Внутренний голос

Он поймал себя на том, что даже камеру доставать не хочет.

Вечером дома он сел за стол, открыл тетрадь. Пустая страница. Он написал: «Почему ты молчишь?» Смотрел на эти слова долго, будто они были заперты в аквариуме, за стеклом.

Раньше он знал – стоит подождать, и голос найдёт ответ. Иногда с иронией, иногда с жесткостью. Сейчас же слова оставались просто чернилами.

Дни пошли один за другим. Утро – работа – обед – работа – дом. Всё по графику, как будто кто-то снова поставил его на конвейер. Но теперь он видел этот конвейер изнутри и понимал: всё, что он считал "привычным", – на самом деле мёртвое.

Он пробовал провоцировать голос. Ходил по старым маршрутам, заходил в места, где они "разговаривали", открывал старые письма подростка. Пусто.

В какой-то момент он подумал: А может, я сам придумал всё это? Голоса не было. Я просто устал и начал разговаривать с собой, пока не стало легче.

Эта мысль прилипла. Сначала – как шутка. Потом – как допущение. Потом – как диагноз.

В субботу он поехал в город детства. Просто так, без плана. Может, там он вернётся. Но город встретил его так же, как всегда: кирпичный дом, двор, школа. Всё на месте – и ничего не меняет.

Он пошёл к реке. Вода была подо льдом. Он сел на берегу, ждал, что голос скажет что-то про зиму, про честность, про трещины на льду. Но был только ветер. И от этого ветра стало холодно не телу, а внутри.

Вечером он сидел в своей квартире, в темноте, без света. За окном моргали огни машин. Он понял, что боится ложиться спать – потому что там, во сне, может быть ещё одна пустота.

Он всё-таки лёг. Лежал с закрытыми глазами и шёпотом сказал: – Если ты ушёл, я всё равно пойду. Но без тебя будет темно.

И услышал в ответ… ничего.

Глава 8

Первые два дня он пытался действовать “как раньше” – вставал, пил чай, шёл на работу. Говорил коллегам “привет”, отвечал на вопросы. Но в каждом движении, в каждом слове чувствовался лишний вес, как если бы он всё время носил в карманах мокрые камни.

Он пытался заполнять тишину делами. Смотрел фильмы, читал книги, ходил по городу, слушал музыку. Но всё это было как еда без вкуса: можно прожевать, можно проглотить, но насытиться невозможно.

На третий день он перестал брать камеру. Не потому, что забыл, а потому что больше не видел смысла. Зачем фиксировать, если никто внутри не скажет: “Смотри сюда, вот это важно”?

В блокноте стояла дата и пустая страница. Он пытался начать: “Сегодня…”, но дальше ничего не приходило.

На четвёртый день он заметил, что стал бояться встреч с людьми. Потому что раньше голос помогал ему видеть в них что-то особенное, а теперь они казались просто набором слов и движений. Коллеги, соседи, случайные прохожие – все одинаковые, как копии, у которых стёрлась краска.

Ночью, на пятый день, он проснулся от ощущения, что тонет. Не физически – внутренне. Будто всё вокруг заполняет вязкая, тяжёлая жидкость, и каждое движение требует усилий. Он сел на кровати, включил свет. Стол, стул, книги, чашка – всё на месте. Но он видел в них не предметы, а декорации, за которыми пустота.

– Где ты? – сказал он вслух. – Я не прошу говорить. Просто будь.

Тишина ответила ему тем, что осталась тишиной.

Он понял, что если так будет продолжаться, он снова станет тем человеком, которым был до встречи с голосом – человеком, который живёт “как надо” и не задаёт вопросов.

И тогда он сделал то, чего не делал никогда: взял рюкзак, положил туда блокнот и камеру – и просто вышел ночью на улицу, не зная, куда идти.

Он шёл долго, пока город не кончился, и перед ним не оказался пустой, тёмный простор. Впереди, за полями, в полной тишине, под звёздами, он вдруг понял: Если голос не вернётся, я всё равно должен научиться слышать себя.

Но пока он не знал как.

Глава 9

Ночь кончилась незаметно. Он сидел на краю города, где асфальт превращается в утоптанную землю, а фонари редеют, как ноты в конце партитуры. Холод уже не кусал – просто присутствовал, как факт. Над полями висело небо, чёрное и глубокое, и в этом чёрном были звёзды – не как украшения, а как отверстия, через которые воздух выходит из слишком плотно надутого мира.

Александр шёл обратно, когда горизонт начал сереть. Дорога была длинной, пустой, и в его шагах не было цели – только продолжение. Он думал: Если голос не вернётся, я всё равно пойду. Но чем? Куда? Как? На эти вопросы ответов не было. И это «нет» звенело громко.

На окраине начинался частный сектор, низкие домики с кривыми заборами. В одном окне загорелся свет рано, как если бы кто-то специально хотел успеть сказать утру «здравствуй». Из калитки вышел мужчина – лет шестидесяти, в ватнике и с ведром. В ведре скрипел лёд. Мужчина взглянул на Александра – коротко, без лишнего интереса – и кивнул так, как кивают люди, которые в этой погоде считают самого факт движения уже уважительной причиной для приветствия.

– Холодно, – сказал мужчина, будто оправдывая мир.

– Нормально, – ответил Александр.

– Утро, – сказал мужчина. – Оно всё равно придёт.

И ушёл с ведром к сараю, и было в этом движении что-то бесконечно простое, а значит – важное. Александр поймал себя на странном чувстве: зависти к человеку, у которого сейчас есть ведро со льдом и конкретная задача.

В городе просыпались маршруты. Трамвай звякнул, собака потянула хозяина через дорогу, бабушка у подъезда вышла в халате, чтобы посмотреть на небо – как будто там висела записка именно для неё. Александр шёл медленно, разглядывая чужие ритуалы. Он заметил, что, даже без голоса, глаз ещё умеет выделять важное: рука мальчика, сжимающая ремень рюкзака в момент, когда его окликнули; водитель маршрутки, который сначала махнул, мол, не влезай, а потом всё же открыл дверь – и эти две секунды сомнения, как трещина в грубости; женщина у киоска, которая внезапно купила два кофе и один протянула дворнику, не глядя на него, чтобы её жест не оказался излишне громким.

Он был у себя дома к девяти. Вода в чайнике зашумела – обещала привычное тепло. Он ставил кружку на стол, когда раздался звонок в дверь. Незваный. Тонкий.

На пороге стояла соседка с пятого – Надежда Петровна, маленькая, всегда опрятная, с глазами, у которых вечная привычка извиняться за чужие ошибки.

– Александр, – сказала она, – вы не посмотрите? У меня потолок потёк. Кажется, труба.

Он кивнул. Пошёл за ней – на лестнице пахло мокрыми шапками и картошкой. В квартире у неё действительно на потолке расплывалось серое пятно – как облако, которое потеряло сделку с небом.

– Слесаря уже вызвала, – торопливо сказала она, – но они… ну, вы же знаете.

Он взял табурет, залез на него, постучал по трубе, прислушался, открыл кран, закрыл, нашёл хомут в её коробке с «всяким». Руки действовали автоматически – механика умела успокаивать. Через пятнадцать минут вода перестала капать.

– Спасибо, – сказала она. – Вы как всегда… – И остановилась. «Как всегда» к нему теперь не подходило. – Вы как есть.

Он улыбнулся – коротко. В этой улыбке не было победы. Была связь: он – с делом, дело – с последствиями. Когда он вышел на лестницу, мир чуть сместился – на долю миллиметра, но ощутимо.

Делай маленькое, что можешь сделать большОе возможным, – пришло в голову. Фраза была не похожа на голос. Но в ней был ритм, способный держать шаг.

Днём он всё-таки пошёл на работу. Турникет щёлкнул. В цехе воздух был плотным, как тесто; станки пели свои ноты. Лёха встретил его полувопросом:

– Как ты?

– Нормально, – сказал Александр. – Работа есть?

Всегда есть. У пятой линии – сбой. На сорок третьей – вибрация. На шестой – потери по времени из-за новых роликов. Он взял планшет, пошёл. Говорил меньше обычного. Смотрел больше.

У стеллажа сидел молодой наладчик – Кирилл – и ругался шёпотом: у него не сходились метки. Руки у Кирилла дрожали. Был видно, что человек из тех, кто до обеда любит мир меньше, чем после.

– Давай, – тихо сказал Александр, присев рядом. – По порядку.

Они разобрали узел. Оказалось – два одинаковых винта из разных партий с разной резьбой. Кирилл фыркнул:

– Слепой можно быть.

– Можно быть – и не заметить, – сказал Александр. – А можно заметить – и перестать быть.

Кирилл поглядел на него странно – будто услышал басню, в которой смысл поздно подвозят. Но дрожь из рук ушла. Механика снова впустила дыхание.

К обеду Александр поймал себя на том, что не думает о голосе. Не потому, что смирился, а потому, что в каждый момент было что-то конкретное, что следует сделать – и в этом «что-то» он слышал свой темп. Он сидел на порожке, ел хлеб с сыром, запивая горячим чаем из дешёвой пластиковой чашки, когда почувствовал знакомую вибрацию воздуха – как если бы натянутую струну слегка тронули.

– Ты научился работать без шёпота, – сказал кто-то.

Слова были не громкими и не шутливыми. Скорее – тёплыми. Он не вздрогнул. Просто положил чашку и посмотрел в пустоту, куда мы обычно смотрим, когда слушаем невидимое.

– Это ты? – тихо спросил он.

– А кто ещё? – ответ прозвучал без привычной резкости. – Мне пришлось замолчать, чтобы ты проверил, на что способен без костыля.

Он не улыбнулся. Но внутри что-то поднялось, как занавес.

– Я думал, ты ушёл, – сказал Александр.

– Я ушёл. Чтобы ты пришёл.

Он сидел, прислушиваясь к интонации: голос был другим. В нём осталось то самое ребро честности, которое он привык любить и ненавидеть, но исчезла привычка первым делом колоть. Он был больше похож на дыхание, чем на диктора.

– Почему сейчас? – спросил он.

– Потому что ты сделал то, чего я от тебя хотел: продолжил идти, когда не знал, куда; сделал маленькое полезное, когда не понимал большого; помог соседке; не бросил работу в тишине; сказал «нормально», когда нормально не было. Ты начал слушать явления, а не ожидания.

Александр глянул на свои руки. Они чуть пахли маслом.

– Я злился на тебя, – сказал он.

– Правильно делал, – сказал голос. – Любая зависимость должна однажды вызвать злость, иначе из неё не выйти.

– Значит, ты снова будешь со мной? – спросил Александр.

– Я и не уходил, – ответил голос. – Я просто сменил позицию в кадре.

Он усмехнулся – как человек, который внезапно вспоминает, что у него дома два ключа от одной двери.

После обеда загудела тревога – короткая, бесстрастная, заводская. На седьмой линии сорвало ремень, кусок ударил по ограждению, отлетела пластина. Никто не пострадал, но паника разлилась мгновенно – как вода из пробитой бочки. Кто-то крикнул, кто-то побежал в непонятную сторону.

Александр оказался рядом. Он выключил питание, показал жестом «всем назад», заглянул под кожух, увидел клин. Всё было решаемо, но требовало спокойствия – того самого, что дрессируют годами.

– Дыши, – сказал голос просто. – Скажи три фразы. Ровно.

– Отключили. В сторону. Вдвоём со мной – снимаем кожух, – произнёс Александр. Голос был тихим, но конкретным, он резал шум как нож верёвку. Кирилл и ещё один парень – Иса – подошли, сняли пластину. Они вытянули ремень, уложили, зафиксировали новый. Всё заняло пятнадцать минут.

– Спасибо, – сказал мастер, красный и благодарный. – Я чего-то… погорячился.

– Нормально, – ответил Александр. – Мы не роботы.