Тени горят ярче

– Она уже была здесь, – Алиса провела пальцем по нижнему краю. Холст поддался. Как кожа под лезвием. И капля – чёрная, маслянистая – выступила из угла. Не краска. Память.

Картина потемнела. Не резко – как комната, когда за окном медленно садится солнце, но ты знаешь, что света больше не будет. Под изображением вылезли лица. Другие. Старые. Слои. Женщины, затёртые под мазками. Каждая – с глазами. Ни одна – с именем.

– Он пишет сосуды, – Дэмиен глядел в центр. – Сначала личность. Потом – дверь. А потом – вместо души – штрих.

– А мы? – Алиса не чувствовала пальцев. Холод поднимался выше. – Мы просто проводники?

– Нет. Мы – печати. Каждая подпись – это узел. Развязать – значит быть втянутой.

Холст треснул. Тонкая линия – от подбородка до щеки. Будто шрам раскрылся. Глаза на картине закрылись. А потом губы разомкнулись.

«Подпиши меня. Или останься.»

Слова не звучали – они отзывались в груди, как второе сердце.

На полу – стеклянная кисть. Кончик, словно ледяной шип. Когда Алиса наклонилась, пол под ней отозвался эхом. Комната будто сжалась, и потолок качнулся. Не от ветра. От чьего-то взгляда сверху.

– Ты можешь сломать цепь, – Дэмиен говорил почти шёпотом. – Но тогда кто-то другой станет звеном. Или цепь пойдёт по кругу.

– Ты сломал её? – спросила она. – Или закрыл глаза?

Он посмотрел на свой медальон. На его поверхности – пустота. Не глянец, не стекло. Пустой отсвет, в котором отражалась не комната, а ничто. – Я выбрал остаться снаружи. Но не вне.

Алиса подняла стеклянную кисть. Пальцы онемели. В кисти – холод, как у воды, в которую бросили прах.

Холст вздрогнул. Глаза открылись. Женщина в портрете смотрела. Не умоляла. Не злилась. Просто ждала. Последнего мазка.

И Алиса провела его. По краю. Не по лицу – по границе. Как печать. Как проклятие. Как выход. Или вход.

Свет вспыхнул. Один раз. Потом всё исчезло.

Комната вернулась в полумрак. Картина изменилась. Женщина с полотна теперь смотрела на Алису извне. Не как портрет. Как отражение. В её глазах – улица. Деревья. Люди. День. Жизнь.

Холст стал окном.

Но за этим окном – движение. Тень. Медленно поднимающаяся из-под рамы. Слишком знакомая. Слишком долгая. Слишком живая.

И её пальцы – были теперь у стеклянной грани.

ГЛАВА 4. СЕМЬ ЛИЦ ПРАВДЫ

Особняк Вальтеров встретил их тишиной. Не обыденной – мёртвой. Тишиной, которая не ждёт слов, потому что всё уже было сказано шепотом дыма и криком пламени. Алиса вышла первой, не дожидаясь, пока Дэмиен откроет ей дверцу. Под каблуками брусчатка жалобно трещала, будто кости, переламываемые старой рукой. Двор утопал в вечерней синеве, из-за туч пробивался скупой свет, отчего фасад казался вырезанным из пепла.

Воздух здесь был густым, как старая кровь, пахнущей гарью и воском. Плесенью. И чем-то иным – металлическим, как запах железа на губах. А может, это память.

Крыльцо покосилось, но всё ещё держалось. На камне – едва различимая надпись: ars moriendi. Искусство умирать. Над входом – фонарь, в котором гнила муха. Алиса провела пальцем по стеклу. Он был холоден. Пуст.

Дэмиен остановился сзади. Его шагов она не услышала, но спиной почувствовала тепло.

– Он закрыт с 2008-го. Никто не входил с тех пор.

Алиса не повернулась. Она всмотрелась в потемневшую резьбу двери. Треснувшее дерево, словно кожа старика. Ветер качнул фонарь, и тот заскрипел.

– Ложь, – произнесла она. Тихо.

Он не стал спрашивать, как она знает. Не напомнил, что её "аура" – не приговор. Он просто достал ключ и вставил его в замок. Повернул.

Щелчок был слишком громким. Будто особняк проснулся. Или… вздрогнул.

Она замерла на пороге. Тепло от машины осталось позади. Внутри пахло церковью после похорон – смесь ладана, мокрого камня и сгоревшего дерева.

– Я была здесь, – прошептала.

– Тогда веди, – сказал он. Без иронии. Без вызова.

Они шагнули внутрь.

Пол под их ногами хрустел, как скорлупа. Обои облезли, будто кожа после ожога. На стенах – тени, которых не должно быть. Они не совпадали с их движениями. Чуть опережали. Как будто ждали.

Алиса держала в руке платок. Белый. Почти выцветший. На нём – масляное пятно и тонкий аромат тимьяна, перебитый дымом. Когда она нервничала, пальцы сжимали ткань до боли.

– Ты уверена, что архив здесь? – спросил Дэмиен, прислушиваясь к треску под ногами.

– Нет. Но я слышу, – она сделала паузу, – шёпот.

Он посмотрел на неё. Долго. Не как скептик – как человек, который узнаёт собственный страх в чужих словах.

– Шёпот?

– Это не звук. Это… отголоски.

Он не спорил. Библиотека напоминала мавзолей: запах кожаных корешков, осевшая пыль, тяжесть заброшенного знания. Лестница вела к второму ярусу, но перекрытие прогнулось, как ребро умершего.

Алиса прошла вдоль полок, пальцы скользнули по тиснёным буквам: «Delacroix», «Goethe», «Paracelsus». Уголком глаза она заметила вырезанные инициалами буквы на деревянной панели: «A.W.» и «D.R.»

– Мы были здесь, – прошептала. – Когда были детьми.

– Я не помню.

– А дом – помнит.

Она коснулась «W» – и одна из картин дрогнула. Незаметно, почти как вздох. Но она это увидела. Подошла ближе. Пейзаж: долина, небо. Но оттенки… искажённые. Слишком бирюзовый горизонт. Как бензиновое пятно на воде. Мертвенный.

– Что это? – он стоял рядом.

– Не знаю. Но этот цвет… он не из палитры природы.

Дэмиен нахмурился. Его пальцы чуть подрагивали.

– Он был в подделке на аукционе. В платке. Кровь тоже была такого оттенка.

Алиса не сразу ответила. Она чувствовала напряжение. Но его аура молчала. Ни дрожи. Ни пульса. Как будто всё вокруг глушило её дар.

– Помоги мне снять картину. Я чувствую… за ней что-то есть.

– Ты уверена?

Она кивнула. Слишком резко.

Они подняли раму. Дерево заскрипело, гвозди сдались с неохотой. За полотном – ниша, обитая бархатом. Внутри – свиток, перехваченный золотой нитью. И рядом – засушенная ветка лаванды. Она сжалась. Запах был таким же, как в спальне матери, в те утренние часы, когда солнце ещё не пробивалось сквозь занавески.

– Это не просто архив, – прошептала. – Это её.

– Печать алхимическая, – заметил Дэмиен. – Перечёркнутый треугольник. Символ жертвы.

Она разрезала нить. Бумага скрипнула, как чужой голос в темноте.

ДАТА: 1867. ПОДПИСЬ: Эдгар Вальтер.

«Я смешал пепел с охрой. Картина закончена. Но она требует крови. Я вижу её во сне. Женщину. С глазами, как у моей внучки. Если полотно заговорит – сожгите его. Даже если это будет ваше сердце.»

Он присел рядом. Внимательно. Его лицо – маска. Только один нерв дёрнулся на скуле.

– Он был не просто художником, – произнёс. – Он был пророком.

На обороте письма – узор. Алиса застыла. Это был тот же рисунок, который она бессознательно выводила на запястье. Но сейчас… он пульсировал. Словно жил. Скрип. На потолке – движение.

Она подняла взгляд. Тени зашевелились. Дрожали не от света – от воли. Они двигались… осмысленно. Но в обратную сторону. Их движения не копировали, а предвосхищали.

– Дэмиен.

Он тоже смотрел наверх. Его лицо застыло.

– Они снова здесь?

Она не спросила, откуда он знает.

– Не смотри, – прошептал он. – Если признаешь – станешь частью.

– Я уже часть.

Тень сомкнулась в позе. Женщина. Распятые руки. Лицо – белое пятно. Только глаза. Её глаза. Она узнала их. И позу тоже.

Как если бы это уже случалось. Не с ней. В ней.

– Она наблюдает за нами, – сказала Алиса, не отводя взгляда от белого пятна на стене. Пятно было почти незаметным в полумраке комнаты, но именно оно притягивало её взгляд, как трещина в зеркале: тонкая, но угрожающая целому отражению.

– Кто? – Дэмиен не сдвинулся с места. Его голос прозвучал тихо, но в нём прозвучал металлический оттенок, будто он заранее знал, о ком она говорит.

– Картина. Или… женщина в ней.

Он медленно подошёл к нише, где они нашли свиток. Его пальцы коснулись бархата, и Алиса заметила, как мышцы на его запястье напряглись. Бархат был тёплым – не как материя, а как кожа, только что лишённая тела. Тепло неестественное. Живое.

Алиса отвернулась, но не переставала ощущать присутствие. Тени не ушли. Они застыли в углах, как немые свидетели. Не враги, не союзники – хранители. Их суд ещё не начался, но он был близко.

Дэмиен молчал. Его движения были точными, как у человека, который уже проходил через это раньше. Он нащупал на оборотной стороне картины скрытый механизм. В правом нижнем углу – почти незаметная выемка. Лёгкое нажатие, и раздался щелчок. За ним – шорох, будто кто-то втянул в себя воздух. Потайная полка выдвинулась медленно, почти с неохотой, как рана, открывающаяся заново. Внутри лежала тетрадь. Тёмная кожа, обожжённые уголки, отпечатки пальцев, вдавленные в переплёт. Словно кто-то сжимал её слишком крепко.

Алиса протянула руку. Бумага под её пальцами была шершавая, чуть влажная, словно вытянула влагу из воздуха. Она раскрыла тетрадь – страницы поскрипывали, как старые суставы. Чернила – густые, как кровь, впитались в бумагу и проступали на обратную сторону. Строчки были написаны на немецком, почерк дрожащий, но не слабый. Уверенный страх. Почерк человека, знавшего, что его читают после смерти:

«Девочка видит их. Говорит, они шепчут. Я вижу только её взгляд. Тот, кто коснулся полотна, обречён. Даже если он ещё не родился.»

Алиса почувствовала, как холод растекается от груди к плечам. Её горло сжалось, но она не моргнула. Не позволила дрожи дойти до подбородка.

– Это не просто дневник, – её голос звучал глухо, как будто сквозь толщу воды. – Это исповедь.

– Или проклятие, – ответил Дэмиен. Он всё ещё стоял рядом, но теперь смотрел не на книгу, а на неё. – У тебя дрожат руки.

Она взглянула вниз. Пальцы действительно подрагивали. Когда она перестала контролировать их – неясно. Она спрятала ладони за спину, сжала платок, тот самый, от отца. Масло, ладан, кровь.

– Тебе нужно выйти, – сказал он, и в его голосе не было заботы. Только стратегия. Как будто он предлагал отступить с шахматной доски, зная, что следующее движение – жертва ферзя.

– Нет, – ответила она. Тихо. Не упрямо, а окончательно.

Она закрыла тетрадь, и на обложке чётче выступил символ: две перекрещенные змеи, образующие круг. Алиса помнила его из старых книг, с вырезками на полях и записями матери. "Обратимое превращение" – алхимическая формула души, проходящей через огонь и возвращающейся другой.

– Почему ты не удивлён? – спросила она, не поднимая глаз.

– Потому что это не первый раз.

Он выпрямился. В этом движении не было ни вызова, ни защиты – только утомлённая готовность. Свет от фонаря за окном высветил его лицо: бледность, натянутая кожа, как будто вся кровь ушла в пальцы. Он стоял как солдат, который уже видел, как умирает враг – и друг.

– Когда ты впервые это увидел? – спросила она.

Он медленно повернул голову. Его голос был ровным:

– Мне было десять. Я стоял у подвала. Видел, как она выходит из холста. Как пламя ползёт по стенам, но ничего не сжигает. Отец сказал, что это – дар. Что мы должны его нести. Но дар – это то, что можно отдать. А это… это долг. Или клеймо.

– А если это не долг? – Алиса сделала шаг ближе. Тень от её тела слилась с его. – А ловушка?

Он не ответил сразу. Его глаза остановились на её запястье – на том самом узоре. Она чувствовала, как он снова пульсирует. Слишком быстро. Слишком громко.

– Тогда ты уже знаешь правду. Просто не хочешь её называть.

Комната будто сжалась. Стены стали ближе. Воздух – вязким. Алиса инстинктивно коснулась узора – и в этот момент из-под пола раздался щелчок. Влажный, будто кость хрустнула под ботинком.

Они одновременно повернулись. Доска приподнялась. Дэмиен подошёл первым. Снял перчатку. Его рука двигалась как у хирурга: без эмоций, но с уважением к тому, что скрыто. Он приподнял щель. Внутри – чёрная коробка, обтянутая бархатом. Мягкая. Тепло от неё било в ладонь.

Он передал её Алисе. Она открыла.

Внутри – медальон. Потускневшее стекло. Словно запотевшее изнутри. Внутри – рисунок. Женщина. Тёмные глаза. Пылающий дом на фоне. Не портрет – сцена. Застывший момент. Как если бы кто-то нарисовал кадр её последнего взгляда. На обороте – слово, выцарапанное ногтем: "Ignis".

Алиса вздрогнула. От холода или узнавания – неясно.

– Это она, – произнесла. – Женщина в пламени.

– Портрет? – спросил Дэмиен, но без удивления. Как будто ждал ответа.

– Нет. Отражение. Тот момент, который был. И будет снова.

Он взял медальон, повернул в ладони.

– Ignis. Латынь. Огонь. Или… искра.

Комната похолодела. Внезапно. Без сквозняка. Как если бы кто-то прошёл мимо, отняв с собой всё тепло. Алиса обернулась. За спиной – ничего. Только стена. И тень на ней.

Женщина. Распятые руки. Лицо без черт. Только глаза. Их глаза.

Тень шевельнулась.

Алиса застыла. Дэмиен – тоже. Между ними повисло нечто – звук, которого никто не произнёс, но оба услышали. Тень на стене не просто сдвинулась – она наблюдала. Без глаз, без лица. Только пустота в том месте, где должно было быть лицо, и всё же эта пустота смотрела. В неё. Смотрела с той самой уверенностью, как смотрят предки через века, сквозь огонь, сквозь кровь, сквозь ткань реальности.

Дэмиен медленно опустил медальон обратно в коробку, закрывая крышку с тем же жестом, с каким закрывают гроб. Он не издал ни звука, ни щелчка. Только тишина – тяжелая, замершая, плотная, как слой пыли, что веками не тревожили. В этот миг сама комната стала памятником тому, что здесь когда-то происходило, и сама память об этом стала предметом.

– Уходим, – его голос был ровным, почти безэмоциональным, но под кожей дрожал ток напряжения.

Алиса не двинулась. Она вглядывалась в стену, в то самое место, где ещё миг назад колыхалась тень.

– Она ждёт.

– Тем более уходим.

Он схватил её за руку. Лёд. Пальцы твёрдые, крепкие, но не грубые. Его ладонь дрожала, но не от страха – от знания. Он боялся не тени. Он боялся, что она заговорит. Или ответит. Или будет узнана. Он боялся, что Алиса вспомнит слишком многое.

Когда они вышли в коридор, тень исчезла. Не растворилась. Спряталась. Отступила в темноту, как хищник, потерявший интерес лишь на время. Алиса оглянулась: узор, тот самый, что пульсировал у неё на запястье, теперь был вырезан в деревянных балках потолка. Старый, но чёткий. Пропитанный гарью и временем. Она провела пальцем по древесине. Тепло. Будто огонь оставил след внутри. Эти метки были не символами. Они были зарубками. Подсчётом. Предупреждением. Заклятием.

– Это не охотничий дом, – произнесла она.

Дэмиен скользнул по ней быстрым взглядом, не притворяясь.

– Никогда им не был.

– Ты знал?

– Подозревал. Много лет назад. Но никогда не хотел видеть правду. Пока не стало поздно.

Они свернули в южное крыло. Здесь воздух был суше, как в закрытой гробнице. Половицы гнулись под ногами, но не издавали звука. Будто дом сам затаил дыхание. Свет фонаря, который держал Дэмиен, выхватывал обрывки прошлого: портрет с выцарапанными глазами, порванную занавесь, качающуюся как петля, витражное стекло, покрытое паутиной и пятнами плесени. За окном – сад. Или то, что от него осталось. Мёртвые ветви, словно вывернутые руки. Листья, чёрные и слипшиеся. Фонтан, в котором вместо воды лежал серый пепел.

Алиса остановилась перед аркой. Камень был гладким, отполированным чужими шагами. За ней начиналась спиральная лестница – старая, каменная, с ржавым железным поручнем. На паутине дрожала капля влаги.

– Подвал?

– Да. Всё, что начинается снизу, редко кончается наверху.

Она шагнула первой. Ступень застонала, как будто ожила от прикосновения. Пыль взвилась, и Дэмиен закашлялся. Алиса – нет. Она не чувствовала запаха. Тело стало пустым сосудом, слушающим пульс пространства. Узор на запястье вспыхнул болью. Каждый шаг отзывался в голове эхом, будто каменные стены били в череп изнутри.

На дне лестницы – темнота. Не просто тьма, а отсутствие света, как в чреве земли. Фонарь Дэмиена светил, но луч терялся в вязкой мгле. Камень под ногами был влажным, обрастал слизью. Запах гнили, плесени и старого железа. Воздух был густым, насыщенным невидимой пылью. Дыхание вызывало привкус ржавчины на языке.

– Стой, – сказала она, и звук её голоса рассёк тишину, как тонкий нож.

Он остановился. Алиса подошла к стене. Кирпичи, сырые на ощупь, хранили тепло. Один из них – рыхлый. Она надавила. Щелчок. Стена слегка сдвинулась, и из-за неё дохнуло сыростью и чем-то масляным. Вскрытый проход был узким, вырезанным прямо в камне. Потолок низкий. Свод обвалился местами. Крюки, вбитые в потолок, колыхались. Их было шесть. Чётное число. Нехорошее.

Стены – с неглубокими углублениями, каждый – словно гнездо для тела. Но тела не было. Только царапины. Следы. Пальцы, царапавшие камень. В одном месте – бурое пятно, впитавшееся в структуру породы.

– Здесь были люди. Их держали, – произнёс Дэмиен. Его голос стал глухим. Плечи напряглись. Он знал. Узнавал это место. Возможно, видел его во снах.

– Зачем?

– Спросишь – и не сможешь забыть.

Он опустился на колено. Коснулся пола. Камень был исцарапан. Ногтями. Местами даже с осколками ногтей, вбитых в породу. Следы вели в угол. Там была решётка. Алиса подошла. Металл – старый, но крепкий. За ней – ниша. Глубокая. Влажная. И в ней – не труп. Не тело. Формально – да. Но суть была иной.

Высохшая фигура. Скрученное существо, обтянутое собственной тенью. Плоть сжалась в кору. Кожа – как бумага. Лицо невозможно было узнать. Только на шее – медальон. Такой же, как тот, что они нашли. Но пустой. Без рисунка. Без имени.

– Это не человек, – произнёс Дэмиен. – Это сосуд. Оболочка. То, что осталось после…

Алиса достала платок. Закрыла лицо. Ожидала запаха смерти – но не было. Ни гнили, ни тлена. Только холод. Тело не разлагалось. Оно законсервировано. Зафиксировано во времени или в проклятии. Вечное присутствие, застывшее в моменте, как картина, написанная кровью.

– Зачем ты привёл меня сюда? – спросила она. Губы не дрожали. – Ты знал.

– Я знал, что ты найдёшь это. Только ты. Без тебя – оно остаётся мёртвым.

– Найти что?

Он молчал. Потом указал на стену. Прямо над телом, врезанные в камень слова. Строгие. Латинские. Пропитанные ритуалом.

"Voco ignem. Voco memoriam. Voco te."

– Я зову огонь. Я зову память. Я зову тебя.

Алиса смотрела на надпись. Слова, что она уже слышала. Во снах. В голосах из стен. В зеркале, где отражение не совпадает с телом.

– Это не ты звала её, – сказал Дэмиен. – Это она – тебя.

И тогда тень в решётке снова пошевелилась.

Тень не двигалась, не говорила, но её присутствие вползало в кости, как мороз, залезающий под ногти в безветренную ночь. Она будто слушала, но не ушами, не теми, что мог бы изобразить человек. Она слышала иначе. Глубже. Внутрь. Через кожу, через зрачки, через саму ткань памяти. Словно мысли были не её собственностью, а общим достоянием того, что жил за гранью света. Алиса не отрывала взгляда от решётки. Металл казался живым, будто под его поверхностью билось сердце. Лёгкие колебания, ритмичные, в такт её дыханию. Она сжала платок – пальцы были влажными, ткань липла к ладони, будто в ней прятался страх. Она не сразу поняла, что дрожит, что колени предательски мягкие, а голос пропал где-то между рёбрами.

Дэмиен встал, заслоняя собой нишу. Его движение, резкое, но точное, разорвало невидимую нить, что связывала её с тенью. Алиса сделала шаг назад. Пространство не исчезло – просто стало чуть менее плотным. Она могла снова мыслить. Могла выдавить из себя слова.

– Что ты ещё скрываешь?

Он повернулся, его лицо оставалось бесстрастным, но в голосе появилась трещина – лёгкая, почти неуловимая, как дрожь в воде перед бурей:

– Здесь не место для вопросов. Здесь – только правда.

Он провёл ладонью по стене, ниже латинской надписи. Камень заскрежетал, будто не хотел открываться. Потом – удар, глухой, тяжёлый. Из кладки выехала панель. На ней – ящик. Обгоревший, словно его держали в огне, но не дали сгореть до конца. Узоры на древесине были едва различимы. Века стерли их, но смысл остался. Символ семьи. Символ крови. Символ жертвы.

Дэмиен открыл его, как хирург вскрывает старую рану. Без страха, но с уважением. Внутри – золотая игла, тонкая, как паутина. К ней – стеклянный сосуд, в котором плескались остатки густой, почти смоляной жидкости. Запах, что вырвался наружу, был древним. Смесь масла, железа, пепла. Жертвенного костра, чьи угли до сих пор живы.

– Что это?

– Последний ключ. Чтобы призвать. Или разрушить. Иногда – одно и то же.

– Призвать кого?

Он молчал. И в этом молчании – страх. Не тот, что парализует. Тот, что прорастает в человеке годами, становится частью мышц, частью речи. Он знал. Алиса поняла это. Он знал имя. Но не сказал. Потому что имена – это двери. Их нельзя открывать без последствий.

Она не настаивала. Подалась вперёд. Сосуд задрожал. Он отзывался на её присутствие. На биение её крови. На саму суть того, кем она была. Или должна была быть.

– Оно реагирует на меня.

– На твою кровь. На твою линию. На то, что в тебе спит.

Он вынул иглу, не торопясь. Кончик её блеснул, как зуб. Он не предложил – он знал, что она примет. Алиса протянула руку. Лезвие прошлось по коже – легко, будто воздух рассёкся. Не было боли. Была память. Глубокая, древняя, не её. Как будто чужая боль пробежала по венам.

Капля крови упала в сосуд. Жидкость вспыхнула. Свет был тёплым, живым. Он бился, как сердце. Сосуд пульсировал. Камень под ногами задрожал. В нише тень дёрнулась. Алиса не смотрела, но знала. В каждой косточке – знала. Что-то просыпалось. Что-то, что не должно было быть забыто.

Пламя в сосуде медленно затухло. В тот же миг плита над телом открылась. Не с шумом – с треском камня, с жалобным звоном металла. За ней – фреска. Старая, выжженная, но сохранившая суть. Женщина. Руки раскинуты. Лицо – искажённое. Как будто художник не видел её, а чувствовал. Или боялся. В груди – медальон. А в центре – пламя. Настолько живое, что оно, казалось, могло согреть. Или обжечь.

– Она?

– Это не портрет. Это – обет. Клятва, вплавленная в камень.

Алиса потянулась к фреске. Камень был горячим. Это не должно было быть возможным – под землёй, в склепе, окружённом смертью. Но он пульсировал. Как сосуд. Как жила. Она приложила ладонь. Внутри неё всё замкнулось. Тот же ритм, та же вибрация, что в сосуде. Что в её крови. Что в тени.

– Кто она? – голос был хриплым. Не от страха – от узнавания.

Дэмиен стоял спиной. Не потому что не мог смотреть. Потому что не мог говорить иначе.

– Та, кого сжигали. Не один раз. Не одну жизнь. И каждый раз она возвращалась. Болью. Пеплом. Светом. Сильнее.

– Ведьма?

Он повернулся. Его лицо было чужим. Полным не боли – чем-то глубже. Смирением. Ожиданием.

– Больше. Она – огонь. Живой. Старше церквей. Старше имён. Она твоя кровь, Алиса. Но ты – не она. Пока.

И тень в решётке встала. Без резких движений. Как королева. Как приговор. Как женщина, что слишком долго ждала и больше не хотела ждать. Её форма стала плотнее. Черты – яснее. Пространство вокруг будто сгущалось. Алиса чувствовала, как воздух сопротивляется, как сама реальность трещит от напряжения. Когда лицо стало различимым, она выдохнула:

– Я её помню.

Фонарь мигнул. Решётка издала дрожащий звук. В нише – пусто. Как если бы её никогда не было. Только запах. Гарью. Проклятием. Обрядом. И памятью, которую больше нельзя стереть.

Они молчали. Несколько бесконечно долгих секунд, наполненных звуками, которых не существовало – шорох камня, будто под ним ползала чья-то память, пульс в висках, эхом отражающийся от потолка, и треск фонаря, перегретого напряжением чужого присутствия. Алиса смотрела в нишу, теперь пустую, как обугленная рана. Пустота не успокаивала – наоборот, она требовала. Тень ушла, но её след остался, растёкся по воздуху, впитался в кожу. Она не могла убедить себя, что всё закончилось. То, что исчезло из поля зрения, укоренилось в её памяти, как заноза. И эта память не умирала. Она расцветала. Горела. Предчувствие, зов, что-то родное и ужасающе близкое не отступало ни на шаг. Оно жило в ней.

Дэмиен стоял ближе, чем раньше, но всё так же не касался её. Он не мешал, не давил. Он был якорем. Его рука на стене – не жест, а необходимость. Так касаются земли, когда боятся потерять равновесие. Он не знал, в какой миг Алиса сорвётся. Вернётся ли она после этого к самой себе или останется в том, что пробудилось. И если нужно будет держать – он удержит. Если нужно будет остановить – остановит. Но пока – ждал.

Алиса отступила. Медленно. Словно пробиралась сквозь вязкое, невидимое. Сосуд в ящике, недавно пульсирующий, угас. Свет исчез, но внутри стекла осталась искра. Едва заметная. Она наклонилась. Внутри, выгравированная изнутри стенки, блестела фраза, которую нельзя было прочесть при обычном освещении.