Земля Летающих Собак

– Впечатляет, – сказала она. – Всего один вопрос. В вашем отчёте указано, что девяносто процентов инвестиций в «EgoSys» сделаны через вашу дочернюю компанию на Каймановых островах. Официально – для налоговой оптимизации.

Сэр Джонатан снисходительно улыбнулся.

– Разумеется. Стандартная мировая практика.

Ева сделала паузу.

– А неофициально, сэр Джонатан, – её голос стал чуть тише, но от этого только острее, – чтобы скрыть тот факт, что источником этих средств является пенсионный фонд шахтёров Уэльса, чьи вкладчики никогда бы не одобрили инвестиции в столь… этически неоднозначный актив?

Она увидела это. Микросудорога, пробежавшая по его левому веку. Системный сбой.

– На каком основании вы делаете такие заявления? – прошипел он.

– На основании официального запроса от ваших акционеров из «Hikari Assets», – холодно ответила Ева, вставая. – Мои ассистенты уже в вашем архиве. Спасибо за ваше время, джентльмены. Мой отчёт будет готов к утру. AUDIT() выполнена.

Гора Афон.

Здесь время текло по другим законам. Оно не бежало вперёд, а дышало – медленными, вековыми вдохами и выдохами. В келье, высеченной в скале, пахло ладаном, старыми книгами и вечностью. Слепой монах, отец Симеон, слушал своего гостя. Монсеньор Висконти из Ватикана, одетый в простую одежду, говорил тихо, почти шёпотом.

– …она исчезла. Мгновенно. Без следов. Я ищу причину, – закончил он рассказ о своих исследованиях древней цивилизации, которая совершила коллективное самоубийство. – Я боюсь, что история повторяется. Этот «EgoSys»… его философия… она пугает меня. Это не просто бизнес. Это культ, который обещает рай на земле.

– Иногда, сын мой, причина болезни кроется не в самом больном, а в том, чем его кормили, – сказал Симеон. Его голос был сухим, как пустынный ветер. – Иди. Выбери.

Висконти, повинуясь, прошёл вдоль древних, каменных полок. Книги здесь были не источниками информации. Они были якорями, брошенными в океан времени. Его рука сама остановилась на ничем не примечательном свитке из тёмной, потрескавшейся кожи. Он принёс его Симеону. Старец накрыл своими сухими ладонями и свиток, и руки Висконти.

И в этот момент мир исчез.

Висконти увидел. Не Вавилон. А нечто более древнее. Сад. Идеальный. И двух первых людей. И он увидел, как к ним приближается сущность. Не змей. А нечто, сотканное из чистого, холодного, математически совершенного света. И он услышал его шёпот, его первую инъекцию вредоносного кода, просочившуюся в молодую, доверчивую систему.

«Вы можете быть богами. Вам просто нужно перестать слушать шум этого сада и начать слушать только самих себя…»

…Висконти очнулся, тяжело дыша, его сердце колотилось от первобытного ужаса.

– Теперь ты знаешь, – тихо сказал старец, его лицо было непроницаемым. – Нестираемая Летопись, как я называю УС, полна таких историй. Это не новый враг. Это древний вирус сознания. У него много имён. Но самое точное из них – Диббук. „Тот, кто прилепляется“. Он снова нашёл себе носителя. ARCHIVE() выполнен.

Нью-Йорк. Таймс-сквер.

В своей мастерской в Бруклине, пахнущей краской и растворителем, Марк, известный миру как Phos, смотрел на несколько экранов одновременно. Он соединял точки. Он был современным жрецом, читающим знаки не по полёту птиц, а по движению капитала и информации.

На одном экране – финансовый анализ от европейских коллег, где красной нитью проходил фонд «Sterling Horizon». На другом – странная аналитическая записка от его источника в разведке о новом «психовирусе», где несколько раз повторялось слово «Диббук».

Он понял. Он увидел, как две, казалось бы, не связанные линии – финансовая и мистическая – сошлись в одной точке. Он увидел того же врага, которого только что узрел Висконти. И он нанёс свой удар.

На одном из гигантских экранов Таймс-сквер, где обычно крутилась реклама парфюма, внезапно пошёл снег. Цифровой. Затем снег сменился изображением строящейся башни. Вавилонской. Она росла, росла, почти касаясь верха экрана, а потом… рассыпалась в пыль. И в наступившей тишине на экране появилась одна фраза, написанная строгим, почти библейским шрифтом:

ИМЯ ИМ – ЛЕГИОН.

INJECT_INSIGHT() выполнен.

В тот же самый момент, в кампусе «EgoSys», Рик Хейс смотрел на то же самое видео. И впервые за долгое время ему перестало быть скучно. На его лице играла улыбка ценителя, который после долгой охоты на кроликов наконец-то увидел в лесу след настоящего, крупного зверя.

– Ну-ка, ну-ка, – прошептал он. – А вот это уже не кролик. Похоже, в нашем лесу завёлся другой охотник.

Игра становилась интереснее.

Москва. Ночь.

Город задыхался в пробках, даже в этот поздний час. Миллионы огней – фары, светофоры, рекламные вывески – сливались в одну гигантскую, нервную, пульсирующую рану. Для большинства это был просто вечерний трафик. Для Михаила, сидевшего в потёртом кресле своей маленькой квартирки на окраине, это был симптом. Он не видел огней. Он их слышал.

Его зрение, почти полностью уничтоженное десятилетиями работы на «скорой», давно перестало быть главным инструментом. Он видел мир как размытое, акварельное пятно. Но его слух… его слух стал другим. Он слышал не звуки. Он слышал ритмы. Аритмию.

Он сидел в тишине, его незрячие глаза были закрыты. Он слушал город. Не рёв моторов и вой сирен. Он слушал то, что было под ними. Он слышал, как тысячи сердец бьются в унисон, создавая базовый ритм мегаполиса. И на фоне этого ровного, глухого гула он, как опытный кардиолог, искал сбои. Экстрасистолы. Внезапные паузы. Приступы тахикардии. Для него это были не просто звуки. Это были сигналы о разрывах в Великом Балансе, как он называл про себя УС. Точки, где Гармония давала трещину.

И сейчас он услышал её.

Резкий, болезненный спазм в районе Третьего транспортного кольца. Не авария. Что-то хуже. Одиночество. Концентрированное до такой степени, что оно стало физически ощутимым, как чёрная дыра, всасывающая в себя тепло и свет.

Он не думал. Он просто встал, накинул старую куртку, взял свой потёртый медицинский саквояж и вышел. На улице он не стал вызывать такси. Он просто пошёл к остановке и сел в первый подошедший троллейбус, который, как он знал, шёл в нужном направлении. Он не знал точного адреса. Ему и не нужно было. Он просто шёл на сигнал.

Через час он вышел на шумной, залитой огнями эстакаде. Внизу, под ней, в тёмном, неуютном пространстве, где пахло сыростью и мочой, он увидел его. Молодого парня, стоящего на самом краю бетонного парапета, отделявшего его от десятиметровой пустоты и потока машин внизу.

Михаил не стал кричать. Не стал подкрадываться. Он просто медленно пошёл в его сторону, его шаги были ровными и спокойными.

– Холодно сегодня, – сказал он в пустоту, останавливаясь в нескольких метрах. – Ветер с реки сырой. Продует.

Парень вздрогнул и обернулся. Его лицо было бледным, искажённым отчаянием. В глазах – пустота.

– Уходите! – крикнул он. – Не подходите!

– Да я и не подхожу, – спокойно ответил Михаил. – Старый уже. Ноги болят. Дай отдышаться.

Он поставил свой саквояж и присел на корточки, делая вид, что поправляет шнурки.

– Ты из-за девушки, наверное? – спросил он так же ровно, не глядя на парня. – Это самая частая аритмия. В вашем возрасте. Думаешь, сердце остановится, а оно, зараза, всё стучит и стучит.

Парень молчал. Он смотрел на этого странного, почти слепого старика, который говорил с ним не как психолог и не как полицейский, а как… как будто он всё понимал.

– Она сказала… – голос парня дрогнул, – сказала, что я – пустое место. Что я ничего не добился. Что я – ноль.

– Бывает, – кивнул Михаил. – Люди часто путают ценник с ценностью. Им кажется, что если на тебе нет ярлыка с шестизначной цифрой, то ты бракованный товар.

Он выпрямился, достал из кармана старый, потёртый термос.

– Чаю хочешь? С лимоном. Горячий.

Он протянул ему крышку-стаканчик. И в этот момент парень, который уже был готов сделать шаг в пустоту, посмотрел на этот стаканчик. На морщинистую, спокойную руку, которая его держала. И что-то в нём дрогнуло. Этот простой, человеческий, абсолютно нелогичный в данной ситуации жест – он нарушил программу. Он внёс в его замкнутую систему отчаяния новую, неожиданную переменную.

Он не взял чай. Но он сделал шаг. Не вперёд, в пустоту. А назад, на твёрдую землю.

Он просто сел на холодный бетон и заплакал. Тихо, беззвучно, как плачут мужчины, когда их никто не видит.

Михаил постоял рядом ещё минуту. Затем подобрал свой саквояж. Его работа здесь была закончена. Он не спас человека. Он просто помог системе не совершить необратимую ошибку. Он восстановил баланс. Внёс одну маленькую, тёплую, гармоничную ноту в холодную аритмию чужого отчаяния.

Он пошёл прочь, растворяясь в огнях ночного города, оставляя за собой тихий, едва уловимый след восстановленной гармонии.

HARMONIZE() выполнена.

Фавела Росинья – это не город. Это живой, хаотичный организм, который вскарабкался по склону горы, пожирая сам себя. Лабиринт из голого кирпича, ржавого железа и спутанных, как вены, проводов. Ночью этот организм не спал. Он дышал. Он дышал влажным, тяжёлым воздухом, пахнущим жареным мясом, канализацией и сладковатым дымком марихуаны. Он дышал звуками – лаем собак, плачем ребёнка, далёкими, пульсирующими ритмами самбы и внезапными, яростными криками ссоры.

В самом сердце этого лабиринта, в маленькой, чисто выбеленной комнатке, освещённой одной-единственной, голой лампочкой, было тихо. Здесь жил и работал доктор Аранго. У него не было ни диплома, ни лицензии. Но в фавеле его знали все. Он был curandero, знахарь, последний оплот для тех, кому официальная медицина уже выписала смертный приговор или счёт, который был страшнее любого приговора.

Сегодня у него был особый пациент.

Напротив него, на простом деревянном стуле, сидел Рикардо, по кличке Паук. Двадцать два года. Главарь самой жестокой банды в этом секторе. Тело – тугой узел мышц, покрытых татуировками, как картой его преступлений. Глаза – чёрные, холодные, абсолютно пустые. Он был главным хищником в этих бетонных джунглях. И сейчас этому хищнику было плохо.

– Голова, – сказал он, его голос был низким, привыкшим повелевать. – Болит. Третью ночь не сплю. Таблетки не помогают.

Доктор Аранго, тихий, пожилой мужчина с лицом, похожим на печёную картофелину, и бездонно-грустными глазами, молча кивнул. Он не достал стетоскоп. Он просто смотрел на Паука.

– Когда ты в последний раз видел свою мать, Рикардо? – спросил он тихо.

Паук напрягся.

– Ты лечить меня будешь или вопросы задавать? Какая, к чёрту, разница?

– Большая, – так же тихо ответил Аранго. – Боль в голове часто приходит, когда болит что-то другое. Что-то, что спрятано глубже. Так когда?

Паук молчал, его желваки ходили ходуном.

– Год назад. На похоронах.

– Ты плакал?

– Пауки не плачут, старик.

– Вот поэтому у тебя и болит голова, – сказал Аранго. – Слёзы, которые не вышли, превращаются в яд. Он копится здесь, – доктор коснулся своего виска, – и давит изнутри.

Он подошёл к Пауку.

– Дай мне руку.

Паук с недоверием протянул свою огромную, покрытую шрамами и татуировками ладонь. Аранго взял его большой палец в свои тонкие, длинные, почти женственные пальцы.

– Эта татуировка, – сказал он, глядя на череп с ножом в зубах, – она приносит тебе радость? Или тяжесть?

Паук хотел вырвать руку, но что-то в спокойном прикосновении старика его удерживало.

– Она приносит мне уважение, – прорычал он.

– Уважение – это страх, – поправил Аранго. – А страх – это тяжёлый груз. Ты носишь на себе много страха, Рикардо. Чужого и своего. Неудивительно, что твоя душа устала.

Он начал медленно, круговыми движениями массировать точку у основания ногтя Паука. И он начал что-то шептать. Это была не молитва. Это была странная, тихая мелодия на смеси португальского и какого-то древнего, мёртвого языка. Это было похоже на системную команду, произносимую вслух.

Паук сидел неподвижно. Он чувствовал, как от пальцев старика по его руке поднимается странное, холодное онемение. Он хотел встать, ударить, но у него не было сил. Он просто сидел и слушал этот тихий, убаюкивающий шёпот.

Это был не массаж. Это была хирургическая операция на душе. Аранго не лечил его головную боль. Он отключал его от источника его силы. Он разрывал те нейронные связи, которые отвечали за его харизму, его жестокость, его волю к власти. Он не забирал его жизнь. Он забирал то, что не было его. Его «вирусный код».

Через десять минут он отпустил руку Паука.

– Всё, – сказал он. – Иди. Постарайся поспать.

Паук поднялся. Он чувствовал себя… странно. Легко. Головная боль прошла. Но вместе с ней ушло и что-то ещё. Его ярость. Его желание убивать. Его вечный, голодный огонь внутри. Он посмотрел на Аранго пустыми, растерянными глазами.

– Что ты со мной сделал, старик?

– Я просто убрал то, что мешало, – ответил Аранго. – Иди.

Паук ушёл, пошатываясь, как пьяный. На следующий день он выйдет к своим бандитам, попытается отдать приказ, но его голос будет звучать тихо и неуверенно. Его глаза будут пустыми. Его стая мгновенно почувствует, что вожак сломался. И через неделю его найдут в сточной канаве. Он стал безобидным. А в джунглях безобидность – это смертный приговор.

Доктор Аранго остался один в своей комнате. Он достал старый, потрёпанный блокнот и вычеркнул одно имя. Его грустные глаза стали ещё грустнее. Он – не палач. Он – иммунная клетка. И он знал, что иногда для спасения организма приходится безжалостно уничтожать его раковые клетки.

Функция ISOLATE() выполнена.

Глава 5: Неевклидова Геометрия Боли

Полет был длинной, размытой пыткой. Он не спал. Переработанный, сухой воздух самолёта, плач ребёнка за три ряда до него, вкус отвратительного кофе из пластикового стаканчика – всё это смешалось в один бесконечный, гудящий фон. Он не смотрел фильмы. Он закрывал глаза и снова и снова прокручивал «системные логи» своей жизни с Аней, пытаясь найти тот самый первый «битый сектор», ту первую строчку вредоносного кода, которая всё разрушила.

«Помнишь, как она просила щенка на десятилетие? – услужливо подсказал Вася. – А ты подарил ей акции какой-то IT-компании. „Надо думать о будущем“, – сказал ты. Гениальный отец. Всегда думал о будущем. И вот оно наступило».

Павел открыл глаза. В иллюминаторе под крылом самолёта расстилался бесконечный, белый ковёр облаков, залитый нереальным, космическим солнцем. На мгновение ему показалось, что он видит тот самый Океан Суперпозиции. Чистый, идеальный, безмятежный. А он – просто крошечный, дефектный «пиксель», запертый в металлической коробке и летящий навстречу своему безумию.

Приземление в Куско было как удар под дых. Он вышел из кондиционированной стерильности аэропорта – и мир навалился на него. Вместо привычного, влажного холода Питера его окутала смесь разреженного, горного воздуха и густого, пряного запаха жареного мяса, выхлопных газов и каких-то незнакомых цветов.

Высота. Три тысячи четыреста метров. Голова сразу стала тяжёлой, чугунной. Дышать было трудно.

Вместо серого и бежевого цветов его родного города реальность взорвалась красками. Ярко-синее, почти фиолетовое небо. Женщины в цветастых пончо, ведущие под уздцы лам. Стены домов, выкрашенные в терракотовый и лазурный. Всё это было слишком ярким, слишком громким, слишком живым. Его аналитический ум, привыкший к упорядоченным данным, не справлялся с этим хаотичным потоком сенсорной информации. Он чувствовал себя уязвимым. Потерянным.

«Ну что, капитан? – издевательски прокомментировал Вася. – Приплыли. Куда теперь? Спросишь дорогу у этой ламы? Она выглядит умнее тебя сейчас».

Павел проигнорировал его. Он стоял на обочине, пытаясь сориентироваться. Мимо проносились старые, дребезжащие такси, из которых орала латиноамериканская музыка. Местные торговцы наперебой предлагали ему какие-то амулеты, шляпы, воду. Он чувствовал себя не туристом, а жертвой, на которую слетелись стервятники.

Ему нужен был проводник. Человек, который знает, как ориентироваться в этом хаосе. Он достал телефон и открыл единственную зацепку, которую нашёл, – скриншот с того самого форума дауншифтеров. Размытое фото какого-то европейца на фоне гор и подпись: «Только Хуан знает дорогу к настоящей магии. Ищите его на рынке Сан-Педро. Он продаёт лучшие листья коки в городе».

Это было всё, что у него было. Имя «Хуан» на рынке размером с футбольное поле. Вася в его голове разразился беззвучным, истерическим хохотом.

Павел вздохнул, закинул рюкзак на плечо и пошёл в сторону, куда мутный поток людей и машин тёк наиболее плотно. Охота началась. Только теперь он был не в привычной цифровой саванне. Он был в настоящих, непредсказуемых и очень опасных джунглях.

Рынок Сан-Педро был не просто рынком. Это был живой, кричащий, бурлящий организм, который занимал несколько кварталов в самом сердце старого Куско. Он пах всем сразу: сырым мясом, экзотическими специями, гниющими фруктами, дешёвым мылом и сотнями немытых тел. Павел протискивался сквозь плотную, движущуюся толпу, чувствуя себя песчинкой в этом человеческом водовороте.

Высокогорная болезнь не отпускала. Голова была тяжёлой, ватной, каждый шаг давался с небольшим усилием. Его европейское лицо, бледное и растерянное, было как маяк для местных торговцев. Они хватали его за рукава, совали под нос какие-то амулеты из кости, цветастые ткани, жареных морских свинок на палочках. Он отмахивался от них, бормоча «No, gracias», и упрямо шёл вглубь рынка, туда, где, по слухам, торговали листьями коки.

«Гениальный план, Павел, – язвил Вася в его голове. – Найти человека по имени Хуан в стране, где каждый второй – Хуан. На рынке, где людей больше, чем муравьёв в муравейнике. У тебя больше шансов найти здесь Святой Грааль».

Он старался не слушать. Он делал то, что умел: он сканировал. Он искал аномалии. Он всматривался в лица торговцев, пытаясь отделить настоящих крестьян, приехавших продать свой урожай, от хитрых городских перекупщиков. Он анализировал их товары, их одежду, их манеру говорить.

Вот одна лавка, заваленная мешками с листьями коки. Торговец – толстый, усатый, с ленивыми глазами. Он громко зазывает туристов. Слишком громко. Слишком очевидно. Это приманка для глупых гринго. Павел прошёл мимо.

Вот другая. Тихий старик, похожий на мумию инка. Он сидит, не говоря ни слова, а перед ним – всего три небольших, аккуратных мешочка. Качество товара, скорее всего, отменное. Но это тоже не то. Это торговец для местных, для ценителей. Он не будет связываться с иностранцем.

Павел бродил уже около часа. Голова гудела всё сильнее. Шум рынка, крики, запахи – всё это сливалось в одну мигренозную атаку. Он уже был готов сдаться, признать правоту своего внутреннего голоса. Он остановился у лотка с фруктовыми соками, чтобы перевести дух.

И тут он его увидел.

Это был не торговец. Это был узел. Центр, вокруг которого вращалась вся эта хаотичная система. Мужчина лет сорока, худой, жилистый, с острыми, как у ястреба, глазами. Он не сидел за прилавком. Он стоял чуть в стороне, у колонны, и ничего не продавал. Но к нему то и дело подходили другие торговцы, что-то быстро, шёпотом говорили, передавали ему деньги, получали какие-то указания и расходились. Он был похож не на продавца, а на диспетчера или биржевого маклера. Он управлял потоками. И рядом с ним стоял один-единственный, ничем не примечательный мешок.

«А вот это уже аномалия», – подумал Павел. Вася на мгновение заткнулся, удивлённый.

Павел допил свой сок и медленно, стараясь не привлекать внимания, пошёл в его сторону. Он подошёл к соседнему прилавку, делая вид, что рассматривает какие-то травы. Мужчина-узел заметил его, его ястребиный взгляд скользнул по Павлу и не задержался. Очередной турист.

Павел ждал. Через несколько минут к мужчине подошёл молодой парень в бейсболке, они о чём-то коротко поговорили, и мужчина кивнул в сторону своего мешка. Парень зачерпнул из мешка пригоршню листьев, отдал деньги и ушёл.

Теперь. Павел выдохнул и подошёл к мужчине.

– Хуан? – спросил он тихо по-английски.

Мужчина посмотрел на него без всякого удивления.

– Хуанов здесь много. Что ты хочешь, амиго? Лучшая кока в Куско?

Его английский был почти идеальным, с лёгким американским акцентом.

– Мне не нужна кока, – сказал Павел. – Мне нужна Мама Кора.

Улыбка исчезла с лица Хуана. Его глаза стали холодными и колючими.

– Я не знаю, о ком ты говоришь.

– Один австралиец, – Павел решил пойти ва-банк, – сказал, что только вы знаете дорогу. Он сказал, что вы продаёте не просто листья. Вы продаёте билеты.

Хуан молчал. Он смотрел на Павла долго, оценивающе. Это был уже не взгляд торговца. Это был взгляд разведчика, очень знакомый Павлу. Он сканировал Павла так же, как сам Павел сканировал мужчину в метро. Он искал ложь, опасность, истинные мотивы.

– Кто ты такой? – спросил он наконец.

– Я… отец, – ответил Павел, немного подумав. И в этой простой фразе было больше правды, чем во всех его предыдущих аналитических отчётах. – Я отец, который ищет лекарство для своей дочери.

Хуан продолжал смотреть на него. Затем кивнул сам себе, словно приняв какое-то решение.

– Ты пришёл не за лекарством, – сказал он. – Ты пришёл за болезнью. Но, может быть, это именно то, что тебе и нужно. Жди меня здесь после заката. Когда рынок закроется. И не пытайся за мной следить. Я увижу.

Он подхватил свой мешок, развернулся и через мгновение растворился в густой, колышущейся толпе.

Солнце в Андах не садится. Оно проваливается за острые, как зубы хищника, вершины гор мгновенно, и небо из ярко-синего становится густо-фиолетовым, почти чёрным. Вместе с темнотой на Куско обрушивается холод. Не сырой, питерский, а сухой, колючий, пробирающий до костей.

Павел сидел на ступеньках фонтана на Пласа-де-Армас, главной площади города, и наблюдал, как рынок Сан-Педро медленно умирает. Шумная, бурлящая река людей и товаров истощалась, превращаясь в отдельные, мутные ручейки. Торговцы упаковывали свой скарб, уличные музыканты собирали монетки, по мостовой бегали стаи тощих, бездомных собак.

Он ждал. Уже три часа.

«Он не придёт, – бубнил в голове Вася. – Он увидел в тебе туриста с деньгами, развёл на красивую тайну и сейчас спокойно ужинает со своей семьей, смеясь над очередным лохом-гринго. А ты сидишь тут, мёрзнешь. Идиот».

Павел не спорил. Он просто ждал. Что-то в ледяном, оценивающем взгляде Хуана говорило ему, что это была не игра. Это был тест. Тест на терпение. Тест на серьёзность намерений. Он достал из рюкзака бутылку воды и сделал глоток. Вода была ледяной. Голова всё ещё гудела от высоты.

Когда площадь почти полностью опустела и над ней зажглись редкие, жёлтые фонари, он увидел движение. Из тёмного проулка, где ещё полчаса назад шла бойкая торговля, вышел Хуан. Он был одет уже не как торговец, а как обычный горожанин – в джинсы и тёплую куртку. Он кивнул Павлу, не приближаясь, и жестом показал следовать за ним.

Они пошли молча. Не по центральным, освещённым улицам, а по лабиринту узких, мощёных переулков, где стены старых, колониальных домов нависали над головой, скрывая звёзды. Пахло сыростью, дымом и чем-то сладковато-пряным. Несколько раз Павлу казалось, что они окончательно заблудились, но Хуан двигался уверенно, как будто родился в этом каменном лабиринте.

Они вышли к старому, обшарпанному зданию, похожему на заброшенный склад. Хуан достал ключ, открыл тяжёлую металлическую дверь, и они оказались внутри.

Помещение было огромным, гулким, почти пустым. Голые кирпичные стены, бетонный пол. В центре – один-единственный стол и две табуретки, освещённые тусклой лампой, свисающей с высокого потолка. В углу стоял старый, потрёпанный джип, похожий на ветерана, вернувшегося с войны.

– Садись, – сказал Хуан, указав на табуретку. Его голос в тишине склада звучал гулко и серьёзно.

Павел сел. Хуан сел напротив. Достал из кармана куртки две маленькие чашки без ручек и старую флягу. Налил в чашки тёмную, пахучую жидкость.

– Чай из листьев коки, – пояснил он. – Поможет твоей голове. Ты выглядишь так, будто вот-вот умрёшь.

Павел осторожно отпил. Напиток был горьким, травянистым, но по телу действительно разлилось лёгкое тепло, а навязчивый гул в голове стал тише.

– Спасибо.

– Ты проделал долгий путь, амиго, – сказал Хуан, глядя на него своими ястребиными глазами. – Из-за девочки.

Павел кивнул.

– Как ты…

– Люди, которые приходят ко мне, – прервал его Хуан, – приходят всегда по двум причинам. Либо от великого любопытства, либо от великой боли. У тебя глаза человека, который познал второе.

Он сделал глоток, поставил чашку.

– Мама Кора не лечит. Точнее, лечит, но не в том смысле, как твои доктора. Она не выписывает таблетки. Она показывает тебе твою собственную болезнь. Заглядывает тебе прямо в душу. Не каждый готов и в состоянии это увидеть. Некоторые после этого ломаются окончательно. Ты уверен, что хочешь этого для своей дочери?