Помоги мне выбраться из этого мира

Она просто подбежала и обняла его за ноги.

Молча. Крепко. До боли в пальцах.

– Ну как вы тут? – спросил он, поглаживая её по волосам.

Себастьян и Эмили просто переглянулись.

У обоих под глазом – тень бессонницы. На одежде – следы мела, супа, сажи и, возможно, злобы.

– Прекрасно, – ответили они хором.

– Просто идеально, – добавил Себастьян. – Она цветёт. И жжёт всё, к чему прикасается.

Люсиль – 5 лет. За характером – воля.

К пяти годам Люсиль изменилась. Уже не просто капризная девочка – теперь она становилась маленькой силой, почти стихией. Если раньше она только разрушала правила, то теперь – навязывала свои. Словно чувствовала власть и училась ею пользоваться.

Она часто устраивала «советы» для слуг, где диктовала, кто и что должен делать. Настаивала, чтобы её причёсывали только определённым образом, говорили с ней с поклоном, а если Себастьян или Эмили отказывались – устраивала настоящие бунты.

Но при этом в ней зарождалась стратегия: она умела дождаться нужного момента, приберечь истерику, если она была выгодна. Уже начинала понимать, что манипуляция может быть оружием. В разговорах она могла внезапно стать очень вежливой – только чтобы потом добиться невозможного.

Эмили говорила:

– У неё железный стержень внутри. Но если мы не научим её ответственности, она будет королевой хаоса.

Себастьян кивал:

– У неё воля. Как у Дмитрия. Только без тормозов.

А Дмитрий, всё так же сдержанно, говорил:

– Она ещё дитя. Просто… дитя, которому стоит опасаться будущего.

Сцена – утро. Комната Дмитрия.

Ночь выдалась тихой. Особняк погрузился в глубокий сон.

Дмитрий, как редко бывало в последние месяцы, остался дома. Он сам уложил Люсиль – на этот раз без истерик: с ней он всегда мог быть мягким, и она таяла. После, не раздумывая, он остался с Эмили. Не по страсти – по теплу. Они оба нуждались в чём-то человеческом, и это соединение, хрупкое и временное, их не обязывало. Им просто было хорошо.

Утро наступило без предупреждения.

Дверь в спальню распахнулась с треском.

– Папа! – раздался звонкий голос.

Дмитрий медленно открыл глаза. Под одеялом его тело прижимала Эмили, ещё сонная, обнажённая, с растрёпанными волосами. В дверях стояла Люсиль, в ночной рубашке, с растрёпанными зелёными глазами и лицом, в котором уже закипала истерика.

– Ты что… ТЫ ЗДЕСЬ СПАЛ С НЕЙ?! – закричала она, голосом, который, казалось, потряс стены.

– Люсиль… – начал Дмитрий спокойно, но было поздно.

Она подбежала к кровати, вскочила на неё, сорвала с Эмили край одеяла.

– Уходи! – завизжала она. – Ты не можешь с ним спать! Он МОЙ! МОЙ!

Эмили в ужасе отпрянула, не зная – смеяться, защищаться или скрыться под подушкой.

– Ты змея! Ты мерзкая! Уходи из нашей спальни! – Люсиль ударила её по плечу маленькой ладошкой, и хоть сила в ней была детская, выражение на лице было взрослым: ревность, презрение, слёзы.

Дмитрий молча встал с постели, накинул халат.

Он подошёл к Люсиль, взял её за плечи – мягко, но твёрдо – и сказал тихо, как сталь:

– Выйди. Сейчас же.

– Но папа!..

– Выйди.

Она застыла, как будто её ударили. Глаза наполнились слезами. Она не плакала – но дрожала.

– Ты… ты меня не любишь… – выдохнула она и побежала прочь, босыми ногами по мрамору, с развевающимися волосами. Стук захлопнутой двери прозвучал, как щелчок плети.

Тишина.

Эмили молчала, прижавшись к подушке, всё ещё поражённая сценой.

Дмитрий сел на край кровати, провёл рукой по лицу.

– Прости, – сказал он, глядя в пол. – Это было… не по-джентльменски. Ни для неё, ни для тебя.

– Она… она как взрослая. Слишком взрослая, – шепнула Эмили.

– Да. И это… становится опасным, – он поднял глаза. – Думаю, я всё-таки слишком долго позволял ей всё. С сегодняшнего дня… Я приму меры.

– Жёсткие?

– Справедливые. Но холод – это единственное, что она пока понимает.

Он встал и закрыл дверь, чтобы тишина вернулась в комнату.

А в другом конце особняка Люсиль сидела на полу своей комнаты, прижав к себе игрушечного льва, и молчала.

У неё в голове было только одно:

Он выбрал её. Не меня.

И впервые за долгое время она ничего не сделала. Даже не кричала. Просто сидела, со взглядом, от которого в будущем могло бы стать страшно.

Утро после бури. Завтрак в доме Дмитрия.

Тишина в особняке была почти абсолютной – её нарушал лишь негромкий перестук фарфора и мерный шелест тканевых салфеток. За длинным, тёмным дубовым столом сидели трое: Дмитрий, Эмили и Себастьян. Большие окна наполняли столовую светом, но воздух был тяжёлым, будто что-то зависло в нём после ночной сцены.

Дмитрий сидел во главе стола, в безупречно застёгнутом жилете цвета мокрого пепла. На лице – всё та же холодная отстранённость, но пальцы руки, лежащей на столе, время от времени сжимались в кулак. Эмили, напротив, выглядела чуть более уставшей, чем обычно, и по-своему смущённой – не из-за себя, а из-за того, что происходило с девочкой, которую она любила и ненавидела в равной мере. Себастьян, как всегда безупречно прямой и тихий, ел молча, пока Дмитрий не заговорил.

– Она не пришла. – голоса у него почти не было, только констатация.

– Она сидит в комнате, – вздохнула Эмили. – В полном молчании. Думаю, вынашивает план убийства меня плюшевым мишкой.

– Или подменит вам духи на лягушачью слизь, – добавил Себастьян, не поднимая глаз. – Я уже проверил ваш комод.

Дмитрий на секунду опустил взгляд, затем отставил чашку и выпрямился.

– Ситуация выходит из-под контроля. Я слишком долго позволял ей всё.

– Не просто позволяли, – отозвалась Эмили мягко. – Вы ставили её над всем. Любовь – это прекрасно. Но любовь без границ – это… яд. Особенно для такого ребёнка, как она.

Себастьян кивнул, взглянув на Дмитрия:

– Когда вы уезжаете надолго, на недели две и больше – она постепенно становится сносной. Не сразу, но мы видим изменения. Она начинает слушать, меньше капризничает. Словно… отпускает хватку.

– Она проверяет вас, – добавила Эмили. – Вас обоих. Где вы, как далеко можно зайти. А когда ты рядом,… она будто ощущает абсолютную власть. И начинает разыгрывать эту роль, как пьесу.

Повисла тишина. Дмитрий смотрел в окно. Где-то в саду цвели весенние лилии.

– Она не должна узнать, кто она на самом деле… до времени, – сказал Дмитрий, почти себе под нос. – До семи лет она должна оставаться ребёнком. Но сейчас она уже… не дитя. Ни разумом, ни намерением.

Себастьян отложил салфетку и взглянул прямо.

– Я предложил бы вам уехать. На долгий срок. На полгода. Если мы сможем убрать вас из её уравнения, мы выстроим её заново. Сдержанно. Последовательно.

– В первый месяц она, скорее всего, попытается нас отравить, – добавила Эмили с лёгкой усмешкой. – Но потом… мы сможем выровнять поведение. Хоть как-то.

Дмитрий долго молчал. Его взгляд был спокоен, но в глубине глаз затаилась напряжённость. Он понимал, что за этим решением стояла не просто необходимость. Это была первая настоящая разлука.

– Согласен, – сказал он наконец. – Я уеду в Австрию. Сначала – дела. Потом – Швейцария. У меня есть приюты, которые стоит проверить. И пару старых долгов, которые стоит напомнить.

Эмили чуть кивнула. Себастьян даже не моргнул.

– Но, – продолжил Дмитрий, – я запрещаю любые физические меры. Ни крика, ни щелчка по руке. Никакой боли. Только слова. Только холод. Только дистанция.

– Я никогда не позволила бы себе поднять на неё руку, – резко сказала Эмили.

– Знаю, – спокойно отозвался Дмитрий. – Но я должен это сказать. На всякий случай. Потому что если хоть один волос упадёт с её головы без причины – я вернусь.

Он не угрожал. Он предупреждал, с той холодной ясностью, от которой умирали целые армии. Потом он откинулся на спинку стула и тихо сказал:

– У вас будет полгода. Сделайте из неё достойного наследника.

За дверью, в детской комнате на втором этаже, Люсиль сидела на подоконнике, обняв колени. В голове у неё пульсировал один-единственный вопрос:

Как ЭТА женщина оказалась в ЕГО постели?

Она ещё не знала, как, но она точно знала, что сделает что-то. Что-то такое, чтобы Эмили долго вспоминала этот завтрак.

Мрачное утро окутало аббатство мутным, плотным туманом. Воздух был пропитан сыростью и тишиной, которую не нарушал даже скрип половиц – слуги, как всегда, передвигались неслышно. В спальне Дмитрия царил порядок: аккуратно сложенные рубашки, документы, плотная дорожная сумка, которую Себастьян держал у ног.

Люсиль стояла на пороге, босиком, в тонкой ночной сорочке, с растрёпанными волосами и лицом, опухшим от слёз. Она уже знала. Дима уезжает. Не на день. Не на два. Надолго. Может, навсегда.

– Нет, – хрипло сказала она, – ты не можешь уехать. Я больше так не буду! Я всё поняла, правда! Я буду хорошей! Только не уезжай…

Она подбежала, обняла его за ногу, вцепившись, как будто могла удержать его телом. Дмитрий наклонился, погладил её по голове, но взгляд его был отрешённый, тяжёлый, как будто он смотрел не на неё, а сквозь неё – куда-то в прошлое.

– Люсиль, – спокойно сказал он, – ты должна учиться быть сильной. Это важно. Ты справишься.

– Нет! Нет! – закричала она и захлёбывалась в рыданиях. – Ты обещал! Обещал не оставлять меня одну!

Он не ответил. Поднял сумку, кивнул Себастьяну, и шагнул за дверь, не сказав, на сколько уходит. Люсиль побежала следом, крича, топая, хватаясь за его плащ. Но дверь за ним захлопнулась глухо и окончательно.

Эмили вошла в детскую позже, когда слёзы почти высохли.

– Он не вернётся, – сказала она негромко, – пока ты не станешь достойной девочкой. Он не может тратить свою жизнь на капризы. Он оставил тебя нам. А мы научим тебя, что значит быть настоящей.

Глаза Люсиль метнули злобный, обиженный взгляд.

– Он вернётся. Он меня любит.

Эмили только пожала плечами.

– Мы увидим.

Прошло две недели. Потом месяц. Потом три.

Каждое утро начиналось по часам. Ранний подъём. Умывание. Прогулка верхом. Завтрак. Чтение. Уроки этикета. И всё сопровождалось строгим, но сдержанным контролем. Ни одного физического наказания. Только слова. Только холодный, непреклонный взгляд Себастьяна. Только молчаливое разочарование Эмили.

Люсиль сопротивлялась. Внутри неё бушевал огонь. Она выдумывала планы бегства, шила иголки в постель Эмили, отказывалась есть, срывала уроки. Но время шло, и в какой-то момент она заметила, что по утрам уже не ворчит, когда её будят. Что умывается не из страха, а потому что так привычнее. Что знает, как правильно держать вилку, и уже не роняет книги из рук.

Она всё ещё та же. Упрямая. Секретная. С огнём в груди. Но часть её начала меняться – не ради Эмили, не ради Себастьяна. Ради него.

Тем временем, в Европе, Дмитрий шагал по пороховому дыму маленьких войн. В 1853 началась Крымская война – он побывал в Османской империи, наблюдая за конфликтом с Россией. В 1854 он был в Италии, где росло напряжение между Австрийской империей и революционными движениями. Он вступал в диалог с лидерами, дипломатами, остановил несколько скрытых массовых истреблений. Его тень мелькала в Вене, Лондоне, Неаполе.

В одной из старинных вилл, в горах Северной Италии, состоялась встреча – впервые за пять лет.

Александр. Владимир. Василина. Те самые, с кем он прожил тысячелетия, разделив вечность. Их лица были взрослыми, но взгляды – всё те же. Василина смотрела на него с болью. Владимир молчал, как всегда. Александр задал первый вопрос:

– Нам не быть снова вместе?

Дмитрий выдохнул. Медленно. Отстранённо.

– Нет. Всё, что между нами, закончилось. Осталось только дело.

Они не спорили. Но в их молчании осталось сожаление, которое не вытереть ни веками, ни войнами.

Полтора года спустя. Люсиль – почти новая. Почти.

Она завязывает банты сама. Она говорит «пожалуйста» и «спасибо». Она не визжит, когда падает с пони, а встаёт, стискивая зубы. Она смотрит на Себастьяна с подчёркнутым уважением и слушается Эмили с тихой улыбкой.

Но в душе…

В душе она говорит себе:

«Я просто жду. Я просто делаю вид. Я не забыла, кто я. Вы меня не сломаете.»

И в тот день, когда в поместье вновь ступит его нога, она выйдет навстречу – и будет совсем другой. Но он всё равно узнает её. Потому что она – его кровь.

День первый – Четверг. День терпения.

Дождь стучал по оконным стёклам ровно и размеренно, как метроном. Дом дышал тишиной. Люсиль сидела за столом в учебной комнате. Перед ней – раскрытая книга, аккуратный лист бумаги и чернильница. На кончике пера – крошечная капля, дрожащая от напряжённой паузы.

– Повтори, – строго, но без резкости сказала Эмили. – Третье правило за столом?

– Не разговаривать с набитым ртом, – отозвалась Люсиль с лёгкой досадой. – А если говорят, что я не права, я должна сначала проглотить и только потом объяснить, что они глупы.

Себастьян, стоявший у окна, хмыкнул – еле заметно, но не сдержался.

– Люсиль, – Эмили сложила руки на коленях. – Без насмешек. Давай по-настоящему.

– Я знаю, – уже тише сказала девочка, поникнув. – Просто скучно…

– Когда ты научишься уважать скуку, ты научишься управлять собой, – ответила Эмили. – А человек, который управляет собой – может управлять миром.

Люсиль ничего не сказала. Но взяла перо, аккуратно окунула в чернила и продолжила писать.

В тот день за обедом она не перевернула тарелку. Не катала хлеб по скатерти. И даже встала из-за стола, склонив голову и тихо сказав:

– Спасибо за еду, месье Себастьян. Спасибо, мадемуазель Эмили.

Она услышала, как Себастьян чуть наклонился к Эмили и прошептал:

– Я записываю этот день. Первый день без катастроф.

День второй – Суббота. День испытания.

На рассвете Люсиль была на ногах. Она уже не жаловалась на холодную воду в умывальнике, не пыталась прикинуться больной. На ней было аккуратное синее платье, волосы убраны в косу, взгляд – сосредоточенный.

– Сегодня ты будешь отвечать за чайный поднос, – сказала Эмили. – Накрой как следует, без нашей помощи. Мы будем в библиотеке через двадцать минут.

Это было испытание. Не просто сервировка. Это была проверка: может ли она сама – без слёз, без криков, без капризов.

Люсиль взяла задачу всерьёз. Перемыла посуду дважды, протёрла всё до блеска, на поднос положила маленький букетик лаванды, как делала когда-то Эмили. Печенье выложила на тарелку по узору. В библиотеку вошла молча, с прямой спиной, неся поднос двумя руками.

– Ваш чай, – сказала она тихо, но с достоинством.

– Спасибо, Люсиль, – ответил Себастьян. – Всё на месте.

В тот же вечер, когда Люсиль легла спать, Эмили достала лист плотной бумаги и села за письменный стол.

Письмо Дмитрию

Милорд,

С трудом верится, что мы пишем это, но… она изменилась. Мы не можем сказать, что она стала покладистой – в ней по-прежнему живёт огонь. Но теперь этот огонь – не разрушает, а греет. Она слушает. Думает. Делает выводы. Сама предлагает помощь. Проявляет гордость, но не дерзость. Стала внимательна к другим.

Она ещё не идеальна, но она уже – девочка, которой можно гордиться. И мы, наконец, с радостью готовы… похвастаться ею перед Вами.

Если Ваша миссия близится к завершению, Вы можете возвращаться. Мы уверены, она заслужила Ваше возвращение.

С уважением и преданностью,

Себастьян и Эмили.

Письмо было запечатано сургучом с гербом дома и отправлено тем же вечером – через доверенного гонца, что работал только на Дмитрия.

На следующий день Люсиль, не зная, что письмо уже в пути, вытирала пыль в холле с такой старательностью, что Себастьян в полголоса произнёс:

– Иногда я думаю, что она – один из нас.

Эмили улыбнулась.

– Она всё ещё делает это для него. Но скоро она начнёт делать это для себя.

Сцена: Письмо в присутствии троицы

Погода в Цюрихе стояла унылая. Сквозь тяжёлое серое небо просачивался тусклый свет. В старом зале, где они остановились на ночь, стены хранили холод веков. Каменные арки, чугунные канделябры, старинный письменный стол. Дмитрий сидел за ним, выпрямившись, с прямой спиной, в светлом жилете и чёрной рубашке, обрамлённый серой рамкой оконного стекла. В руках – письмо с сургучной печатью.

Рядом, словно кошки, замерли трое. Александр, скрестив руки, стоял у стены, будто невзначай. Владимир сидел на подоконнике, покачивая ногой, глядя искоса. Василина молчала, но неотрывно следила за руками Дмитрия, как будто надеялась прочитать текст через пергамент.

– Кто писал? – спросил Владимир.

– Дом. – коротко ответил Дмитрий.

– Дом? – переспросил Александр. – Это всё, что ты скажешь?

Дмитрий снял перчатку с правой руки и сломал сургуч плавным, почти беззвучным движением. Бумага издала сухой хруст. Он развернул письмо и начал читать. На лице – ни единой эмоции. Ни дрожи в ресницах, ни сжатой челюсти, ни искры в глазах.

Василина сделала шаг ближе.

– Там… всё в порядке?

Он не ответил.

Молчание.

Они переглянулись. Василина подалась ближе, уже почти наклонилась, чтобы заглянуть в письмо, но в тот же миг Дмитрий плавно поднял взгляд – и её будто ветром отбросило. Он не сказал ни слова, но взглядом дал понять: ещё один шаг – и вы пожалеете.

– Ты ведь сам сказал, что мы теперь только по делам встречаемся, – тихо, но зло проговорил Владимир. – Что тебе мешает нам сказать, в чём дело?

Дмитрий аккуратно сложил письмо, убрал его в карман внутреннего пиджака и встал.

– Вы правы. Мы встречаемся только по делам. И я слишком задержался здесь, пора завершить, последнюю из личных встреч.

– Мы тебе верны, – произнёс Александр с нажимом. – С самого начала. Мы всё отдали. Мы – твоя семья.

– Нет, – Дмитрий посмотрел на него спокойно. – Моя семья осталась в доме. С теми, кто нуждается во мне сейчас.

Владимир резко встал с подоконника.

– Ты стал жестоким.

– Я стал честным.

– Ты прячешься, – бросила Василина. – Прячешься за равнодушием, потому что боишься снова нас потерять.

На лице Дмитрия не дрогнул ни один мускул. Он подошёл к шкафу, открыл его и начал складывать вещи в дорожную сумку. Вязкий, плотный, окончательный жест.

– Мы всё равно узнаем, что было в письме, – бросил Владимир. – Нам не нужен твой благословенный молчаливый пафос. Мы достанем его.

– Можете попытаться, – сказал Дмитрий, даже не оборачиваясь.

Через час он уже уезжал. Кони копытами разбивали промёрзшую землю, карета покидала границы замка. Внутри под его пальцами лежало письмо. Строчки не уходили из головы:

“Она слушает. Думает. Делает выводы. Проявляет гордость, но не дерзость. Стала внимательна к другим.”

“Мы уверены, она заслужила Ваше возвращение.”

Он откинулся в сиденье. Глаза закрылись.

Перед ним возникла Люсиль – брюнетка с пылающим взглядом, с гордо поднятым подбородком и слишком взрослой осанкой для своих лет. Вся в противоречии, упрямстве и попытках заслужить.

«Она не изменилась. Она просто учится быть собой. А я… должен быть рядом».

Карета скрылась за горизонтом.

Карета остановилась перед особняком глубокой ночью. Небо было чёрным и беззвёздным, только фонари у ворот отбрасывали жёлтые отблески на гравий. Лошади фыркнули, и в тишине послышался скрип дверцы. Дмитрий вышел – высокий силуэт в длинном пальто, из-под которого мелькнула тень чемодана.

Себастьян уже ждал у входа. Он вышел из дома, как всегда в идеально выглаженной форме дворецкого, с лёгкой насмешкой в глазах и привычной лёгкостью в походке. Он кивнул – молча, как будто встречал гостя, а не хозяина.

– Всё тихо? – спросил Дмитрий.

– Всё под контролем, – ответил Себастьян. – Как и было обещано.

На верхнем этаже, за занавешенным окном, дрогнула тень. Дмитрий не поднял головы, но знал, что она смотрит. Он чувствовал это. Шестое чувство, которое всегда было с ним, с момента, когда он впервые взял её на руки.

Он вошёл.

Особняк пах воском, камином и лёгкой горечью сухих цветов. Всё было на своих местах. Тишина – безмолвная и строгая, как приговор.

На лестнице стояла Эмили. В чёрном платье, с высокой причёской, строгая, как всегда, но во взгляде – тень довольства.

– Вы рано, – произнесла она сдержанно. – Мы ожидали вас через неделю.

– Я получил письмо, – ответил он и прошёл мимо, не задерживаясь.

Она проследила за ним взглядом, и на мгновение на её губах мелькнула едва уловимая улыбка.

Он поднялся по лестнице, медленно, будто каждый шаг давался с усилием. Дошёл до знакомой двери, за которой раньше слышался топот, смех, иногда – визг и упрямый плач. Сейчас – тишина.

Он постучал один раз.

– Кто там? – послышалось.

Голос – чуть грубее, чем раньше. Уверенный. Но с той же интонацией, что он знал наизусть.

– Я, – ответил он.

Долгая пауза. Затем резкий звук – будто кто-то вскочил с кровати, и шаги, быстрые, почти испуганные.

Дверь приоткрылась. На пороге стояла Люсиль. Брюнетка, волосы собраны в ленивый пучок, на ней простое светлое платье. Лицо… другое. Взрослее. Но в глазах – та же буря.

– Ты… – прошептала она.

– Я вернулся, – сказал он.

Она не бросилась ему на шею. Она не закричала от радости. Она стояла, как будто ждала, что он сейчас скажет: “Я просто проверить”. Или: “Я уезжаю снова”. Или: “Я тебя не узнаю”.

Он смотрел на неё долго.

– Ты изменилась, – произнёс он наконец.

– Нет, – честно сказала она. – Я просто научилась быть тише.

Он слабо улыбнулся.

– Это – уже изменение.

Она смотрела на него в упор.

– Ты правда… остался?

– Да.

– Надолго?

Он не ответил.

Тогда она шагнула вперёд, и неуверенно обняла его за талию. Не как ребёнок. Как кто-то, кто слишком долго держал всё в себе и больше не мог.

Он закрыл глаза. Его рука легла ей на затылок.

В коридоре стояли Эмили и Себастьян. Молча. И только Себастьян шепнул себе под нос:

– Всё-таки вернулся.

Сцена: Прогулка по поместью

Утро было ясным, будто и не было тех полутора лет серых дней, разлуки и борьбы. Травы на склонах особняка плыли мягким ковром, лошади фыркали, отбивая копытами свежую землю. Воздух был влажным, напоённым ароматом еловых веток и весеннего тумана.

Дмитрий держал поводья одной рукой, сидел прямо, небрежно элегантный, как всегда. Спокойствие его силуэта резало взгляд, как лезвие – абсолютное, недоступное, тихое.

Люсиль ехала рядом. Она сидела ровно, как учили – спина прямая, взгляд вперёд. На ней было светлое платье, волосы аккуратно заплетены. Ни всплеска эмоций, ни капризного жеста. Но время от времени пальцы её нервно сжимали поводья чуть сильнее, чем нужно.

– Ты научилась держаться в седле, – тихо сказал Дмитрий, не поворачивая головы.

– Эмили учила, – коротко ответила она. Потом, будто подумав, добавила: – Я старалась.

Молчание между ними повисло ненадолго.

Позади, на белых лошадях, Себастьян и Эмили следовали на расстоянии, притворяясь, что ведут разговор о погоде. Но оба прислушивались. Эмили – с невидимой гордостью. Себастьян – с холодной внимательностью, как будто проверял исход опыта, на который поставлено слишком многое.

– Скоро тебе исполнится семь, – сказал Дмитрий.

Люсиль кивнула.

– Это возраст, – продолжал он, – когда ты начнёшь чувствовать… силу. Нашу силу. Сначала это будет странно. Потом – страшно. А потом – привычно. И именно в этот момент ты должна будешь держать себя в руках.

– Я не боюсь, – ответила она, стараясь говорить уверенно.

Дмитрий посмотрел на неё впервые с начала прогулки. Его голубые глаза были спокойны, но в глубине – тень, которую он прятал даже от себя.

– Сила чистокровных – это не игрушка. Это не магия. Это – ответственность. Если ты не научишься владеть собой – ты станешь чудовищем. Как многие до тебя.

Люсиль замолчала.

Он продолжил:

– Мы добавим к твоим занятиям музыку, танцы, рисование. Это не просто для приличия. Это – дисциплина. Гармония. Ты должна научиться чувствовать ритм. Движение. Научиться не срываться.

– Я… постараюсь, – сказала она, чуть тише, чем раньше. И вдруг, будто сама не сдержалась: – Но если мне не понравится танцевать, я не буду!

Дмитрий прищурился, угол его рта дёрнулся.

– Вот она, – пробормотал он, не без иронии. – Старая Люсиль.

– Я старая? – обиделась она, резко обернувшись к нему.

– Ты – упрямая, – ответил он, без осуждения.

И вдруг замолчал. Его взгляд скользнул по её лицу, волосам, глазам – будто он что-то искал. Что-то очень важное. Но не нашёл. Или не хотел найти.

Он надеялся.

Где-то внутри, глубоко, в самом сердце, Дмитрий боялся, что она вспомнит. Вспомнит то, чего помнить не должна. То, от чего зависит слишком многое.

Но в её глазах было пусто, никакого прошлого. Только настоящее – и неуверенное, как у всякого ребёнка, будущее.