Лагерь у озера Калина

Катя Енотаева

Лагерь у озера Калина

Пролог

Между домиками и забором из крупной плетёной сетки оставалось метра три травы. В центре лагеря, вокруг дорожек и площадок, её стригли раз в неделю старенькой громкой газонокосилкой. Но здесь трава никого не волновала и росла спокойно, высоко; охранник подозревал, что газонокосилка в ней просто застряла бы.

Стебли доходили ему почти до колен. Впрочем, охранник был не очень высоким.

Он отошёл подальше от домика и достал из кармана сигареты. Для этого пришлось выключить фонарик и вернуть его на карабин – не хотелось случайно засветить лучом в окно отряда. Хотя дети наверняка спят в такую рань… Или лучше сказать "так поздно"? С другой стороны, с детьми в лагере никогда не знаешь наверняка.

Колёсико зажигалки в темноте трещало неестественно громко, и появившийся огонёк тоже казался тревожно-ярким. Почему-то стало не по себе. Охранник поспешно затянулся и зачем-то прикрыл огонёк тлеющей сигареты ладонью, чувствуя, как обтекают пальцы струйки дыма.

Он всё прислушивался, пытаясь понять, что его насторожило – кто-то всё же не спит? Тогда рано или поздно будут слышны шаги, шорох травы или гравия под ногами. Опыт подсказывал ему не кричать и не махать фонариком, а замереть и подождать.

Потом глаза наконец достаточно привыкли к темноте.

Охранник немного постоял, вглядываясь в окна ближайшего домика. За ними не промелькнуло ни тени; кружевные занавесочки неподвижно белели сквозь стёкла, словно через толщу воды. Если кто-то внутри и бодрствовал в три часа ночи, то наружу точно не собирался.

Ветра почти не было. Негромко шелестели верхушки деревьев за оградой; пару раз подала голос какая-то ночная птица. Далеко за лесом по трассе проехала машина – превышая, как показалось охраннику, разрешённую на этом участке скорость.

Ни шагов, ни шёпотка, ни даже громкого дыхания. Хотя он был уверен, что услышал бы его так же отчётливо, как слышит потрескивание волокон в своей сигарете во время осторожных затяжек.

Значит, можно докурить и идти.

На всякий случай всё ещё прикрывая сигарету, он переступил с ноги на ногу, разминаясь, и посмотрел вверх.

За что он любил это место, так это за звёзды.

На самом деле давно уже можно было махнуть в город – не на зиму, насовсем; друзья обещали рекомендацию в отличное охранное агентство, квартирка есть, а там и машину поменять, жена давно намекала…

Но ночью, когда детский лагерь затихал, он выходил к ограде, поворачивался так, чтобы свет фонарей с центральных дорожек не попадал в поле зрения, и видел Млечный путь, мерцающие вокруг огоньки, небо не чёрное, но какое-то бездонное под всеми слоями прозрачной синевы, присыпанной звёздами.

И все аргументы в пользу городской жизни становились неважными.

Глядя вверх, охранник затянулся в последний раз, уже не прикрывая огонёк, бросил окурок в траву и тщательно вдавил в землю. Поворошил ногой траву. Потом снова вытащил фонарик и включил, перед этим направив в сторону леса.

И тут же резко выключил.

Он не сразу понял, что увидел; сердце грохотало как сумасшедшее, заглушая шелест листвы. Почти машинально он поднял руку и вытер лоб, так же машинально пригладил волосы.

Он увидел…что?

Ребёнка?

Детскую фигурку прямо за широкими ячейками забора. Намного ближе деревьев. По колено в траве.

Он увидел ребёнка.

Осознав, наконец, свой испуг, охранник разозлился. Он сделал пару шагов в сторону забора и снова включил фонарик, второй рукой уже потянувшись к рации.

Может, стоило сразу окликнуть, сказать что-нибудь строгое – его всё равно уже заметили…

Он не сказал, не смог себя заставить, не смотря на злость: будто разом пересохло горло.

Как оказалось, хорошо, что не смог. За забором никого не было. Луч фонаря высветил только мокрую от росы траву и стволы деревьев.

Охранник повёл рукой в одну сторону, в другую – ничего.

На всякий случай он подошёл к ограде и посветил уже прицельно между деревьями, но не увидел и не услышал ничего, кроме обычного ночного леса. Даже птица больше не кричала.

Ладно. Показалось.

Охранник шумно выдохнул сквозь сжатые зубы и решительно зашагал через траву обратно к центру лагеря, на дорожку. Не понимая, что старается не поворачиваться к забору спиной.

Может, и пора уже действительно задуматься о переезде. В конце концов, сколько ему уже? Сорок восемь? Староват для лагерной романтики. Звёзды, детишки…

Проклятые детишки.

Уже на дорожке охранник понял вдруг, что его так напугало: тишина. Он же прислушивался; заметил бы, что кто-то идёт, раздвигая траву.

Но ведь не было ни единого звука.

Разве что если ребёнок давно стоял там, за оградой? Ещё до того, как охранник подошёл? А потом быстро убежал в лес и спрятался за каким-нибудь дубком.

Мог он убежать, не издавая ни звука?

Чем дальше от места перекура уходил охранник, тем выше была его уверенность, что мог. Хотя крохотное сомнение не сдавалось: ты слышал. То есть не слышал. Никаких звуков бега.

Дойдя до центральной аллеи, охранник остановился и минуту боролся с желанием повернуть обратно и проверить. Остались бы следы, правильно? Примятые стебли, стёкшая вниз роса. Это можно увидеть.

Да с чего он вообще взял, что что-то видел?!

Потому что ты видел, ответил голосок сомнения. Ты видел, и ты не слышал.

Такого не может быть, мысленно отрезал охранник. Я же пока не сошёл с ума. Хотя староват, да… Но не сумасшедший. Если так сравнить, слух у меня пока отличный, в отличие от зрения, которое начинает сдавать. Если бы был хоть один другой признак того, что там кто-то есть – хоть один подозрительный шорох, хоть что-то… Но он совершенно точно ничего не слышал. Значит, в темноте испугался какого-то куста.

Хорошо, что никто об этом не узнает, чтобы посмеяться!

Разобравшись в собственных ощущениях, охранник с облегчением зашагал к домику КПП, единственному, окна которого горели тёплым светом.

***

Ребёнок стоял по колено в траве и смотрел через ограду на окна спящего дома – то ли ожидая чего-то, то ли раздумывая, в какую сторону двинуться.

Он действительно не издавал ни звука.

Примерно в тот момент, когда охранник захлопнул за собой дверь сторожки, предвкушая кружку чая, ребёнок развернулся и ушёл в лес.

Глава 1: Прятки

– Да не играли мы, блять, в прятки!

– О, твой скандалит, – издалека оценила ситуацию Лиза. Даня вздохнул. Он и сам понял, что «его».

Лагерь как раз начинал оживать перед завтраком: кто-то уже выглядывал из домиков, сновали туда-сюда вожатые, старшая смена у шестого корпуса в открытую резалась в карты прямо на крылечке. Заметив это, Лиза моментально свернула и уже на ходу начала им выговаривать за нарушение порядка: прямо на крыльце! На глазах у младших! Могли хотя бы до вечера подождать!

Даня только ускорил шаг.

У «второго» корпуса Аня наседала на трёх малышей, тесня их к дверям. Даже со спины она выглядела угрожающе – руки чуть разведены, будто готовится ловить обегающих её по флангам детей, спина сгорблена. Дети, впрочем, не разбегались.

Из-под одной руки виднелась разноцветная макушка Ули. Из-под другой – переминающийся с ноги на ногу кудрявый мальчик, в котором Даня безошибочно определил Казика. Третьего ребёнка было не видно, зато прекрасно слышно:

– Как спросила, так и ответил! Как орать на нас на пустом месте, так нормально, а как ответили в таком же тоне…

– Так, что тут происходит? – вклинился в разговор Даня, сразу цепляя Аню за локоть и невзначай оттирая чуть в сторону.

Взъерошенный темноволосый мальчик ответил уже ему, в запале не собираясь понижать голос:

– Одна хреновая вожатая потеряла ребёнка и теперь распугивает тех, кто ещё на месте!..

Да, Тима Даня легко мог узнать и по голосу.

– Ах ты маленький… – вскипела вожатая, – никакого праздника вечером!

– Немного потеряю!

– Тихо, тихо, – прервал обоих Даня, стараясь говорить как можно спокойнее. – Аня, кого ты ищешь?

Аня немного сдулась.

– Маришку. Они часто вместе играют, вот и…

– Да блин! Ночь была! Как мы могли играть, перемигиваться из…

– Тихо! Развернулись и ушли все трое в корпус, – скомандовал Даня. – Выйдете, когда весь отряд пойдёт на зарядку.

– Почему? По расписанию ещё двадцать минут можем гулять! – возмутился Казик, при Дане явно осмелевший.

– Не можете. В наказание посидите до общей побудки.

– Да за что?! Мы её правда не видели!

– За мат, – осадил дальнейшие возражения Даня.

– Ты не можешь наказать всех за меня одного, – мрачно сказал Тим уже с нормальной громкостью.

– Не могу, – согласился Даня. – Но ребята ведь тебя не бросят, правда?

Больше возражений не нашлось. Хотя далеко дети не ушли: поднялись по ступенькам и демонстративно уселись на полу коридора сразу за порогом, всем видом изображая узников совести. Уля даже подобрала все свои длиннющие дреды, чтобы ни одна из неоновых косиц кончиком не пересекала воображаемую черту. Даня не стал обращать на это внимания – только потянул Аню на пару шагов в сторону от корпуса, на более открытое место.

– Теперь… Аня, орать – правда нехорошо.

– Ты серьёзно собираешься ругать меня, а не это маленькое хамло? – Аня надулась почти так же, как минуту назад – дети. Помимо воли Даня улыбнулся этому сходству.

– Тима ругать бесполезно. К тому же… Чего ты до них докопалась, в самом деле? Формально ещё даже день не начался. Они не могли ничего сделать, пока спали в корпусе.

– Могли успеть вчера до отбоя, – возразила Аня, но уже без напора. Вздохнула. – Ладно, я понимаю. Погорячилась. Просто я, ну, немножко в панике…

– Без паники, всё решим! – бодро сказала подошедшая Лиза и в доказательство помахала отобранными картами. – Что стряслось?

– Не может найти девочку из своих, – ответил Даня.

– Так, – посерьёзнела Лиза. – Давно?

– Ну… Вот сейчас пересчитывала по головам перед побудкой и заметила, что Маришки нет. В корпусе поискала, и у мальчиков, и по туалетам – нет нигде. Своих детей опросила, но все как один – не знают, не видели, спали… – Аня замялась. – Только знаете, думаю, она могла действительно не утром смыться, а раньше.

– Насколько раньше? – уточнил Даня. – Это важно.

– Не знаю, – совсем несчастным голосом сказала Аня. – После ужина детей Коля считал, я не проверяла… А перед сном могла обсчитаться. Я не уверена.

По-хорошему она заслуживала выволочки. Но у Ани это была не то что первая работа в лагере – первая смена, и устраивать разнос восемнадцатилетней девочке, только-только закончившей первый курс педа, не хотелось. К тому же, подозревал Даня, каких-нибудь пару-тройку лет назад она ездила сюда ещё школьницей, и теперь у старших не хватало моральной устойчивости относиться к ней как к взрослому человеку. Даже у Дани не хватало, хотя он не застал Аню ни как вожатый, ни, ещё раньше, как воспитанник.

– Сейчас беги к охране, скажи, пусть проверят камеры, – Лиза деловито постучала колодой по ладони. – Потом веди детей на зарядку, а когда у них начнутся занятия – расспроси учителей, была ли она вчера на вечерних. И Колю припряги, когда вернётся. А вообще знаешь, что, давай я сама к охране сбегаю, ты иди сразу к своим…

– Да, давайте, – поддержал Даня, – наших я сам отведу.

– Спасибо, ребят, – повеселела Аня, – сейчас так и сделаю! Голова совсем спросонок не варит… Спасибо!

Поглядев, как она бежит к седьмому корпусу прямо через газон, Лиза на секунду повернулась к Дане, закатила глаза – «новенькие, блин» – и ушла к центру лагеря. Даня развернулся к корпусу.

На крыльце к троице «наказанных» уже присоединилась другая ребятня. Судя по любопытным лицам и оживлённому шёпоту, стоило заранее попросить не рассказывать другим о пропаже.

Даня тяжело вздохнул. Потом сделал над собой усилие и улыбнулся.

– Ладно, идите уже сюда! Все, все. Дайте я вас посчитаю…

***

После завтрака в Синем лагере делалось шумно: у половины детей начинались спортивные активности, а вторая половина разбегалась по занятиям, и всегда находились те, кто потерялся или специально увиливает. Таких отлавливали вожатые, как убежавших цыплят, и разводили по нужным местам. Даня любил эту уютную суету и всегда старался прочувствовать её как следует, чтобы зарядиться силами на весь день. Но сейчас не время наслаждаться; у него важное дело. Он уже был в офисе, никого там не нашёл и теперь высматривает среди бегающих вокруг детей и взрослых одного конкретного человека.

Директриса семенила по дорожке, лавируя между людьми и аккуратно переставляя ноги на низеньких каблуках. К груди она прижимала толстые папки с документами – даже сейчас предпочитала бумагу компьютеру и заставляет всех печатать отчёты… Увидев её, Даня перешёл на бег:

– Валентина Пал-на! Валентина Пааал-на!

Услышав Даню, директриса замедлилась и заозиралась, подслеповато щурясь сквозь очки.

– А, Данечка, это ты? Как у нас дела, всё в порядке?

– Я как раз об этом…

– Всё уже готово к вечеру? Родители приезжают в четыре, ты помнишь?

Остановившись, Даня уставился на неё сверху вниз – даже с каблуками директриса была ниже него на голову – и попытался вспомнить, как у них дела с подготовкой к празднику.

– Ну, у нас немного не закончены декорации, мы собирались посадить детей рисовать после полдника…

Валентина Пална покивала и поправила сначала очки, а потом – высокий пучок на голове. Она была в белом платье в цветочек, что немного смягчало её строгий вид. Дети её не боялись. А вот взрослые… Взрослые знали, какой жёсткий человек стоит за этими милыми платьями и вечно падающими очками: человек, способный десять лет единолично управлять лучшим лагерем Нижегородской области, отфутболивая попытки выселить с участка, лишить финансирования, засудить за травлю детей (не было такого!) и растрату средств (ну… Здесь Даня был не в курсе).

– Это очень хорошо… Данечка, ты что-то хотел? Я должна перепроверить списки родителей, всё-таки много новых людей, служба охраны просит…

Даня собрался с духом. Остальные вожатые после короткого обсуждения выбрали его для этого поручения, потому что Даня был на хорошем счету; он дважды бывал в лагере как ребёнок и уже четвёртый раз – как вожатый. Таких частых обитателей Лагеря у озера Калины директриса запоминала в лицо и относилась к ним мягче. Авось и в этот раз…

– Валентина Пална, у нас тут происшествие… Пропала девочка. Мы сегодня это обнаружили…

Директриса перестала улыбаться.

– Когда пропала? Кто?

– Мы думаем, что вчера вечером или сегодня ночью. Маришка Семёнова, из второго отряда.

– Второй отряд… Кто там у нас сейчас, новенькие?

– Коля уже третий раз в лагере, – поправил её Даня, – а Аня да, в первый раз…

– Ясно, значит утром… Проходите, проходите, ребята, бегите по своим делам!

Пробегавшие мимо дети на секунду остановились, чтобы вразнобой прокричать:

– Доброе утро, Валентина Пална!

Помахав им свободной рукой, директриса снова поправила очки и посмотрела на Даню уже иначе – строгим, холодным взглядом:

– Никому об этом не говорите. Дети знают?

– З…Знают.

Директриса недовольно цыкнула.

– Что уже успели сделать?

– Опросили всех вожатых… Никто её не видел. Валентина Пална… Я думаю… Наверное, пора вызывать полицию?

Вдалеке прозвучал взрыв детского хохота. Даня с директрисой обернулись туда, но никого не увидели. Тут всегда так: звуки разлетаются далеко, поэтому в лагере всегда шумно. Хорошо, что большая часть этого шума – смех. Так и должно быть.

Даня очень любил это место – ещё с тех пор, как сам был здесь воспитанником. Хотя домики с тех пор несколько раз перестраивали, поменяли забор вокруг территории и обзавелись штатом охранников с видеокамерами – некоторые вещи не изменились. Вездесущие кусты калины на газонах. Походы купаться на озеро. Арбузы и черешня. Вечера с песнями под гитару. Праздник Больших Огней каждый месяц – свой для каждой летней смены… Сегодняшний будет тридцатым.

И детский смех, с утра до вечера эхом гуляющий по лагерю.

Даня на многое готов, чтобы сохранить его таким, как сейчас. Поэтому он переживает не только за пропавшую девочку – хоть бы с ней всё было в порядке! – но и за Синий лагерь.

Директриса вздохнула, приподняла очки и потёрла переносицу.

– Никого пока не вызываем. Завтра.

– Но…

– Даниил! Никого пока не вызываем!

Даня осёкся. Валентина Пална подхватила падающие папки и посмотрела на него строго, почти зло.

– У нас юбилейное мероприятие, – сказала она тихо и отрывисто. – Приезжает много гостей. Собственники… Мы не можем всё испортить! Вы сказали охране?

– Сказали, они проверяют камеры, – так же тихо ответил Даня. – Валентина Павловна, нам всё-таки стоит обратиться в полицию. Первые сутки после пропажи…

– Данечка, не суетись, – директриса похлопала его по плечу и поудобнее перехватила папки. – Ты мне рассказал, молодец, дальше этим делом займусь я с администрацией. А ты займись детьми. Делай свою работу. Ты же не хочешь поспешными действиями навредить лагерю, правда?

И засеменила дальше к главному корпусу, пресекая дальнейшие попытки спора.

Даня остался стоять и смотреть ей вслед, стискивая кулаки. Потом поднял голову.

Здесь, на проводах между столбами, висели разномастные кроссовки – наследие детей, когда-то приезжавших в лагерь. Один кроссовок висел отдельно: серебряный, с блестящей звездой на боку. Его не брала никакая погода; если другую обувь снимали с проводов, стоило ей хорошенько облупиться, то этот единственный кроссовок Даня помнил ещё с собственных детских летних смен. Кажется, он даже знал хозяина…

Обычно Даня махал кроссовку рукой – просто для себя, из-за собственной придуманной приметы. Вот и сейчас он хотел поднять руку, но замешкался и остановился.

Что ему делать?

У него самого нет времени на поиски. Пока ко всем начнут приезжать родители, Даня должен сделать другое важное дело, ради которого уже отпросился у Лизы.

Он же сказал о пропаже директрисе. Она знает, что делать. Верно?

***

Тех, кто не участвовал непосредственно в вечернем представлении и репетициях, ждала незавидная участь: весь день доделывать декорации. Сразу после полдника их, несчастных детей разных возрастов, согнали в один из общих залов с длинными широкими столами и кучей табуреток; на столах уже лежали ватманы, краски и груды цветной бумаги.

– Дети, – хлопнула в ладони Ната, вожатая четвёртой группы, – нам осталось сделать всего-то немного: гирлянду для сцены, задник для одного из номеров наших квн-щиков и костюм для Стасика… Стасик, как вы помните, изображает лешего. Ну что, кто чем хочет заниматься?

Тим закатил глаза. Вот это выбор. А он ведь даже не любит рисовать. Казик рядом тоже вздохнул и лёг лицом в стол.

– Тим, Тим, давай делать лешего! – зато у Ули энтузиазма было на троих. Она вцепилась одной рукой в него, другой – в Казика, и взволнованно шептала, переходя на восторженные вскрики: – Это же леший! Это прикольней, чем какая-то гирлянда!

– Не зна-аю… – протянул Тим. – Выглядит как слишком много проблем.

– Да ладно тебе! Ну давай!

– Да не хочу я, иди сама…

Но, пока они пререкались, набор в команду ответственных за костюм завершился. Уля надулась.

В качестве компромисса Тим быстро согласился на декорации.

Они пересели за стол с ватманом и стали ждать вожатую, которая инструктировала группу с гирляндой. Ладно, утешил себя Тим, вот кому не повезло! Он за три месяца в лагере успел сделать кучу этих гирлянд из треугольничков, дождика и бумажных фонариков – и смертельно не хотел заниматься этим снова. Задник так задник.

Почти сразу к ним подсела Олечка, невинно хлопая ресницами и как бы невзначай оттеснив Тима от друзей.

– Тии-им… А правда, что Маришка сбежала из лагеря?

– Я-то откуда знаю, – буркнул Тим, пытаясь нарисовать на ватмане большую птицу. Получалось больше похоже на какую-то ушастую собаку… Да ну его, и так сойдёт!

– А ты всегда всё знаешь, – подольстилась Олечка, хлопая ресницами ещё чаще. Нервный тик у неё, что ли? – Ну расскажи! Все же видели, как ты с вожатыми утром говорил…

– Они мне не отчитываются.

– Ну Тим!

– С чего ты вообще взяла, что она сбежала? Может, ей просто не нравится мастерить декорации.

– Да брось. Куда ещё она могла пропасть перед самым праздником?

– Дался вам всем этот праздник, – раздражённо сказал Тим и взялся за ножницы. – Ничего интересного, каждый раз одно и то же.

– Блин, точно! Ты же тут всё лето! Тим, расскажи, что будет-то! – подпрыгнул Казик и тут же кинулся ловить выроненный карандаш. Одновременно с ним Уля завопила, зажимая уши:

– Спойлеры! Спойлеры! Заткнись сейчас же, не хочу ничего знать!

– Ну мне скажи! Шёпотом!

– НЕТ! ЗАТКНИСЬ!

Тим ухмыльнулся Казику и развёл руками.

– Спойлеры, дружище.

– То есть, – вернула его к теме разговора Оля, – то есть на празднике будет неинтересно и Маришка могла бы его пропустить?

Тим вздохнул. Видимо, сегодня он не отвертится.

– Могла пропустить. Могла не пропустить. Я только говорю, что зрелище будет жалкое. Кучка детей корчит непонятно что на сцене, все хлопают и топают, потом каждому дают по шоколадке и жгут костёр. Короче, – Макс со злобным лицом помахал ножницами, так, что любопытствующая Олечка отшатнулась, – если Маришка сбежала, то я одобряю. Можно найти кучу более интересных занятий.

Он раздражённо уставился на вырезанную из ватмана птицу. Птица уставилась на него одним ошалелым глазом.

– Я закончил, – решительно сказал Тим и отодвинул птицу от себя.

– Закончил? А раскрасить?.. – удивилась Уля. Перед ней на ватмане растекалась лужа из разных красок, и понять, что там под ними нарисовано, было решительно непонятно.

– Это чайка. Чайки белые.

– Ну хотя бы клюв…

– Сказал же, я закончил! Оль, чего тебе ещё?

– Но…

– А Тим здесь? Ага, вижу. Извините, не отвлекайтесь…

Но все, разумеется, отвлеклись.

Даня закрыл за собой дверь в домик и виновато улыбнулся.

– Извините, – повторил он и пробежал глазами по комнате, ища Тима. А найдя его, улыбнулся уже иначе – радостно и светло, так, что почти невозможно не улыбнуться ему в ответ. Но Тим справился с собой и нахмурился: нечего тут, пусть не думает, что Тим забыл об утреннем наказании!

Зал потихоньку вернулся к своим занятиям. Даня о чëм-то тихо переговорил с Натой, а потом, бочком протискиваясь между лавками соседних столов, подошёл к ним и наклонился.

– Тим, ты уже закончил? Молодец, классный голубь…

– Это чайка, – из вредности оборвал его Тим. – И я не закончил, мне ещё клюв раскрасить надо.

– Чайка? Понятно… Тогда раскрашивай, а потом пойдёшь со мной. Мне нужна помощь в одном деле.

Пришлось докрашивать птице клюв – вышло ровно, Тим очень старался потянуть время – и вылезать из-за лавки.

Друзья проводили его без сочувствия:

– Ууу, что-то интересное будешь делать! – протянула Уля почти обиженно. Почти, потому что всерьёз обижаться она, кажется, не умела.

– Я передам твою чайку Нате. Развлекайся, – сказал Казик сдержанно. Он тоже явно предпочёл бы таинственное задание от Дани рисованию.

Тим вздохнул – предатели! – и поплёлся за вожатым, засунув руки в карманы. Но на самом деле, в тайне, ему тоже было немножечко любопытно. И чуть-чуть, самую малость, приятно, что его одного Даня забрал с занятий и куда-то теперь ведёт мимо жилых домиков, мимо подготавливаемой к вечернему представлению сценой, мимо… Они что, идут к КПП?

– Эй, куда… Ааа, вы вместе, – и Валентин Михалыч, высунувшийся было из будочки КПП у опущенного шлагбаума, успокоенно убрался обратно. Даня остановился, и зазевавшийся Тим чуть не врезался в него носом.

– Вы не будете нас записывать? – спросил Даня вежливо.

– Да зачем, – махнул рукой охранник, – мальчик же со взрослым выходит. Идите, идите, а то сейчас гости начнут приезжать…

– И всë-таки, по протоколу нас обоих нужно внести в таблицу учёта.

Дааааань, ну что ты к нему пристал, мысленно взвыл Тим, пошли уже! Какой протокол, ты что, с дуба рухнул!

Валентин Михалыч, судя по озадаченному выражению лица, думал о том же.

– Ладно, – сказал он после паузы и полез за журналом – пухлой синей тетрадью формата А4. И долго, долго царапал в ней ручкой, только один раз оторвавшись, чтобы спросить:

– Имя?

– Тимофей Зибелёв, – вежливо ответил Даня. Его имени охранник не спросил – видимо, знал и так.

Когда они всë-таки вышли через калитку рядом со шлагбаумом и пошли прочь от лагеря по выбитой в траве колее, то первое время молчали: Даня думал о чëм-то своëм и не улыбался, а Тим медленно закипал. Наконец от сунул руки в карманы, набрал побольше воздуха в грудь и позвал: