Тени горят ярче

– Тогда умри настоящим. Не тем, кем тебя сделали. Не ролью. Не палачом. Умри – человеком.

Он кивнул. Последний раз. Как человек. Как мужчина, которого она могла бы любить, если бы не всё. Как отец, которого она не выбирала – но от которого всё равно пошла.

Не было выстрела. Только свет. Слепящий, как рассвет после пожара. И шаг. Один. Сквозь это сияние. Сквозь прощение. Сквозь себя. Алиса вышла из зала. Из круга. Из предопределённости. Без миссии. Без маски. Без чужих голосов внутри. Только с тишиной. И выбором. Своим.

ГЛАВА 7. ПРИЗРАЧНЫЕ СЛЕДЫ

Ночь опустилась на холмы, как саван. Замок спал, но его стены шептали. Камень помнил больше, чем люди: мольбы, предательства, крики в огне. Теперь здесь была тишина. Не звенящая, как в готическом соборе, а плотная, вязкая. Тишина, в которой каждый шаг звучал, будто выстрел.

Коридоры вытягивались в невозможную перспективу. Пламя факелов в железных держателях дрожало, отбрасывая тени, похожие на повешенных. Виктория шла медленно, босиком. Ступни касались холодного камня, как будто желая убедиться, что она ещё здесь, а не в том пожаре, где всё началось.

Платье из тяжёлого шёлка цеплялось за углы, как будто что-то невидимое не хотело её отпускать. На шее – кулон в форме ампулы с ядом. Она касалась его пальцами, как другие касаются крестика. Ритуал. Утешение. Напоминание.

Она остановилась у зеркала. Оно висело в конце галереи, в рамке из чёрного дерева, покрытого трещинами. Её мать смотрелась в него перед тем, как погибнуть. Тогда оно было целым. Теперь – паутина трещин, отражающих не столько облик, сколько суть.

Виктория протянула руку. Пыль на раме осела не хаотично – образовывала очертания, как старинная гравюра. Её палец провёл линию – и шрам проявился в отражении. Но не на лице. На прошлом.

– Ты пришёл, – произнесла она, не оборачиваясь.

Отражение раскололось. В нём появился силуэт – худой, высокий. Артур Ланген, её отец, опирался на трость с серебряной головой. Его шаги были неуверенны, но взгляд – как стилет.

Леденец щёлкнул между его зубами. Сладость, маскирующая гниение.

– Ты сожгла её письмо, – голос был сухим, как мертвецкий кашель. – Значит, ты действительно решила закончить это.

Виктория медленно повернулась. В её глазах не было гнева – только усталость, выточенная из мрамора.

– Я решила это в ту ночь, когда ты запер её в доме. Когда дал приказ не открывать двери. Ты думаешь, я забыла запах?

Пауза повисла между ними, как нож.

– Мне было пятнадцать, – продолжила она. – И я слышала, как она кричала. Ты тоже слышал. Но не подошёл. Просто сидел у пианино и играл Шопена.

Артур моргнул. Один раз. Медленно.

– Она предала меня. Хотела сбежать. Хотела увести тебя. Ты была моим наследием, Виктория. А она – просто служанка, которая слишком поверила в себя.

Она засмеялась. Но смех был беззвучный, как воздух перед бурей.

– Она была человеком. А ты – коллекционер. Даже смерти. Даже собственной дочери.

Он сделал шаг вперёд. Трость скользнула по плитке, оставив едва заметную борозду.

– Тебе больно, Виктория?

Она склонила голову.

– Уже нет. С тех пор, как огонь не взял мою кожу. С тех пор, как я перестала чувствовать тепло. Только холод. Холод, как ты. Мы ведь похожи, правда?

Он протянул руку к её щеке. Она позволила. Его пальцы были сухими, как пергамент. Он хотел что-то сказать, но не смог. Тень за его спиной дрогнула.

– Ты всё ещё хочешь его? – выдавил он.

Она не ответила сразу. Коснулась кулона.

– Нет. Он – побочный эффект. Я хочу её. Алису. Чтобы она почувствовала, каково это – быть последней. Чтобы она поняла, что всё, что она любит, может сгореть. И сгорит.

В зеркале мелькнуло движение. Не их отражения – нечто иное. Как будто комната запомнила ту ночь и проигрывала её снова и снова. Силуэты, охваченные пламенем. Руки, тянущиеся сквозь стекло.

Артур отшатнулся. Леденец треснул во рту. Его вкус – теперь пепел.

– Картина приближается. Ты чувствуешь её пульс?

Виктория кивнула. Воздух стал влажным, как в катакомбах. Волосы слиплись, как будто влага просочилась изнутри, не снаружи.

– Алиса несёт её, как младенца. Думает, что сможет её спрятать. Но ты знаешь, папа: эта картина не скрывается. Она выбирает.

Артур напрягся.

– А если она выберет не тебя?

Виктория посмотрела на зеркало. В нём отражались не они, а комната, которой больше не было. Пепельная, обугленная, без окон. И в центре – женщина в огне.

– Тогда я её уничтожу. Даже если вместе с собой.

Пальцем она начертила на стекле букву. «М». Она пульсировала, будто кровью. Он знал, что это не его инициалы. И не её. Это было имя огня.

– Ты боишься её, – прошептала Виктория. – Ты всегда боялся. Даже тогда, когда притворялся хозяином дома. А она просто смотрела на тебя – и ты забывал слова.

Он развернулся. Плечи дрожали. Уходил медленно, будто каждый шаг – путь к исповеди.

Когда он скрылся в темноте коридора, зеркало стало вновь неподвижным. Линия пыли на стекле сменилась символом. «М» светилась в ритме, совпадающем с чьим-то дыханием.

Не с её. И не с его.

Сердце картины билось всё ближе.

Дождь не шёл, но всё казалось мокрым. Небо висело низко, как чужое дыхание над шеей. Крыши стекали невидимой влагой, окна домов сверкали, будто их вымыли слезами. Асфальт блестел, отражая хмурый свет фонарей, а воздух был густым, как перед грозой – только гроза давно прошла. Осталась лишь напряжённая пустота.

Алиса стояла у окна гостиничного номера, облокотившись на подоконник. Тело почти не ощущало веса, словно она держалась за что-то тонкое и зыбкое внутри. На коленях лежал альбом – обтянутый кожей, с неровными краями страниц. Её пальцы перебирали края, как будто трогали старую рану.

На одной из страниц – рисунок. Петля. Замкнутая, вытянутая, почти идеальная. Только внизу – тонкий излом, как трещина в стекле. Та самая, что появилась после вчерашнего. После Виктории. После запаха духов, от которого заболела голова.

Она провела пальцем по символу. Кожа зазудела. Слишком острое воспоминание. Миг, когда она увидела тень, охватывающую шею Дэмиена. В её голове оно снова и снова накатывало, как волна. Холодная, вязкая.

– Он не знает, – шепчет она, не отводя взгляда. – Или делает вид.

В дверях появляется силуэт. Тихо, как капля, падающая на мрамор. Он не стучит. Просто стоит. Как всегда.

– Ты не спала, – голос хриплый, шероховатый. Как будто он не говорил вслух несколько часов. Дэмиен держит в руке чашку кофе. Пар едва заметен. Губы сжаты, глаза тёмные.

Алиса не поворачивается.

– Ты когда-нибудь чувствовал, что внутри тебя что-то уже случилось? Но ты всё ещё здесь, как зритель. Запоздалый свидетель собственного крушения.

Он не отвечает сразу. Подходит ближе. Плавно, как кошка на снегу. Ставит чашку на край письменного стола. Кофе чуть плескается. Аромат – горький, почти металлический.

– Каждый день, – произносит он, наконец. – Особенно в этом городе.

Она закрывает альбом. Обложка гаснет под пальцами, словно от испуга. Он чувствует это, даже не смотря на неё.

– Вчера… – её голос тихий, но острый. – Виктория знала больше, чем должна. Даже то, что было в огне. Даже про мать.

Он напрягается. Но не отвечает. Лишь опускается в кресло рядом.

– У неё связи. Старые. И память, которая не стирается. Она запоминает всё, что горит.

Алиса подходит ближе. Рука скользит по краю стола. Чашка обжигает. Она не отдёргивает руку. Пусть боль напомнит – она жива.

– Ты любил её.

Это не вопрос. Это приговор. Он поднимает взгляд. Не оправдывается.

– Я видел в ней… трещины. Отражение боли, которая могла быть моей. Мы оба были пустыми. Только она решила наполняться тьмой.

– А ты?

Он не отвечает. В его лице появляется что-то новое. Усталость. Настоящая.

– Ты знаешь, что она хочет меня уничтожить.

Он кивает.

– Не из мести. Из принципа. Она не переносит других жертв.

– И ты всё ещё с ней. Зачем?

Он смотрит в окно. Отражение делит его лицо на две половины: одна – светлая, другая – погружена в тень.

– Потому что если я рядом, я могу её сдерживать. Хоть чуть-чуть. Пока ты не готова. Пока мы не знаем, что дальше.

Снова шорох. Альбом перелистывается сам. Страницы шелестят, как шаги по сухой траве. Останавливаются на новой иллюстрации.

Алиса смотрит. Замирает. Это картина. Но искажённая. Густые мазки, будто написано пеплом. Фигура женщины – в огне. Поза – словно кричит, но лицо спокойное. И оно – её. Её лицо. Слишком точно. Слишком близко.

– Нет… – выдыхает она.

Дэмиен хватает её за руку.

– Это не настоящее. Это только тень. Она не станет правдой, пока ты не прикоснулась.

Её кожа под его пальцами дрожит. Но она не отстраняется.

– Если я сгорю – ты спасёшь меня? Или останешься и будешь слушать, как я кричу?

Он не отпускает руку. Смотрит в глаза. Молчит. И этим – говорит больше, чем словами.

Они оба не замечают. В зеркале, над комодом, появляется фигура. Высокая. Неподвижная. Слишком резкая, чтобы быть игрой света. Слишком реальная, чтобы быть сном.

Отражение не копирует никого из них. Оно наблюдает.

И улыбается.

Улыбка в зеркале исчезла. Не как тень – как будто её стёрли. Лезвием. Быстро. Жестоко. Без следа – но с последствиями.

Алиса дёрнулась, интуитивно. Повернулась – слишком резко, как человек, просыпающийся в горящем доме. В комнате – только они. Она и Дэмиен. Комод стоял на своём месте, зеркало отражало половину кровати, часть двери, кусок серого света. Ничего. Но её тело выдало себя – напряжённость в животе, будто кто-то зашил туда кусок холода.

– Здесь кто-то был, – голос не был голосом. Он вышел шёпотом, треснувшим.

Дэмиен не отозвался сразу. Он стоял, слегка повернув голову, как зверь, уловивший запах хищника. Его пальцы, всё ещё касающиеся её запястья, вдруг напряглись. Пульс Алисы бился, будто хотел вырваться наружу.

Он подошёл к зеркалу. Сначала медленно, потом быстрее. И в этом движении было что-то изученное. Не человек – охотник. Или приговорённый.

– Никаких следов, – сказал он, почти беззвучно. – Но стекло… запотело. Хотя в комнате прохладно.

Алиса подошла. Осторожно, будто могла провалиться сквозь пол. Она взглянула на стекло – и замерла. Три отпечатка. Её ладони. Его. И третий. Узкий. Вытянутый. Ладонь, как у ребёнка. Или у женщины, у которой сломаны пальцы. И каждый сросся неправильно.

Она отступила, словно от удара. Сердце сбилось с ритма.

Альбом, оставленный на столе, зашевелился. Сначала – будто подул ветер. Потом – как будто его кто-то листал. Быстро, уверенно. Несколько страниц сразу. Они перевернулись сами. И остановились.

На странице – не рисунок. Письмо. Плотными чёрными чернилами, будто гвоздями. Почерк – до боли знакомый. Мягкий наклон, вытянутые петли. Почерк её матери. Или очень искусная имитация.

«Ты дышишь её огнём. Я вижу. Я слышу. Но ты не веришь. А она уже идёт».

Ни даты. Ни адреса. Только символ: буква «L». Вытянутая, как свеча, которую задули на вдохе.

– Это она? – голос дрогнул. Невольно. Больше от предчувствия, чем от страха.

Дэмиен подошёл к окну. Отдёрнул тяжёлую штору. Свет вырезал прямоугольник в полумраке комнаты.

С другой стороны улицы стояло здание. Бывшее общежитие художников, выгоревшее лет семь назад. С тех пор – пустое, обугленное, с обвалившимся фасадом. Но на одном из балконов – силуэт. Женщина. Красное пальто, чуть колышется на ветру. Лица не видно. Только блики там, где должны быть глаза.

– Она смотрит, – сказал он.

Алиса подошла ближе. Задвинулась за него, как тень.

– Как она нас нашла?

– Она не ищет. Она помнит. Её сознание – не логика. Это запах. След. Инстинкт. У таких, как Виктория, память – живое существо.

Алиса схватила альбом и захлопнула его. Обложка вспыхнула жаром. Кожа на пальцах покраснела, как будто она коснулась не бумаги, а угля.

– Мы уходим.

– Нет, – голос Дэмиена стал жёстким. Он взял её за локоть. – Пока ты не закончишь.

– Закончить что? Смотреть, как она вырезает меня изнутри? Строчит письма от имени мёртвой матери? Показывает своё лицо в каждой отражающей поверхности?

Он приблизился. Дыхание его стало другим – не тёплым, а ледяным.

– Она боится тебя. Ты видишь огонь, но не смотришь, откуда он падает. Тень – её страх. А твоя сила – в том, что ты ещё сомневаешься. Это держит тебя в живых.

Алиса отвернулась. Сердце не просто колотилось – оно билось, как заключённый в бетонной камере. Она хотела ударить. Хотела разорвать. Но подошла к зеркалу. Медленно.

Она сжала кулак. Подняла. Но не нанесла удар. Замерла в сантиметре. Стекло дрогнуло. Отразило их обоих. И между ними – не пустота. Силуэт. Женский. Высокий. Иссиня-чёрный. Тело – как обугленный торс, вырезанный из тьмы. Лицо не читалось. Но глаза – горели. Не светом. Пеплом.

Фигура смотрела только на Алису. Не моргала. Не шевелилась.

– Она внутри, – выдохнула Алиса. – Не в зеркале. Во мне. Я чувствую, как она двигается. Как дышит. Как будто мы с ней одно сердце на двоих делим.

Дэмиен молчал. Но отступил. Один шаг.

И тогда зеркало шевельнулось само. Без ветра. Без касания. Пыль на стекле поднялась, закружилась в воздухе, и, оседая, оставила слово.

«СКОРО».

Они сидели молча. Напротив друг друга. Между ними – альбом, как граница. Алиса не открывала его, но он дышал. Буквально: обложка подрагивала, как кожа над рёбрами. Внутри – чужое присутствие, не имя и не образ, а сущность, которую нельзя вычеркнуть. Что-то внутри не спало. И не давало спать им.

Дэмиен смотрел на неё так, будто в её лице искал трещину. Усталость стояла в воздухе, как сигаретный дым после ночного допроса.

– Она нашла трещину, – сказал он наконец.

– В чём?

– В тебе. В этом месте. В картине. Всё связано. Она не приходит через дверь. Она – сквозняк. Если хоть одна рама неплотно прибита – она уже внутри.

Алиса посмотрела на окно. Рама старая, деревянная, краска облупилась. Закрыто. Зашторено. И всё равно дуло. Лёгкий ветер трепал кончики её волос, как будто кто-то дышал с другой стороны.

– Я не понимаю, – сказала она. – Почему именно я? Почему не кто-то другой?

Он молчал. Долго. Пальцы скребли по краю стола. Дерево поскрипывало, словно пыталось ответить за него. Его взгляд не касался её – он смотрел сквозь неё, в что-то, чего она не могла видеть. Или не хотела.

– Ты не просто человек, Алиса. Ты – след. Эхо. Как нота, прозвучавшая в пожаре. Виктория слышала её, когда всё уже обрушилось. Ты – то, что осталось. А она ненавидит остатки. Потому что они напоминают, что было настоящее.

Тишина повисла тяжёлой простынёй. Электропровода гудели. В старой гостинице будто жила другая жизнь, где всё повторялось снова и снова. Шорохи. Скрипы. Вздохи. И их двое – будто на сцене, где зрителей нет, только холод.

– Если я часть картины… – начала Алиса, – значит, она может меня переписать?

Он взглянул на неё. Резко. В его лице промелькнуло что-то похожее на испуг.

– Нет. Но она может стереть.

Алиса встала. Медленно, как будто двигалась во сне. Подошла к зеркалу. Её отражение было тусклым, как будто между стеклом и её телом – слой дыма. В её зрачке – отблеск пепла. Едва заметный, но он был. Тот самый, что остался на балконе с женщиной в красном пальто.

– Я её видела. В детстве. Один раз. До всего. Когда мама ещё была жива.

– Где?

– В мастерской. У нас было большое зеркало, почти во всю стену. Я рисовала, а потом заметила, что отражение двигается не так. Я замерла. За мной стояла женщина. Высокая. Волосы тёмные, как уголь. Она держала кисть. И писала меня. Я не могла пошевелиться. Как в оцепенении. Когда она закончила – я проснулась. А потом у мамы начались боли. И запах гари. В доме. Хотя ничего не горело.

Дэмиен встал. Подошёл ближе. Он не коснулся её. Только стоял, как свидетель на похоронах чего-то невидимого.

– Это не сон. Это было первое соприкосновение. Она давно тебя выбрала.

– За что? – голос Алисы был хрупким. Почти детским.

Он отвёл взгляд. Медленно. Будто боялся того, что скажет вслух.

– Потому что ты можешь её закончить. И уничтожить. А значит – ты угроза.

Алиса протянула руку и коснулась зеркала. Стекло дрожало под её пальцами, как дыхание. Оно было тёплым. Слишком тёплым. Как будто дышало в ответ. Изнутри. Внутри промелькнула вспышка. Тень. Её отражение исчезло. В зеркале – пустая комната. И кровать. Вся в золах. Подушки сгоревшие. Одеяло рассыпалось в прах. И рядом на полу – контур тела. Её тела. Как на месте преступления.

– Она ждёт, чтобы я сгорела, – прошептала Алиса.

– Нет, – сказал Дэмиен. – Она ждёт, чтобы ты сдалась. Сама.

Стук в дверь. Глухой. Один. Потом второй.

Звук был не громкий. Но в этой тишине – как выстрел. Они оба замерли. Тени на стенах перестали двигаться. Время остановилось.

– Ты кого-нибудь ждала? – Дэмиен говорил еле слышно.

Алиса покачала головой. Раз. Чётко.

Стук повторился. На этот раз – трижды. Ровно. Как метроном. Или сердце, которое не твоё.

Дэмиен шагнул к двери. Но Алиса остановила его. Сжала запястье. Резко.

– Подожди. Что, если…

Он не спорил. Просто кивнул. Подошёл к тумбочке. Открыл нижний ящик. Там лежал пистолет. Чёрный, без гравировки. Холодный. Он взял его в руку – привычно. Как музыкант – скрипку.

Алиса отступила к окну. Балкон был пуст. Женщина в красном исчезла. Но улица не изменилась. Та же грязь, те же фонари. Только в воздухе стояло что-то новое. Запах гари и сырости. Как будто пепел плакал.

Стук в четвёртый раз. Протяжный. Как вдох перед криком. Алиса едва не вскрикнула – так точно он совпал с её пульсом.

И тут – голос. Женский. Тихий. Шелестящий, как плёнка в проекторе.

– Алиса… открой…

Он не был за дверью. Он звучал в самой двери. В дереве. В воздухе. Внутри. Алиса почувствовала его внутри своей грудной клетки.

И узнала. Узнала сразу. Хотя слышала его последний раз в семь лет.

Шёпот её матери.

Алиса сделала шаг назад. Сердце застыло, как стекло на морозе. Её губы приоткрылись, но воздух не шёл. Она не могла дышать. Голос прозвучал снова – чуть громче. Медленнее. Он царапал внутренности, как ржавый ключ, которым пытались открыть старый замок.

– Алиса… открой, милая… я здесь…

Она стояла у стены, как прибитая. Ноги не слушались. Тень от лампы качнулась – на секунду казалось, что она идёт к двери сама, без неё. Свет стал мутным, словно из лампы выкачали тепло. Комната замерла.

– Это не она, – произнёс Дэмиен, не отрывая взгляда от щели между косяком и дверью. Пальцы крепко обхватывали пистолет. – Это образ. Эхо. Оно тянется к тебе не из памяти. Оно хочет тебя… размыть.

– Но голос… – прошептала Алиса. – Он… точный. Даже с паузами. Она всегда говорила так, когда звала меня к себе. Особенно после тех приступов… когда не могла встать. Я помню, как она лежала в тени оконных рам. Я боялась подойти.

– Именно. Твоя память – вход. Она вытаскивает детали. Как моль тянется к шерсти. Она тебя примеряет. Проверяет, где тонко.

Пятый стук. Глухой. Тупой. Не как удар по дереву – как падение чего-то безжизненного. Или как если бы удар пришёл не снаружи, а изнутри двери.

Алиса дёрнулась. Дыхание перехватило. Она смотрела на дверь, как на лицо покойного, которому не успела сказать всё.

– Если я открою… – Алиса медленно подняла глаза. В голосе – ни капли решимости. – Что будет по ту сторону?

Дэмиен молчал. Долго. Потом произнёс:

– Если откроешь – узнаешь. А потом пожалеешь, что знала.

Слова повисли, как приговор. Внутри неё раздался скрежет – не в ушах, в костях. И тут же – звук. Осторожный. Тонкий. Как будто ногтем вели по другой стороне. По металлу. Прямо на уровне глаз. Дэмиен выстрелил.

Глухой хлопок. Вспышка. Дерево содрогнулось. Зеркало треснуло. Не от пули. От звука. От самого факта насилия в этой тишине.

– Она пыталась пробраться. – Он опустил оружие. – Не через тело. Через звук. Через тебя. Через память о ней.

Алиса упала на колени. Пальцы дрожали. Колени горели, как будто её держали над пламенем. В воздухе – знакомый запах. Апельсиновые капли. Те, что мать держала в ящике с лекарствами. Кислый, резкий. Она ощущала его физически. Слёзы не лились – будто испарились от жара.

– Это всё не случайно. Она знает, как пахнуть. Как говорить. Как дышать, чтобы я вспомнила. Но она не моя мать. Не совсем.

– Нет. Она – её остаток. Или ожог. Запоздалое эхо боли.

Он подошёл, помог ей подняться. Его руки были крепкими, как у скульптора. Он держал её не за руку – за суть. Как будто хотел вернуть обратно в тело.

– Мы уходим. Сейчас.

– Куда? – голос сломался, стал тонким.

– Туда, где она не может войти. Пока.

– Есть такие места? – почти крик, почти мольба.

– Остались. Немного. Слепые зоны. Между городами, между снами. Между «до» и «после». Я покажу.

Он забросил альбом в сумку. Когда кожа натянулась под его руками – обложка дрогнула. Алиса смотрела, как в темнеющих краях пробегает тень. Внутри – свечение. Страницы будто выдохнули жар.

Она отвернулась. У окна мир казался обычным. Лишь снаружи. Фасады, машины, фонари. Но город был мёртв. Он не пульсировал, не жил. Только смотрел. Пустыми окнами, как старик – без воспоминаний.

В зеркале – ничего. Только её отражение. Но между волосами – дрожание. Неправильное. Слишком живое для зеркала.

Она шагнула ближе. Тень исчезла. Осталась пустота. Она развернулась. Внутри было тихо. Только сердце. Бьётся.

На зеркале – слово. Не написано. Выцарапано.

«ПРОВОДНИК».

Они покинули номер в молчании. Дэмиен шёл впереди, сканируя коридор взглядом. Каждый шаг отдавался в гулких стенах, как стук чужого сердца. Пальцы на пистолете – крепкие. Не из страха. Из привычки. Он шёл, будто знал: в любой момент может раздаться щелчок. Или тень соскользнёт со стены и выстрелит первой.

Алиса чувствовала: что-то осталось внутри. В комнате. Что-то, что не уходит. Застревает в волосах, в подушечках пальцев, в дыхании. Оно уже не было снаружи. Оно вплелось в неё. Слово на зеркале – «ПРОВОДНИК» – теперь отзывалось в висках, как гвоздь. Она не оборачивалась – не смела. В её памяти за дверью всё ещё горело стекло.

На лестнице – пусто. Ни звука. Только их шаги и свист ветра в вентиляции. Ветер был неестественно холодным. Леденящим, будто дул не воздух, а чей-то выдох. На третьем пролёте лампа мигнула, дернулась, как будто кто-то под ней повесился. Дэмиен поднял руку, остановил её жестом. Замер. Прислушался.

– Внизу кто-то есть, – прошептал он.

– Кто?

– Не знаю. Но… тени идут вразрез со светом. Видишь?

Она всмотрелась. И увидела: силуэты на стенах – не их. Они были длиннее. Иные. Одна тень двигалась чуть позже, как эхо после крика. Другая – стояла, хотя никто рядом не двигался.

– Мы не пойдём через холл. Крыша. Есть пожарный спуск. Он не просматривается.

Они свернули в узкий коридор. Потолок здесь был ниже, стены покрыты серыми пятнами, будто их обжигали. Воздух стал вязким. Шаги звучали, как удары по воде. В этой части гостиницы пахло сыростью, плесенью и… мёдом. Сладкий, тошнотворный запах – как у сгоревших цветов.

Алиса почувствовала: пальцы подрагивают. Как тогда, у мастерской, когда впервые увидела картину Виктории. Она не могла объяснить, но тело помнило. Опасность шла не снаружи. Она просачивалась сквозь собственную кожу.

Они поднялись на верхний этаж. Запах снова изменился. Было ощущение, будто они вошли не в коридор, а в другое время. Старая штукатурка отслаивалась с потолка, пол скрипел, как от чужих шагов. Вентиляторы шумели, как дыхание зверя.

Алиса увидела дверь. Старая, кривая, чуть приоткрытая. На ней – символ. Тот самый, из альбома. Буква «L». Выжженная. Обугленная. Словно кто-то прижёг это клеймо не на дереве – на плоти. Она потянулась к ней – почти бессознательно. Рука двигалась, будто не ей принадлежала. Дэмиен перехватил её.

– Не трогай. Это марк.

– Что это?

– Она отмечает тех, кто уже связан. Или готов.

– Готов к чему?

– Быть проводником. Мостом. Тропой. Входом.

Он смотрел не на её лицо. На глаза. Будто искал в зрачках отражение чего-то чужого. Его голос был ниже обычного. Не шепот – напряжённая тишина внутри слов.

Дверь на крышу открылась с противным скрипом. Холод ударил в лицо. Не ветер – резкая пустота. Небо висело низко. Серое, будто растянутое над городом покрывало. По краям дома шевелились антенны – как щупальца, тянущиеся к небу.

Они вылезли через люк. Бетон крыши был мокрым. Скользким. Из трещин пробивалась ржавая вода. На парапете сидел ворон, но не каркал. Он просто смотрел. Чёрные глаза, как окна, не отражали света.

Дэмиен осмотрел край. Лестница была ржавая, но целая. Внизу – улица. Там, где кончается свет, начиналась тень. И в этой тени – движение. Ритмичное. Как шаги, которые не приближаются. Стоят. Слушают.