Помоги мне выбраться из этого мира

Lusy Westenra

Помоги мне выбраться из этого мира

Карета остановилась у подножия мраморных ступеней. Под колёсами хрустнул гравий. Внутри царила тишина. Лишь мягкое позвякивание амулетов Василины и редкое скрипение кожи под пальто Владимира нарушали мёртвую неподвижность.

Себастьян ловко, с бесшумной точностью, натянул вожжи. Он не обернулся, не произнёс ни слова. Как тень, слился с фоном мокрого сумрака – лишь слегка склонил голову в сторону Дмитрия.

– Мы приехали, – ровно сказал Дмитрий, не поднимая взгляда от окна. Его голос был спокоен и отстранён, как будто он произносил нечто бесконечно далёкое от этого момента. – Но выйти можем только мы с Себастьяном.

Александр нахмурился. Василина выпрямилась на своём сидении. Владимир повёл плечами, словно почувствовал надвигающийся холод.

– Что ты имеешь в виду? – первым нарушил молчание Александр. – Мы ведь все возвращаемся в поместье… домой.

– Нет. – Дмитрий повернулся к ним, его глаза оставались ледяными. – С этого момента мы больше не вместе. Между нами – лишь политика. Василина, Владимир, Александр… Я разрываю личные связи. Всё, что вас связывало со мной как с человеком – обрезано. Без объяснений.

– Без объяснений?! – взорвалась Василина. – Ты с ума сошёл? Что, чёрт побери, значит – разрываю личные связи?

– Себастьян уже отправил ваши вещи к Вильгельму. Отныне вы живёте у себя в поместье.

– Я никуда не поеду! – рявкнул Александр. Его голос надломился. – Ты не имеешь права так поступать! Мы были вместе всю вечность! Ты воспитывал нас, ты…

– Это было. Этого больше нет, – жёстко отрезал Дмитрий. Он медленно поднялся, отряхнул перчатки. – И не приходите ко мне без приглашения. Не пишите. Не пытайтесь понять. Я не желаю объяснять.

– …А как же ты, брат? – тихо, почти шёпотом, сказал Владимир. Он не смотрел на Дмитрия, лишь опустил взгляд. – Ты всегда был для нас чем-то большим, чем просто… чистокровный. А теперь – мы чужие?

– Я делаю то, что должен. Это единственный путь, – отрезал Дмитрий.

– Ты больше не наш брат, – холодно произнесла Василина. – Но мы всё равно будем рядом. Хоть ты и отвернулся от нас.

– Прощайте, – спокойно сказал Дмитрий.

Он вышел первым. Себастьян, будто бы уже всё знал, открыл дверь и последовал за ним. Их фигуры скрылись за дверьми особняка. Ни один из них не обернулся.

Карета тронулась обратно. Александр сидел, сжав кулаки. Василина глядела в окно, утирая слёзы, делая вид, что это – просто дождь. Владимир закрыл глаза.

И в каждом из них пульсировала одна и та же мысль: Что же он скрывает.

Карета унеслась в ночь, растворяясь между деревьями, за которыми начиналась дорога к поместью Вольфгангов. Лошади фыркали, сбивая копытами по мокрой земле, но внутри трое пассажиров молчали. Александр смотрел в пол, Василина – в окно, Владимир – прямо перед собой.

А в это время двери особняка Михаэлеса беззвучно закрылись за двумя фигурами.

– Себастьян, – тихо проговорил Дмитрий, скидывая перчатки. – Подготовь дом.

– Что именно требуется, милорд? – Себастьян склонил голову, как всегда, с вежливой иронией на губах.

– Всё. Гостиную, столовую, восточный зал. Протри пыль, замени занавеси. Завтра будет… гость.

– Один?

– Важный, – отрезал Дмитрий. – Настолько, что ты должен сделать всё безупречно. И… ещё кое-что.

Он помолчал. Себастьян приподнял бровь.

– Нарежь простыней. Мелкими отрезами. Найди мягкие ткани, желательно белые. Понадобятся пелёнки.

А утром… – Дмитрий сделал паузу, – …отправляйся в город. Купи всё необходимое для ребёнка. Одежду. Мыло. Одеяла. Игрушки. Всё, что понадобится для воспитания младенца.

Себастьян впервые за долгое время не сразу ответил.

– Младенца?

– До завтра вечера, – холодно повторил Дмитрий, не оборачиваясь.

Он молча направился вверх по лестнице, в тишину своей комнаты. Дверь за ним захлопнулась с глухим звуком. Замок щёлкнул, словно отрезая его от всего мира.

Себастьян остался внизу. Он посмотрел на закрытую дверь, слегка склонил голову вбок и чуть сощурился.

А наверху Дмитрий сидел в полумраке, у окна. Дождь барабанил по стеклу, отбрасывая блики на его лицо. Он держал в руках маленькую деревянную фигурку лошадки – почти детскую безделушку. Гладил пальцем вырезанные линии, словно вспоминая что-то давно забытое.

Тень лёгкой боли скользнула по его лицу, прежде чем снова уступить место ледяной отрешённости.

Тяжёлая кованая карета подкатила к мрачному особняку Вольфгангов. Серое здание, словно вытянутое из другой эпохи, возвышалось на холме, как каменный зверь, встречающий заблудших детей. Двери отворились, и в пронизывающий вечерний воздух один за другим вышли Александр, Василина и Владимир.

– Ну, здравствуй, тюрьма детства, – пробормотал Саша, поправляя воротник.

– Не драматизируй, – сухо отозвался Вова, подхватывая чемодан.

– Я драматизирую? Вова, нас только что выселили. Сказали “прощай” без обнимашек и печенек. Ты вообще понял, что произошло?

– Понял, – коротко сказал Вова. – Нас выкинули.

– Спасибо, капитан очевидность, – буркнул Саша. – А теперь давай разложим по полочкам.

Вариант первый: Дмитрий – тайный агент Гильдии, и его раскрыли.

Вариант второй: он влюбился. В кого-то из Гильдии. Или, – Саша сделал паузу, – в Вильгельма.

(он посмотрел на Василину) – Представь свадьбу. Дедушка ведёт Диму под руку…

– “Теперь целуйте друг друга”.

– Александр, – устало сказала Василина, не оборачиваясь. – Если ты не замолчишь, я сдам тебя деду под чистую.

– Давай! Он меня не убьёт, просто сожжёт все мои костюмы и заставит читать свод законов.

(Саша закатил глаза) – Это хуже смерти.

Они вошли внутрь. В холле было прохладно. Где-то скрипнула старая лестница. Дом встретил их молчаливо и холодно, как всегда.

– Он даже не сказал «почему», – тихо проговорила Василина. – Просто… уходите. Себастьян отправил наши вещи раньше нас. Значит, они это заранее спланировали.

– Да, – подтвердил Вова, поставив чемодан на пол. – Он знал.

– Ну конечно знал! – вскрикнул Саша. – Дима не из тех, кто что-то делает спонтанно. Он бы не разорвал с нами связь, если бы не было причины.

(пауза)

Что если… это не про нас вообще? Может, это что-то глобальное? Он кого-то защищает. Или…

– Или просто устал от тебя, – резко перебила Василина. – Тебя, твоих шуток, твоего бесконечного болтания. Ты подумал, что, может, мы были ему обузой?

Саша замер. Потом криво усмехнулся:

– Если бы он нас не любил, он бы нас не воспитывал, Алиночка.

– Не называй меня так, – отрезала она, отвернувшись.

– А ты не кусайся, – мягко ответил Саша, вдруг посерьёзнев. – Мы все в одном болоте сейчас. Просто… он бы не сделал это без причины. Это не на него похоже. И ты это знаешь.

Вова смотрел в окно. В сумерках над лесом проплывали тени.

– Он не просто так нас убрал. Он что-то скрывает. Что-то, что не может позволить нам знать.

– Думаешь, это что-то личное? – спросила Василина, наконец немного тише. – Или политическое?

Саша вздохнул.

Они замолчали.

– Что бы это ни было, – сказала Василина, глядя в пол, – мы должны узнать. Но осторожно. Мы теперь не дети. Мы представители клана. И если он нас оттолкнул, значит, доверия нет. Значит, действуем как взрослые. Как враги, если потребуется.

Саша медленно кивнул. Вова – всё так же молча.

А над особняком Вольфгангов сгущались тучи. И где-то далеко, в доме Михаэлеса, в запертой комнате, свет всё ещё горел.

Город был шумен, как всегда – даже несмотря на хмурое небо и тяжёлый воздух, нависший над улицами. Василина шла по базару, не торопясь, укутанная в лёгкий плащ с капюшоном. Рядом – молчаливая служанка, следовавшая за ней с корзиной. Покупать ничего не хотелось, но после недели под гнётом Вильгельма её потянуло к живым голосам и свежему воздуху.

– Остановимся у лавки с маслами, – бросила она служанке. – И купи мне зелёный виноград.

Пройдя мимо нескольких прилавков, Василина вдруг замедлила шаг.

У ларька детских товаров – среди игрушек, крохотных рубашек, крошечных носочков и… пелёнок – стоял высокий мужчина в чёрном. Себастьян. Без плаща, в светлой рубашке, он склонился к продавщице, указывая на товар. Его лицо было спокойно, как всегда, но пальцы – привычно безупречные – нервно перебирали ткань.

Василина остановилась, скрывшись за угол.

– …три комплекта. Без рисунков, однотонное. И ещё – корзину, для хранения. И… бутылочку для молока, но без узоров. Да, именно эту.

Продавщица что-то засмеялась. Себастьян в ответ изогнул бровь – почти ухмыльнулся, но по глазам было видно: улыбка была из вежливости. Не более.

Василина дождалась, пока он расплатится, и подошла, как ни в чём не бывало.

– Забавно видеть дворецкого Михаэлеса среди бутылочек и игрушек.

Себастьян не удивился. Только кивнул в знак приветствия.

– Миледи.

– Себастьян, – она скрестила руки. – Не хочешь мне объяснить, зачем тебе всё это?

– Я просто выполняю поручение, – ровно ответил он. – Ничего особенного.

– Поручение Димы? – Она прищурилась. – Значит, У него… ребёнок?

Себастьян на мгновение замолчал. Затем чуть склонил голову.

– Василина, если бы это касалось ребёнка, вы бы услышали о крещении, а не увидели меня в лавке.

– Но зачем тогда пелёнки?

– Увы, не всё в этом мире – младенцы и кровные узы. Иногда мягкая ткань нужна для других целей. Перевязки, упаковка редких ингредиентов, да хоть демонстрация товара для уважаемой гильдии магов.

(он улыбнулся)

Вы ведь понимаете: в нашем мире редко что бывает буквально.

Василина смотрела пристально, словно пыталась просверлить взглядом насквозь. Но он стоял спокойно, ни один мускул не дрогнул.

– Если это правда, – тихо сказала она, – значит, всё это – отвлекающий манёвр. И ты – мастер лжи.

– Я не лгу, – мягко ответил он. – Я просто не говорю лишнего. В отличие от ваших братьев.

– Мм… Хорошо. Но знай: если там действительно ребёнок, и вы скрываете его, – она наклонилась чуть ближе, – я узнаю. И тогда тебе не уйти.

Себастьян поклонился, слегка насмешливо.

– Миледи, я весь – в вашем распоряжении. Всегда.

В поместье Вольфгангов Саша лежал на спине на огромном диване, окружённый свитками, законами и отчётами.

– Убивайте меня, братья мои, – простонал он. – Эти бумажки – хуже вампирской казни. Почему я не родился тупым?

– Потому что ты – Вольфганг, – бросил Вова, сидящий у окна и перебирающий списки дипломатических миссий. – Ум – наша проклятая кровь.

– Ага. А дед – наш карающий бог. Опять заставил меня учить 74-ю поправку о праве на двойное упоминание клана в судебной речи. Ты вообще слышал про это?

– Саша, – строго сказал Вова. – Работай. И не называй его «дедом», когда он рядом.

– Не рядом он. А если бы был рядом, я бы уже был привязан к стулу и слушал его трёхчасовую лекцию о вампирской чести. А мне, между прочим, мало лет. Я ещё юн и прекрасен.

– Замолчи, – пробормотал Вова, – пожалуйста.

Дверь открылась. Василина вошла без слов. Сбросила плащ на вешалку, прошла к ним.

– Ну?

Наш милый демон покупал детские вещи. Пелёнки. Игрушки. Всё. Но… Себастьян сказал, что это не для ребёнка. Что дело в другом. И знаешь, что странно? Я ему почти поверила.

– Ты же ненавидишь его.

– Именно поэтому и поверила. Он не солгал. Он просто… скрыл суть. Как будто сам не до конца знает, зачем всё это.

– Значит, Дима готовится к чему-то. – Вова поднял глаза. – Возможно, опасному.

– Или к кому-то, – добавил Саша. – Я ведь говорил… может, он кого-то нашёл.

– Или потерял, – тихо сказала Василина.

В это же время, в особняке Михаэлеса, где окна были затянуты плотными шторами, и каждый звук тонула в коврах, Себастьян молча расставлял вещи на столе: маленькие одеяльца, сложенные ровно, как хирургический набор. Всё выверено. Всё – в ожидании.

Дмитрий сидел за письменным столом, уставившись в письмо, но не читая его.

– Всё готово, – произнёс Себастьян.

– Хорошо, – глухо сказал Дмитрий. Он поднялся, подошёл к окну, коснулся стекла. Там, за серым небом, что-то приближалось.

Себастьян внимательно посмотрел на него. Его господин был спокоен… слишком спокоен. В лице не было ни эмоции, ни звука – но пальцы дрожали.

И в этот момент, за тысячи миль, кто-то – или что-то – уже знало, что время пришло.

Ночь была тиха, как выдох перед криком.

Вначале – дуновение. Не ветер. Оно не касалось кожи, но прошлось по внутренностям, как ледяная рука, нащупывающая душу. Затем – стук копыт. Ровный, размеренный, чужой.

Карета остановилась у парадного входа. Без герба, без клейма. Простая, серая, будто сотканная из тумана.

Себастьян напрягся. Он не чувствовал запахов, не слышал дыхания. Ни внутри кареты, ни рядом. Но знал – оно здесь.

Он спустился, не торопясь. Как на плаху. Каждый шаг отдавался в костях – не его собственных, а чужих. Тех, кто знал, что внутри.

Три стука. Спокойных, почти вежливых.

Он открыл дверь.

На пороге стояла люлька.

Тонкая, словно вырезанная из слоновой кости, обтянутая светлой тканью. А внутри – дитя.

Девочка.

Маленькая, хрупкая, с едва заметным румянцем на щеках. Белая одежда, пелёнки, аккуратно уложенные. Каштановые волосы. И глаза…

Зелёные, как лес весной. Не мутные, не детские. Глубокие.

Слишком глубокие.

Она плакала.

Себастьян не мог пошевелиться. Ни один мускул не слушался. Это был не страх. Это было…

Почтение.

Карета заскрипела. Но он не отреагировал. Не посмотрел. И только, когда шаги донеслись сзади, он смог пошевелиться.

– Я её ждал, – тихо сказал Дмитрий.

Он подошёл, вгляделся в лицо ребёнка. И что-то в его лице дрогнуло. Едва-едва. Но Себастьян это заметил.

– Найди кормилицу, – приказал он. – Быстро. Сегодня.

– Есть.

– Только надёжную. Без вопросов. И без связей.

Себастьян кивнул. Глаза его всё ещё были прикованы к люльке.

– Кто она? – всё же спросил он. – Это… дитя кого?

Дмитрий не ответил сразу. Он взял младенца на руки, аккуратно, как будто держал не ребёнка, а сосуд с запретной истиной.

– Она – причина, – наконец, сказал он. – Всего.

И ушёл с ней вверх по лестнице, оставляя Себастьяна с тенью кареты, которая уже растворялась в ночи.

С этого момента дом Михаэлеса запечатали.

Себастьян больше не выходил, кроме тех немногих часов, когда под покровом ночи искал женщину, способную быть кормилицей – молчаливую, крепкую, изолированную от мира.

Все занавеси в доме были задёрнуты. Свет в окнах больше не появлялся. Охранные демонические печати, созданные руками Себастьяна, вплелись в архитектуру: на дверных проёмах, под подоконниками, даже в тенях на стенах.

Саша, Вова и Василина ещё пытались что-то понять. Следили. Спрашивали. Писали. Даже пробовали подкупить старую прислугу. Бесполезно.

Ни одного письма. Ни одного человека. Ни одного шороха изнутри.

Лишь раз, мимо дома проносилась девушка с корзиной. Никто не знал, кто она. И никто не видел, как она вернулась.

А внутри, где никто не слышал, кроме Себастьяна и Дмитрия, – ребёнок с зелёными глазами учился дышать в новом мире.

И мир учился замирать при её присутствии.

Кормилицу нашли через два дня.

Себастьян долго не выбирал. Он знал, что искать надо не тело – душу. И он почувствовал её в полумраке переулка у старой булочной, где она говорила с продавщицей. Стояла, обнимая себя за локти, с усталостью, в которой застыли траур и молчаливая сила.

Её звали Эмили.

Женщина лет тридцати пяти. С чёрными густыми волосами, спадающими до пояса. С мягкими формами, красивым лицом, в котором жила и тоска, и любовь одновременно. Её итальянские черты выдавали родство с южной кровью: тяжёлые ресницы, оливковая кожа, мягкие губы.

Месяц назад она похоронила сына. Болезнь – быстрая, как нож. С тех пор она не плакала. Просто… жила. Молча. И продолжала кормить, потому что грудь не оскудела, а в сердце ещё оставалось место, которое хотелось отдать кому-то, хоть кому-то.

Себастьян предложил ей ехать с ним. Он не объяснял ничего. Она не задавала вопросов. Просто кивнула.

В особняке её встретил Дмитрий. Молча. Без приветствия. Только взгляд – длинный, пронизывающий, холодный.

Он подошёл к ней

Дальше – лишь прикосновение к шее. Кровь, ускользающая под кожу. Миг боли. Миг пустоты. И новая сущность внутри.

Эмили упала на колени. Всё вокруг исчезло. Мир стал тише, будто накрыт вуалью. Она почувствовала, как всё изменилось – не только в теле, но и в сердце. Боль за сына осталась, но была теперь не ножом, а отпечатком в душе.

С этих пор в доме Михаэлеса их стало трое.

Дмитрий дал имя девочке – Люсиль.

– Свет, заключённый во тьме, – сказал он Себастьяну. – Слишком иронично, но мне нравится.

Себастьян ухмыльнулся, но не возразил.

Люсиль росла в полной тишине. Ни звука с улицы, ни шороха из сада, ни присутствия кого-либо – только они втроём. Себастьян с самого начала стал тем, кто следит за распорядком: купает, укачивает, учит словам, закрывает окна, когда идёт дождь. Он не умел играть, как няньки, но он знал, когда ребёнку нужно тепло. Он чувствовал. Он учился.

Эмили была мягкой, тёплой, как хлеб. Люсиль тянулась к ней, хватала за волосы, тёрлась лбом о грудь, засыпала у неё на руках. И каждое прикосновение исцеляло и мать, и дитя.

Дмитрий же был далёким. Он заходил редко. Смотрел долго. Иногда – брал Люсиль на руки, и в эти минуты замолкал весь дом. Казалось, даже стены слушали, как он что-то шепчет ей на древнем языке.

Он не позволял себе нежности. Но взгляд его был иной. В нём не было той ледяной отрешённости, с которой он разговаривал с Советом или даже с Василиной.

С Люсиль – он был человеком.

Но всё равно чаще – он отсутствовал. Политика, поездки, ночные заседания, законы, кровавые бумаги. Он оставлял Себастьяна с Эмили, говоря:

– Вырастите её, как я бы не смог.

И исчезал.

Иногда – на день. Иногда – на неделю. Но возвращался всегда в одно и то же время: к рассвету. Чтобы успеть увидеть, как Люсиль открывает глаза.

В доме больше не было прислуги. Только трое. И младенец.

И дом дышал иначе.

Он жил новой жизнью. Той, которую никто – даже старейшины – не могли представить у самого холодного и безупречного из живущих.

Девочке исполнилось два года.

Дом наполнился звуками, которых не знал со времён прежней жизни: детский топот, швыряние игрушек, истерики, хлопанье дверей, детский смех, вопли, писк, всхлипы, и снова – смех.

Люсиль была маленькой, зелеглазой бурей.

Каштановые волосы уже доставали до плеч. Кудри вились по бокам, вечно растрёпанные. Глаза – большие, с хитрым блеском, точно она знала гораздо больше, чем могла сказать. Щёки круглые, пухлые. Нос курносый. Улыбка – дерзкая, если не сказать вызывающая.

Красивая – до абсурда.

И характер – под стать.

С утра она могла с визгом отказаться от платья, предложенного Эмили, и пинаться, пока та пыталась её переодеть. Через час – швырнуть ложку с кашей в Себастьяна, потому что, “я не хочу эту кашу, я хочу ту, которую ела вчера!” – хотя вчерашняя была абсолютно такой же.

А потом три дня подряд вообще не есть, сидеть с надутыми губами и глядеть из-под ресниц, как страдают взрослые.

– Она издевается, – ворчала Эмили, убирая уже остывшую еду в третий раз. – Это ненормально. В два года дети не умеют манипулировать настолько умело.

– О, умеют, – невозмутимо отвечал Себастьян, вытирая пятно с камзола. – Особенно если они рождены не от простых людей.

– Думаешь, она…

– Я думаю, у нас растёт маленький демон. И, к сожалению, она знает, как это использовать.

Самое интересное происходило, когда приходил Дмитрий.

Стоило скрипнуть двери в холле – и всё менялось.

Люсиль мчалась по коридорам, крича:

– Папааа!

И кидалась ему на руки с таким восторгом, что в эти моменты дом будто замолкал от нежности. Обнимала его за шею, шептала что-то на своём детском лепете, терлась лбом о его плечо, прижималась к груди, будто искала убежище.

А он – всегда принимал её.

Словно это был единственный момент, ради которого стоило возвращаться из Совета, из подземелий политики, из бесконечных переговоров и лжи.

Он гладил её по волосам, целовал в висок и говорил:

– Главное – чтобы её любили.

Нельзя обижать. Она – моё солнце.

– Дмитрий, – не выдерживала Эмили, стоя в стороне, – но она управляет нами. Она не ест, если не по её. Она кричит. Бьёт по рукам. Плюёт еду. Это не норма.

– Мы должны быть строже, – спокойно добавлял Себастьян. – Сейчас у неё только эмоции, но потом – будет воля. Если мы не поставим границы, она станет…

– Она станет собой, – перебивал Дмитрий. – А вы просто обязаны научиться её любить. Не ломайте её. Защищайте.

И после этих слов он уходил с Люсиль в свои покои, где она продолжала лепетать что-то, смеяться, зевать, дёргать его за волосы.

Он слушал. Не перебивал. Только смотрел. И был с ней.

Себастьяну оставалось закатить глаза.

Эмили – сдержать раздражение.

– Она вырастет принцессой, – пробормотала как-то Эмили, наблюдая, как Люсиль в шелковом платье бьёт посуду из-за сломанной игрушки.

– Да нет, – отозвался Себастьян, не оборачиваясь. – Она вырастет королевой. И я не уверен, что нам это понравится.

Когда Дмитрий уехал в Германию, Себастьян с Эмили переглянулись – и оба подумали одно и то же: мы не выживем.

– Почти четыре года, – тихо сказал Себастьян, наливая себе бокал крови. – И я предпочёл бы столкнуться с толпой разъярённых вампиров уровня A, чем остаться наедине с этой… крошкой.

– Мы справимся, – сказала Эмили с тем отчаянием, с каким женщины бросаются в шторм с ведром. – Это всего неделя.

День первый.

Лошади.

– Я не пойду туда! – Люсиль кричала, вцепившись в дверной косяк, как будто за ним её ждали палачи.

– Это просто пони. Его зовут Вельвет, – ласково говорила Эмили. – Он добрый. Он ест яблочки.

– А я его боюсь! Он сожрёт мои волосы! – Люсиль завизжала, вывернулась и тут же побежала обратно вглубь особняка, по дороге сбив вазу.

– Мы терпеливы, – сказал Себастьян, подходя к ребёнку с яблоком. – Мы спокойны. Мы не кричим. Мы учим.

– Я тебя укушу! – заявила Люсиль и, для пущего эффекта, действительно цапнула его за руку. Правда, слабо. Скорее демонстративно.

– Чудесно, – вздохнул Себастьян. – Демон кусается.

День второй.

Манеры.

– Мы не ковыряемся в носу за столом, Люсиль.

– А если хочется?!

– Мы не плюёмся в еду, если она тебе не нравится.

– А зачем тогда мне дают суп, если я хотела пирог!?

– Мы благодарим, говорим «пожалуйста», не ложимся поперёк стола, не называем гостей “тупыми”, и не моем руки в бокале с вином.

– А я всё равно сделаю! Вот так! – И, подмигнув, Люсиль с диким восторгом залезла на стол ногами, как на сцену.

– Я принцесса! – крикнула она. – А вы – все слуги! И Себастьян тоже!

Себастьян молча смотрел, как она танцует по скатерти с куском хлеба в руке и тиарой, надетой задом наперёд.

– Нам нужна армия нянек. И заклинатель, – шепнул он Эмили.

– Нам нужен Дима, – сквозь зубы прошептала она в ответ.

День третий.

Чистоплотность.

– Люсиль, в этом доме не принято плеваться на пол.

– А если я хочу?

– Нет.

– А если я всё равно плюну?

– Тогда мы с тобой серьёзно поговорим.

– А мне плевать!

Плевок.

– Я уйду в монастырь, – сказал Себастьян, поднимая салфетку. – Или в ад. Где тише.

К вечеру Люсиль, закутавшись в покрывало, устроилась в камине и сказала, что она «печное привидение», и никто не смеет её выгонять.

Понадобился час, чтобы выманить её оттуда.

– Я простыну! – завыла она, когда её понесли купать.

– Ты в золе! – завопила Эмили.

– Я ведьма! Меня нельзя мыть!

– Она не ребёнок, – констатировал Себастьян. – Это реликвия анархии.

День пятый.

Письмо.

Дмитрий прислал весточку: «Надеюсь, у вас всё хорошо. Обнимаю мою девочку. Люблю вас. Скоро буду».

Себастьян показал Люсиль письмо. Она расплакалась, а потом три часа подряд сидела у окна, глядя на дорогу.

– Вот только ты его уважаешь, – шепнула Эмили, вытирая ей слёзы.

– Я хочу к нему, – прохныкала Люсиль.

– Ну хоть что-то в тебе человеческое есть, – устало сказала Эмили.

– Нет! Я не человек! Я королева!

Плевок.

Себастьян, не глядя, подставил платок.

Так прошла неделя.

Когда на седьмой день в дверь снова вошёл Дима, Люсиль не закатила истерику, не швырнула ложку, не убежала.