цветочном платье, с высокими носками и массивными кроссами.

– В любом случае, – закатывая глаза, продолжила розовенькая панкушка, – Если хочешь и дальше пользоваться благами нашей общины, вноси свой вклад… и оденься лучше, – она окинула мои формы прищуром.

– Как ты могла догадаться, – подхватила ноту та, что справа, лысая с огромными серьгами и темными глазами женщина лет 30-ти. Синий пиджак на ней уже смялся видимо за долгое время, что она носит. Джинса на коленке порвана, что идеально сочетается с кедами, – у нас тут что-то вроде женской коммуны, где мы еще обсуждаем и вырабатываем правила общежития. – Она указала на рыжую и назвала ее Юлей, затем назвала розовую Аней, – Ну, а я Оля, отвечаю за психологическую диагностику членов общины и их поддержку. А это, подруга поверь, еще как требуется… Чудо, что ты добралась до нас. Тебе кто-то скинул координаты?

– Да нет, просто брела вдоль заброшенных садов или что там было, потом в лесу заблудилась. Меня и нашли ваши… подруги.

– Хорошо. Никто больше не должен знать об этом месте, – встряла розовенькая панкушка, – тем более мужчины!

– Их здесь нет, я так понимаю?

– Всему свое время… Это наш шанс начать все сначала. Особенно агрессивных выведенных патриархатом мы здесь не держим, но и, слава богиням, среди 30-ти человек затесаться им и не удалось. Среди нас много студенток, но есть и деревенские… Не считая их религиозных догм, в принципе они дружелюбны и трудолюбивы, что особенно ценится. В общем, пока условно мы как самые опытные и образованные здесь отвечаем за всех. У тебя есть образование?

– На переводчицу училась.

– Вряд ли здесь пригодится, надеюсь, руками работать не побрезгуешь.

– Если это все что нужно чтобы остаться здесь – идет!

– Хорошо. Если что, я отвечаю за координацию всех крупных решений в общине, расход ресурсов и т.д. А теперь пусть Юля тебя познакомит с нашей… инфроструктурой так сказать, – Аня издала смешок.

Я оделась и вышла с Юлей из часовенки, пока Саша осталась внутри. Оранжевый желток солнца медленно таял, приближая закат. Собрала высохшие волосы резинкой в хвост. Юля рассказывала, что всем нам очень повезло, что она с аграрным образованием знает, как распорядиться всеми этим остатками какого-то заброшенного колхоза. В распоряжении общины есть старый большой сарай, где все спят, поочередно сменяя охрану ( охрану чего, она еще не сказала), водонапорная башня, откуда можно пить, а вода для полива злаков берется из озера. Также там можно помыться или искупаться, добавила она.

Мимо нас пробежала свора детей, играющих в догонялки. Веселые крики обдали свежестью.

– А вон там, – Юля показала в сторону большой яблони, кроной своей укрывающей от солнца какую-то девчонку с брекетами и в очках. Она сидит на больших чемоданах, – Условно наша библиотека, заведует которой Олеся.

– Чемоданы? – мой вопрос вызвал приступ визгливого смеха у Юли.

– Ну, больше некуда книги складывать от солнца, дождя и сырости, – она пожала узкими плечами. Мы прошли чуть дальше. По обе стороны тропинки виднелись небольшие грядки с овощами. Юля сказала, что деревенские девчонки притащили с собой различные семена, которые удачно прижились после дождя неделю назад, – В туалет ходим в лес, но не далеко, чтобы не пропасть!

– Погодите, а воды не из башни у вас нет? – спрашиваю.

– У кого из городских не спрашивала, все выпили воду из бутылок уже давно, а в город или деревню соваться опасно – можно и к мужикам попасться. Да и сама как-то не подумала.

– Последний раз, когда я была в городе, все за эту воду дрались почему-то. Хорошо, что мы оттуда уехали…

– Мы? – Юля удивленно покосилась на меня.

– Да был там еще один… парень. – Юля продолжила коситься.

– А ты как здесь оказалась? – перевожу тему в каком-то странном испуге непонятно чего.

– Практика на последнем курсе у нас в здешней местности проходила: метода зондирования почвы для выявления возможностей будущего посева все дела. В стране не так уж и много плодоносящей земли, – лицо Юли исказилось грустью, – приходится идти на технологические ухищрения.

– Тебе правда все это интересно?

– Как видишь…

– И как тебя занесло в эти стезю? Не встречала девчонок из аграрки. Думала такое заходит только фермерам всяким.

– Ну почему? Я вот… чувствую родство с землей. Знаешь, не как у фашиков там всяких «кровь и почва», а слегка надуманное, но такое ощутимое в моменты одиночества чувство поддержки, подпитки от экосистемы посещает меня. Оно есть и все. Сложно объяснить. На самом деле, мне кажется, она всех нас подпитывает, просто не все это могут вот так вот ощутить и отрефлексировать в условиях общества потребления, когда плоды земли ты получаешь посредством супермаркетов, а не собственного с ней контакта. Я не экоактивистка, если что, людям бессмысленно что-либо объяснять, но каким-то образом природу нужно беречь… Даже если она тебя чем-то обделила, – смутная улыбка блеснула на миг по ее губам, – Идем.

Мы подошли к сараю. У дверей стояли две женщины, в руках держа, кажется, швабры, к которым вместо тряпок были примотаны на синюю изоленту кухонные ножи. Такие своеобразные копья. Запах пота резал глаза с самых дверей. Внутри сидело шесть связанных фигур. Грязные и голые по пояс, стереотипно красивые мужчины пялились на нас голодными глазами, от чего мне стало не по себе. Лица заросли волосянным покровом. Рядом лежали миски с едой, блестящие от голодных языков.

– Основная рабочая сила, – отметила Юля, затыкая ноздри от смрада, – Имена их можешь не заучивать. Их охраняют каждый день и ночь.

– Это преступники?

– Без понятия. Твоя работа ярусом выше, – она указала на верхний ярус сарая, откуда доносились тяжелые стоны из-за стогов сена. Мы поднялись по лестнице. На сене, покрытом белой простыней, лежала женщина с пузом. Через остатки еще не выпавших волос проступал череп, обтянутый кожей. Женщина кивнула сквозь боль в знак приветствия и, разомкнув иссохшиеся губы, сказала:

– Воды! – остатки ее зубов крошились от этого слова. Юля достала бутылку с водой и напоила женщину.

– Больше укромных помещений нет, к сожалению, – повернулась она ко мне.

– Ч-ч-ч-что с ней? – еле сдерживаю заикания.

– Последствия беременности. Только бы не мальчик… Больше шести содержать уже опасно. Больше двух-то уже банда. В общем, твой долг как сестры ухаживать весь завтрашний день за Лизаветой. А на счет того парня, с кем ты была, где он?

– Н-н-не знаю… я бросила его. В деревне был вроде.

– Поговори перед сном с психологиней нашей на всякий случай. В целях профилактики. У большинства из нас были… ошибки.

Сарай начинал заполняться уставшими за день. Большинство перебирается наверх под тюки сена. Дети ложатся в обнимку с другими женщинами (матерями?) Беременная жадно вливает в себя воду, пока не опустошает пластиковую бутылку. Затем не менее жадно вдыхает. Я посидела с ней еще время, пока она не заснула каким-то бредовым болезненным сном в сопровождении лихорадочных вздохов и постанываний. Казалось, изнутри ее пуза что-то рвется наружу через мясо и кожу. Легкая дрожь сковала меня, поэтому скорее иду к психологине, куда мне нужно было теперь в любом случае.

После затхлости сарая навстречу меня обдает ветерок. Ночные сверчки уже стрекотали из высокой травы. Бледное око луны затмевало сверкающие звезды в небе. Приближаясь к часовне, замечаю в окнах слабый свет. Внутри сидит за центральным столом в центре амвона Оля в свете двух восковых свеч и что-то пишет. Лысый череп при отражении света напоминает яйцо. При подробном рассмотрении на нем из-за затылка можно усмотреть тату: текстуру паутины. Доска подо мной скрипит, и Оля поднимает ко мне глаза.

– Послали все-таки? – она приподняла левую бровь. Киваю, подходя. Она встает и пододвигает табуретку к столу, – Садись. Долго продлилось?

– Что? – шаткая табуретка выдерживает с трудом.

– Отношения, – Оля резко пускает струйку воздуха через нос.

– Да это даже и не отношения никакие. Так хуйней пострадали… пару лет…

– На всякий случай, расскажи подробнее, пжлст. – Оля коснулась моей ладони, отчего по мне разлилось тепло в этой холодной ночи. С двух сторон ее лицо отливало желтым из-за свечей, а серединка лица была синей, так как луна просачивалась сквозь брешь в потолке и отбрасывала свой свет.

– Хорошо, – судорожный выдох как-то сам вырывается, – одно время он занимал мое любимое место в автобусе на самом заднем ряду возле окна. Приходилось садиться рядом. Иногда удавалось занять его раньше – он садился рядом. С частотой таких поездок, я стала замечать, что сидеть с кем-то другим не так спокойно, чем с ним.

– Сидеть с другими мужчинами, имеешь в виду?

– Да, да… А потом он пошутил очень в тему. Уже не помню, про что, но меня зацепило.

– Да! – Оля чуть не проткнула бумагу стрежнем ручки. – Именно так павлин расправляет свой хвост, чтобы завлечь самку, но ты-то не самка, сечешь?

– Естественно, просто было приятно, хоть он и производил не только такое впечатление: один раз грубовато шутканул про мой речевой де-дефект.

– Туповатый какой-то попался. Так себе в ногу выстрелить. Обычно они не упускают не единой возможности распетушиться.

– И не говори. Еще пару раз так пересеклись и потом загуляли вместе. Оказалось, он жил недалеко относительно.

– Как же сюда-то вас занесло?

– Если честно, уже давно хотелось махнуть куда-нибудь далеко от города… Отец душнил меня своими упреками в безработности и бездетности. Каждый раз, как приходила домой, устраивал допросы, которые особенно напрягать начали, когда по дурости я рассказала ему об этом придурке. – Еле сдерживаю смешок.

– Кстати, как его звали?

– Женя. Фамилию не спрашивала. Так вот я после очередной ссоры с отцом и съебалась к нему.

– Жила с ним? – Оля старается не выдать возбужденности, но глаза подводят и предательски бегают по мне двумя огоньками.

– Не долго. Когда состояние аффекта прошло, и я осознала, что нахожусь с мужчиной в одном помещении наедине, было поздно отступать. Но Женя и не наводил излишней жути, как ни странно. Вел себя гостеприимно и беззаботно. Когда люди начали дичать, его друзья зачастили к нему в гости с предложениями свалить в деревню. Я согласилась и его уговорила. Там мы жили в самом крайнем доме у бабушки кого-то из друзей. Старуха щедро угощала нас едой. В погребе прямо под домом были большие запасы воды. Спустя время на дом напали, видимо, поэтому. Мы забаррикадировались, но крики мужиков снаружи были настолько угрожающими, что я не выдержала и бросилась через окно. Бежала по всей деревне охваченной пожаром, который только сильнее подгонял куда-то. Выбежала на дорогу и прошла несколько километров. Дальше вы уже знаете.

– Ясно. – Оля тоже не выносит тишины наедине с кем-то, что видно по ее сочувственному выражению лица. – А отец тебя не ищет?

Поток слез застелил мне глаза, сердце сжалось кровавой губкой, свернуло трубочкой все тело. Желудок полыхнул. Горе наступает очень кстати, так как Оля обняла меня, перестав, наконец, все это спрашивать.

Что-то мешает мне рассказать ей о многом другом. Тут все серьезно… В автобусе тогда все было не так, особенно на контрасте с остальным днем: в деканате административное хамло нагрубило из-за мелочей каких-то, одноруппы киданули конкретно в «групповой» работе потому что «нехуй было отсиживаться молчком в беседе, пока остальные честно работали». Вообще я отстраненно-небрежное отношение к себе начала замечать еще с детства, когда мы с папой в каком-нибудь общественном месте гуляли, и он говорил «Девочка, ты кто?» Условно также в этот день мне и сказал весь универ, будто сговорившись на последнем году душноснобского обучения. Села в самый хвост автобуса, досадуя на ебливые наушники, что забыла дома. И этот пес присел рядом в своей тупой куртке в клетку, как на вокзальной сумке, в которой цыгане крадут детей, если верить маминым рассказам из детства. Единственное место, где могу по-настоящему расслабиться: мир за окном, ты в окружении людей, на тебя ложивших хуй, и, слава богу! Никто не доебется и т.д. Как вдруг возле остановки пробегает смешнявая собачка-такса на поводке у додика в болоньевой синей куртке и дебильной шапке с помпоном. Я комментирую такие вещи тут же.

– Тык-тык-тык, ты-рык, тык-тык, ты-рык, тык-тык, – втупляю в собачку, не замечая, как, тупая дура, вслух это все произношу… Такса резко опирается передними лапами додику на ноги, нагло что-то вынюхивая своим длинным шнобелем, подобно еврейскому ростовщику, взыскующим долгожданный долг.

– Чисто собачий буллинг, – подхватывает внезапно этот придурок рядом и меня так рвет изнутри от ржаки, что оставляю в слюнях все окно. Поворачиваюсь к нему и застаю на лице выражение нашкодившего шкета, неожидавшего, что мамка повернется. Видимо тоже вслух нечаянно заговорил. Через секунду он начал давить лыбу, от чего больше напомнил придурка… и рассмешил меня сильнее. Вся дневная духота осталась позади. Почему он раньше не сделал это? Думала я тогда. Затем он начал рофлить как из пулемета, я даже в моменте еще тогда уже ничего не понимала, но он разжигал во мне пламя большой ржаки, хотелось еще. Я схватила его за руку, вцепившись ногтями в мякоть ладони, а когда заметила, тут же убрала, он даже не заметил – был занят рофельными бомбардировками меня. Выражение его лица менялось каждую секунду, от чего становилось жутко и завораживающе. Словно перед тобой актер сдает экзамен на скоростное актерское мастерство, и одна даже не личина, а личность (в том-то и жуть) замещает другую в пределах одного тела. Наржвавшись вдоволь, вся красная и в рофельных слезах, выхожу из автобуса на свежий воздух, осознавая потихоньку, что если бы существовал бог, чувство юмора – лучшее, что он бы придумал.

Дома вонючий отец снова задушил во мне этот заряд бодрости, стоило мне иронически парировать его бумерские рофлы. И никуда не деться от него в однокомнатной квартире. Днем слушать его брюзжание относительно моих взглядов на жизнь, ночью – храп на всю квартиру. Однажды я даже заснула из-за этого в подъезде, за что он отчитал меня еще хлеще. На следующее утро я снова встретила этого придурка в автобусе, но между нами была спрессованная толпа народу, поэтому он даже не подошел, хоть и смотрел, кивая в знак приветствия. А с учебы я ехала одна, его не было, а наушники я снова не взяла! Начала вспоминать, где он обычно выходил, и вспомнила, что он едет дальше, чем я. Но там конечная через пару остановок – значит, рядом где-то живет. Уже тогда во время этой слабой, но все же тоски, меня насторожило, как ловко и быстро он привязал меня к себе. Одним рофлом, очень метко попавшим в момент уныния. Но, думала я, это ненадолго, порофлим и разойдемся на очередной остановке. А он возьми да выйди со мной, когда я порофлила. Выглядел он тогда конечно как полный придурок, гибкий, однако. Стало интересно, что же еще он выполнит из моих дебильных просьб: он сменял беседу за беседой, когда я говорила «следующая беседа» только мне становилось чуть скучно, особенно когда он рассказывал про свои эти айтишные штучки фронтенд разработчика. Когда я перебивала словом «похуй» его эти монологи о кодинге, он даже не обижался, а обшучивал дальше. То есть ни разу не огрызнулся, что стало только подозрительнее. Может, его подослал кто, пришло мне в голову, чтобы поиздеваться надо мной? Может, он сейчас втирается в доверие покорным поведением, а в самый неожиданный момент возьми и нанеси удар в сердце хлестким оскорблением?

Льстило, конечно, и то, какое внимание он мне начал уделять после первой прогулки: звал еще и еще. А когда приехали ко мне в уник, то и вовсе я растаяла. Хотелось наговорить всякого этим нормисам, зная, что он наверняка бы заступился, но он итак достаточно унизил их. В коридоре он скрасил университетское уныние разговорами о философии и политике, не только о технике. Но это все духота, правда, местами интересная, завораживает, как она обволакивает тебя своим словесным поносом в холодном коридоре, где ты обычно стоишь одна никому не нужная. Было в нем что-то… женское. Когда он выглядывал из-за плеча, постреливая лукаво из глаз, или когда начинал над чем-то ржать как я. Это уже не поддельное было точно. Такое не сыграть, думала я, неужели бывают такие мужчины? Даже месячные стали проходить с особенной легкостью после его рофлов. Он не душнил объятиями привязанности, как это часто делают парни, удачно флиртующие и заволакивающие девушек в свои обольстительные сети. И вообще, когда спрашивала об отношениях, он всегда твердо и уверенно отвечал, что ему не нужна девушка, все эти ухаживания не для него, «бытовуха это скучно» и т.д. В этом мы с ним полностью совпадали…

Со временем подозрения в его внезапном ударе рассеялись на фоне легкости наших бесед. Душный отец становился все более каким-то нереальным после того, как мы обшучивали каждое его бумерское слово на улице. Правда о своей семье он ничего не рассказывал… Только то, что живет с мамой. Звал даже в гости как-то. Слава богу, он это делал в сети, не знаю, как бы смотрела ему в глаза при отказе.

Иногда он трещал без умолку по какой-то теме, как мои подружайки, что как ни странно, сочеталось в нем с патриархальными установками.

– Но ведь у женщин неокортекс менее нейропластичен, чем у мужчин, – говорил в очередном нашем сраче конструктивном споре, – поэтому они сидят чаще всего дома и нянчатся с детьми, прививая им устоявшиеся нормы. Женщинам легче настаивать на нормах. Мужчины же чаще пробуют новое.

– Изменяют женам, например! – подчеркнуто содрогаю в недрах горла голосовые связки.

– Во-первых, не все, – говорит он менторским тоном менсплейнера, – а во-вторых, среди женщин тоже немало бегающих на сторону.

– Перед мужской духотой не устоять, так и хочется сепарировать.

– Слушай, мне кажется, или ты предвзята по отношению к мужчинам? – Он спросил это таким наглым тоном, без всякого понимание рофла и без капли иронии в голосе, что мне захотелось провалиться тогда сквозь землю прямо посреди улицы в окружении ноунеймов и ноунеймих с детишками-ноунеймами, но нужно было переходить дорогу, пока зеленый горит. С этого момента легкость постепенно улетучивалась, и мысли о его внезапном предательстве вернулись. Не знаю, казалось ли мне или он реально стал хуже считывать мои рофлы, но в любом случае настал этот момент: он ясно дал понять, что такой же мужик как и остальные. Мы обсуждали одну из моих преподш возле кинотеатра.

– Грааль с финиками на стол и ваши грехи будут отпущены! – В игре его проступала фальш, дико отдающая бумерским душком моего отца, когда тот пытается косить под молодежь.

– Все ржака уничтожена! Ходили по тонкому льду странной иронии, но укатились в бездну клоунады для бедных! – Сетовала на него, на что он только беспробудно ржал, чем напоминал отца, когда мама злилась на него, поэтому я решила наказать его молчанием – прием, отточенный мамой годами. Он настойчиво лез мне в ухо обшучивать каждую ситуацию в фильме (довольно душном, надо сказать), но так и ни обронил ни слова о моем поведении. Уж не тупой ли, думаю, или ему похуй? О последнем варианте я все больше задумывалась после того, как он позвал меня в театр. В театр, Карл!? Очевидно и последней дуре, что это жалкая подачка для отвода глаз, для видимости оказываемого внимания, тем более, что он больше и не звал меня, когда отец не отпустил меня с ним на ночной спектакль кринжа.

На протяжении года он больше не появлялся в моей жизни, ни писал, никуда не звал, даже не поздравил с 8-ым марта, как обычно. В автобусе он тоже будто намерено не появлялся. Видела его только один раз. Он стоял внизу у заднего входа в толще людей и смотрел в противоположное окно без всяких наушников, в ни с кем не разговаривая, не втупляя в телефон. Просто, молча, смотрел, как мимо проплывает город. Как ему это удавалось, до сих пор поражаюсь. Как-то спросив у него позже, получила ответ, что мысли в голове интересней скучной и однообразной ленты. Тогда я была без понятия, были ли это понты или он реально шиз.

А действительность снова обрушилась мне на плечи в виде отца, который сначала наорет, что нужно сходить в магазин, потом сам пойдет в него спустя десять минут, так и не дождавшись когда же на меня снизойдет, что сходить-то надо прямо сейчас, в виде блеклых одногруппов, каждый из которых олицетворяет один большой смертный грех – беспробудную тупость в вопросах перевода:

– Зачем в переводе вообще лингвистика? – Говорит один самоуверенно тупо, не подозревая о той пропасти невежества, куда летит с первого курса и все никак не может приземлиться.

– Стилистический перевод это как? – спрашивает вторая на четвертом курсе (сука!!)

Наконец, в виде деканата, что встает всегда на сторону старухи, помешанной на сухофруктах, перемалываемых вставными челюстями с молниеносностью блендера, в независимости права она или нет, когда не слышит моего ответа на экзамене из-за собственного чавканья.

Весь этот экзистенциальный кринж чередуется невыносимо скучными поездками на автобусе из одной точки в другую, даже музыка уже не так сильно спасает ситуацию. Тем более, что в родной город мы тем летом не поехали из-за каких-то траблов с перелетами. Пришлось гнить заживо все лето там же, где и одногруппы, которых, слава богу, не увижу, так как на улицу никто не зовет… Поэтому решила это сделать сама!

– Привет, Женя! Хочешь погулять, поболтать? – пишу ему в VK.

– Привет, Лера! – отвечает он через полдня, отвечает также как и я будто по методичке разговорника для иностранцев, изучающих русский, – Конечно, когда тебе будет удобно?

Отсутствие инициативы с его стороны выглядело как издевательство, который я, конечно же, стерпела, только бы больше не лицезреть одни и те же рожи вокруг. Мы встретились еще через неделю. При встрече сразу бросилось в глаза какое-то изменения в нем, но он сразу же затараторил рофлами как из пулемета, поэтому я не успела уловить их суть. Буквально форма приветствия:

– Hello, how do you weather like today? – английский к слову у него отличный с британским произношением. Не успела я проржаться и ответить, как он продолжил, – anyway, how do you dyrka life? – это настолько отражало всю мою жизнь вообще, что я не могла не разорваться от смеха на всю улицу, лишь ветер слегка приглушил мои вопли, в то время как он только продолжал заводить меня рофл за рофлом. На этот раз, рассказывая о себе, он то и дело себя перебивал шизорофлами на подобие «Я, когда первый раз в офис пришел… ээээ (четыре месяца в психиатрической больнице лежал)… крч плутал как в лабиринтах в этих комнатах, не мог свое рабочее место найти… воот» Я не успевала даже задушнить поводу скуки или как-то подстебнуть его, как он меня опережал в этом.

– Не переставай шутить! – я практически простонала. Само вырвалось. Хотела сказать «Че дурак, хватит смешно шутить, сука!» Эйфория меня переполняла до самого мозга, опьяняя и помогая забыть хоть на миг всю духоту мира. И молочно-розовые облака, обливающие нас грибным дождем, казались особенно красивыми, и серые многоэтажки обрели свое очарование на фоне покрытых зеленью дворов. Мы сели на детскую карусель в одном из таких, и он начал меня раскручивать.

– В детстве это давалось легче! – комментировал он натужно, краснея с каждым новым витком огромной железной карусели. Краснея, ради меня!

Затем, когда я вслух случайно заныла перед ним в автобусе, что не хочу на учебу, он предложил поехать к нему на работу. К темному трехэтажному зданию из стекла и металла съезжались в основном велосипедисты. Все разновозрастные одетые неформально в шорты с кедами и толстовки с джинсами трудяги искрились улыбками, как в кино про силиконовую долину в Америке. Женя здоровался с каждым. Это же после каждого мыть руки, думаю сейчас, на руках скапливается за день столько микробов, как оказалось… Тогда человек мог просто помыться и все.

Женя отбил пропуск на турникете и я прошла за ним. Охраны не было даже за темными односторонними стеклами в фойе.

– Вас кто-нибудь охраняет вообще? – легкая дрожь пробила меня.

– Они сидят на кухне хомячат! Кофе будешь, кстати? – он сделал пародийный акцент на «кофе». Я согласилась. Теплый кофе и плед согрел меня после дождя, который успел меня промочить от остановки до входа. Женя вел меня по узким, но уютным коридорам офиса, желтые стены которого расслабляли мой вечно напряженный в попытке все разглядеть глаз. Мы пришли на кухню, где охраники пили кофе с сэндвичами и о чем-то активно пиздели, меня даже взглядом не окинув (зря беспокоилась, что выгонят). Приглушенный свет создавал ламповый вайб домашней кухни, когда приспичит похавать, и ты тайком от родителей хомячишь что-нибудь, тихо роясь в холодильнике. Его коллеги, правда, посматривали на меня слишком уж оценивающе… хотела ему сказать об этом, да побоялась выглядеть старой бабкой. На каждом углу за специально мутными стеклами находилась какая-нибудь переговорная, где не менее мутные силуэты шушукались о чем-то важном (наверное). Он выдал мне мягкие тапочки, прежде чем мы вошли в рабочую зону, где стояли столы с мониторами и компами. Все ходили в тапочках с кружечкой чего-нибудь, как у себя дома.