Возвращение (Рассказы)

Нугзару теперь приходилось делать то же самое. Он нырял в свою работу и лишь изредка выплывал на поверхность, чтобы повидаться со своей семьей и затем нырял снова.

Лучшие ныряльщики на то и лучшие, что могут долгое время оставаться под водой, что доставляет им достаточно пищи, радостей и удовольствия в жизни.

Люди часто ныряют в жизнь, как и нырки в воду, подолгу оставаясь под ее глубинными толщами и при этом редко выныривают, чтобы увидеть Солнце – Источник Света и Тепла – и глотнуть живительного свежего воздуха.

А выныривать на поверхность, хотя ненадолго, им обоим спасительно необходимо, ибо не только пищей единой они живы.

                                           9. 09. 1984

       ВОЗВРАЩЕНИЕ

              Что утеряно нами,

какую вредную оплошность мы совершаем,так,

что сила христианская от нас удаляется,

вся живность из нас уходит, и мы, как

гробы раскрашенные, как пустая скорлупка,

изнутри изъеденная червем?

/Архимандрит Лазарь (Абашидзе)/

Надеясь подавить свой духовный кризис, Отар решил навестить бывшего однокурсника. К своему большому удивлению, застал его дома.

– Такое может случиться в год лишь однажды!– откровенно заметил он, в ответ на что раздалось:

– Когда заходишь однажды в год, конечно, да, Отар!

– Не скажи! Ты вовсе мой адрес позабыл!

Хотя Отару поговорить с другом, переворошить страницы прошлого, так тесно их связывавшего, было очень приятно, четыре часа беседы все же не принесли ему желанного облегчения.

Такого состояния он давно не испытывал. Не мог с тревогой не замечать, что со временем теряет вкус к окружающему, что все краски смешиваются в один, нелюбимый цвет, что давно как бы замер, притаившись и присматриваясь к окружающему в ожидании чего-то необычного, словно предчувствуя, что жизнь готовит какие-то перемены.

– Когда теряешь одно, то находишь другое,– думал он с надеждой, которой сейчас был обязан жизнью.

– Но Адам и сытым не чувствовал себя полностью удовлетворенным, и тогда-то и встретил Еву, из-за которой впоследствии лишился рая,– неотступно лезли и вызывали раздражение мысли.

После того, что он натерпелся от своей “красавицы”, он остерегался женщин. Считал их пропастями, которые следует обходить, чтобы дойти до некой загадочной и все еще неведомой ему высокой цели.

– Встреча, не утоляющая сполна жажду духовного общения, не оправдывает себя. Даже мешает схожим по характеру людям поддерживать контакты,-полагал Отар, подводя итог разговора с другом.

Еще на бегущем вниз эскалаторе Отар приметил пожилого, лет семидесяти мужчину, который позже попросил указать ему дорогу до нужной станции. Старик оставался попутчиком Отара всего две станции.

Отар не помнил, как разговорился с ним, но помнил его слова.

– Был у врача, выкачали три литра жидкости, но по-прежнему настаивают на операции.

– Раз настаивают, может – нужно?– с жалостью спросил Отар.

– Какое там, двоим из нашего двора сделали, и ни один не выдержал.

– А если будет хуже?

– Куда уж хуже! Жена тоже остерегала, говорила, не соглашайся. А сейчас сама померла.

– Ну, а дети-то хоть у вас есть?-поинтересовался Отар.

– Дети-то есть, дай Бог им здоровья. Только не до нас им – некогда, у них ведь свои семьи, свои заботы. Я им ничего, в сущности, и не говорю.

Старик вел беседу с Отаром нехотя. Сразу было видно, что он болен. Слегка дрожал.

– Может, вас проводить?

– Не надо, сынок, я сам!

Отару и раньше приходилось видеть больных, но старик его озадачил.

– Куда и как он теперь?

Его глаза-большие и измученные – запомнились и не давали покоя.

Пора было возвращаться домой, наутро его ждал новый рабочий день, но он не спешил. Знал, что дома ждет привычная бессоница и куча лекарств от нее.

– Лучше полюбоваться луной,– думал он, прогуливаясь по главному проспекту. Но луны в тот вечер не было видно.

Он флегматично проходил мимо афиш, магазинных витрин, изредка всматривался в ярко мигающие цветные рекламные надписи из люминисцентных ламп. Мечтал, чтобы день не кончался. Но движение по проспекту утихало.

Проходя мимо телефонных автоматов, Отар не удержался. Отыскал монеты, набрал знакомый номер.

Первая монета досталась автомату даром, а вторая соединила его с грубым мужским голосом.

– Вам кого?

– Мне Ирину, если можно,– замялся Отар.

– А кто ее спрашивает?

– А вы кто, собственно, простите?– добавил после некоторой паузы Отар.

– Послушайте, ни один джентльмен не отважится в такой час звонить даме.

– Дай трубку,-послышался в трубке веселый голос Ирины.

– Алло, кто это спрашивает?

Отар немного отошел, услышав знакомый голос.

– Здравствуй, Ира…

– Здравствуйте! – не заставил себя ждать удивленный женский голос.

– Как поживаешь?

– Хорошо. А кто спрашивает?– по-прежнему удивленно спросила Ира.

– Не узнаешь?

– Сергей – нет. Нико, здравствуй! Откуда ты?

– Нет, это не Нико, я – Шалико, – с досадой отозвался Отар.

– Шалико?!– изумилась Ира.– Не знаю такого.

Ира бросила трубку. То же сделал и Отар, но чуть позднее, при этом иронически улыбнувшись.

Он не обижался, хотя и досадовал, что разговор не получился.

– Когда долго не появляешься на сцене, тебя начинают забывать,– подумал Отар.

Всю жизнь нужно играть что-то и во что-то. Иначе ты – никто. Для других, разумеется. Так актеры теряют свои роли.

Тебя забывают даже старые подруги.

Интересно, кто был этот мужчина? Уж не вышла ли она замуж? Если да, то сегодня я заварил ей, наверное, кашу.

Жениться или выйти замуж – значит потеряться, тогда почему же развестись – не значит появиться? Похоже, и тут необратимый процесс. Если А равно В, то это не значит, что В всегда будет равно А. Может, все зависит еще и от С?

В детстве Отар больше всего боялся темноты, но сейчас понял, что в жизни есть вещи и пострашнее. Пробубнил про себя как-то сложенное четверостишие:

             Не живи без надежды

             И себе не лги,

             Одиночество наше

             Хуже смерти и тьмы.

И тут же утешился словами Омара Хайяма.

– Хм… лучше одному, чем с кем попало. Не то смотришь порой на человека, вроде бы внешне оставляет нормальное впечатление, а рот откроет, хоть за три-девять земель беги. Нет, пожалуй, Омар Хайям в этом прав.

– Да, оторвавшись от людей, не так-то легко к ним привыкнуть вновь… Тяжко как с ними, так и без них.

– Золотая середина,– ответил ему внутренний голос.

– Знаю,– согласился он и тут же добавил другое четверостишье:

            Золотая середина,

            Кто подскажет, где она,

            Если здесь в сию секунду,

            А в другую – где-то там.

– Но если люди, даже самые близкие и родные, рано или поздно оставляют друг друга, не может же человек оставаться совсем один, без некоего высшего присмотра?

Размышляя на ходу, он молча продолжил свой путь.

– В таком большом городе и – никого! Неужели Робинзону было тяжелее? Ясно одно – не легче,– с улыбкой заключил Отар.

Кто рано начинает, тот рано кончает, и ничего тут не поделаешь. Ему казалось сейчас, что он живет так, словно до этого и не жил.

Куда ушло все прежнее, все былое, куда?

Перед временем не в силах устоять ничто – даже само время, тем более ни сила, ни любовь. Может, в этом – причина всех несчастий и невзгод? Дело в том, чтобы эта концепция помогала людям жить, а не наоборот, как это часто бывает. Ставила бы их перед пропастью, с условием обязательного продвижения вперед, даже тогда, когда крылья у человека оказываются давно подрезанными.

В таком случае любая другая дорога, кроме как вперед, – обреченность.

Как в той сказке: налево пойдешь – сердце насквозь пробьешь, направо – голову сложишь, прямо – вовсе нет дороги, сзади- смерть летит стрелой, а сквозь землю провалиться не позволяют небеса.

Стоять и ждать? Смешно: чего же? Или, быть может, просто испариться? Но как?!

Ладно, простимся на всякий случай кое с кем и кое с чем, чтоб плоды неблагородства не нависали потом над нами тяжелой тучей.

Размышления помешали Отару заметить идущую навстречу молодую пару.

– Здравствуй, Отар! Слава Богу, хоть на улице встретились.

– Тенгиз? – удивился Отар.

– Ну, конечно! Куда ты исчез? Как сквозь землю провалился? Не наведываешься ни к кому, словно, кроме тебя, никто и не работает.

– А сам-то? – подумал Отар, но промолчал.

– Знакомься, моя супруга. Были с ней в театре.

– Вика,– кивнула головой спутница.

– Очень приятно! Отар! – деликатно отозвался он и полюбопытствовал:

– А в какой театр ходили-то?

– В “Современник”.

– А где это?

– А вот тут, недалеко, пониже главной площади, помнишь, церковь там была. Подремонтировали ее, устроили отличный зал, в общем классно получилось!

– И на свадьбу ко мне не пришел!– сменил вдруг тему разговора Тенгиз. – Правда, ее и не было, как таковой, но ребята все же явились. Отар, что с тобой?

– Да так, ничего особенного.

– Слушай, браток, живи попроще, вот тебе мой совет. Бери пример с других. Учись жить, один раз ведь выпадает нам это, в конце концов. Все работают, как говорится, по зарплате не убиваются, пьют, гуляют, веселятся с подругами, с друзьями. Ну, а ты чего, “горемыка”? Что-нибудь стряслось?

– Нет, ничего, – изменил тон Отар,– просто временное затмение. Ищу выхода из жизненных проблем и ответы на них.

– Так, значит, решаешь очередные вопросы, поставленные жизнью? – улыбнулся Тенгиз.

– Может быть.

– Ну, ладно, Бог с тобой! Разрешай поскорее и возвращайся к нам. Нам тебя очень не хватает. Обещаешь?

– Постараюсь.

– Ну, счастливо тебе, извини, очень спешим. Да, ты помнишь Андрея Эбралидзе?

– Конечно, – припоминая, ответил Отар с испугом.

– Нет уже парня,– с грустью добавил Тенгиз.

– Отчего?^– почти равнодушно спросил Отар.

– Перитонит. Ну, ладно, всего!

– Всего…– пробормотал Отар, провожая уходящую пару взглядом.

– Андрей, Андрей, прости бросившего тебя друга!

Отар пробормотал эти слова почти без боли, почти равнодушно, и от сознания этого помрачнел еще больше.

Воистину: все блага мира сего – лишь утешение смертных.

– Было время, мы с тобою дружили, – припомнил Отар. Но потом пути-дорожки разошлись, как это часто случается в жизни. Ничего не поделаешь, у каждого человека в жизни своя дорога.

К числу своих отрицательных качеств Отар относил, наряду с другими, и то, что никогда не возвращался туда, где был счастлив. Порой он пугался себя – когда земного счастья казалось недостаточно…

То были бессмысленные уже для него духовные рубежи, которых он всего более остерегался, хоть с точки зрения жизненной стратегии они и представлялись весьма удобными. За это он часто себя бранил, но ничего с собой поделать не мог.

Не мог без всякого сожаления не замечать в себе и того, что в последнее время у него пропал интерес к чему бы то ни было. Столько всего вокруг, а все равно – пустота.

Угнетающая пустота безжалостно гнала его к уяснению самого себя, определению своего места в жизни. И пугала его, и наполняла надеждой. Как ветер, дула ему в спину, словно в паруса и нашептывала: иди, иди вперед, смело, пока не отыщешь свою дорогу! Делать что-то, конечно, приходилось, но ни энтузиазма, ни интереса к делаемому не возникало. Скорей, обострялось чувство неудовлетворенности, и он укорял себя за попытку нарушить свой старый принцип: “Не искать выхода из безвыходного положения”.

Только сейчас припомнилось ему некогда знакомое чувство, которое он испытывал подростком, когда родители оставляли его одного – в доме отдыха, за городом, в пионерском лагере. Там бывало весело и хорошо, но загадочная, таинственная грусть, имя которой он тщетно искал всю жизнь, все равно жестоко угнетала его. Он не выдерживал такого “сурового” испытания, и умолял родных забрать его обратно.

Да и сейчас все окружающие его люди как люди, а он среди них будто белая ворона. Вроде как не от мира сего. Поиски еще не открывшихся ему тайн, которые предстояло постичь, мучали и изводили его. Он чувствовал себя словно перед своим вторым рождением.

– Плоды дурного воспитания?! Если таковое и имеется, то лишь вина самого воспитуемого. Ребенок должен научиться думать сам, ему самому нужно отличать плохое от хорошего,– думал он, вспоминая прошлое.

Откуда в человеке столько меланхолии? Она накапливает в нем губительную желчь, без которой он не может жить и которая в то же время его так бесцеремонно и безжалостно угнетает.

Сколько же тайн скрывают в себе глубины человеческой личности, не видимые снаружи!

Оказывается, чтоб погубить человека, вовсе необязательно подрубать ему крылья, отрезать конечности, язык, затыкать уши, рот, выкалывать глаза… Достаточно оторвать его от корней, истоков.

– Если мы – пришельцы с небес, то, может быть, разлука с нашей истинной родиной и есть причина наших переживаний, – подумал он вдруг.

Как все просто!

А что, если причина всего этого – время?! Оно безжалостно ко всему живому на земле. В последнее время ему кажется, что скорость его протекания возросла в нем чуть не в два раза.

– В два раза, если не больше, – повторил Отар.

Это походило на закат во время восхода.

Отар взглянул на пасмурное ночное небо:

– Значит, ты предоставило мне жизнь взаймы, сжалилось надо мной, как однажды над Лилиан Ремарка? Ну, что же, скажу тебе спасибо только из чувства такта. Ты ведь наделило меня разумом не только ради того, чтоб я мыслил, но и, наверное, чтоб мысли привели меня к открытию чего-то самого главного и важного в моей жизни?

Ты можешь и не отвечать, любой ответ твой не облегчит моей участи.

Жизнь, укороченная вдвое… Разве она вдвойне красивей? Сделала бы людей благородней и красивее жизнь на земле, укороченная вдвое, втрое? Или погубила бы их вдвойне, втройне? Стал бы от этого человек быстрее думать, передвигаться и раньше приходить к своей цели? Какой смысл в сознании и в мыслительном даре человека, если они не приведут его к цели – к истине. Истина… я чувствую ее, но не вижу.

Мне всего лишь двадцать шесть. Боже, как доживают люди до семидесяти, восьмидесяти, причем умудряются еще не сойти с ума? Хотя частично это им все же удается.

Он уже не желал и думать, но мысли упорно одолевали его. Не хотел смотреть, но упрямые глаза почти все кругом видели и запоминали. Не желал идти домой, но что-то толкало его вперед. Наконец, сопротивляясь себе, он попытался отмахнуться, но руки не слушались его…      Под утро, с первым щебетом птиц и скрежетом трамваев, выезжающих из парка, Отар возвращался домой.

Мимо него проехали поливальная и мусорная машины.

Давно позабывшееся дыхание свежей росы с газонов и первые лучи наступившего утра вселяли в него бодрость и крохотную надежду на предстоящий день. Даже солнце умудрилось, преодолевая толщу густых тяжелых облаков, выглянуть на несколько минут из заточения, чтоб пригреть пробудившуюся веру человека.

Все во времени, но где оно?

– А может быть, уповать на время и приписывать ему все беды так же безрассудно и нелепо, как и совсем забывать о нем?– мелькнуло у Отара. – Значит, вся суть в человеке и в том, как он ко всему случающемуся относится?

Значит, есть надежда, хоть какая-то, на будущее, хоть оно невидимо и скрыто?

Он проходил мимо бани, двери которой радушно принимали и провожали посетителей. Стаи голубей теснились на ее крыше, слетаясь на продолжительные передышки между дальними перелетами.

– Хм, поговаривают, что здесь раньше была красивая церковь, а теперь – на тебе…

Два рыболова настигли и легко обогнали Отара, о чем-то нетерпеливо и весело переговариваясь между собой.

Счастливее лиц Отару видеть не приходилось.

– Наивные,– подумал он,– сумасшедшие, в такую погоду, но счастливые,– добавил он с доброй завистью.

Сейчас ему очень хотелось спать.

Когда он подходил к своему дому, в окне у себя заметил свет.

– Что это, оставил включенным или у меня гости?

Вставив ключ в замочную скважину, прежде чем открыть дверь, задумался на минуту:

– От самообмана я однажды уже убежал, и не вернусь к нему уже никогда.

14 .09. 1988

ДЕЛА КУРОРТНЫЕ

                         Люди – как реки …

                   Все в человеческой душе

                   Течет, все изменяется.

                         Старая мудрость

Большая стрелка часов перемахнула за двенадцать.

– Пора, – послышалось в зале.

Двухстворчатые двери распахнулись, и люди, почти организованно, направились в зал. Они проходили сквозь ряды столиков, словно грибы, разбросанных по “поляне” с крышею, удерживавшейся массивными колоннами, словно вековыми дубовыми стволами.

Каждый направлялся к своему столику.

Молодые девушки-официантки уже давно копошились на кухне, уставляя блюдами и украшая, словно новогоднюю елку игрушками, свои двухэтажные передвижные коляски.

Так у них начинался каждый рабочий день. Их каждодневному энтузиазму можно было только позавидовать, и, пожалуй, единственной наградой для них оказывалось “спасибо” от стола. Но случалось порою и по-иному: дежурному приходилось разбирать заявления отдыхающих. Попадались замечания и этим девушкам в белых передниках.

Они, словно жонглеры в цирке, обращались с кухонной утварью, за время от “подайте, пожалуйста, это” с одного стола до “принесите мне, пожалуйста”, – с другого.

Но, увы, этого никто в этот обычный рабочий день не видел и не замечал так явно, как Мария Михайловна – дежурная по залу. Да и кому до этого было дело, у всех были свои планы на день и свои заботы.

– Молодцы мои девчата!– с радостью думала Мария Михайловна, глядя, как те управляются.

Одни уходят, их сменяют другие, и так каждый день, а девчатам работа все веселей.

Что ни говори, а гармонь все-таки вдохновляет. Работаем в ожидании конца смены, когда приходят гармонист и учитель пения, и тогда-то уж изливаем душу,– просматривала Мария Михайловна журнал посетителей.

– Столик шесть – двое, семь – трое… одиннадцать – четверо. Многие уехали, но скоро приедут другие. Ничего не поделаешь, каждый встречает Новый год по своим возможностям, и не каждому одинаково радостно его приближение.

Перед новогодней ночью за столиками и в самом деле поредело, но от этого работы стало не меньше.

Все расселись, устроились. Мария Михайловна обошла отдыхающих, расспросила о здоровье, о том, как им живется у них.

– Как поживают мои девочки?– улыбаясь, спросила, задержавшись ненадолго возле шестого столика.– Как вам отдыхается? Насчет меню нет ли замечаний?

– У вас все чудно, Мария Михайловна, спасибо вам большое за внимание,– с ответной любезностью отвечали Надежда Николаевна и Клавдия Петровна.

Ну, а кроме обмена любезностями, им было чем поделиться друг с дружкой. И советы, и дельные предложения и, даже секреты. Женщины, даже незнакомые, всегда находят, о чем поговорить, причем делают это порой с таким рвением, что трудно бывает определить срок давности их знакомства.

Красота и тяга к общению, пусть даже к банальному, – это то, чего не смогла отнять у них вся история существования человека на земле.

– Клава, кто эти деликатные люди? – обратилась Надежда к сидящей рядом подруге, указывая на своих соседей за столиком семь.

– Муж и жена, – ответила Клавдия,– муж – художник, а она, кажется, в органах печати работает.

– Ты с ними знакома?

– В принципе нет, так, слышала, о них в холле рассказывали.

– Хм, о ком здесь только не рассказывают. Наверное, и о нас с тобой, Клава?

– Наверное. Ой, да пусть болтают, что угодно, мне от этого ни холодно, ни жарко.

Надежда потянулась за бутылочкой с подсолнечным маслом.

– Подсолнух – лучшее желчегонное средство, Клава. Тебе это известно?

Клавдия промолчала. Откусывая кусочки хлеба, она водила глазами по залу.

– Неужели ты и впрямь думаешь встретить его здесь?– осведомилась Надежда, подливая масло в салат из свеклы, моркови и капусты с картошкой.

– Не исключено.

– По-моему, он все же должен быть в зале рядом.

– Может быть,– вздохнула Клавдия.

– Ешь, Клава, ешь, чего ты одним хлебом питаешься? Фигура у тебя неплохая, но столько хлеба…

– Не хочется что-то кашки, подожду второго. Зря мы с тобой вчера объелись салом, Надежда.

– Ничего, на танцах с ним все утрясешь.

– Да нет, печень что-то ноет.

– Ну, выпей пока хотя бы теплого чая. Может, принести шиповника?

`      – Да нет, не надо, пройдет!

В зале слышался ритмичный и негромкий шум: постукивание стульев об пол, звуки падения ножей и вилок и какие-то непонятные слова от соседних столов.

– Вообще-то на вид – весьма интеллектуальные и интересные люди…

– Ты о ком?– спросила Клавдия.

– О соседях,– указала в очередной раз Надежда на столик с номером семь.

– А-а,-протянула Клавдия.

– Сколько им, примерно, будет лет, интересно?

– Они, наверное, старше нас лет на десять, возможно, что им и чуть больше – этак за шестьдесят…

– Знаешь, они всегда приходят очень рано и почти каждый раз решают все новые и новые кроссворды. Причем видно, что муж делает это нехотя, а жена то и дело донимает его своими вопросами, на которые не всегда получает удовлетворительные ответы. На его лице всегда удивительное спокойствие и загадочный флегматизм.

– Он живет только благодаря ей. Видно, давно уже махнул рукой на свою жизнь. Люди говорили, что она его вырвала из лап смерти. Вот и сейчас уговорила его приехать на Минводы. Вот это любовь, да, Надежда?

– Любовь преданная, что соседствует с любовью красивой и деловой,– вздохнула Надежда.

– А какая любовь была у тебя, Клавдия?

– Ах, да какая там любовь, когда муж напивается и размахивает кулаками. Не зря все-таки я с ним развелась. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

– Ну, а в начале хоть она была?

– Была, раз у нас есть Алена. Бедняга, и ей с мужем не повезло,-добавила Клавдия после короткой паузы.

– Не расстраивайся, Клава, мужчины все одинаковые, разве что некоторые… Но разве сразу поймешь?.

– А как у тебя сложилась жизнь в этом плане?

Клавдия успела заметить, как слезинка со щеки подруги угодила прямо в стакан с чаем.

Она положила руку на рукав Надежды.

– Надежда, что ты? Прости, пожалуйста, если обидела, я этого не хотела.

– Ничего,– едва слышно произнесла Надежда, разыскивая в сумочке носовой платок.

Люди длинным потоком выходили из столовой через узкую дверь, расходились в разные стороны.

Двое мужчин в голубых спортивных костюмах, с непрозрачными целлофановыми сумками в руках стояли в стороне от выхода, с любопытством разглядывали выходящую толпу.

– С добрым утром, Клава,– позвал высокий худощавый мужчина в спортивном костюме.

– Ой, Гена, привет!– радостно отозвалась Клавдия, быстрым шагом подходя к ожидавшим.

– Это мой друг, Слава, познакомьтесь!

– Очень приятно, – поздоровалась Клавдия с незнакомцем за руку.

– Мне также, – со сдержанной улыбкой ответил Вячеслав.

– Надежда к нам не подойдет?– спросил Геннадий.

– Как же, – подозвала Клавдия к себе подругу.

– Ну, вот, все хорошо, теперь мы все знакомы, – заметил не без радости Гена.

– Куда ты вчера запропастился?– назойливо спросила Клава.

– Клавочка, не суди меня, пожалуйста, ЧП.        Лучше скажите, что вы сегодня делаете?

– Что, опять что-нибудь дельное?– поинтересовалась Клава.

– Ага, культурно-развлекательная программа. Сегодня в семь в Доме культуры танцы. Мы были бы очень рады увидеть вас там.

Клавдия взглянула на подругу. Надежда едва заметно покачала головой.

– Да, сегодня ничего не получится, к сожалению, – пояснила Клавдия.

– Ну, почему, Клавочка?

– ЧП.

– А завтра?– спросил Гена вслед уходящим собеседницам.

– Поживем, увидим, – пообещала Клава.

– Ну, погодите, хоть немного поговорим.

– Некогда, на процедуры опаздываем.

– Вот чудные, ни одной ошибки не простят, непременно ответят тем же,– расстроился Гена.

– Ладно, Слава, пошли и мы.

– Ничего себе, кавалеры,– жаловалась Клавдия Надежде,– рады были бы увидеть. Что им, пару рубликов жалко, не могут пригласить по-человечески?

Надежда всю дорогу, пока не разошлись, молчала, лишь выслушивая рассказы подруги о ее новых знакомых.

Вечером в фойе здравницы было сравнительно тихо, но многолюдно.

Одни смотрели телевизор, другие играли в домино, шахматы, а кто и отдыхал у себя, хотя последних было очень мало.

Надежда Николаевна сидела на своей убранной кровати и под светом настольника перелистывала время от времени страницы истрепанной книги, обернутой в газету.