Дорога через Полынь

В тот день Милада помогала матери латать мешки для зерна. Грубая мешковина царапала пальцы, а толстая игла шла с трудом. Работа была монотонной, механической. Она сидела на крыльце, кутаясь в старый плащ, и её взгляд был устремлён на дорогу – привычка, ставшая второй натурой.

И вдруг она услышала его. Не просто стук копыт. Это был отчаянный, срывающийся галоп загнанной лошади. Звук, в котором не было ни силы, ни удали, лишь бешеная спешка и смертельная усталость.

Все в деревне услышали его. Стук молота в кузне Светозара оборвался на полувзмахе. Женщины у колодца замерли с вёдрами в руках. Даже дети, игравшие на улице, притихли и повернули головы.

На въезде в деревню показался всадник. Это был не воин в блестящих доспехах, возвращающийся с победой. Это был призрак, тень человека на скелете лошади. Конь под ним был весь в пене, бока его ходили ходуном, а голова была низко опущена к земле. Сам гонец сидел в седле ссутулившись, словно у него не было сил держать спину прямо. Его одежда была изорвана, покрыта слоем грязи и пыли. Лицо – серое, с глубоко запавшими, лихорадочно блестевшими глазами и растрескавшимися от ветра губами.

Он не кричал, не трубил в рог. Он молча проскакал по улице, направляясь прямо к дому старосты, который стоял в центре деревни. И за ним, как вода, втягивающаяся в воронку, потянулись люди. Милада вскочила, игла выпала из её онемевших пальцев, мешок сполз на землю. Мать вышла из дома, её лицо было бледным как полотно. Они, не сговариваясь, пошли вслед за остальными.

К тому времени, как они подошли, у дома старосты собралась почти вся деревня. Люди стояли молча, плотной, испуганной толпой. Староста, пожилой, степенный Драгомир, уже вышел на крыльцо. Гонец, сползши с коня, стоял перед ним, шатаясь от усталости.

– От князя, – выдохнул он, и голос его был хриплым, безжизненным скрипом. – Весть принёс.

Староста кивнул, его седые брови сошлись на переносице.

– Говори.

И гонец заговорил. Он говорил отрывистыми, рублеными фразами, словно каждое слово отнимало у него последние силы. Его рассказ был страшнее и определённее всех слухов, что до этого ходили по деревне.

Дружина попала в засаду у Чёрных бродов. Степняки ударили с двух сторон, превосходящими силами. Бой был страшный. Бились с рассвета до заката. Наши пали духом, начали отступать. Князь, раненый стрелой в плечо, сумел собрать вокруг себя остатки воинов и с боем прорвался из окружения. Они отступали три дня, отбиваясь от погони. Многие умерли от ран по дороге. Остатки дружины, побитые и сломленные, вернулись в стольный град. Поход провалился. Победы не будет. Будет только скорбь.

Толпа слушала, оцепенев. Женский всхлип прорезал мёртвую тишину, и его тут же оборвали. Милада стояла, вцепившись в рукав матери. Холод, не имеющий ничего общего с осенней погодой, поднимался от её ног, сковывая всё тело. Она не слышала отдельных слов. Она слышала лишь одно, повторяющееся снова и снова: «разгром», «потери», «остатки». Кошмары стали явью.

– А наши? – спросил кто-то из толпы глухим, надтреснутым голосом. – Наши-то… из деревни… кто?

Гонец поднял руку, требуя тишины. Он полез за пазуху и достал перевязанный тонким ремешком свиток из бересты. Он не стал разворачивать его сам. Он протянул его старосте.

– Князь велел передать старостам во всех сёлах. Тут… все. Кто полёг у Чёрных бродов. И те, кого недосчитались после. Пропавшие без вести.

Сердце Милады остановилось. Она перестала дышать. Весь мир – серое небо, испуганные лица соседей, плачущая у неё на плече мать – всё это исчезло. Осталась только эта маленькая, страшная трубочка бересты в руках старосты Драгомира. В ней была её судьба. Жизнь или смерть.

Староста медленно, дрожащими от волнения и возраста пальцами, развязал ремешок. Он развернул свиток. Толпа подалась вперёд, как единое живое существо, затаившее дыхание. И Драгомир начал читать.

Глава 12: Список

Тишина на площади стала абсолютной, гнетущей. Даже осенний ветер, казалось, затих, боясь потревожить этот скорбный момент. Староста Драгомир держал в руках берестяной свиток, и этот тонкий лист коры казался тяжелее наковальни. Он обвёл толпу долгим, сочувствующим взглядом, задержался на лицах женщин, чьи мужья и сыновья ушли в тот роковой поход, и тяжело вздохнул.

Он начал читать. Голос его, обычно зычный и уверенный, сейчас был глухим и надтреснутым. Каждое имя падало в тишину, как камень в глубокий колодец.

– Павшие в сече у Чёрных бродов… – начал Драгомир.

Имя. Громкий женский крик, переходящий в истошный вой. Мужское сдавленное рыдание. Имя. Ещё один крик. Толпа колыхнулась.

Милада не слушала имён. Она вцепилась взглядом в губы старосты, ожидая одного-единственного сочетания звуков. Её тело превратилось в камень, и только сердце билось где-то в горле, сухо и больно. Она стояла рядом с матерью, но не чувствовала её руки на своём плече. Она ничего не чувствовала, кроме всепоглощающего, ледяного ожидания приговора.

– …Лютобор, сын кузнеца Радима…

– …Гостомысл, внук Изяслава…

– …Пересвет, брат Богдана…

Имена лились, и с каждым из них на площади становилось всё больше горя. Кто-то опускался на колени, загребая руками пыль. Кто-то, обезумев, бросался прочь, домой, чтобы выплакать своё горе в одиночестве. Но большинство стояли, окаменев, как и Милада.

Наконец, первый, самый страшный список – список убитых – закончился. Драгомир сделал паузу, чтобы перевести дух. Несколько секунд тишины показались вечностью.

«Его нет, – лихорадочно пронеслось в голове у Милады. – Его там нет! Он жив! Может быть, ранен, но жив!»

Эта мысль была настолько яркой, что у неё на миг закружилась голова. Ноги подогнулись, и она оперлась на плечо матери, чтобы не упасть. Но староста ещё не закончил.

– Пропавшие без вести, – сказал он, и этот новый заголовок прозвучал не менее страшно. Пропавший. Не мёртвый, но и не живой. Повисший между мирами, без могилы, без поминовения. Призрак.

Сердце Милады снова замерло.

Староста начал читать второй список. Он был короче, но от этого не менее ужасен.

– …Борислав, сын Власа…

– …Ростислав, племянник Микулы…

Милада закрыла глаза. Она молилась всем богам, каким только знала, и тем, имён которых не помнила. Она обещала всё, что у неё было, и чего не было. Только бы не услышать. Только бы не он.

– …Ратибор, сын Данилы…

Имя прозвучало не громко. Староста произнёс его так же ровно и устало, как и остальные. Но для Милады это был не звук, не слово. Это был удар молнии. Громовой раскат, который расколол её мир надвое, превратив всё, что было до, в ничто, в пепел.

Время остановилось. Она видела, как губы старосты продолжают шевелиться, как он произносит ещё какие-то имена. Она видела, как её мать поворачивается к ней, как на её лице появляется выражение страха и жалости. Она видела сочувственные взгляды соседей. Но всё это было как бы за толстым стеклом. Звук пропал. Цвета пропали. Остался только оглушающий, белый шум в ушах и три слова, выжженные раскалённым железом в её мозгу.

Ратибор. Пропал. Без вести.

Она не закричала. Не заплакала. Не упала в обморок. Её тело, казалось, просто отказалось подчиняться горю. Она медленно, как во сне, высвободила свою руку из руки матери. Развернулась. И пошла.

Она шла через толпу, и люди молча расступались перед ней, как перед прокажённой. Они смотрели ей вслед с той особой, почтительной жалостью, с которой смотрят на великое, непоправимое горе. Она не видела их лиц. Она видела только дорогу перед собой.