Карусель

Из груди его вдруг зазвучал голос: “Нельзя, нельзя оставаться на месте, ведь Гиацинт всё ещё где-то есть, живой”. Оттуда же другой: “Ты зашёл туда, где нет никого и где ты в огромной опасности, где от одиночества нет путей бегства”. Голоса эти старались перекрикнуть один другой, а голова у Пиона начала забиваться плотным и густым туманом. Он бессознательно сделал шаг, потом ещё один, отлипая от вишни, не видя перед собой собственной руки, протянутой вперёд. Голос, говорящий, что нужно продолжать идти, оказался сильнее. Пион с разрывающимся от страха сердцем побрёл дальше, оглядываясь почти каждое мгновенье, проходя всего по аршинчику, по маленькому шажочку.

Скоро Пион заметил, что от слуха его ускользает сам шум реки. Она становилась всё беззвучнее, хотя течение её не ослабевало, и чем тише была река, тем сильнее дрожал юноша. Он подошёл ближе к берегу и аккуратно, трясущейся рукой зачерпнул воду, и при этом не издал ни единого звука. Даже трава под ногами перестала хрустеть. Пион поднялся и пригнувшись, держа трясущиеся руки перед собой, стал на полусогнутых ногах идти дальше. Казалось, что в такой тишине вся вселенная обращена взором на него. Луна, звёзды, деревья, каждая травинка смотрели на него, так пристально, так заинтересованно, и ему некуда было скрыться от октиллиона взглядов.

Но среди тишины, почти раздавившей Пиона, промелькнула светлая искра. То оказался едва различимый силуэт лобстера, уцепившегося одной клешнёй за вишнёвую ветвь, нависающую над бурным, но безмолвным потоком. Пион не поверил своим глазам. Он посчитал, что всё это ему только кажется, что от желания спать, от страха, от голода и холода у него начались странные видения, именуемые обыкновенно галлюцинациями.

Но это было взаправду. Огромный омар действительно висел на этой ветке, в чёрных его глазках блестела радость от подоспевшего спасения, которая смешивалась с болью, ведь на белом панцире ракообразного была теперь глубокая трещена. А Пион действительно протягивал ему большую корягу, лежавшую на берегу. Омар, зацепившийся за спасительную корягу, действительно оказался перетянут на сушу. Но он не издавал ни звука. Сам Пион, говоря, не давал никаких звуковых волн. Они оба словно молчали, не слыша друг друга, хотя и действительно пытались заговорить.

Попытки эти оказались прерваны лошадью. Той лошадью, которая с ярким розово-белым светом, беззвучно стуча пурпурно-серыми копытами, смотря чернущими глазами на двоих, вскидывая голову, по которой струилась искрящаяся алмазная грива, появилась из вишнёвой чащи. С мёртвым равнодушием она заглядывала на лобстера и юношу, а те чуть было не оступились и не упали в реку. Тогда она подошла ближе, беззвучно, абсолютно беззвучно заржала и присела, приглашая обоих сесть на её спину. Пион, поняв этот жест, аккуратно взял на дрожащие руки Гиацинта, а затем с опаской и подозрением сел на спину лошади, которая, встав на дыбы и вновь заржав, понеслась туда, откуда пришла.

Волшебница с белой лошадью

Лошадь беззвучно мчалась по тьме, ветви деревьев хлестали Пиона по лицу, оставляя на нём алые полосы. Его золотая грива, поднимаемая ветром, спешила за ним. Немые повороты, молчаливое ржание, тишайшие удары копыт о землю, одна лишь картинка при отсутствующем звуке душила ничего не понимающего Пиона. Но вот вишня заменяется только белыми-белыми грибами, то есть, не белыми грибами, а белыми грибами. Звуки начали возвращаться, но река, вопреки тому, что Пион и Гиацинт видели ранее, оставалась тихой-тихой, со спокойным течением, более того, она уже вовсе не была похожа на реку, более же на ручей. Конь тоже замедлился. Подёрнув своей розово-белой головой и встряхнув гривой, он сбросил с себя юношу.

Пион упал на белую траву, не выпустив при этом из рук омара. Ручей впадал в маленькое озерцо, окружённое камнями. На одном из таких камней сидела та самая барышня, которую Пион увидел, выбравшись из реки. Она расчёсывала свои чёрные волосы белым гребнем, опустив босые ноги в воду. В воздухе вновь поднялся запах коньяка и карамели.

– Так это твоя лошадь? – спросил Пион, крепче сжав Гиацинта и сделав шаг вперёд. Внутри он вновь ощутил какой-то странный толчок, тот же, что и при встрече с Гиацинтом.

– И как ты только догадался? – наигранно-удивлённо спросила она в ответ.

– У вас похожая улыбка, – ответил Пион, прищурившись.

Барышня содрогнулась от возмущения и насупила брови.

– Ты слишком много себе позволяешь для человека, потерявшегося в лесу, – заметила она, поднимаясь на ноги, – причём в моём лесу.

– Я не знал, что лес может кому-то принадлежать, – невозмутимо сказал Пион, пожав плечами и подойдя ближе.

Она посмотрела на него с недоумением, подняв одну бровь, а затем произнесла:

– В этом мире всё что угодно может быть приватизировано.

Пион крепче прижал к себе омара. Серебристые листья бледных деревьев, окружавших озерце, переливались светом, сверкали, гасли и вспыхивали бриллиантами, а шум от них был похож на звон хрусталя.

– Почему в лесу не было никаких звуков? – спросил Пион, аккуратно и неспеша подходя ближе к девушке, как бы прощупывая своими шагами почву.

Барышня усмехнулась.

– Какой ты бестолковый. Прямо-таки всё нужно растолковать. Страх и паника делают человека глухим, он не может полноценно воспринимать реальность.

– Ты считаешь меня бестолковым только потому, что я не испытывал чего-то раньше?

Пион возмущённо фыркнул и пнул в сторону ручейка лежащий под его ногой камушек. Девушка встрепенулась и оскалила зубы:

– Не повреди воспоминания!

Он спешно подбежала к ручейку и бережно запустила в воду пальцы, затем продолжив:

– Это в реке воспоминания бегут как им заблагорассудится, дробятся, смешиваются. А в этот ручей попадают только тщательно отобранные, особые воспоминания, которые нужно беречь. Они самые ценные.

Раздражение всё больше наполняло Пиона. Тут, однако, напомнил о себе Гиацинт, подняв усики и заговорив устало:

– Бедная барышня живёт воспоминаниями. Никому бы не пожелал такого горя.

Дама с шляпкой гриба на голове, едва услышав это, взяла с земли палку и с силой метнула её в омара, попав в спину Пиона, закрывшего ею друга. Ещё некоторое время она стояла, раскинув в полунедоумении, полуярости руки и грозно смотря на гостей своими широко раскрытыми глазами. Когда Пион вновь осторожно повернулся к ней, этот взгляд тут же пронзил его душу. Он вспоминал моменты гнева его старого наставника, но не помнил ничего подобного. В её взгляде, совершенно особенном взгляде, он почувствовал обиду, переходящую в желание навредить.

– Может, не так уж это и плохо?.. – начал было Пион, осторожно заглядывая в глаза омару, но тот тут же прервал его.

– Не плохо? Ты, восхищающийся моментом, разве не ужасает тебя мысль, что вместо этого момента у тебя лишь воспоминания о прошлом?

Гиацинт звучал грозно, тон его повышался с каждым словом, а усы всё больше топорщились, но Пион возразил:

– Но подожди, разве момент, когда мы хватаем его взглядом, не становится тут же воспоминанием?

– Этот переход действительно быстр, но он есть, даже если уловить его трудно, – невозмутимо настаивал Гиацинт, бросая злобный взгляд на барышню, застывшую в негодовании.

Омар выбрался из рук Пиона и заклацал клешнями.

– Ты не можешь это доказать, – серьёзно сказал Пион, смотря на друга.

– Будто ты можешь доказать обратное.

Тут, наконец, заговорила девушка:

– Вас следовало утопить в реке и не посылать за вами лошадь!

Они оба обратили на неё внимание и замолчали.

– Ты сама отправила её за нами? Почему? – полюбопытствовал Пион совершенно искренне.

Женщина лишь фыркнула, отвернувшись.

– Так ты не видел её раньше, Гиацинт? – спросил юноша у лобстера.

– Нет, к сожалению или счастью, только многое слышал. Но в этом лесу я бывал много раз, и река… Река мне всегда была знакома. Зато я знал ту, которой этот лес принадлежал раньше.

Пион вопросительно поднял бровь, обращаясь бессловесно к другу. Тот, вздохнув, продолжил:

– Когда-то, когда я был ещё юным омаром, в этом лесу росла необычно большая берёза. Корни её раскидывались по всему лесу, а сама она была невероятно мудрой. Каждый листок на её ветвях был воспоминанием, которое приносили люди, рассказывающие той берёзе о своих бедах и прося у неё советов. Всё было так славно, пока в один из дней лес не посетил юноша с бычьими рогами, пришедший из далёких земель. Он, раздражённый словами, что сказала берёза, обрубил её ветви, а затем сжёг всю рощу, и слёзы, которые лило древо, были полны горькими воспоминаниями, и из них разлилась через весь лес эта река.

– А затем, – продолжила девушка, убирая от лица свои чёрные пряди, – на этот лес наткнулась я. Из горьких потоков я черпаю уроки и учусь на чужих ошибках.

Она с укором посмотрела на омара.

– И многому ты научилась, не высовываясь из леса? – с насмешкой спросило ракообразное.

– Достаточно, чтобы не дать тебе захлебнуться, – сухо ответила она.

Пион подошёл ближе к девушке и пристально посмотрел в её тёмные глаза. Он молчал, щурился и всматривался в неё, а затем спросил:

– И всё-таки, неужели тебе доставляет удовольствие плескаться во мраке?

– Такова жизнь, её жестокость нужно воспринимать с железным сердцем, а не наивностью, – ответила она твёрдо, не отводя глаз в сторону, презрительно всматриваясь в жёлтые глаза Пиона, пахнущего сыростью и водорослями.

– Я говорю не об этом. Жестокость можно воспринимать “с железным сердцем”, когда ты куда-то идёшь. Тогда в этом есть смысл, пожалуй. Но когда ты всю жизнь только занимаешься воспоминаниями… Это действительно горькое зрелище.

Девушка отстранилась и хмыкнула, а юноша обратился к омару:

– А тот юноша с бычьими рогами? Что стало с ним?

Гиацинт пожал клешнями.

Барышня в белых одеждах неспешна приблизилась к озерцу, присела на колени и протянула свои тонкие изящные пальцы к воде, зачерпнув немного в светлую ладонь.

– Выпей, – сказала она, поднеся руку к золотым губам Пиона.

Пион, аккуратно и не без опасения испив, увидел на несколько мгновений то же место, но совсем в других декорациях: повсюду росли высокие-высокие берёзы, а вместо озера стояла одна, особенно высокая, с пятнами на коре, бывшими, как тысячи глаз и ртов. Перед ней стоял высокий человек с мощными плечами, в красном плаще, Пион видел его лишь со спины, а потому не мог разглядеть лица. На голове же его красовался шлем в форме бычьей головы, сделанный из настоящего черепа рубинового цвета.

– Окажи должное почтение, – произнесла берёза мягким, но глубоким голосом.

– К дереву ли? – спросил с насмешкой человек, ходя взад-вперёд.

– Если приходишь для беседы, если ты гость, то будь, по меньшей мере, аккуратен, если не желаешь быть почтительным, – продолжила берёза, медленно моргнув всеми тёмными глазами.

– В любом месте человек – хозяин, а не гость, – возразил юноша, твёрдо остановившись в этот момент прямо перед деревом, и голос его был столь же твёрд.

– Так говорят до первого природного волнения. Впрочем, зачем ты здесь и о чём хочешь говорить со мной?

– Я хочу говорить о том, что древо может знать и как оно может научать живые существа жизни. Ты проросла здесь, пусть и десятки и сотни лет назад, но ты всегда была здесь, не видя мира. Как можешь ты быть мудра?

– Я мудра через то, что видела на своём месте и через то, что говорили мне люди, приходящие сюда, – спокойно парировала берёза.

– Ты не знаешь ни людей, ни какого-либо иного места! Ты видела лишь несчастных, тех, у которых одно горе похоже на другое, и каждое из которых имеет одно решение. Ты видела только то, что случайно происходило у тебя под носом, но никогда не искала чего-либо. Откуда взяться твоей мудрости? Ты мудра только для потерянных и отчаявшихся, которые, если не находят мудрости у людей, идут к деревьям, а не находя их у деревьев, падают перед камнями, моля о помощи их!

Человек всё время повышал свой голос, он раскрывал руки и указывал пальцем на берёзу.

– Мудр не тот, кто знает всё, но тот, кто знает достаточно. Глупый и вспыльчивый человек, утешь свою душу и увидишь, насколько природа мудрее разума.

После этих слов некто с бычьей головой, задрав свой плащ, под которым были ножны, обнажил шпагу, тут же вспыхнувшую огнём. Он рассёк ею воздух, воткнув затем клинок в кору. Затем берёза, лес и Пион оказались окутаны огнём, а когда тот рассеялся, он вновь увидел того же самого человека, сидящего верхом на карминовой лошади с бордовой гривой. Пришпорив её, он оттолкнулся от земли и лошадь его стала скакать по воздуху. Тогда воспоминание рассеялось.

– Он отправился домой, в свой мир, – подытожила барышня, заметив, что Пион пришёл в себя.

– А мы можем отправиться туда? Я хочу узнать обо всём этом как можно больше.

Девушка заинтересованно подняла свои яркие брови, но не посмотрела в сторону Пиона.

– Только если сможем отсюда выбраться… – заговорил омар, но тут дама прервала его:

– Я с радостью выдворю вас из моего леса!

– Только если лично, – сказал Пион, сложив руки на груди, – кто знает, что твоя лошадь выкинет.

– От вас можно ждать гораздо больше низких поступков, чем от неё, – фыркнула в ответ девушка.

– Мы даже имени твоего не знаем, как мы можем доверять тебе? – настаивал Пион.

Барышня закатила глаза.

– Меня зовут Мухоморра, а доверять мне можно хотя бы потому, что я вас сюда и доставила в целостности и сохранности.

Гиацинт и Пион с подозрением переглянулись, кивнув друг другу. Лошадь, принёсшая их сюда, ударила о землю копытами, приглашая их вновь на свою спину.

Алая тавромахия

И вновь бело-розовая лошадь с алмазной гривой, переливающейся и блестящей на высоко подвешенном в небе солнце, несётся по лесу. На спине её сидит Мухоморра, свесив ноги на правый бок животного, волосы её развеваются на ветру вслед за конской гривой. Позади неё, сжимая в руках Гиацинта и уперевшись ногами в лошадиные бока, сидит Пион, с такой же реющей гривой. В какой-то момент лошадь начинает сильнее, чётче, звонче стучать копытами по земле, подпрыгивая всё выше. Из ног её, при ударе о землю, выбиваются белые искры, а сама она отрывается целиком от земли, скача теперь по воздуху.

Вишнёво-грибной лес удалялся всё стремительней, пока не скрылся за облаками, бывшими как снег. Лошадь скакала дальше, и чем дальше, тем быстрее солнце, похожее на блинчик, раскручиваясь, словно колесо, убегало вниз, к облакам, растворяясь за горизонтом. И когда всё стало чёрным, Пион обернулся, увидев, как закругляется планета, которую они покидали верхом на волшебной кобыле. Она становилась всё дальше, и скоро Пион во всей красе увидел небольшой бледный шарик с маленьким лимонным пятнышком в северном полушарии, на востоке.

Волосы медового юноши стали чудно себя вести: поднимались в воздух, медленно плыли, закручивались. Яркие звёзды, синие, алые, жёлтые и белые, освещали темноту, и странная компания разрывала чёрно-пурпурную ткань космоса своим стремительным движением. Среди обилия разноцветных небесных огней Пион смог различить образы, бывшие с ним всю его сознательную жизнь. Он увидел псов, связанных друг с другом, ищущих добычу, увидел грозного, рыкающего льва с мраморной гривой. А Гиацинт, всё это время сидящий на руках Пиона, зацепился своими маленькими чёрными глазками за большого рака, пугающего льва клацаньем своих клешней.

Лошадь скачет через тёмную дымку, рассекая энергию, ударяя пустоту копытами. Она ржёт, встряхивая гривой, и ржание её растворяется в бесконечности, рассеиваясь на миллиарды световых лет во все стороны.

– Ты размышлял когда-то, – спросил Пион, очнувшись от первичного потрясения и посмотрев в глаза Гиацинта, – о том, что мы уже +никогда не увидим большую часть звёзд?

Омар довольно защёлкал белыми клешнями, игриво зашевелил усами, устраиваясь поудобнее на руках Пиона.

– О, она действительно мертва! – ответил он стрекочуще.

– Мертва? – юноша с недоумением поднял брови, – Я не говорил об этом. И кто “она”?

– Вселенная, конечно! – продолжил Гиацинт с большим задором, – мы видим воспоминание о ней, пока на деле от неё ничего уже не осталось, только пустота, пустота на бесконечно огромное пространство! Мы живём в мёртвом мире, и потому я говорил тебе на побережье, что ничего светлого мы не найдём в ней. Всё растворилось в смерти.

Юноша вдруг схватил омара за длинный ус, притянув его к себе, от чего тот быстро заморгал глазками, которыми он вовсе не должен моргать по своей природе.

– Мир не пуст, пока эти воспоминания есть. Даже если все звёзды уже погасли, их свет всё ещё даёт жизнь. То, что даже мёртвые тела дают ещё жизнь, есть самое жизнеутверждающее, что есть на свете! – решительно произнёс Пион, впервые посмотрев в глаза омара с надменностью.

Но омар схватил руку Пиона своей клешнёй, от чего тот ослабил хватку.

– Пустые утешения, – сказал он низким голосом.

Мухоморра всё это время раздражённо поглядывала на Пиона, время от времени закатывая глаза, что замечал и сам юноша, изрядно смущаясь.

– Что? – кратко спросил он, подняв бровь и посмотрев на девушку.

Та фыркнула и, отвернувшись от него, сказала:

– Какая поразительная наивность. Детская она правда, словно ты не дорос ещё до того, чтобы принимать реальность.

– Наивность всегда лучше цинизма, за которым скрывают ужас и бессилие, – ответил он, хмуря золотистые брови.

Мухоморра хотела было ответить, но вдруг, среди полной тишины, вся троица ощутила вибрацию, похожую на чьё-то стенание. Краем глаза Пион уцепился за маленькую, совсем не приметную голубую окружность, в центре которой было чёрное пятно. Окружность искажалась, то голубея, то синея.

– Это та звезда издаёт звуки? – спросил Пион настороженно.

– Это вовсе не звезда, – ответил Гиацинт, – да и звуков она издавать совсем не может.

Пион с непониманием стал сильнее вглядываться в далёкую точку.

– Если это не звезда, то что? – спросил он, не отставая от омара.

– То, без чего не никак может быть нашей галактики такой, какой мы её знаем, – спокойно ответил Гиацинт.

– И далеко эта вещь находится? – спросила Мухоморра, кажется, впервые чем-то всерьёз заинтересовавшись за всё пребывание с юношей и ракообразным.

– Да, и мне становится тем жутче от того, что я знаю, насколько далеко оно от нас, – протянул Гиацинт, встревоженно и плавно шевеля усами.

Путь сквозь пустоту продолжался, а лошадь становилась всё ближе к маленькой красной звёздочке, вокруг которой вращалась, всегда повёрнутая к ней одной стороной, ещё более маленькая планета, над которой висел свирепый бык. Мир этот был с одной стороны покрыт терракотово-красной почвой, с другой же – жёлто-розовым океаном. Пион раскрыл от удивления рот, ничего подобного он никогда не видел, хотя, конечно, представлял себе как-то иные планеты, иные звёзды, иные системы. Лошадь пробилась через томатного цвета облака, под которыми перед компанией предстал алый-алый город, с маленькими домиками в два-три этажа, с оранжевыми крышами, высокими колокольнями.

Пион, смотря на панораму города, заметил в самом его центре огромную арену с открытым небом, в кругу которой носилось несколько малых и одна большая точка. “Кем он был? Зачем всё же пришёл туда, чем занимался до и после?” – размышлял медовый юноша с явным беспокойством на лице, пока лошадь приближалась к земле.

Наконец, когда пурпурные бриллиантовые копыта ударились о тыквенную брусчатку на узкой улочке, троица спешилась. Вокруг стояли неровные каменные дома, палатки с фруктами, овощами и ягодами: гранатами, помидорами, клубникой. При всей узости улицы, по ней проходили невероятно плотные толпы мужчин и женщин, первые одеты в оранжево-красные шляпы с широкими-широкими полями, янтарные штаны, расширяющиеся от колен, коралловые мундиры, а вторые в красные платья с чёрными подолами и рукавами. От разговоров, криков, споров и шагов шум стоял такой, что если бы Пион попытался что-то сказать, его никто бы не услышал. Едва они оказались на земле, человеческий поток тут же захлестнул их, начал пихаться, толкаться плечами, и все трое едва успели нырнуть за угол и прижаться к терракотовой стене, пока их не унесло.

– У вас славный скакун, – прозвучал голос за спиной Пиона.

Юноша вздрогнул, в панике отпрянул от стены и обернулся. Оказалось, он был прижат к маленькому длинному окошку, закрытому решёткой. Взявшись за прутья красноватыми руками, из окошка выглядывал мужчина лет двадцати пяти. Пион мог видеть лишь его щёку и карий, слегка прищуренный глаз.

– Я видел, как вы летели. Действительно, замечательный конь. Копыта можно было бы спилить, чтобы хорошо продать! – говорил неизвестный узник, голос его был похож на кошачье мурчание.

– Не думаю, что тебе светит наша лошадь, – сказал Пион, чуть приблизившись к окну.

– Не прошу, так и быть, лошадь, но, быть может, вы не откажете мне в свободе? – промурчал человек, слегка улыбнувшись, обнажив свои серебряные зубы.

– Мы похожи на ваших стражей порядка? – спросил возмущённо Гиацинт, клацнув клешнями.

– Вы похожи на надёжных и честных людей, я и сам из таких, уж поверьте, а рыбак рыбака… – немного смеясь ответил узник, словно не замечая возмущения омара.

– Честные люди не сидят за стальными прутьями, – заметил Пион, постучав пальцем по решётке.

– Сидят, если темницами распоряжаются нечестные люди, – парировал заключённый.

– Не трать на него время, – сказал раздражённый Гиацинт, поворачиваясь к улочке и собираясь уходить.

– Я не думаю, что вы сможете найти путеводителя по этому миру, который был бы лучше меня, – спешно заговорил человек за решёткой, сжав прутья в руках.

– Но мы могли бы найти путеводителя достойнее, верно? – спросил Пион, обращаясь к Мухоморре и Гиацинту.

– Не думайте, что гуляющие на свободе лучше меня! В худшем случае, вас ради наживы заведут в неблагополучный район, а я не поступлю так хотя бы из благодарности! – неожиданно быстро заговорил узник, словно из рук его ускользала единственная надежда.

– Тогда расскажи, как ты оказался в темнице? – спросил Пион, поставив руки в боки и наклонив голову набок.

– Я крал у воров и нападал на сильных, – ответил он.

– Мне недостаточно красивой фразы, – сказал Пион, чуть поразмыслив и насупив брови.

– Я увёл с арены нескольких быков и дал бой матадору, одолев его, – хмуро проговорил заключённый, – теперь же меня ждёт казнь.

– У этого был повод? – спросил Пион, несколько смягчившись.

– Был ли у этого повод? – переспросил узник, немного опешив и широко раскрыв единственный видимый стороннему наблюдателю глаз, – Что за вопрос! Был ли у меня повод бросать вызов тем, кто превратил планету в терракотовую пустошь, оправдывая это правом сильного?

Пион принялся задумчиво тереть подбородок, лимонно-жёлтые пряди падали на его лицо.

– С чего бы, позволь, нам поверить тебе? – спросил хмурый Гиацинт.

Узник немного помолчал, тяжело вздохнул и, наконец, проговорил:

– Приходите сегодня вечером на арену. Перед корридой будет оглашён мой приговор.

Троица замялась. Они переглядывались друг с другом и в нерешительности переминались с ноги на ногу.

– Не стоит рисковать, – сказал Гиацинт Пиону, вновь направившись прочь из переулка, – мы ещё ничего не знаем ни об этом мире, ни, тем более, об этом человеке.

Узник тяжело закрыл глаз и вновь с досадой вздохнул.

– Нам очень жаль, – тихо произнёс Пион и последовал за Гиацинтом.

Человек за решёткой ещё долго не отпускал прутьев, а когда, наконец, отпустил и повернулся лицом к своей маленькой камере, по щеке его потекла розовая слеза. Запертый в тёмной каморке, где была лишь зловонная дыра в полу и солома в углу, он остался ждать своего часа.

Пион вёл за поводья лошадь, на которой верхом сидела Мухоморра, по оживлённой улице, рядом с ним быстро перебирал лапками Гиацинт.

– Я не думаю, что он врал, – сказал Пион расстроенно, – слишком уж идейные вещи говорил.

– Такая наивность может и погубить. Это далёкое и опасное место, не стоит доверять местным, особенно сидящим в тюрьме, – отвечал Гиацинт абсолютно невозмутимо.

– Я хочу сходить на арену. Только так мы сможем проверить его слова, и если он не лгал нам… – Пион остановился и сердито посмотрел на Гиацинта, – Его смерть будет и на твоих клешнях.

Омар вздохнул, покачав головой, и они продолжили движение. Внутри, глубоко-глубоко, Пиону не давало покоя чувство, то чувство, которое стучалось к нему на белом пляжу и в вишнёво-грибном лесу. Теперь оно было ярче, сильнее, настойчивее.

Они продолжали идти через запахи паприки и фруктов, наполняющие улицы. Красный диск солнца плыл над горизонтом, оранжевое небо нависало над алым городом. Пион, с которого пот стекал ручьём, держал в руках своё пончо, под которым скрывалась рубаха грушевого цвета. Троица стояла на площади, вымощенной киноварем. Слева от центра её возвышался храм, украшенный острыми шпилями, начинающимися от земли и становящимися, сводясь, всё выше. Ворота украшались колоннами с вычурными ордерами, горгульями и барельефами, на которых были высечены люди, облачённые в доспехи: шлема с пёстрыми плюмажами, пластинчатые панцири. Пион был совершенно поражён высотой и мощью сооружения. Своим молчанием оно заглушало гул толпы, торговцев и стражей, а своим размером заставляло душу трястись и трепетать. Зрачки Пиона расширялись, он оказался совершенно пленён. Стоило ему случайно перевести взгляд вправо от храма, как челюсть его отвисла от ещё большего восхищения. Главным украшением площади была круглая, монструозных размеров арена, выложенная из красного булыжника и терракоты. Своды арок и ворот, кажется, превышали высотой даже храмовое здание. Медленно, не молвя ни слова, очарованная троица шла к главным вратам. Пион обернулся, чтобы заглянуть в лицо Мухоморры, он увидел её заворожённое, аккуратное лицо с чуть приоткрытым ртом, увидел, как в её широко раскрытых тёмных глазах отражаются звёзды и алая краска. Гиацинт, в свою очередь, хотя и был столь же сильно поражён, старался более держать на морде брезгливость и пренебрежение.