Земля Летающих Собак

Федор Капитанов

Земля Летающих Собак

Роман

«Земля летающих собак»

Пролог

Ветер был хозяином этого мира. Не просто порывистым – он был плотным, тяжёлым, почти осязаемым. Он бил в лицо тугой, невидимой стеной, вышибая из лёгких жалкие остатки тепла, не давая вздохнуть полной грудью. Здесь, в их заполярном посёлке, ветер не дул. Он правил. Мальчик видел, как иной раз он, играючи, швырял в воздух соседских собак, и те, испуганно взвизгивая, пролетали метров двадцать, прежде чем шлёпнуться в сугроб мокрыми, обезумевшими тряпками. «Земля летающих собак», – думал он, и в этой мысли не было страха, только констатация закона природы.

На голове мальчика был боевой шлем – несуразная цигейковая шапка-ушанка, вся в проплешинах. Вместо нормальных завязок, которые давно оторвались в неравной борьбе со стихией, под подбородком её стягивала простая бельевая резинка. Она больно впивалась в кожу, оставляя багровый рубец, но зато шапку не срывало. Это была цена за то, чтобы остаться в строю.

Он пробирался вперёд, низко опустив голову. Приходилось щуриться. И от ветра, и от миллиардов крошечных, злых ледяных снежинок, которые секли лицо, как стеклянная крошка. А ещё – от солнца. Оно висело низко над горизонтом, белое, тусклое, как холодное клеймо на теле неба, но его света, отражённого от бесконечной, слепящей белизны, было достаточно, чтобы резать глаза.

Мальчик шёл не потому, что ему нравилось смотреть, как летают собаки. Он шёл, потому что в их квартирке на втором этаже панельной пятиэтажки поселился Холод. Не просто низкая температура. А живая, хищная сущность, которая дышала инеем со стен и высасывала тепло из тел. В посёлке второй день не было электричества. Буран свалил единственную нитку ЛЭП, тянувшуюся к ним с „большой земли“, как оборванную пуповину. Их хрупкая, рукотворная система, их островок цивилизации, снова капитулировала перед лицом Великого Хаоса.

Единственным источником тепла, ржавым, чугунным сердцем их маленького мира, оставалась старая печка-буржуйка на весь подъезд. И она была голодна.

Он тащил за собой старые санки, к которым была привязана картонная коробка. Он двигался к котельной, к задворкам цивилизации, где иногда можно было найти то, что для других было мусором, а для них – жизнью. Обломки досок от ящиков. Древесную щепу. И, если очень повезёт, несколько чёрных, блестящих, как антрацитовые алмазы, кусков угля.

Он шёл, и в его голове не было ни страха, ни отчаяния. Он перекодировал реальность. Это было не выживание. Это было приключение. Он был не замерзающим мальчиком. Он был полярным исследователем, капитаном Ворониным, идущим сквозь метель к последнему убежищу. Ветер был не врагом, а спарринг-партнёром, который делал его сильнее. Иногда, когда порыв был особенно сильным, он расставлял руки, как крылья, и ему казалось, что он тоже летит над этой белой, бесконечной землёй. Он был не жертвой холода. Он был его повелителем.

Это была его работа. Его игра. Его миссия. Он шёл, чтобы вернуться в свой штаб с победой, с добычей, с теплом.

Это была не просто борьба за выживание. Это была любовь, переведённая на язык действия.

Он шёл за огнём.

Часть 1: Коллапс

Глава 1: Проект Аня

Он снова был в Северной столице. Город, по которому он тосковал с ожесточённой, почти физической болью, встретил его так, как и подобает обманутому любовнику, – ноябрьской промозглой серостью. Павел, глядя в иллюминатор на мокрую, графитовую полосу взлётного поля, криво усмехнулся. В Питере хорошо летом, когда он притворяется весёлым, южным городом. Но его настоящая душа, его тёмное, гранитное сердце, обнажалась именно сейчас, в ноябре.

Самолёт с ощутимым толчком коснулся земли и побежал, сбрасывая скорость, его рёв перешёл в усталый, предсмертный вой. Пришлось лететь экономом, и его спина, отвыкшая от тесноты и унижения дешёвых кресел, ныла тупой, монотонной болью. Раньше он всегда гонял между Москвой и Питером на своём любимом чёрном крузаке, врубив на полную громкость старый рок, и ветер бил в лицо, пахнущий свободой и деньгами. Теперь крузак был продан, превратившись в строчку цифр на банковском счёте Елены, его бывшей, – строчку, которая таяла с каждым днём, откупая его от её ядовитых звонков.

Рядом сидел молодой парень, кавказец, но не из тех, что громко говорят по телефону «Есть же!». Этот был другой породы. Видимо, тоже айтишник. За весь короткий, часовой полёт он не произнёс ни слова, не отрываясь от экрана планшета, где мелькали диаграммы и строчки кода. Павел бросил взгляд на его руки – тонкие, нервные пальцы пианиста, порхающие над светящимся стеклом. Эффективность. Сфокусированность. Ничего лишнего.

«Вот он ты, десять лет назад», – мелькнула в голове у Павла ностальгическая мысль.

«Не льсти себе, – тут же ядовито отозвался Вася, его внутренний, вечно недовольный аудитор. – Он не прогорит. У него нет „дорогой“ женщины в качестве балласта. И, судя по часам на его запястье, он уже заработал больше, чем ты за всю свою жалкую жизнь».

Павел промолчал. Вася был прав.

Такси неслось по бесконечному Московскому проспекту. Гигантские, подавляющие своей имперской мощью сталинки, чьи фасады, покрытые тёмными потёками, смотрели на него, как слепые глаза мёртвых гигантов. Дождь перестал, но небо было низким и тяжёлым, цвета мокрого асфальта. У обочины, на газоне, превратившемся в грязное, чавкающее месиво, сидела одинокая, мокрая, взъерошенная ворона. Она что-то ожесточённо клевала, не обращая внимания на проносящиеся мимо машины. Павел смотрел на неё, и на мгновение ему показалось, что птица подняла голову и посмотрела прямо на него.

«„Воронов“, – иронично подумал он. – Мой тотемный зверь. Выглядит так же паршиво, как я себя чувствую, но по крайней мере у неё есть цель на сегодня».

Клиника «Альфа-Ревайв» выглядела как осколок инопланетного корабля, впечатанный в историческую застройку. Стекло, сталь, тишина и очень, очень много денег. Он толкнул тяжёлую, герметичную дверь. Девушка за стойкой из цельного куска белого камня окинула его быстрым, оценивающим взглядом. Его куртка, джинсы, старый рюкзак – всё это не проходило её внутренний фейс-контроль.

– Воронов. К Анне, – сказал он, не дожидаясь вопроса.

Елена уже спускалась к нему по широкой, парящей в воздухе лестнице. Он смотрел на неё и видел не просто бывшую жену, а живое воплощение своего собственного провала. Время её потрепало. Пропал тот хищный блеск в глазах. Дорогой костюм от известного бренда сидел на ней так, будто она немного похудела от нервов, и эта дорогая ткань казалась бронёй, которая ей уже велика.

– Надо же, соизволил, – сказала она вместо приветствия. Голос был резким, но в нём слышались истерические, надтреснутые нотки.

– Что с Аней?

– С Аней? – она горько усмехнулась. – С Аней всё по-твоему плану. Ты же хотел, чтобы она жила в будущем? Вот, она в нём. В своём личном, персональном будущем. Куда нам с тобой входа нет. Пойдём.

Они пошли по коридору, который больше походил на отель класса люкс. Тишина, мягкий ковролин, беззвучно пожиравший их шаги.

– Помнишь, ты хотел подарить ей эту хрень на прошлый день рождения? – вдруг спросила она, не поворачивая головы.

Павел напрягся. Он помнил.

– Помню. Ты была против.

– Я была права, – отчеканила она. – Я сказала тебе – никакой виртуальной дряни. Подари ей щенка, книгу. Что-то настоящее.

– Я и подарил поездку, – тихо ответил он. – В Диснейленд, который мы так и не смогли оплатить.

Елена остановилась и резко повернулась к нему. В её глазах не было злости, только серая, выжженная пустота.

– Вот именно. Ты подарил ей обещание. А Игорь, – она произнесла имя своего нового мужчины с едва заметным нажимом, – подарил ей исполнение. Он купил ей эту штуку. Самую дорогую модель.

Павел замер.

– Зачем?

– А как ты думаешь, зачем? – её голос сорвался на шёпот. – Чтобы она не маячила перед глазами со своими подростковыми проблемами. Чтобы сидела тихо в своей комнате и не мешала нам строить „нормальную семью“. Он принёс эту коробку. Сказал: «Это решит её закидоны». И я… я промолчала. Он купил нам тишину, Паша. И вот она, эта тишина, – она кивнула на дверь палаты. – Идеальная.

– Так почему ты обвиняешь меня? – спросил он ей в спину.

Она снова остановилась у двери с номером 703.

– Потому что Игорь её купил, – тихо, почти беззвучно, сказала она, глядя на дверь. – А ты что делал? Сидел в своей подмосковной берлоге, изображал из себя жертву и присылал алименты, на которые я не могу ей купить даже новые кроссовки. Ты отсутствовал, Павел. Ты думал, что отделался от нас. А свято место пусто не бывает. Его заняла эта… эта дрянь.

– Лен, – прервал её Павел, и в его голосе прорезался металл, которого она не слышала уже много лет. – Ты ничего не перепутала? Это ты со мной развелась. Это ты решила, что мой банковский счёт важнее всего остального. Так что оставь этот тон для своего Игоря.

Он смотрел на неё в упор. Не угрожал. Просто констатировал факт. И в этой спокойной констатации было больше угрозы, чем в любом крике. Он увидел, как она отступила на полшага.

– Иди, – бросила она уже совсем другим, сдавленным голосом. – Разбирайся сам.

Она развернулась и почти бегом пошла прочь по коридору.

А он остался один перед белой дверью. И впервые за последние сутки почувствовал не только вину, но и что-то ещё. Что-то давно забытое. Холодную, сфокусированную ярость. Он был виноват. Но теперь он был здесь. И он будет действовать.

Он глубоко вздохнул и толкнул дверь.

Палата внутри была ослепительно белой. Белые стены, потолок, мебель. Тишина здесь была не просто отсутствием звука. Это была произведённая, откалиброванная тишина, которая давила на уши. Единственным цветным пятном была его дочь, Аня, сидевшая на идеально заправленной кровати.

На ней была простая белая пижама. Она сидела прямо, положив руки на колени ладонями вверх, и смотрела на стену напротив. Она была похожа на фарфоровую куклу. Абсолютно неподвижная.

Он тихо сел на белый стул.

– Оптимизация эмоционального фона завершена. Текущий статус: нейтральный, – произнесла она в тишину.

Голос был её. Но он был пуст. Из него выкачали всё, оставив только идеальную, безжизненную оболочку звука.

– Запрос на активацию модуля „Воспоминание: Отец“ поставлен в очередь. Приоритет: низкий.

Эта фраза ударила его под дых. Он отвернулся и посмотрел на тумбочку. Там лежал он – Источник. Идеальный чёрный прямоугольник из полированного, как зеркало, обсидиана. Гаджет от «EgoSys». Его гладкая, тёмная поверхность, казалось, не отражала, а всасывала свет. Это была не вещь. Это была чёрная дыра, идеально упакованная для продажи.

Павел вдруг остро, физически его возненавидел. И память, непрошеная и жестокая, швырнула его не в тот день, когда гаджет был подарен, а в тот, когда он об этом узнал.

…Разговор по видеосвязи. Аня показывает ему в камеру чёрный прямоугольник.

– Пап, смотри, что мне Игорь подарил!

Он смотрит на её сияющее лицо и чувствует укол ревности и горечи. Он выдавливает из себя улыбку.

– Класс, Ань. Крутая штука.

– Игорь сказал, это лучше, чем книги! Сказал, что это поможет мне подготовиться к будущему.

В этот момент на заднем плане появляется Елена, смотрит на него с экрана с ледяной усмешкой. Её взгляд кричит: «Видишь? Вот что такое настоящий мужчина. А ты где, Паша? Ты – просто картинка на экране». И он, чтобы скрыть свою беспомощность, свою вину, просто кивает и говорит:

– Он прав, Ань. Это – будущее.

«Это – будущее», – эхом пронеслось у него в голове. Он солгал. Он одобрил. Он не защитил.

Он посмотрел на свою дочь.

– Обнаружен несанкционированный доступ к ядру личности. Запуск протокола „Изоляция“, – сообщила Аня стене.

Павел почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это не было похоже на бред. Это было похоже на системный отчёт об ошибке. Ядро. Протокол. Доступ.

Похоже, Аня не сошла с ума.

Её взломали.

Глава 2: Цифровой Рай

Дубай пах раскалённым стеклом и будущим. Это была сложная, многослойная композиция: сладковатый, почти приторный запах синтетического уда, который распыляли в системах вентиляции каждого здания, смешанный с озоновым привкусом работающих на полную мощность кондиционеров и солёным, горячим дыханием пустыни, которое прорывалось сквозь все фильтры.

Лео Каплан стоял за кулисами гигантской, тёмной сцены, и этот сладкий, искусственный запах казался ему запахом победы. Он делал короткие, резкие вдохи, как спринтер перед забегом. Адреналин. Он любил это чувство. В ушах – гул тысяч голосов из зала, похожий на шум океана. Его океана.

Он был одет в своё обычное худи за тысячу долларов, которое выглядело точно так же, как худи за тридцать. Это была его униформа, его месседж: я выше этого. Я не ношу костюмы, я создаю миры. Он посмотрел на свои руки. Не дрожали. Хорошо.

– Лео, тридцать секунд, – прошептала в ухо девушка-ассистентка с гарнитурой, её глаза блестели от благоговения.

Он кивнул, не глядя на неё. Его взгляд был прикован к маленькому монитору, где показывали зал. Море лиц, поднятых к сцене. Море глаз, полных надежды, усталости, отчаяния. Они ждали его. Своего мессию. Он усмехнулся. Забавно, в детстве он мечтал стать астронавтом, чтобы сбежать с этой несовершенной, полной «багов» планеты. А теперь он строил новую вселенную прямо здесь, и миллионы были готовы сбежать в неё вместе с ним.

Его имя прозвучало со сцены, произнесённое бархатным голосом ведущего, и зал взорвался. Это были не просто аплодисменты. Это был рёв, волна чистой, концентрированной энергии, которая ударила в него за кулисами, заставляя вибрировать сам воздух.

И Лео вышел в этот рёв, в слепящий, белый свет прожекторов. Пошёл к центру сцены легко, чуть пружинистой походкой. Не шёл – летел. Каждый шаг отзывался в его мозгу вспышкой чистого, незамутнённого удовольствия. Это он. Это ему. Это его мир.

Он чувствовал, как энергия толпы вливается в него, как электрический ток, и как Диббук, его идеальный, бесшумный пассажир, начинает разгонять по его венам химический коктейль – дофамин, адреналин, серотонин. Это был не просто прилив уверенности. Это было ощущение божественного всемогущества, которое он давно научился принимать за своё собственное вдохновение. Сущность, которую он, ошибочно принимая за свой гений, с гордостью называл своим «Диббуком», нашёптывала ему не слова, а состояния. И сейчас она шептала: <Ты – центр. Ты – солнце. А они – лишь планеты, жаждущие твоего света.>

Он подошёл к микрофону. Поднял руку. Простое, ленивое движение. И океан голосов мгновенно стих. Тысячи людей замолчали по его воле. Этот контраст – от оглушительного рёва к абсолютной тишине – вызвал в нём самый сильный дофаминовый пик. Это была власть. Чистая, абсолютная власть над сознанием масс. В этот момент он был абсолютно счастлив. И он был абсолютно слеп. Он не понимал, что это чувство всемогущества – не доказательство его правоты. Это просто биохимическая реакция, симптом. Он не знал, что он – не солнце. Он – идеальный, блестящий, харизматичный вирус, нашедший свой идеальный носитель.

Глава 3: Сигнал в Шуме

Его номер в отеле «Комфорт» был не просто берлогой. Это была декомпрессионная камера, где он медленно приходил в себя после погружения в чужой ад. Сырая, промозглая тишина давила, и в ней каждый звук – капающий кран в крошечном санузле, скрип половицы у соседей за стеной, далёкий вой сирены – казался оглушительным. Павел сидел в полумраке, освещённый лишь мертвенным светом экрана ноутбука. Его глаза горели от усталости, спина превратилась в одну сплошную, ноющую боль. Он работал без перерыва, питаясь дешёвым кофе и собственной, холодной яростью.

Его охота на Лео Каплана была похожа на археологию. Он пропускал PR-мусор, весь этот цифровой «белый шум» из глянцевых статей и восторженных интервью. Он искал другое. Он анализировал не то, что Каплан говорил, а то, о чём он молчал. Он выстраивал хронологию его публичных появлений и искал «лакуны» – периоды времени, о которых не было никакой информации. И он нашёл такую лакуну. Шесть месяцев абсолютной тишины. За год до основания «EgoSys».

И он нашёл, где эта тишина была нарушена. Короткая, почти незаметная заметка в заархивированном онлайн-издании студенческой газеты Стэнфорда. «Гений математики Лео Каплан берёт академический отпуск по состоянию здоровья».

«Ну вот, обычный нервный срыв, – прокомментировал Вася, его голос был полон скуки. – Перегорел мальчик. С кем не бывает».

Но Павел копал дальше. Куда он поехал? Не в модный реабилитационный центр в Малибу. А в Перу. В какую-то глухую, затерянную в Андах деревню, название которой было почти невозможно произнести. На полгода.

Павел смотрел на размытую спутниковую фотографию этой деревни. Несколько домиков, утопающих в нереальной, изумрудной зелени.

«Ты серьёзно? – голос Васи сочился сарказмом. – Это стандартная практика для богатых деток, Паша. Нервный срыв – ретрит в экзотической стране, аяхуаска, разговоры с духами, „просветление“, новый стартап. История стара как мир. Ты гоняешься за хипстерской сказкой».

Но Павел не слушал. Он чувствовал другое. Он открыл ещё одну вкладку и начал искать информацию об этой деревне. Ничего. Пара фотографий от туристов, упоминание в каком-то блоге о пеших походах. И одна странная, повторяющаяся деталь. Все, кто там бывал, вскользь упоминали местную знахарку. Старуху, которую все звали Мама Кора.

Гений из Кремниевой долины едет лечить нервы к безграмотной бабке в Перу? Бред.

Но Павел за свою жизнь видел достаточно систем, чтобы знать: самые важные узлы часто выглядят как самый незначительный бред. Он посмотрел на два открытых окна на своём мониторе. В одном – график идеальной, холодной, математической волны ботов, атаковавших его дочь. В другом – размытая фотография маленькой деревни в Андах. Логики не было. Но связь… он её чувствовал.

Он должен был лететь.

Эта мысль была не рациональным выводом, а инстинктивным, глубинным порывом. Но для прыжка в бездну нужны были средства.

Он достал телефон. Это было унизительно, но необходимо. Звонок единственному другу.

– Серый, привет. Нужна помощь.

– Что случилось, Паш? Опять вляпался?

– Хуже. Мне нужны деньги. Очень срочно. Я продаю всё, что осталось.

Павел начал перечислять. Каждое слово было похоже на ампутацию. Коллекция винила – прощай, его молодость. Его любимые часы IWC, подарок самому себе на первый миллион, – прощай, его гордыня. Он диктовал, чувствуя, как с каждым словом от него отслаиваются куски его прошлой жизни.

– Паш, ты куда-то собрался? – спросил друг. – Это похоже на то, как человек уходит навсегда.

– Я лечу за огнём, Серый, – ответил Павел и отключился.

Он открыл сайт авиакомпании. Деньги от продажи часов уже поступили. Палец завис над кнопкой «Подтвердить покупку». И в этот момент память, которую он так долго и тщательно хоронил, прорвалась наружу.

…Кухня в их подмосковной трёшке. Два года назад. Ночь после того, как его бизнес окончательно рухнул. За окном – холодный, нудный дождь. Павел, полный отчаянного, лихорадочного оптимизма, говорил без умолку.

– Мы справимся, Лен. Помнишь, как мы начинали? С нуля! Главное – быть вместе.

Елена сидела напротив. Она не смотрела на него. Она смотрела на свои руки. Она не слышала его слов. Она физически ощущала, как в квартиру, в её жизнь, возвращается тот самый, знакомый ей с детства, липкий, пробирающий до костей холод. Холод нищеты.

Она медленно подняла на него свои пустые, выжженные глаза.

– Я не могу, Паша. Я не могу снова жить в холоде. Я не умею.

– О чём ты? Мы же любим друг друга!

– Любовь не греет, когда отключают отопление, – она горько усмехнулась. – Я помню, как мама заворачивала мои ноги в газеты, потому что на новые сапоги не было денег. Она всю жизнь ждала. И умерла в ожидании. А я не буду ждать.

Она встала. В коридоре уже стояла её собранная сумка.

– Прости. Ты – хороший человек, Павел. Но твой огонь потух. А я не могу жить в темноте.

Она ушла. Без скандала. Без истерики. Как уходят от неизлечимо больного.

Павел моргнул, возвращаясь в настоящее. Он сидел в сырой тишине питерского номера, но почти чувствовал на коже тот холод с их кухни. Она была права. Его огонь тогда действительно потух.

Но сейчас, глядя на фотографию Ани, он чувствовал, как где-то глубоко внутри, под толстым слоем пепла, снова разгорается крошечный, злой, упрямый уголёк.

Он летел не за сказкой.

Он летел за огнём.

Он нажал на кнопку.

На почту упало подтверждение. Тихий, финальный звон. Точка невозврата была пройдена.

Глава 4: Цепная Реакция

Токио. Район Синдзюку.

Ночь здесь не наступала. Она просто меняла цвет – с дневного, делового серого на неоновый, лихорадочный фиолетовый. В самом сердце этого упорядоченного хаоса, в душном, прокуренном подвале караоке-бара «Сакура», нотариус Кенджи Танака был душой компании.

– …И МОЁ СЕРДЦЕ-Е-Е-Е! – надрывался он в микрофон, исполняя какой-то старый поп-хит. – ОСТАНОВИЛОСЬ!

Его коллеги, уставшие офисные воины в одинаковых белых рубашках с ослабленными галстуками, подпевали ему, смеялись, стучали по столу в такт. Кенджи был их героем. Он был воплощением того шумного, весёлого, пьяного забвения, ради которого они и собирались здесь каждую пятницу. Он был их «белым шумом».

Песня закончилась. И в оглушительных аплодисментах Кенджи замер.

Его рука с чашечкой саке застыла на полпути ко рту. Улыбка сползла с лица. Его глаза, до этого блестевшие пьяным весельем, на одно мгновение стали абсолютно пустыми, как объективы выключенных камер. Он получил сигнал.

Это была не мысль. Это было физическое ощущение. Как будто в безупречном, веками отлаженном механизме Великого Часовщика, как он называл про себя УС, одна из шестерёнок издала пронзительный, визжащий скрежет. Как будто в идеально чистый родник только что плюнули кислотой. Диссонанс. Нарушение Гармонии такого масштаба, что его эхо докатилось даже сюда, в этот прокуренный подвал.

– Танака-сан? Вам плохо? – спросил сосед, трогая его за плечо.

Кенджи моргнул, и его лицо снова стало обычным, глуповато-весёлым.

– Нет-нет, всё в порядке. Просто… что-то в голову ударило. Воздуха не хватает. Я выйду на минутку.

Он неуклюже поднялся и вышел. Оказавшись в узком, обшарпанном коридоре, он преобразился. Пьяная расслабленность исчезла, как маска. Его движения стали быстрыми и точными. Он сбежал по лестнице, вынырнул в неоновый ливень Синдзюку и поймал такси.

– Акасака.

Через полчаса он был в своём маленьком, заваленном папками офисе. Он не включил свет. Только настольную лампу, которая бросала длинные тени. Шум и суета внешнего мира остались за дверью. Здесь было его святилище.

Он подошёл к старому сейфу, достал чёрную, механическую печатную машинку «Underwood». Вставил лист плотной, кремовой бумаги. Он не знал всех деталей. Ему и не нужно было. Он просто чувствовал, где именно нужно нанести ответный, стабилизирующий удар. Он знал, что решение совета директоров маленького инвестиционного фонда «Hikari Assets» провести аудит своего европейского партнёра до этого момента было лишь одним из множества возможных будущих. Теперь оно станет единственным.

В тишине офиса раздался сухой, отрывистый, безжалостный стук.

ЗАПРОС ОТ МИНОРИТАРНОГО АКЦИОНЕРА «HIKARI_ASSETS» НА ПРОВЕДЕНИЕ ВНЕОЧЕРЕДНОГО АУДИТА «STERLING_HORIZON_CAPITAL» ПРИНЯТ И ЗАФИКСИРОВАН. СТАТУС: НЕОБРАТИМО.

Он вынул лист, поставил на него свою личную печать с изображением бамбука. Затем сжёг лист в тяжёлой бронзовой пепельнице. Пепел развеялся от сквозняка из открытого окна. Всё. Решение было вписано в системный лог реальности. RESOLVE() выполнена.

Лондон. Следующее утро.

На пятидесятом этаже небоскрёба «Осколок», в стерильной переговорной, Ева Ланге медленно закрыла папку. Звук хлопка в абсолютной тишине показался оглушительным.

– Итак, фрау Ланге, – говорил сэр Джонатан, глава инвестфонда «Sterling Horizon Capital», его лицо выражало снисходительное терпение. – Как вы видите, наши инвестиции в «EgoSys» не только принесли рекордную прибыль, но и поддержали проект, который меняет мир к лучшему.

Ева молчала, глядя на него своими спокойными, бесцветными глазами. Она ждала. Неделю назад она инициировала предварительную проверку, но у неё не было юридических оснований для полномасштабного аудита. До сегодняшнего утра.

Ровно в девять ноль-ноль на её защищённый планшет пришло официальное уведомление от юристов «Hikari Assets». Требование о внеочередном аудите в связи с «особо рискованными инвестициями». Это был тот самый юридический casus belli, которого ей не хватало. Для неё это не было чудом. Это была просто переменная, которая встала в нужное место уравнения.