За гранью времени. Vita aeterna

Прапорщик Жук одно время сам болтался на таком крючке, и, если бы не помощь местных цыган, с бароном которых он водил близкую дружбу, сидеть бы молодому начсклада на судебной скамье. Как только дядя Паша понял, что его провели, он обратился за подмогой к тому самому барону, и вся тушёнка с местных рынков (конечно же, не бесплатно) в течение недели с лихвой была доставлена обратно на склад.

Тогда было арестовано девять человек, а за раскрытие дела майора Шаганова поощрили почётной грамотой. Но к тому времени прапорщик Жук уже убыл к новому месту службы.

Глава 6

Царство дяди Паши и 15-я камера

1

Спустя некоторое время Шаганов и Жук встретились снова, чему оба были рады – всё же старые приятели. И Павел Павлович как коренной житель, хорошо знакомый с местными нравами, обычаями и уникальным менталитетом бобруйчан, здорово помог Алексею Васильевичу «внедриться в обстановку». Многое из этой науки потом помогало молодому начальнику в ежедневных заботах. К примеру, Шаганов сразу усвоил, что местную власть бобруйчане безмерно уважают и неизменно относятся к ней как к Божьему дару, но, кроме этой самой власти, в городе есть известные всем или многим авторитетные люди, как правило, еврейской национальности, способные решать любые важные вопросы.

– Вот, положим, недавно, – рассказывал ему дядя Паша для лучшего уяснения, – перед руководством одного предприятия встал выбор: покупать дешёвые, но недолговечные станки из Китая или дорогие, но надёжные из Германии. Директор склонялся к дешёвому варианту, ибо не собирался править заводом вечно. Но к правильному решению его подтолкнул дядя Зяма, бессменный продавец известного всему городу маленького магазинчика «Военохот», что скромно ютится недалеко от центрального входа на городской рынок. Племянник дяди Зямы – «простой» инженер в отделе снабжения – так и сказал на планёрке после оглашённого директором самоличного решения: «А дядя Зяма сказал брать немецкие!» Директор на это растерянно улыбнулся, и через неделю на завод завезли немецкие Weiler.

В могуществе авторитетных евреев Шаганов убедился лично, когда безуспешно рыскал с Машей по городу в поисках обоев для новой служебной квартирки. Хорошие обои, даже отечественные, были тогда в дефиците, и найти что-либо приличное было практически невозможно. Помогла тётя Рая – «простой» продавец отдела бытовой химии магазина «Тысяча мелочей». По протекции дяди Паши на клочке обёрточной бумаги она написала короткую записку «простому» кладовщику универсального склада: «Фима, ето от меня», – и некий Фима, а по паспорту Ефим Адамович Ахтверд, с удовольствием и приветом тёте Рае осчастливил семью Шагановых десятью трубками модных польских обоев, а за красивые глаза – чешской люстрой.

– Пал Палыч! Принимай гостей! – окликнул старого знакомого Шаганов, когда они с сержантом оказались на складе.

Ему никто не ответил. Только подвешенный к толстой потолочной балке большой боксёрский мешок с сильно потёртой на плотных боках кожей обращал на себя внимание. То ли от сквозняка, то ли от недавнего прикосновения мешок слегка покачивался, заставляя поскрипывать деревянную балку с металлическим креплением по центру.

– Дядя Паша, отзовись!

И снова молчание.

– Начсклада где? – спросил разводящий заглянувшего в помещение часового.

– Так здеся он, – ответил удивлённый солдат, – с девяти утра туточки копошится.

Вдруг в самом тёмном углу за большим стеллажом с мешками какой-то крупы будто из-под земли возник дядя Паша собственной персоной – небольшого росточка, но широкоплечий, кряжистый, в вечной фуражке с козырьком набок, начищенных хромовых сапогах в гармошку и рабочем переднике поверх военной формы.

– Ты, видать, дядя Паша, используя бобруйские связи, оккупировал царство Аида! – приветствовал старого приятеля Шаганов.

Дядя Паша хорошо учился в школе и потому знал, кто такой Аид.

– Нет, Алексей Васильевич, не оккупировал, а взял в аренду до завершения моего пребывания в рядах доблестной Советской армии.

Они крепко пожали друг другу руки.

– Вот благодаря предшественникам оборудовал отличное хранилище для овощей и солений. Продукты в этом подземном бункере лежат как в холодильнике, – дядя Паша кивнул в сторону открытого люка с широким квадратным проёмом.

– Подвалы здесь, наверное, знатные, – по-дружески, но без видимого интереса поддержал тему Шаганов.

– Ничего особенного. Обычные крепостные помещения, – дядя Паша внимательно посмотрел на подполковника, словно измеряя степень его заинтересованности в услышанном. – Наши предшественники, видать, в них тоже картошку хранили. Этот родной для начпрода запах даже порохом не вытравишь.

– Точно, – безразлично бросил Шаганов.

И дядя Паша решил сворачивать своё повествование. Он глянул на наручные часы, цокнул языком, стал стаскивать с себя рабочий фартук и одновременно подытожил:

– Зато капуста там в бочках засаливается на зависть врагам – такая же белая, как на грядке, и притом хрустит, что в глазах искрит.

Дождь за воротами прекратился. Шаганов, поблагодарив дядю Пашу за приют, направился к выходу.

– А ты, Алексей Васильевич, чего заходил-то? Неужто про капусту мою прознал?

Шаганов в ответ на шутку также отшутился:

– Капуста твоя, дядя Паша, на весь гарнизон благоухает. Я в следующий раз, чтоб слюной не давиться, со своей посудой за ней приду.

– Под это дело не грешно и чарочки хмельные пригубить, – заулыбался прапорщик. – Приходи, Алексей Васильевич, тебе всегда рад.

2

Приятное общение с давним товарищем подняло настроение Шаганову, он даже похлопал разводящего по плечу и с улыбкой произнёс:

– Вот такая, брат, у нас с дядей Пашей дружба…

Крепость своими добротными красными строениями огораживала их от всего остального мира, и жизнь на этом кусочке земли казалась уж слишком неспешной. Встретившаяся им новая смена постов бесшумно, как в замедленной киносъёмке, двигалась по тропке, обильно источающей пар после дождя, и птицы кружили над головой медленно и вальяжно.

Вещевой склад, находившийся в ста метрах от «царства дяди Паши», был уже закрыт и сдан под охрану. Его сообразительный начальник, прознав о визите высокого гостя, решил на всякий случай ретироваться, дабы «не напрашиваться на комплименты». У свежеопечатанных ворот с новеньким амбарным замком высилась неаккуратная стопка деревянных ящиков, низкорослый часовой в плаще с капюшоном отмеривал шаги по периметру здания.

– Давай-ка, браток, заглянем на гауптвахту, – обратился Шаганов к заметно приунывшему разводящему и постарался его приободрить: – И я тебя отпущу восвояси.

Серая глыба гауптвахты, как неприступный бастион, хмуро возвышалась в стороне от основных укреплений. Она представляла собой бесформенное здание, будто бы строившееся в несколько этапов, каждый из которых помогал ей обрастать новыми конструкциями. «Странно, – подумал тогда Алексей Васильевич, – гауптвахта совершенно не гармонирует со всей остальной фортификацией, как будто строилась отдельно».

Приблизившись по извилистой тропке к территории, где отбывали наказание нарушители воинской дисциплины, Шаганов остановился, ещё раз окинул внимательным взором серое крепкое, как монолит, здание с крохотными окошками-бойницами и снова про себя удивился. С первого взгляда можно было понять, что этот высокий дом когда-то выполнял иные функции и под гауптвахту был приспособлен благодаря толстенным стенам, маленьким окнам и открытому, хорошо обозримому пространству вокруг. Только бастионы крепости в пятистах метрах по фронту немного закрывали обзор, а в целом приближающихся к зданию можно было заметить даже на приличном расстоянии.

Часовой у калитки пропустил их во двор, где начальник караула – молоденький круглолицый лейтенант в новенькой форме и до блеска начищенных сапогах с франтовскими наглаженными голенищами – смотрел за тем, как прибывшая с постов смена разряжает оружие. Когда начкар молодцевато представился, Шаганов по-отцовски притронулся к его плечу и доброжелательно произнёс:

– Ну, лейтенант, веди, показывай своё хозяйство.

Начкар, видимо, был не из робкого десятка, на просьбу подполковника смело ответил:

– Конечно же, покажу, вот только я здесь хозяин на сутки, а вот он, – лейтенант указал рукой на какого-то человека, стоявшего у самого входа в здание гауптвахты, – на этом хозяйстве вечно.

Мужчина спокойно ждал приближения проверяющего, а когда тот подошёл к нему на расстояние в пару шагов, так же спокойно представился:

– Старшина гауптвахты прапорщик Урбонас.

3

Шаганов посмотрел на прапорщика и невольно задержал на нём взгляд. Старшина гауптвахты – худощавый высокий мужчина лет сорока – сорока пяти. Но особого внимания заслуживало его лицо – узкое, матово-бледное, будто никогда не видевшее солнца, с острым подбородком, крупным горбатым носом и тонкими, как ровная ниточка, губами. Из-под козырька фуражки на Шаганова пристально смотрела пара бесцветных то ли серых, то ли голубых глаз. Их выражение было настолько умиротворённым, что состояние покоя мгновенно передалось Алексею Васильевичу. Он как будто утонул в этом необычайно тихом взгляде. Удивительная безмятежность стоявшего напротив человека пронзила его насквозь, затаилась где-то глубоко внутри, и жизнь вокруг словно замерла. На какое-то время Шаганов даже забыл о цели своего прибытия на объект, а когда мысль о пропавшей карте снова вернулась, то вокруг уже были серые стены гауптвахты и широкие металлические двери, расположенные по левую сторону широкого коридора.

– Камер здесь немного – всего двенадцать. Сейчас в них размещается девятнадцать человек, – казалось, что этот густой незнакомый ему голос раздаётся откуда-то издалека.

Он видел перед собой узкую спину прапорщика, неспешно идущего впереди. Начальник караула, как и положено по уставным нормам, сопровождал его, для приличия чуть-чуть приотстав. Три пары подкованных каблуков издавали громкий раскатистый звук, который на удивление не заглушал рассказ старшины гауптвахты.

Словно угадав его мысли, прапорщик сделал небольшую ремарку в своём повествовании:

– Здание построено так, что любой, даже самый незначительный звук отчётливо слышен в каждом уголке, но в камерах, когда-то служивших подсобными помещениями в храме, что бы ни случилось, всегда царит полная тишина.

– Особенно в 15-й камере, – шутливый возглас начкара совсем не вписывался в общую картину всё больше захватывающего Шаганова повествования, но профессиональное чутьё взяло верх.

– Камер всего двенадцать, а у этой номер 15. Почему так? – подполковник посмотрел на прапорщика, но тот в ответ лишь пожал плечами. – А что там такого особенного в этой 15-й камере? – Шаганов обратился к начальнику караула.

– Ничего, – ответил за лейтенанта Урбонас, – камера как камера. Насочиняли небылицы и тешатся ими, словно дети малые.

Он даже не повысил голоса, а проговорил спокойным, монотонным тембром, не повернувшись к собеседникам.

Лейтенант недовольно хмыкнул, но в спор с прапорщиком не ввязался. Шаганов чувствовал, что того так и подмывало возразить старшине гауптвахты, но он, вопреки бойкому нраву, смог сдержать эмоции.

Полутёмный коридор с камерами быстро закончился, и в его торце у зарешечённого небольшого окошка Шаганов заметил дверь с белым номером 15 на серой свежевыкрашенной поверхности. Тщательно покрашенной была не только эта дверь, но и всё, что её окружало: такие же двери со смотровыми глазка́ми наружу, стены и даже каменный пол с идеально подогнанными друг к другу квадратными плитами. А высокий арочный потолок с закруглёнными кверху древними сводами блистал идеальной белизной. Умелая рука и опытный глаз хозяина здесь просматривались в каждом уголке.

– А вот и моя «келья», – сказал Урбонас, остановившись возле неприметной низенькой дверцы напротив камеры номер 15, и радушно пригласил: – Проходите, товарищ подполковник, отдохните немного. – И вдруг выдал то, что Шаганов не ожидал от него услышать: – Найдётся ваша пропажа, обязательно найдётся.

Подполковник застыл в изумлении на пороге: «Неужто весть о пропавшей карте уже долетела из штаба сюда? Однако… Господа офицеры – верные хранители тайн», – и сразу задал осведомлённому прапорщику вопрос:

– А с чего вы взяли, что я что-то ищу?

– А у вас вид ищущего человека: глаза внимательно изучают всё вокруг, словно вы что-то спрятали и где-то это спрятанное забыли. А руки, – он посмотрел на кисти рук Шаганова, – у вас чересчур напряжены и раз за разом сжимаются в кулаки. Вы как будто готовитесь к поединку, но противник вам ещё не известен. Похоже, что вы очень хотите найти пропажу и разобраться с виновными, чтобы как можно быстрее заняться другим не менее важным делом, предположим, тем, о чём давно мечтаете. Может быть, это отпуск.

Шаганов был искренне удивлён:

– Раз вы такой проницательный, может быть, узнаете, что я ищу и где оно находится!

– Может, и узнаю, – прапорщик повернулся к Шаганову лицом, вонзился в него своим бесцветным, но острым, как шило, взглядом и произнёс: – Но не сейчас. Всему своё время. А вы присаживайтесь, я сейчас чаёк заварю. Он у меня знатный, по рецепту дяди Паши, уверен, вам понравится.

Шаганов устало опустился на крепкий деревянный табурет.

– Извините, если мой вопрос вам покажется странным. Но у меня такое ощущение, что я попал в какое-то непонятное мне безвременье и воспринимаю происходящее в этом странном здании как во сне, тягучем, вязком, неприятно-тёплом сне.

– Ничего удивительного в этом нет, – в своей спокойной манере ответил Урбонас, – здание это – как громадный камень, полый внутри. Оно не имеет никакой вентиляции. Мы, конечно, стараемся его почаще проветривать, открывая всё, что может открываться. Но, увы, в замкнутом пространстве из-за недостатка воздуха с непривычки всякое бывает. У некоторых сидельцев даже случаются галлюцинации.

Он посмотрел на Шаганова своим на редкость пронзительным взглядом и продолжил говорить о том, что должно было если не удивить, то хотя бы заинтересовать слушателя, но подполковник, повинуясь профессиональной привычке, сделал вид, что поступившая информация его совсем не интересует.

– Хотя я больше склоняюсь к тому, что всё это от того, что наше здание – не просто стены да крыша, а Божья обитель – намоленная, со своей уникальной энергетикой. Стены такое в себя впитали, что нам с вами даже представить трудно.

Он, не отвлекаясь от своего монолога, организовывал чайную церемонию и комментировал свои действия:

– Этот рецепт чая подарил мне дядя Паша. С удовольствием и я с вами поделюсь: берёте смесь ягод клюквы и шиповника, разминаете с листком-другим мяты, затем добавляете столовую ложку мёда и несколько ягод облепихи. Если не по вкусу вам облепиха, то можно заменить её малиной.

Комната постепенно заполнилась сладковатым, с лёгкой горчинкой ароматом свежеприготовленного напитка.

Урбонас бросил в заварочный чайник ещё щепотку какой-то травы и, перехватив вопросительный взгляд гостя, пояснил:

– Это в дополнение к рецепту дяди Паши для тонуса чабрец – наш, родной, с того берега Березины. Уверен, что вам понравится.

«Странно, – подумал Шаганов, – он ведёт себя не как скромный прапорщик перед лицом высокого начальства, а как хозяин, пригласивший к себе на чай старого товарища. Ещё более странно, что меня это совершенно не напрягает. Ну да ладно».

– Так это здание когда-то принадлежало церкви? – спросил он у старшины гауптвахты и сразу выразил сомнение: – Что-то не похоже.

– Действительно, не похоже, – ответил Урбонас, – потому что это не церковь, а древний храм. Его в начале XVIII века под патронажем губернатора города воздвигли иезуиты – адепты Общества Иисуса.

Хозяин поставил перед гостем красивую фарфоровую чашку, будто только что вынутую из домашнего буфета. Свежезаваренный чай источал божественный аромат.

– Не худшие, я вам скажу, времена были. Иезуитский орден принёс сюда много полезного, прежде всего просвещение. Дети ходили в открытые иезуитами школы, изучали науки, иностранные языки и росли образованными светскими людьми.

4

Завершив чайные манипуляции, прапорщик так и не присел. Он смотрел сквозь крохотное зарешечённое окошко, неохотно пропускающее дневной свет в маленькое тёмное помещение, и говорил спокойно, размеренно, но в то же время искренне и вдохновенно. Шаганов, прихлёбывая небольшими глотками благоухающий травами чуть сладковатый чай, слушал Урбонаса внимательно, не перебивая.

– Мир вокруг меняется, человечество возводит к небу огромную пирамиду технологий, возле которой скромно ютится крохотная горка нравственных ценностей. И здесь, не на гауптвахте, а в вечном храме, сохранился и до сих пор существует тот нетленный дух нравственной чистоты, дарованный этому месту свыше и на века.

– Интересная философия, – Алексей Васильевич, наконец, прервал явно увлёкшегося размышлениями прапорщика и добавил: – А главное, ничего общего с религией она не имеет.

– А я в Бога не верю. И говорю сейчас о людском, о том, что в суете мирской забыто, но пока ещё не исчезло.

– А вы в этой святой обители не только исполняете служебные обязанности, но и проживаете? – окончательно прекратил философские измышления хозяина «кельи» подполковник.

– Так служба у меня такая, круглосуточная, – Урбонас произнёс это, не глядя на Шаганова, делая вид, что смотрит на что-то интересное за окном.

Алексей Васильевич отодвинул от себя ещё горячую чашку и строгим, не терпящим возражений тоном произнёс:

– На постоянное проживание, товарищ прапорщик, придётся вернуться домой. Вам ли не знать, что гарнизонная гауптвахта является режимным охраняемым объектом, размещение в ней военнослужащих определено уставом гарнизонной и караульной службы. И проживание в помещениях кого-либо, кроме суточного караула и отбывающих дисциплинарные взыскания военнослужащих, не предусмотрено!

Урбонас молчал. Его взгляд был по-прежнему светлым и бесхитростным.

– Вам всё понятно? – поднявшись со стула, строго спросил Шаганов.

– Так точно! – по-уставному ответил прапорщик и изобразил строевую стойку.

– На переселение даю вам день! А об этом безобразии обязательно сообщу командиру!

Не сомневаясь, что его указания будут выполнены, Шаганов немного смягчил тон и уже у порога спросил:

– Кто сейчас содержится в 15-й камере?

Он сам не знал, почему задал этот вопрос, словно ему кто-то подсказал. В это время в голове сильно зашумело, и «келья» Урбонаса мгновенно наполнилась лёгкой дымкой. Мягкий голос прапорщика прозвучал откуда-то издалека:

– Ефрейтор Синяков, чертёжник из штаба. Ему подполковник Маланчук вчера объявил пять суток ареста.

– За что он наказан?

– В записке об аресте написано: «за нарушение Устава внутренней службы», а подробностей я не знаю. Это вам лучше у самого Маланчука спросить. – Прапорщик явно дерзил, но Шаганову сейчас было не до него. У двери «кельи» Урбонаса его терпеливо поджидал начальник караула. Лейтенант, не скрывая радости, выполнил просьбу подполковника о предоставлении доступа в 15-ю камеру.

Когда через минуту массивная серая дверь с чёрным глазком посередине бесшумно отворилась, первое, что увидел Шаганов, было крохотное зарешечённое окошко (намного меньше, чем в комнате старшины гауптвахты), находящееся под самым потолком в торце узкого полутёмного помещения. Арестант – молодой светловолосый человек, довольно рослый, сухощавый, в солдатской форме без ремня – при виде высокого гостя вытянулся в струнку и, как подобает арестованному военнослужащему, представился:

– Ефрейтор Синяков! Отбываю дисциплинарное наказание в виде пяти суток ареста за нарушение устава внутренней службы!

– И что же вы такого нарушили, что схлопотали пять суток? – поинтересовался Шаганов, посмотрев ефрейтору в глаза. Тот отвёл взгляд и уже не так бойко ответил:

– Распорядок дня я нарушил…

И вдруг грохнулся перед Шагановым на колени и тонким мальчишеским голосом завопил:

– Заберите меня отсюда! Прошу вас, заберите! Они убьют меня!

– Погоди, сынок, не понимаю я тебя, – подполковник попытался поднять Синякова, но тот оказался на удивление тяжёлым.

– Спасите! Умоляю! Они шепчут мне о смерти! Этот шёпот везде! Вы слышите его? Слышите? Я не хочу умирать! Спасите! Христом Богом молю!

– Что здесь происходит? – свой вопрос Шаганов адресовал всем, кто стоял за его спиной.

Когда он обернулся, часовой сделал шаг в сторону, словно уклоняясь от взгляда подполковника, а Урбонас, не сходя с места, смотрел куда-то вдаль, сквозь Шаганова и арестованного солдата, как будто видел там что-то более занимательное. Только начальник караула нисколько не смутился, услышав вопрос начальствующего лица, и, не скрывая улыбки, совершенно не соответствующей моменту, бодро доложил:

– Так 15-я камера же, товарищ подполковник! Здесь такое слышится, что мороз по коже и сердце в пятки!

Его щёки пылали ярким здоровым румянцем, а зубы сияли кристальной белизной. «Мальчишка», – подумал подполковник, но вслух прочеканил, стараясь придать голосу жёсткое железное звучание:

– Вы свои фантазии, товарищ лейтенант, приберегите для будущих мемуаров! А здесь извольте соблюдать требования устава!

Ему показалось странным, что улыбка с широкого лейтенантского лица не сошла, но блеск в глазах мгновенно погас, отчего губы улыбались как-то бессмысленно, даже глупо. Желая ускорить завершение этого балагана, Шаганов приказал:

– Солдата определить в медсанбат! Пусть там им занимаются! Его командирам сообщите, что так распорядился подполковник Шаганов, – и уже мягче, скорее, для проформы добавил: – Развели тут дом с привидениями.

– Это вы ещё про белую даму не слышали, – лейтенант по-прежнему улыбался, но последнюю фразу произнёс подчёркнуто печально, уже не надеясь заинтересовать строгого подполковника местными легендами. За такое неуёмное мальчишество Шаганову захотелось отчитать молодого офицера, но он через силу сдержался.

Перед уходом Алексей Васильевич сделал запись в постовой ведомости следующего содержания: «В связи со служебной необходимостью посетил помещение гарнизонной гауптвахты и ряд охраняемых объектов. Суточный караул службу несёт исправно. Рекомендовано госпитализировать содержащегося в 15-й камере ефрейтора Синякова. – Поставил жирную точку, но, немного поразмыслив, всё же добавил: – Замечание: в нарушение УГиКС[15] старшина гауптвахты прапорщик Урбонас проживает на её территории. Незамедлительно устранить».

5

Когда Алексей Васильевич покинул гауптвахту, солнце уже прощалось с полуденным зенитом и клонилось к верхушкам сосен за рекой. Лёгкий ветерок встретил Шаганова мягкой вечерней свежестью и немного остудил разгорячённое лицо. Жаркий туман, плотно укутывавший заполненную заботами голову во время нахождения в бывшем иезуитском храме, постепенно рассеялся, и с каждым шагом по уже знакомой извилистой тропинке мысли приобретали обычный размеренный ход и привычную ясность.

Подполковник думал о солдате из 15-й камеры, и внезапно возникшее чувство тревоги никак не желало его покидать. Ему было хорошо знакомо это предчувствие приближающихся неприятностей, тех, что упредить не в силах, потому что предусмотреть невозможно ту напасть, что задумана кем-то свыше для чего-то в данную минуту непонятного. Это состояние посещало его неоднократно и каждый раз приходило с осознанием бессилия перед чем-то неотвратимым.

Ещё он думал о странном старшине гауптвахты, человеке совсем не военной стати, больше смахивающем на блаженного, принявшего монашескую схиму. Он виделся ему неотъемлемой частью гауптвахты, вернее, её здания – бывшей обители иезуитов. Казалось, что он и есть один из тех, кто пришёл на эту землю более трёх столетий назад и остался надолго, выполняя какую-то тайную миссию. Во время своих спутанных, ещё не сформировавшихся в стройную схему размышлений Шаганов отчётливо почувствовал за спиной пронзающий его насквозь взгляд издалека. Невольно остановившись, он обернулся в сторону гауптвахты. С этого расстояния невозможно было рассмотреть её обитателей, но ощущение острого провожающего взгляда не исчезло. Подполковник был уверен, что из окошка своей «кельи» за ним наблюдает негласный хранитель традиций древних иезуитов Витас Урбонас.

Глава 7

Левон и Игнат

Я очами воображения вижу необозримые пылающие огни и души, словно заключённые в горящие тела.

Из «Духовных упражнений» Игнатия Лойолы

Бобруйск, 11 июня 1748 года

Старший монах Серафим – необъятно толстый, с красным, побитым оспой лицом и мутно-водянистым взглядом крохотных глазок под косматыми белёсыми бровями – умел превращать любой урок по богословию в томительную изощрённую пытку. За это ученики люто ненавидели его и пытались при любой возможности напакостить, чтобы хоть как-то отомстить за издевательства, которым Серафим подвергал всех без исключения, невзирая на возраст, сословие и даже заслуги перед орденом.