Карусель

Зефир Лунарев

Карусель

На жёлтом острове

На горчично-жёлтом полотне неба, по которому плывут бежевые облака, повисли каменные островки лимонного цвета со стекающими, шипящими водопадами, где вода напоминала шампанское. На краю одного особенно большого острова, похожего на сердце, взаправдашнее сердце, а не образное, под золотым можжевельником, пахнущим, при этом, лимонами и окружённом поющими иволгами, сидел, болтая ногами в смешных башмачках, носки которых закручивались, длиннобородый худой старик. На голове его был колпак с шерстяной кисточкой, очень-очень длинной, как и борода. Он был одет в сливочный пиджак и белую рубаху с галстуком, по которому плавали уточки, причём один рукав у пиджака отсутствовал, а второй был оранжевого цвета.

Он смотрел на жемчужно-белую полную луну, щуря глаза и умиротворённо улыбаясь. Рядом с ним стоял оливковый телескоп, в который смотрел совершенно среднего роста и веса юноша с пышной медовой гривой, доходящей до пояса, увенчанной венком из лютиков. Он носил кашемировое пончо цвета карри и сильно расширяющиеся к коленям брюки, будто сверкающие медью и бронзой. Сквозь линзу телескопа он видит Единорога, гонящегося за Орионом.

– Почему лошадь никогда не догонит Ориона? – спросил юноша, выпрямляясь и переводя взгляд на старика.

– Потому что Орион – легендарный охотник, и потому быстрее зверя, Пион, – ответил старик, всё так же улыбаясь и смотря в небо.

– Но разве охотники побеждают зверей не хитростью? Не в этом ли сила человека? – сразу же возразил Пион, насупив брови.

– В этом сила лишь некоторых людей. А некоторые бывают быстрее зверя. Дело случая. Порой кому-то даются самые чудесные, самые невероятные блага, – протяжно проговорил старик, широко зевнув и запрокинув голову назад.

Пион крепко задумался.

– Почему тогда Единорог бежит за ним? Ведь это происходит уже столько сотен и тысяч лет, и он знает, что не догонит Ориона, – спросил он вновь, щурясь и переводя взгляд на деда.

Тот медленно поднялся, подошёл к телескопу и поднёс глаз к окуляру, проговорив затем:

– Потому что таково страдание Единорога – бежать, отчаянно бежать за ним, зная, что он не добьётся своего. У всех должно быть страдание, и у этого существа тоже. Вот, каково оно.

– А Орион? Каково его страдание?

– Пожалуй, это Скорпион. Они встретились на звёздном небе, чтобы Скорпион мог снова и снова смертельно жалить его, всей Вселенной на потеху. У всех должно быть страдание, и у этого существа тоже. Вот, каково оно.

– А Скорпион? Имеет ли он своё страдание?

– И Скорпион, конечно, страдает, ведь он вынужден вечно биться с тёмным змеем Апофисом. Да, у всех должно быть страдание, и у этого существа тоже. Вот, каково оно.

Пион запустил руки в карманы своих брюк и подошёл к краю острова, предельно нахмуривщись.

– Скажи мне, Ирис, откуда ты вообще знаешь, что у всех должно быть страдание, и у этих существ тоже?

Старик звонко рассмеялся, поглаживая свою длинную-длинную бороду. Вытирая слёзы, проступившие от этого смеха, он живо сказал:

– Потому что в этом красота нашего мира. Чьё-то страдание даёт нам такие красивые картины на звёздном небе, рождает такие яркие истории! Мир красив, а сообщать эту красоту, конечно, помогают страдания и тяжести.

Пион сел на корточки, совсем близко к Ирису, закусил свой палец и стал сверлить своего наставника взглядом. Он грыз свои ярко-жёлтые ногти, беспокойно изучал старика глазами, а затем сказал:

– Я не верю тебе, старый пень, и потому хочу отправиться по мирам, чтобы увидеть, так ли оно на самом деле.

Тот улыбнулся, легко кивнул и мягко произнёс:

– Смотри сам. Красота этого мира ещё и в свободе. Иди, если хочешь.

– Я провёл с тобой здесь, на этом острове, семнадцать лет своей жизни, и ты отпустишь меня так запросто? – с недоверием спросил Пион, выпрямляясь.

– Как бы мне ни хотелось, я не научу тебя большему здесь. Если ты говоришь, что хочешь сам нечто понять и не веришь мне, то это значит только то, что моё наставничество теперь будет тебя тормозить.

В этот момент грудь Пиона надулась гордостью и воодушевлением. В этот момент он почувствовал странную жажду, азарт и, что самое интересное, ход времени. Медные шестерни начали движение в его мозгу, а стрелки часов стали идти, медленно ускоряясь.

К серому острову!

В море шампанского отражается маленький мишка, бегущий по небу за своей мамой. По тому же морю плывёт маленькая золотая ладья, направляемая вперёд Пионом. Его грива, колыхаемая ветром, словно сияет, отражая свет тысяч звёзд. В груди его сжималось лимонного цвета сердце. Оно стонало, плакало, совершенно буквально плакало, не желая покидать эти острова, не желая менять это небо на какое-то другое. “О, этот минутный детский порыв!” – думал Пион, вдыхая морской воздух, широко раздувающий его ноздри и паруса ладьи.

Шампанское становится молоком. С неба, окрасившегося в серый, медленно падают крупные хлопья снега. Бело-голубоватый лёд покрывает море, ладья останавливается и Пион сходит с ладьи на сияющий серебром песчаный берег. В серебристом песке с любопытством ковыряется своей огромной клешнёй дымчато-белый, в самом деле гигантский (в полтора метра длиной) омар. Когда Пион приблизился к омару, тот удивлённо взглянул на него своими чёрными, как икринки, глазами, поймав на себе столь же удивлённый взгляд.

– Что ты уставился на меня? – спросил омар низким, почти гипнотизирующим голосом, сведя несуществующие брови и скрестив клешни.

– Ты очень большой, а один мудрый старик рассказывал мне, что омаров таких размеров не бывает. Более того, ты говоришь, хотя омары вовсе к этому не имеют никакой возможности. А вот ты чего так на меня уставился? – парировал и контратаковал Пион, положив на бок одну руку и выжидательно наклонив голову, не отводя взгляда от чёрных-чёрных глазок омара. Внутри у него что-то зашевелилось, где-то в глубине души.

Ракообразное рассмеялось, а затем вновь заговорило, уже с явным азартом:

– Старики так часто проводят свои последние десятилетия, не сообщаясь с миром! Конечно, дед не мог знать, сколь бы ни был мудр, что есть теперь омары, живущие и по сотне, и по две сотни лет, ещё и бесконечно болтая все эти годы! Уверен, что твой старик много чего ещё не знает, как, например, то, что кровь у омаров голубого цвета, или то, что омары пережёвывают свою пищу в желудке. А уставился я на тебя, потому что ты жёлтый человек, а здесь я таких не встречал за всю свою жизнь, в отличие от беззаботных юношей!

Пион сел на корточки и поднёс своё лицо к лицу омара.

– Тогда откуда ты знаешь, что такое жёлтый цвет?

Это прозвучало с явным вызовом.

– Я только что придумал название для этого цвета, – сухо ответил омар.

– Здорово, что мы имеем один и тот же понятийный аппарат.

– Ты что, только сейчас это заметил, идиот? Мы даже говорим с тобой, прошу заметить, на одном языке.

– Нельзя называть людей идиотами, – обиженно сказал Пион, отвернувшись в сторону, – тем более малознакомых.

– Гордость и высокомерие могут быть побочными эффектами высокого интеллекта, – поспешил оправдаться омар, чуть отползая назад.

– И ты, конечно, считаешь, что он у тебя достаточно высок? – с насмешкой спросил Пион, встав в полный рост и наклонив голову в другой бок.

– Да, – ответил омар.

– Я ожидал, что ты вовсе меня не заметишь, как индейцы в той истории про корабли, – вдруг поделился своим переживанием Пион.

– О, моё развитие точно выше твоего, если ты считаешь эту историю правдой, – самодовольно заметил лобстер.

– Мне всегда рассказывали эту историю с достаточной уверенностью, чтобы я поверил в неё, – замялся Пион.

– О, она на самом деле полезна тем, что обращает внимание на то, как работает наше восприятие реальности, – успокаивающе продолжил большой омар, – но сколь бы удивительной ни была история – следует как следует над ней поразмыслить. Как, по твоему, берётся первый образ, если мы не должны видеть то, что шире нашего понимания? Ведь ты тоже не понимал, сойдя на берег, как омары могут быть такими большими, но всё же заметил меня.

Пион отвернулся от ракообразного и посмотрел на лёд, скорчив максимально серьёзную мину.

– Со мной и с тобой всё немного сложнее. Я ведь видел прежде омаров, просто не таких, да и ты, пожалуй, видел людей… То есть, это не совершенно новые образы. А!.. Стало быть, вот, что старик имел в виду, когда говорил мне думать. Теперь я, кажется, начинаю понимать хотя бы основы того, что вообще такое думанье.

– Продвинься в этом немного дальше – и эта иллюзия будет развенчана, мой милый знакомый, – посмеялся омар, – а что до образов, нет смысла размышлять об этом так сложно, ведь человек ещё рождаясь оказывается в мире, где все образы для него совершенно новые и которые он, тем не менее, прекрасно воспринимает.

– Ты назвал меня знакомым, но мы ведь не знаем имён друг друга. Это я вывел в результате думанья. Как тебе это, лобстер? – дерзко и быстро произнёс Пион, вновь внезапно развернувшись к омару.

– Не люблю, когда меня зовут лобстером, – ответил тот, будто услышав из всего лишь последнее слово, – это ошибочно. Я омар. А зовут меня Гиацинт.

– Меня зовут Пион, – представился в ответ человек, – и знай, Гиацинт, мой милый знакомый, что называть тебя лобстером совсем не ошибочно, поскольку это давно стало нормой для большей части пользователей нашего языка.

Лобстер расстроился.

– Что ж, теперь, когда мы с тобой знакомы, – вновь начал Пион, – проведи меня в свой мир, пожалуйста. Я приплыл сюда ради познания и хотел бы, чтобы ты помог мне утолить эту жажду.

– Почему мне следовало бы это сделать? – спросил омар, ещё не отойдя от нанесённой ему обиды.

– Потому что это благо, – уверенно заявил Пион.

– Что ж, я проведу тебя, если ты убедишь меня в этом, – бросил ему вызов лобстер, обида которого вновь сменилась на азарт.

Пион было впал в лёгкий ступор, но затем, встряхнув медовой гривой, он сказал:

– Я считаю, что благо есть всё то, что делает всякое существо и мир красивее. Познание есть благо, ведь существо, знающее мир, способно лучше всякого прочего существа находить, создавать и понимать красоту в нём.

Омар довольно закрыл глазки, пошевелил усами и поклацал клешнями, а затем протянул:

– Как легко и красиво! Милый мой Пион, я непременно оспорю это, но сделаю это в дороге. Ты развернёшься и покинешь этот мир, отправившись домой, когда твоя красивая мысль будет разрушена. Если вдруг ты убедишь меня окончательно, то я и сам, вдохновлённый, не только покажу тебе свой мир, но и отправлюсь с тобой дальше. Ведь не будет ли так ещё интереснее?

Пиону идея явно понравилась. Он решительно кивнул, широко расставив ноги и надув грудь. Чем дальше отходили от пляжа Пион и Гиацинт, тем выше поднималась земля. С неба на пепельную траву падали крупные хлопья снега, а эти двое всё шли дальше, направляясь к светло-серым горам в форме арок, спиралей и дуг.

– Итак, – начал, пошевелив длинными усами, омар, – с чего ты вообще взял, что мир красив, и что мы с тобой будем называть красивым?

Пион, неспеша шагающий рядом с лобстером и рассматривающий горные пейзажи, поднёс палец к подбородку и посерьёзнел, задумавшись.

– Полагаю, – ответил он, – что красивым мы назовём то, что восхищает нашу душу и вдохновляет её, а поскольку я нахожу мир именно таким, то его я называю красивым.

Гиацинт кивнул, сразу же спросив:

– А что делать, если чью-то душу наш мир не вдохновляет и не восхищает?

Пион снова коснулся своего подбородка, напрягши вместе с этим мозг.

– Тогда, – сказал он неуверенно, – такое существо просто не понимает этот мир.

– Взгляни на эти горы, – умиротворённо произнёс Гиацинт, показывая клешнёй на серые вершины, – красивы ли они?

– Безусловно! – ответил Пион, ни на секунду не замешкавшись.

– Опишешь их красоту?

Человек в кашемировом пончо прищурил глаза, рассматривая каждую деталь тропинок, лежащих меж крутых скал, гладких камней, обрывов и возвышенностей. Он всматривался в бадающих друг друга своими массивными рогами, блеяние которых доносилось со склонов.

– Я вижу изящных и гордых зверей, которые так удивительно стоят на крутых склонах. Я вижу, как заснеженные пики разрывают ткань облаков, устремляясь к звёздам, но милее всего мне дивный узор камней, рисуемый природой на этой земле, – с воодушевлением проговорил он, улыбаясь с каждым словом всё шире.

– О, ты заметил этих козлов? – спросил омар, словно подхватив это воодушевление, – Они в самом деле удивительны, но увы, в побеге от волчьих зубов они так часто загоняют себя в ловушки, из которых не могут выбраться даже со своими возможностями карабкаться по камням! Как это мучительно – долго погибать от голода и жажды, зная, что ты не можешь вернуться назад!.. Ты сказал про горные хребты и пики, но меня, мой милый друг, они ужасают, ведь я знаю, сколько отважных путешественников похоронено на их вершинах и сколько жизней забрали лавины, спускающиеся на равнины под ними. Так ли красивы эти места сейчас?

Пион ничего не мог ответить. Он мычал, покашливал и хмурился, пытаясь заставить своё мышление родить что-то в ответ. Но у него не получалось. Он чувствовал, будто зашёл в тупик, ради выхода из которого ему необходимо повернуть назад. “Но ведь есть ещё какая-то дорога, я же чувствую это!” – думал он, пытаясь найти хоть какое-то более-менее устойчивое решение.

– Я вижу, что ты теперь печалишься, мой милый друг. Раз эти места перестали быть для тебя красивыми, я не могу позволить себе рассказать и показать больше, – начал было Гиацинт, хитро сверкая чёрными глазками и гордо пощёлкивая клешнями.

– Если я ещё не дал тебе ответа, это означает только то, что я размышляю над твоими словами, – заявил Пион, скрестив на груди руки.

Его жёлтое сердце в то мгновенье вдруг вспыхнуло золотом, буквально на секунду, тут же вновь погаснув, но Пион, едва ощутив эту искру, понял, что движется в правильном направлении.

Гиацинт заинтересованно посмотрел в глаза человека.

– Если я ещё не дал тебе ответа, – повторил Пион, – то я размышляю над тем, что ты сказал мне. Это благо, и от этого ты не сможешь отвертеться.

Усы омара зашевелились с особой страстью, с жаждой к продолжению поединка, которую разделял теперь и Пион, ищущий место для контратаки. Между тем, они продолжали свою дорогу, словно поднимаясь по хребтам к самым звёздам, венчающим небесный купол. Омар и юноша проходили через естественный каменный мост, нависающий над молочной рекой и поляной, усеянной тысячами белых лилий, среди которых ползали огромные серо-жёлтые питоны, шипящие между собой о чём-то змеинном.

– Взгляни на этих питонов, мой милый Пион! Когда я был юн, как ты, именно они учили меня разного рода мудростям, главной из которых была та, что говорила об уродливости нашего мира. Я видел, как этот мир поглощает сам себя, как змеи целиком глотают милых кроликов, как реки выходят из берегов, смывая всевозможные гнёзда и норы, оставляя животных без укрытий. Не досадует ли тебя это?

Омар заглядывал в глаза Пиона, надеясь увидеть там колебание и панику. Однако он не находил там ничего, кроме глубокой задумчивости и поиска. Потихоньку лобстер с человеком дошли до мраморного утёса, об основание которого бились, пенясь, морские волны. Над их головами нависал растянувшийся на весь небосвод дракон, нежащийся в чёрной густой гуаши космоса. Пион смотрел на созвездие, всё больше ощущая на душе тяжесть от того, что он спустя столько времени не может ответствовать перед омаром. “Я сдаюсь”, – едва не сорвалось с его губ, как вдруг он снова почувствовал золотую искру в своём сердце, вместе с которой пришёл ответ. Пион ощутил, как конструкции, которые он строил всё это время в своих мыслях, собираются в нечто цельное, как лишние элементы отсеиваются, как обтачиваются грани этой новой мысли, как гордость наполняет его грудь.

– Послушай, старый лобстер, – сказал Пион, спокойно выдохнув, – не кажется ли тебе, что всё сказанное тобой не может не восхитить?

Омар опешил. Он в недоумении встряхнул усами, спросив затем:

– Не сошёл ли ты с ума от увиденного? Кого могла бы восхитить жестокость мира и страдание?

Но Пион оставался невозмутимым. Не отрывая взгляда от неба, он продолжил:

– Я полагаю, что дело в акцентах. Ты много жил, но не познал мир по-настоящему, ведь самое главное ты выпустил, утонув в страдании. Лавины и острые пики гор, могучие реки, выходящие из берегов – это величие самой природы, данное нам для восхищения. Движимый восхищением перед этой силой не пострадает от неё, даже если она сомнёт его. Такая сила, вкупе с изяществом, безусловно, красива, и в этом у меня нет сомнения. Среди зверей же всё существует в гармонии и равновесии, скажешь ли ты, что в идеальном балансе нет красоты, потому что змеям нужно есть кроликов? Итак, Гиацинт, я считаю, что твой мир, который ты так любезно показал мне, невероятно красив. Я хотел бы остаться в нём, чтобы познавать его.

На некоторое время между ними повисло молчание. Омар и юноша неотрывно смотрели на мерцание звёзд, пока, наконец, Гиацинт не сказал:

– Тебе было непросто, но ты смог родить убеждение. Ты нашёл своим словам основание, а потому они звучат складно и весомо, и это, должен сказать, красиво. Я сдержу своё обещание, милый друг, и буду тебя сопровождать. Когда звёзды померкнут на фоне солнечного света, мы продолжим дорогу, а сейчас попросим эту тихую ночь принять нас в свои объятия.

И ночь не отказала им. Обнимаемые её нежными руками, они уснули прямо на камнях утёса, удивительным образом не ощущая никакого холода.

Бурный поток!

Золотое блюдо выкатилось на голубую скатерть. Пион и Гиацинт шли по тропе меж острых клыков скал.

– Так странно и красиво! – воскликнул Пион.

Белый омар вопросительно на него посмотрел.

– Эти грибы с белыми шляпками, которых тем больше, чем дальше мы заходим. И чудесные вишнёвые деревья, каких я никогда не видел!

Тогда ракообразное довольно ухмыльнулось и кивнуло:

– Это Лес Воспоминаний. Здесь живёт одна волшебница. Слышишь, как шумит река? Девушка вылавливает воспоминания из её потока, а когда их капли падают на землю, из них вырастают эти грибы и вишня.

За очередным поворотом показался тот самый речной поток с бурным течением. Ущелье сильно расширилось и перед человеком и омаром предстал действительно гигантский лес, наполненный белыми-белыми грибами и розовой вишней, словно кланящейся гостям в знак приветствия. Под ногами у омара и юноши раскидывались очень старые, сухие корни, не принадлежащие ни одному из деревьев.

– Почему ты привёл меня именно сюда? – спросил Пион, не отрывая своих золотых глаз от деревьев.

– Потому что посчитал, что тебе будет полезно увидеть нечто действительно горькое, – ответил лобстер, волоча усы по земле.

Под особенно большим грибом, растущим на берегу реки, стоял тёмно-серый баркас с вёслами.

– Не возражаешь, если мы поплаваем? – спросил Гиацинт, хватая лодку огромными клешнями и спуская её на воду.

Пион запрыгнул в баркас, который тут же помчался по быстрому потоку. Грибные шляпки проносились перед глазами: белые, красные с пятнышками, иногда бледно-рыжие, а меж ними бледной линией расплывались цветы вишни. Волны поднимали лодочку всё выше и выше, удерживаться на ней стало совсем тяжело, но Пион старался твёрдо держаться в посудине и не выпускать из рук вёсел. Омар уже болтался за бортом, удерживаясь только своей клешнёй за край лодки. Ещё одна волна, ещё одна попытка удержаться, брызги воды, кашель, темнота и глухой удар веслом по голове. Пион поднимает голову из реки, продолжающей с невероятной скоростью нести его вперёд, после чего его тут же захлёстывает новая волна, переворачивая и толкая ко дну. Юноша отталкивается от песка, похожего на соль, выныривает и, окатываемый волнами, вновь набирает в рот воды. Наконец, ему удалось схватиться за корень вишнёвого дерева, растущего у самого берега. Впиваясь в вишню ногтями, карабкаясь вверх, Пион выбрался из плена течения. Берег был словно другим миром – тихим и спокойным. Пион выплёвывал из лёгких воду и хрипло дышал, отползая от берега, его медовые волосы потемнели от воды, а цветочный венок был унесён течением. Наконец, спустя минуту или две кряхтения, харкания и кашля, он поднялся на ноги. Лодки позади уже не было, она словно растворилась в кипящем потоке.

Сквозь шум волн Пион услышал резкий и суровый, но при этом мягкий голос:

– Ты что-то украл из потока?

Юноша вздрогнул, его глаза забегали среди вишни и грибов, пока не столкнулись с тонкой белой женской фигурой. Она вся была облачена в белые ткани, стянутые под грудью широким, таким же белым поясом, по плечам и спине струились чёрные, как грозовые тучи, волосы, покрываемые белой грибной шляпой. Её широкие брови напоминали серпы, а под ними пронзительно и обжигающе смотрели два чёрных глаза.

Пион, совершенно не привыкший к внезапному появлению кого-либо, был озадачен, особенно учитывая, что не так давно он едва не захлебнулся.

– Я буквально чуть не утонул в воспоминаниях, – сухо и со злостью ответил Пион, встряхивая мокрыми волосами и убирая их за уши.

– Потрясающий каламбур, – ответила с совершенно каменным лицом белая девушка.

Пион подошёл к ней ближе, щурясь и как будто бы опасаясь. Нос его задёргался, улавливая её запах – запах коньяка и карамели.

– Не подскажете, сколько времени? – спросила она, цокнув.

– Секунду, – начал Пион, встряхнув головой, – прежде всего, почему ты сначала сказала мне “ты”, а затем стала общаться на “вы”? Это нелепо. Во-вторых, я понятия не имею, что такое “каламбур”, поскольку мой старик не объяснил мне этого. Да и как мне, чёрт возьми, знать, который сейчас час, если мне нечем измерить его?!

Барышня-гриб вздохнула, закатив глаза и отвернулась.

– Действительно, глупо было ждать чего-то ещё от такого простофили. Тогда вернусь к самому простому вопросу: ты украл воспоминания из потока?

Пион стал весьма раздражаться.

– Даже если и украл, ты что, такая мелочная, что имея целую реку воспоминаний, будешь сердиться из-за одного пропавшего? Хотя хочу заметить, что ничего я не крал.

Она сложила руки на груди и оценивающе посмотрела на Пиона, сказав:

– В этой реке ты действительно не нашёл бы особенно ценных для меня воспоминаний. Тем более что в ней не осталось моих. Все мои я храню в самом надёжном месте, а здесь лишь воспоминания тех несчастных, кто не справился с волнами и утонул. И никакой мелочности здесь нет – просто я собираю эти воспоминания и потому не хочу, чтобы ты забрал что-то моё. Это естественно.

– А какой от этих воспоминаний толк? – спросил юноша совершенно искренне.

Грибная женщина снова тяжело вздохнула, отворачиваясь от Пиона вновь.

– А вообще-то, сейчас меня больше волнует судьба лобстера. Где он? – обеспокоился Пион, посмотрев в сторону реки.

– Во-первых, не лобстер, а омар, а во-вторых, откуда мне знать? Это вообще не моя проблема. Если выловлю его воспоминания – возможно поделюсь с тобой.

После этих слов она весьма стремительной походкой удалилась вглубь рощи, оставив Пиона наедине с его переживаниями о пропавшем друге. Юношу, как некогда речной поток, захлестнули самые разные чувства, сильнейшим из которых было раздражение. Он стремительно побежал вдоль берега, выкрикивая имя своего товарища. Чем дальше он бежал, тем сильнее чувствовалось одиночество. Он понимал, что в этих деревьях нет огненных белочек, грызущих орешки, вокруг он не встретил ни единого медведя, волка, кабана или оленя, хотя место было далеко от какой-либо цивилизации, да и вообще, ничего живого, кроме той девушки, он не повстречал здесь. Кроме того, никакие птицы здесь не пели, то есть, вообще никаких звуков не было кроме реки и шагов Пиона.

Солнце вновь заходило за горизонт. Луна и созвездия поднимались над головой, а Гиацинта всё не получалось отыскать. “Что делать?” – подумал Пион, и вместе с этим вопросом сердце его болезненно сжалось. Он не знал, как поступить. Он никогда не думал ни о чём подобном. И старик, мудрый старик никогда не упоминал о том, что случаются и такие вещи! Он вертел головой в разные стороны, фиксировал взгляд то на тьме, то на деревьях, то на мерцающих звёздочках, то на Луне. Ему хотелось к кому-то обратиться, но он не знал, к кому. Ему хотелось попросить о помощи, но он не мог выбрать, у кого просить. Пиону захотелось плакать. Ему показалось, что он сейчас умрёт. Его грудная клетка словно сжималась, сдавливая лёгкие, сердце, дыхание его перехватывало, во рту он чувствовал кислоту. “Только не сейчас, о, только не сейчас!” – обращался он к кому-то, неосознанно попятившись назад и уперевшись спиной в ствол вишни. Поджилки его тряслись, и даже миг теперь казался часом.