До первого снега

Я так привыкла к его любви и заботе, что со временем перестала их замечать. Простила маму, которая спустя полгода вольной жизни вспомнила обо мне. Отдалилась от отца, устав от его чрезмерной опеки и постоянных наставлений.

Вот только сейчас, скрючившись возле окна с зажатым в руках мобильным, из которого всё ещё доносится недовольный голос матери, обливающий грязью отца, в унылом одиночестве, посреди совершенно пустого дома, я тихо глотаю слёзы и мечтаю о сущей мелочи: обнять своего старика и сказать, что тоже его люблю.

***

В одном мама оказалась права: утром отец вернулся – помятый, осунувшийся, с потухшим, безжизненным взглядом.

***

Кручу в руках чашку с давно остывшим кофе, не в силах поверить в слова отца.

– Пап, скажи, что всё будет хорошо, – прошу в сотый раз. – Неужели твои адвокаты не могут ничего сделать?

– Прости, родная, – бормочет он, не смея поднять на меня глаз. – Я всё испортил.

Так просто: «Я всё испортил». Только под этими словами скрывается вся наша жизнь!

– И что теперь, пап?

– Они не оставили мне выбора, дочка: либо я помогаю следствию, либо меня посадят. В первом случае я смогу сохранить дом, часть активов и со временем вернуть всё обратно, но…

– Ты выбрал первое, правда? – с надеждой смотрю на его угрюмое, но такое родное лицо.

– Да, Рита. Прости.

– За что ты извиняешься, пап? Всё правильно! Поможешь им, и всё вернётся на круги своя.

– Ты не понимаешь, Рита…

– Так объясни!

Отец вздыхает, но продолжает молчать. Слова камнем застревают у него в горле. Он словно не уверен, что мне стоит знать. И всё же, пересилив себя, говорит:

– Те люди, которые их интересуют, они… они очень опасные, Рита.

– И что? Ты боишься, верно?

– Боюсь, – соглашается папа. – За тебя боюсь, дочка. Я смогу помочь следствию, но только в том случае, если буду уверен, что ты в безопасности. Тебе придётся на время уехать, Рита.

– На время? – Перспектива не из лучших, но ради отца я готова ещё пару недель потусить у матери.

– Примерно на год…– обрывает мои надежды старик.

– Что?! – Чашка выскальзывает у меня из рук и с брызгами приземляется на стол, но ни я, ни папа этого не замечаем. – Ты выпроваживаешь меня к маме на целый год?! Ну нет, пап, пожалуйста! Мне хватило лета! Я больше не смогу с ней! Здесь вся моя жизнь: школа, Ками, Пабло! Прошу, папа!

– Если я не смогу тебя спрятать, то на сделку со следствием не пойду! – Отец впервые за утро решается посмотреть мне в глаза. В них столько боли и отчаяния, что у меня перехватывает дыхание.

– Но тогда… – шепчу, не обращая внимания на разъедающие горло слезы, – тогда тебя посадят?

– Да, Рита, меня посадят, а тебя отправят к матери.

Смотрю, как кофейные разводы безжалостно поедают своей чернотой некогда белоснежную скатерть, откровенно намекая, что всё хорошее в моей жизни осталось позади, а потом перевожу взгляд на отца и, не веря в происходящее, киваю.

– Хорошо, пап, как скажешь. Я перееду к маме. – Понимаю, что теперь мне в любом случае грозит там оказаться, но так у отца хотя бы будет шанс.

– Нет, Рита, – окончательно добивает меня Винсенто Морено. – Найти тебя у Лауры не составит труда, а я должен быть уверен в твоей безопасности. Поэтому ближайший год ты проведёшь у моего отца.

– Он же умер, пап?

– Это я для него умер много лет назад, когда следом за твоей матерью переехал в Испанию. Поверь, Анхель живее всех живых. Собирайся, дочка, вылет в Буэнос-Айрес через несколько часов.

Глава 2. Дыра? Нет, еще хуже!

– Аргентина?!

Ками визжит в трубку, пока я беспорядочно скидываю в чемодан самое необходимое. Ненавижу собираться впопыхах, но отец не оставил мне выбора.

– В Аргентину, Ками! В чёртову Аргентину! – Глаза мои распухли от слёз, а в голове кавардак. – На год, чтобы отца не посадили.

– Разлука с детьми вместо тюремного срока?

– Нет, Ками, это блажь моего папочки!

С момента нашего с ним разговора прошёл уже час, а я всё не могу успокоиться. Напротив, чем больше я думаю о том, что меня ждёт, тем сильнее хочется взбунтоваться и следом за Лусией бежать из этого дома.

– Так не уезжай! – подливает масла в огонь подруга.

– Я не могу, Ками, правда! Отец уже дал согласие сотрудничать со следствием.

– Рита, Винсенто сошёл с ума! – не унимается Камилла. Громкость её звенящего голоса достигает предела и вынуждает мобильный противно дребезжать. – Это же на другом конце света! Это не Барселона, от которой до Мадрида рукой подать! Чёрт, Рита, это Латинская Америка!

– Спасибо, Кам, но с географией у меня всё в порядке.

– Зато с мозгами – явно нет! Что ты забыла в Аргентине?!

– Ками… – Слёзы обжигают горло. Когда же они уже иссякнут? – Я буду жить с дедом. Отец пообещал при первой возможности забрать меня домой.

Да и какой смысл сейчас исходить на сироп, если всё решено? Нет, конечно, я могла бы топнуть ножкой и отказаться, но только что это изменит? Я в любом случае уеду, а в Барселону или Аргентину, уже не важно.

– У тебя есть дед? – удивлённо уточняет Ками, на мгновение позабыв о предстоящей разлуке.

– Оказывается, – выдыхаю. – Только ничего не спрашивай: отец просто поставил меня перед фактом.

– Ладно. И всё равно это какой-то бред! А как же школа? Выпускной?

– Ками, это Аргентина, а не Северный Полюс. Там есть школы.

– А обо мне ты подумала? А о Пабло? Он уже в курсе, да?

– Нет, Ками. Его мобильный недоступен, и дома Пабло тоже нет. Я понятия не имею, где его искать. Но, знаешь, может, оно и к лучшему. Поговорим, когда приземлюсь в Буэнос-Айресе.

– Думаешь, если он ждал тебя два месяца, то будет ждать и год? Рита, он же другую найдёт!

Её слова иголками вонзаются в и без того изнывающее от боли сердце: я только и думаю, что о ней и о Пабло, понимая, что не смогу без них и дня. Вещи валятся из рук на пол, так и не добравшись до чемодана, а я оседаю следом за ними, уже не сдерживая слёз. Телефон весь мокрый и постоянно норовит выскользнуть, нос беспрестанно шмыгает, а глаза, разъедаемые солёной влагой, дико болят. Я отчаянно не понимаю, почему всё это свалилось именно на меня.

– Эй, ну ты чего? – шепчет Ками и тут же сама начинает всхлипывать. – Прости меня, глупую, и не слушай! Я, как всегда, только о себе думаю. Просто не хочу с тобой расставаться, понимаешь? Я уже скучаю, Рита! Можно, я заеду к тебе перед отъездом? Помогу собраться.

– Нет, Ками, боюсь, ты не успеешь, – бормочу, утыкаясь носом в груду одежды. И почему я не могу взять с собой вместе кучи тряпок двух самых дорогих мне людей? – Вылет через пару часов, а я никак не могу сложить этот дурацкий чемодан.

– Бог с ним, Рита! Там всё купишь. Есть же в Аргентине магазины?

– Есть, конечно.

Перевожу звонок на видеосвязь и вместе с подругой начинаю заново складывать вещи. И пока запихиваю их в чемодан, Ками штудирует информацию о Буэнос-Айресе в интернете, выдавая полезные рекомендации.

– Там сейчас зима по календарю, ты знала?

– Ну да, там всё вверх тормашками. – Впервые за день мне удается улыбнуться. – Но, вроде, не холодная, а примерно такая, как в Барселоне. Да и вообще, наше лето заканчивается, а там только начинается.

– Вот, видишь, не всё так плохо! Ещё одни летние каникулы за год никому не навредили.

Кое-как закончив с чемоданом, минут десять слёзно прощаемся, обещая друг другу оставаться на связи, обязательно созваниваясь каждый вечер.

– Рита! – Тяжёлый голос отца перемежается со стуком в мою дверь. – Опоздаем!

Он не заходит и больше не говорит мне ни слова. Уверена, отец чувствует за собой вину. А я всё сильнее сомневаюсь, что поступаю правильно, забирая часть её на себя.

– Расскажи мне про деда, – прошу, пока отцовский лимузин плавно выезжает со двора.

Отец пристально смотрит в окно, будто впервые видит территорию собственного дома.

– Пап… – зову его, но чувство вины явно перевешивает, и отец ограничивается кивком, давая понять, что слышит.

– Сколько вы не общались? – не оставляю попыток расшевелить его.

– Двадцать лет. – Голос сухой, мрачный.

– А почему?

– Рита, он сам тебе всё расскажет, если сочтёт нужным. Вот, возьми. – Отец протягивает мне документы и пару кредитных карт, явно не желая продолжать разговор. – Здесь хватит на всё, дочка.

– Дедушка знает, что я прилечу? – не отступаю.

Замечаю, что отцу крайне неприятно вспоминать о прошлом, но я хочу знать всё о человеке, с которым буду вынуждена прожить целый год.

– Да, дочка. Он встретит тебя в аэропорту. Надеюсь, больше вопросов нет? – В его голосе сквозит раздражение.

– Какой он, мой дед? – вновь игнорирую папино негодование.

– Самый лучший, – шепчет отец, а потом всё же решается взглянуть на меня. – Я сожалею, что наши с ним пути разошлись. Надеюсь, Анхель Сото станет тебе настоящим другом. Только, Рита, не повторяй моих ошибок: никогда ему не ври. Он не умеет прощать!

***

Сухое прощание с отцом. Утомительный двенадцатичасовой перелёт, и вот, наконец, шасси огромного «Боинга» касаются земли. Аэропорт Буэнос-Айреса встречает меня безликими толпами пассажиров, длинными очередями на паспортном контроле, шумом и суетой.

Получив багаж, медленно плетусь к выходу, выискивая глазами кого-то похожего на моего отца, но всё тщетно. Раз за разом вчитываюсь в имена на белоснежных листочках, коими размахивают встречающие, вот только моего среди прочих нет. Верчу головой по сторонам, чувствуя, как паника медленно, но верно, вытесняет здравый смысл.

«А вдруг обо мне забыли? Что делать, если никто меня не встретит?»

Мне всего шестнадцать, а значит, я даже не могу сама купить билет на обратный рейс, чтобы вернуться домой. Испуганная, растерянная, я достаю мобильный, в надежде, что отец во всём разберётся. Но как назло мой оператор сотовой связи отказывается работать на другом конце земного шара.

Глупые слёзы. По любому поводу они тут же находят выход, показывая всем и каждому, какая я жалкая и беспомощная. Ненавижу их! Но сейчас ещё больше я ненавижу отца, по вине которого стою здесь совершенно одна, никому не нужная, всеми позабытая.

С чемоданом в руках стою возле раздвижных дверей, ведущих к выходу на улицу. Там, снаружи, кромешная тьма. Неудивительно: в Аргентине второй час ночи. Робкие фонари, отбрасывающие свет на землю, лишь создают иллюзию безопасности и комфорта. Стоит посмотреть чуть дальше, туда, где исчезают красные огоньки фар отъезжающих автомобилей, как мне становится не по себе.

Мимо проносятся люди. Кто-то смеётся, кто-то просто громко говорит по телефону. Многие настолько увлечены собой, что не в силах меня обойти, то и дело толкая в разные стороны. Но во всей этой снующей толпе я совершенно одна. Никто не видит моих слёз. Никто не горит желанием помочь. Никто меня не замечает.

Делаю шаг вперёд и замираю, стоит прохладному воздуху колючим дыханием обхватить моё тело. Слишком сильный контраст: из жаркого лета – в прохладную зиму, из привычной жизни – в абсолютную неизвестность. Ругаю себя за невнимательность: я же смотрела прогноз погоды, но не учла, что ночами гораздо холоднее. Обхватываю себя руками, до упора натягивая рукава толстовки на озябшие пальцы, и отчаянно переступаю с ноги на ногу. Глупая! Только я в погоне за красотой и удобством могла приехать в сандалиях на босу ногу и коротких шортах!

В нескольких метрах от трясущейся себя замечаю свободную машину такси и спешу к ней, до конца так и не решив, куда ехать. Одно знаю точно: ночевать в аэропорту я не стану.

Стуча зубами, тяну за собой огромный чемодан, и тут в спину доносится низкий прокуренный голос, очевидно, принадлежащий моему деду:

– Убегать в никуда – это всё, чему смог научить тебя Винсенто? Грош цена такому воспитанию!

Сделав, скорее, по инерции, ещё несколько шагов в сторону такси, останавливаюсь, не находя в себе сил обернуться. И, вроде, я должна радоваться, что меня нашли, но в старческом голосе улавливаю ничем не замаскированную неприязнь. Мне даже не нужно поворачивать голову, чтобы понять: меня ждёт очередное разочарование.

– Рита, верно? – Голос деда слышится всё ближе. Слегка хриплый и неспешный, с местным акцентом, он пугает меня ничуть не меньше холодной аргентинской ночи в полном одиночестве.

И всё же, пересилив себя, оборачиваюсь, чтобы тут же пожалеть об этом, а ещё о том, что не успела уехать.

– Анхель Сото? – брезгливо морщу носик, стоит взгляду зацепиться за неопрятного вида старика, идущего навстречу.

Одутловатый седой дед в заношенной, явно не первой свежести одежде. Хотя и одеждой назвать то старьё, что сейчас на нём, можно с огромной натяжкой. Тёплая куртка, прежде чёрная, но по прошествии долгих лет непрерывной носки изрядно полинявшая, с белёсыми разводами, на нём расстёгнута, являя миру объёмный живот, прикрытый полосатым шерстяным свитером в небрежных катышках. Бесформенные штаны с огромным количеством карманов растянуты на коленях и местами все в каких-то пятнах. Но самое страшное – его обувь: массивные сапоги на широченной подошве, цвет которых скрыт под толстым слоем грязи. Весь этот комплект завершает идиотская кепочка, скрывающая старческие залысины и придающая Анхелю убогий вид.

– Винсенто назвал тебя в честь матери – похвально! – тянет старик, улыбаясь, а затем подходит ближе и выхватывает у меня из рук чемодан. – Но лучше бы он научил тебя элементарным нормам поведения, внучка.

Последнее слово Анхель не произносит – выплёвывает. Ему не менее противно смотреть на меня, чем мне на него. Теперь я отлично понимаю отца, в своё время сбежавшего от деда, но и ненавижу его ещё сильнее за то, что сослал меня к нему.

– Шевелись, девочка! – бросает Анхель и катит мой чемодан в противоположную от такси сторону.

Сколько ему? Около семидесяти? Для своих лет он весьма шустро и уверенно передвигает ногами, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы его догнать.

– Как вы меня узнали? – кричу в широкую спину деда.

– Хм… – усмехается тот. – Только избалованная и пустоголовая дочь моего дрянного сына могла прилететь зимой в одних шортах. Отсутствие мозгов тебе явно досталось от отца!

Стискиваю зубы, чтобы не ответить на хамство старика тем же, но решаю промолчать. Он не прав: отец научил меня уважать старших.

– Я не учла, что прилечу ночью, – только и бросаю в своё оправдание, но в ответ получаю новую порцию раскатистого смеха.

– Ты не учла, что прилетишь в Тревелин, девочка!

– Тревелин? – переспрашиваю несмело, в душе надеясь, что речь идёт о пригороде Буэнос-Айреса.

– Тревелин, милая моя, Тревелин! – противно усмехается старикашка, вместо того чтобы всё объяснить, а затем резко останавливается возле повидавшего виды пикапа, не менее замызганного, чем и его владелец.

Анхель с размаху закидывает мой дорогущий чемодан, стоящий явно больше, чем эта колымага, в грузовой отсек, а сам, не обращая на меня внимания, садится за руль.

– Тебе отдельное приглашение нужно, принцесса? – недовольно бурчит он, переваливаясь массивным телом к пассажирской двери. – Шевелись, Рита! А то и к Рождеству не доедем!

– Куда не доедем? – сдавленно переспрашиваю.

– В Тревелин, Рита, куда ж ещё?

Позабыв о холоде, стою, обдуваемая колючим ветром, и мотаю головой.

– Я никуда с вами не поеду! Я хочу домой!

– Теперь твой дом здесь, – чуть мягче отвечает старик, а затем хлопает по затрапезной и однозначно не самой чистой обивке сиденья. – Садись. Не дело в таком виде по ночному Буэнос-Айресу разгуливать. А хочешь обратно, так это с Винсенто договаривайся. Я против не буду: головной боли и без тебя хватает.

Во взгляде Анхеля улавливаю что-то очень знакомое: так порой смотрел на меня отец. Да и глаза старика такие же: темно-карие, выразительные, добрые.

– У меня мобильный не работает! —В полной растерянности топчусь на одном месте. И, вроде, чувствую, что Анхель меня не обидит – так, поворчит немного, – но в то же время сесть к нему в машину не решаюсь.

– А у меня его вообще нет! – ухмыляется дед. – Поехали. Из дома позвонишь.

Анхель подмигивает, вновь так сильно напоминая мне отца, а затем отклоняется на водительское место, освобождая пассажирское для меня.

– Оу, куколка, чего грустишь в одиночестве? – внезапно доносится из темноты парковки мерзкое улюлюканье, приправленное не менее гнусным смехом.

И без того страшная холодная ночь становится просто невыносимой.

Осматриваюсь и замечаю неподалёку компанию молодых людей, скользящих по мне масляными взглядами. Одеты они безвкусно и несуразно, лица тупые, позы расслабленно-наглые. Их намёки противны, а смех – тошнотворен.

– Поехали с нами, детка! – перебивает один другого в попытках привлечь моё внимание. – Мы тебя согреем! Жарко станет!

Их голоса бьют по нервам сильнее колючего ветра, пугают гораздо больше грязной обуви деда. Понимаю: стоит мне остаться здесь одной, и будущее обещает стать мрачным и недолгим. А так, добравшись до дома Анхеля, смогу позвонить отцу и попросить о помощи.

– Далеко ваш чёртов Тревелин? – Шмыгаю носом, захлопывая за собой дверь пикапа, и замечаю, как на лице старика расцветает улыбка.

– Очень! Успеем как следует познакомиться, – бормочет Анхель и заводит двигатель. – Сзади плед лежит, возьми! И там ещё пара сэндвичей, если хочешь.

– Я не голодна, спасибо!

Думать о еде мне хочется в последнюю очередь. Сжавшись, осматриваю потрёпанный салон автомобиля. В отличие от одежды старика здесь всё пусть и доисторическое, но весьма чистое: нет ни пыли, ни раскиданных вещей. Внутри всё целое, хоть и видно, что очень старое. Но первое впечатление меркнет, стоит драндулету тронуться с места. Впору закрывать уши и кричать: «Помогите!» Всё стучит, бренчит, двигатель в своём рыке и вовсе доходит до крайности.

– Этот автомобиль – ваш ровесник? – Мой нос опять невольно морщится, а ладони с силой зажимают уши.

Анхель недовольно цокает языком и оставляет мой вопрос без ответа.

Автомобиль неспешно покидает территорию аэропорта и выезжает на трассу. Но едва ему удаётся немного набрать скорость, как изо всех щелей начинает нестерпимо дуть. И без того продрогшая, кутаюсь в толстовку и, отвернувшись к окну, даю волю слезам. Не о такой жизни я всегда мечтала. Не о такой!

– Ты упрямая, как твой отец! – вдруг нарушает относительную тишину Анхель. – Сказал же, плед возьми!

Мотаю головой, не поворачиваясь к старику. Отчего-то становится стыдно от мысли, что он может заметить мои слёзы и счесть слабой. Хотя я такая и есть!

– Ведёшь себя глупо! До дома почти сутки пути, и, поверь, с каждым часом будет только холоднее! – бурчит старик и, не отвлекаясь от дороги, начинает переключать радиостанции, добавляя к бесконечному скрежету подвески и рёву мотора свистящие переливы и дребезжание поиска сигнала.

– Сутки?! – вскрикиваю от ужаса, понимая, что не выдержу в этом продуваемом насквозь пикапе двадцать четыре часа.

– Ну, чуть меньше, может, – почесав затылок, вполне серьёзно отвечает Анхель и вновь принимается вылавливать нужную радиостанцию.

Безудержно хлюпаю носом и клацаю зубами от холода, но брать чужой, непонятно где валявшийся до этого плед не хочу. Может, я и потеряла дом, друзей, отца, но чувство собственного достоинства всё ещё при мне.

Спустя несколько минут шумовой пытки салон наполняется громкими унылыми звуками ретро-композиции: под стоны гитары томный женский голос страдальчески поёт о неразделенной любви.

– Вы серьёзно? – наплевав на своё заплаканное лицо, поворачиваюсь к деду. – Мы будем слушать ЭТО?

– Как по мне, долгая дорога в компании очаровательной Джильды гораздо привлекательнее твоих сопливых всхлипов, – не лезет в карман за очередным оскорблением старик.

Фыркаю и с надменно поднятым носом отворачиваюсь к окну, пытаясь сосредоточиться на ночных видах окрестностей Буэнос-Айреса. Но с каждой минутой огней за окном становится всё меньше, а гнетущей темноты и заунывного бренчания всё больше. Холод пробирает до костей. Слёзы в какой-то момент просто устают течь, а может, наконец кончаются. Дикая усталость вкупе с немыслимыми потрясениями берёт верх над показной гордостью и врождённой брезгливостью, и вот я уже несмелыми руками нащупываю на заднем сиденье огромный вязаный плед. Под одобрительный кивок старика закутываюсь в него с ногами, ощущая, как уютное тепло начинает медленно растекаться по телу, унося с собой страхи и тревоги минувшего дня.

– Поспи, – убавив громкость радиоприёмника, бубнит Анхель. – С рассветом остановимся на заправке перекусить. Я разбужу.

Киваю и проваливаюсь в сон.

Анхель не обманул, совершенно бесцеремонно разбудив меня с первыми лучами солнца. Щурюсь от яркого света, нещадно бьющего прямо в глаза, и плотнее укутываюсь в плед в яром нежелании возвращаться в реальность.

Всё та же старая тачка – увы, при свете дня она кажется ещё более древней и убогой. Всё тот же презрительный взгляд деда, хотя… Нет, сейчас в глазах старика читается непередаваемая усталость: это я спала всю ночь, а он безотрывно следил за дорогой. А потом мозг взрывается от ещё более внезапной догадки.

– Анхель, а когда отец сообщил, что я прилечу?

– Вчера на рассвете, – потягивается он.

– Получается, вы вторые сутки за рулём? – Мысленно прикидываю, сколько времени ушло у старика на дорогу, и поражаюсь его стойкости

– Получается, – сухо бросает тот и выходит. – Рита, давай, живее!

Скидываю с себя плед и вылезаю следом, моментально съёживаясь от ледяного ветра, безжалостно бьющего по голой коже.

– Почему так холодно? – кричу в спину старику, планомерно удаляющемуся в сторону небольшой закусочной на территории заправки. Я же смотрела прогноз погоды! Правда, только в Буэнос-Айресе.

Ответ прилетает живо и с прежней долей иронии:

– Потому что зима, Рита!

Ускоряюсь, чтобы быстрее попасть в тёплое помещение, и даже толком не осматриваюсь. Так, подмечаю, что в явном упадке в этой стране всё вокруг.

– Рита! – Анхель занимает свободный столик в глубине зала и, наконец, обращает на меня внимание. – Бараньи твои мозги! Ты почему плед оставила в машине?!

– Мне что, укутавшись в старое тряпьё, нужно было на люди выйти?! Вы в своём уме?! – стуча зубами, возмущаюсь, растирая обледенелые коленки.

– То есть заявиться на люди в шортах посреди зимы лучше? – откровенно ржёт надо мной Анхель, а затем снимает белёсую куртку и протягивает мне. – На, глупая, накинь! Сейчас поедим и ревизию твоим вещам устроим! Надеюсь, ума хватило взять с собой что-то более похожее на одежду!

Сжимаю губы в тонкую полоску и, отвернувшись от деда, сажусь за стол.

– Не надо мне вашей куртки! – сквозь подбирающиеся к горлу слёзы брезгливо бормочу в ответ, но потом всё же добавляю: – Спасибо!

Неужели старик не понимает насколько его одежда заношенная и несвежая, пропахшая машинным маслом и дымом? Неужели он думает, что я настолько потеряла себя, чтобы надеть подобное, пусть даже на время?

– Знаешь, Рита… – Анхель бросает отвергнутую куртку на стул, а сам с укором смотрит на меня. – Если ты не изменишь своего отношения к жизни, Тревелин сломает тебя.

– Тревелин, Тревелин! Я только и слышу от вас это дурацкое слово! Я уже его ненавижу! Довольны?!

– Твоя ненависть – твоё право! – пожимает плечами старик и уходит делать заказ.

Склизкий омлет, пересушенные гренки и горячий «американо» без сахара – это всё, что полагается мне на завтрак. Создаётся щущение, что Анхель просто издевается надо мной. Ковыряюсь вилкой в тарелке, пока он деловито засовывает это подобие еды себе в рот.

– Так! – обтирая руки о штанины, заключает он. – Времени уговаривать омлет превратиться в фуа-гра у нас нет! Не хочешь есть – не надо! – И, не дожидаясь ответа, встаёт и бодро возвращается к пикапу, бросив на ходу:

– Выезжаем через десять минут!

Хочется взбунтоваться! Топнуть ногой! Устроить истерику! Чтобы дед понял, что со мной так нельзя! Вот только чувствую, что с ним этот номер не пройдёт.

Делаю большой глоток «американо» и, сморщившись от его сковывающей весь рот горечи, выхожу на улицу.

Всё тепло, что я успела скопить за завтраком, моментально испаряется, заменяясь собачьим холодом, пронизывающим до костей. Сколько сейчас на улице, не знаю, но мелкие лужи на неровном асфальте покрыты тонким слоем хрустального льда, а пожухлая прошлогодняя трава на незамысловатых газонах – изморозью.

Кожа тут же покрывается мурашками. Смотрю вниз, на свои расшитые жемчужинами сандалии, и поджимаю голые пальцы, которые так безжалостно сводит от холода. Анхель прав: мне нужно переодеться. Но вот незадача: самое тёплое, что есть в моём чемодане – это пара толстовок, джинсы и тряпичные кеды.

– По пути будут магазины? – нагоняю Анхеля у пикапа. – Я бы хотела немного обновить гардероб!