Внутренний голос

Иван Крохов

Внутренний голос

«Память не держится в камне.

Она живёт в тех, кто её несёт.

И если ритм не потерян – ничего не потеряно».

Введение

Память – странная материя. Она не живёт в словах, как мы привыкли думать, и не хранится в датах календаря. Она – в случайном жесте, в обрывке фразы, в запахе бумаги, на которой когда-то были сделаны пометки карандашом. Но память – существо хрупкое. Стоит отвернуться – и она рассыпается, превращаясь в бесформенные крошки впечатлений.

Большинство людей живёт в уверенности, что помнит главное. Но эта уверенность обманчива. Мы помним искажённое, перепутанное, а иногда и вовсе чужое. И потому то, что было на самом деле, исчезает так же бесследно, как след лодки в воде.

Александр Ратников не был одержим прошлым. Он не собирал старые фотографии ради ностальгии и не вел дневники ради сентиментальной памяти. Всё началось с простой мысли: если мы не фиксируем, мы теряем. Не только детали – мы теряем возможность понять, что же с нами происходило на самом деле.

Поначалу это были мелкие записки, случайные фото, даты на обратной стороне квитанций. Но постепенно из разрозненных осколков начала рождаться система – простая, почти примитивная, но цепкая. Система, в которой каждая мелочь находила своё место, каждый момент – свою метку.

Сначала это было тихое ремесло. Но любая устойчивая структура привлекает внимание – и тех, кто хочет её сохранить, и тех, кто хочет её разрушить. Так в жизни Ратникова появился Пахомыч – человек, действующий методично, но всегда чужими руками. Он не бил в лоб – он подтачивал. Не спорил о смысле – он создавал хаос вокруг.

Эта книга – не хроника героических побед. Здесь будут ошибки, сомнения, периоды почти полного поражения. Это летопись сопротивления забвению. История о том, как несколько человек научились защищать смысл и порядок в мире, где всё стремится к размытости.

В этих страницах вы найдёте тридцать шесть правил – не для красоты и не для цитат в соцсетях. Они рождались в конкретных ситуациях, из боли, усталости, редких прозрений и случайных находок. Это правила, которые позволили команде Ратникова не только выжить, но и сохранить то, что казалось невозможным удержать.

Возможно, читая, вы поймёте, что некоторые из этих правил уже живут в вас. Возможно, вы захотите придумать свои. Потому что в конечном счёте эта история – не о конкретных людях. Она – о выборе: дать времени стереть всё или оставить после себя следы, которые кто-то сможет прочесть.

Если вы держите эту книгу в руках, значит, цепочка ещё не оборвалась. Значит, память ещё передаётся дальше.

Глава 1

Утро началось со звука, который нельзя было назвать ни тревожным, ни успокаивающим: ровный, как линия на чертеже, гул лифта. Двери распахнулись, и он вышел – в коридор, где лампы мигали через одну, заставляя стены то быть, то исчезать. Александр Ратников остановился на мгновение, чтобы застегнуть воротник пальто, – движения тихие, как будто он боялся разбудить собственное сердце.

Снаружи город дышал серым. Январское небо прессовало дома к земле. На автобусной остановке стояли люди, обнимая термосы, телефонные экраны и себя. Автобус подъехал, раскрыл пасть, выпустил тёплый воздух и запах солярки. Александр сел ближе к окну. Стекло дрожало, отражая его лицо, и он не узнал его – не потому, что изменился, а потому что слишком часто смотрел не туда.

Автобус рванул. Дома потекли как титры, не обещающие ничего, кроме следующего кадра. Вывеска «Семена. Сантехника. Счастье» проскочила, как шутка директора по реквизиту.

– И всё ещё веришь в «потом»? – сказал кто-то.

Не вслух. Ниоткуда. Как будто асфальт заговорил. Александр моргнул. Рядом – женщина в вязаной шапке, мужчина с портфелем, сонный школьник с наушниками. Никто на него не смотрел.

Он потер пальцами переносицу. Вчера было поздно. Доклад для совета, бессмысленный спор с начальником цеха о сроках, переписка с бухгалтерией. Ничего необычного. Только где-то внутри, как недокрученный болт, сидела мысль: «Тебя здесь нет».

Автобус притормозил у ворот завода. Металлическая арка, забытый герб, охрана в будке. Хлопнула дверь, и холод стал ближе, почти интимным. Александр приложил пропуск. Турникет издевательски щёлкнул и пропустил.

Цех встретил его привычным шумом. Это был шум, в котором можно было раствориться: станки пели каждую свою ноту, пневматика вздыхала, тележка скрежетала по рельсе – звук как неровное дыхание большого зверя, который давно приручён, но всё ещё помнит лес. Запах масла, железа и чего-то, что невозможно вымыть с кожи, если это твоя жизнь.

На табло – план производства, цифры как зимние звёзды: холодные и недосягаемые. Александр шёл по мосткам, оглядывая рабочие места, кивая: утренний ритуал, где каждое «Привет» звучит как «Мы ещё держимся?». У третьей линии его остановил мастер.

– Александр Сергеевич, подшипники на пятьдесят третьей – с биением, – сказал мастер, как будто сообщал о погоде.

– Запас есть? – спросил Александр, уже зная ответ.

– Как всегда, – пожал плечами тот. – «Завтра».

– Значит, переброс с шестой, а там – замедляем. Документирование – по новой схеме, – сказал Александр. Слова складывались сами, как болты в ладонь. Он сделал пару пометок в планшете, посмотрел на вращающийся вал. Гладкая сталь вела себя честнее любого приказа.

Он любил эту честность. Любил, как металл отвечает только на точные действия. Любил, как всё можно вычислить, если ты внимателен. Любил – и уже давно не чувствовал этого «люблю», как будто кто-то повесил на него табличку «прошедшее время».

– И это всё? – спросил голос. – Дальше ты скажешь ещё пару умных слов и почувствуешь себя нужным ровно на пять минут.

Александр замер. Он почувствовал, как сжимается горло – не от страха, от узнавания. Голос был не внешним и не внутренним, он был правильным – как формула, которую ты не хочешь решать.

– Кто ты? – подумал он. И тут же внутренне усмехнулся собственному вопросу: кто же ещё.

Вместо ответа – тишина. Но тишина тоже сказала кое-что: «Я здесь».

Кабинет был коробкой с окнами. С одной стороны – цех, с другой – город. Между ними – доска с маркером, на которой формулы тщательно имитировали судьбу. Александр сел за стол, открыл ноутбук. На экране – таблица, в таблице – числа, в числах – план. Он начал печатать: «Оптимизация…»

– Оптимизация чего? – спросил голос. – Времени, которое ты тратишь, чтобы не думать о времени?

Александр снял очки, положил на стол. В стол ударилась память: два года назад точно такая же таблица, тот же кофе, только рядом – её голос в телефоне: «Ты опять задержишься?» – «Ещё на час, любимая». И ещё на год.

– Поздно философствовать, – сказал он сквозь зубы, как будто разговаривал с реальным собеседником.

– Поздно – это категория тех, кто боится сказать «раньше», – ответил голос. – Ты же инженер. Посчитай траекторию: с какой скоростью ты уходишь от самого себя?

Он откинулся на спинку кресла. С потолка свисала лампа, отбрасывая круг света, в котором пылинки крутились как маленькие планеты. Александр вспомнил, как в детстве лежал на полу и смотрел на солнечные частицы в луче: казалось, стоит протянуть руку – и поймаешь одну, узнаешь, как устроено всё. Но взрослые объяснили, что это просто пыль. Он поверил.

Телефон вибрировал. Сообщение от начальника: «К двум – презентация. Не забудь про слайд с экономией». Александр набрал: «Готовлю».

– Ты всегда готовишь, – сказал голос. – И никогда не ешь.

Он улыбнулся – неожиданно и безрадостно. Как будто кто-то рассказал шутку на похоронах, и ты понял, что это единственная честная шутка за весь день.

Обед был в столовой, где супы назывались по цвету, а хлеб – по дню недели. Александр сел у окна. За стеклом снег начинал неуверенно. На соседнем столе спорили о футболе. На другом – женщина рассказывала, как ребёнок выучил стихотворение и отказался его читать, потому что «взрослые всё равно не слушают».

– А ты слушаешь? – спросил голос.

– Кого?

– Себя.

Он сделал глоток чая. Вкус металла на языке. Когда-то это было признаком недосыпа, потом – признаком работы, теперь – просто вкус.

– Ты не вовремя, – подумал Александр.

– Я – вовремя, – парировал голос. – Ты – нет.

Пауза повисла между ним и его ложкой. Александр посмотрел на своих коллег, на их лица, уставшие и странно похожие друг на друга – не внешностью, а взглядом. Взглядом людей, которые живут на берегу и всё время обещают себе, что однажды войдут в воду.

– Есть мысль, – сказал голос мягче. – Выйди из расписания хотя бы на десять минут.

– И что? – спросил Александр.

– И посмотри, как разваливается мир. Или как собирается.

Он встал. Посуда звякнула, как согласие.

Он вышел на улицу. Снег усилился. Воздух звенел. Заводской двор, по которому обычно он проходил на автопилоте, вдруг стал кинолокацией: детали обострились, стали важными. Ржавая лестница – как шрам. Плакат «Безопасность – наш приоритет» – как чья-то неуклюжая молитва. Табачный дым в углу – как сигнал костра на пустынной планете.

– Куда? – спросил он.

– Домой, – сказал голос.

– Сейчас? Презентация…

– Ты умеешь пропускать самое важное, – сказал голос без злости. – Попробуй наоборот.

Он шёл, не ускоряя шаг. Вахтёрша подняла глаза, собираясь напомнить о времени, но он кивнул так, что слова застряли в её горле. За воротами снег уже лежал. Шаги оставляли следы, как новая запись на старой плёнке.

Автобус ехал пустой. Александр сел на то же место у окна. Город в снегу выглядел чище, но не добрее. Он подумал, что чистота и доброта редко совпадают: стерильная тишина часто прячет крик.

– Почему сейчас? – спросил он вслух и тут же оглянулся. Никто не услышал – или сделал вид.

– Потому что ты дышишь, – ответил голос. – Только поэтому.

Дверь в квартиру щёлкнула, как выключатель. Тишина была не абсолютной – где-то сверху кто-то двигал мебель, на лестничной клетке смеялись, вдалеке проехала машина. Он снял пальто, прошёл на кухню. Кипятильник зашуршал, вода заговорила. Он неожиданно вспомнил лето в деревне: как кипит самовар, как пахнет трава, как бабушка шуршит полотенцем по столу. Эта память была не ностальгией, а доказательством, что когда-то жизнь нажимала на другие кнопки.

В комнате – книги на полках, некоторые не распакованы с переезда. На столе – стопка распечаток и карандаш, точёный слишком аккуратно. На стене – карта мира, на которой булавкой отмечён единственный город, где он был в отпуске, и то по конференции.

– Поверни карту, – сказал голос.

– Что? – Александр подошёл.

– Поверни. Сверху будет юг. Пусть моря станут небом, а небо – морем.

Он снял карту и повесил её наоборот. Комната изменилась. Как будто кто-то переставил мебель в голове.

– Зачем?

– Чтобы увидеть, что «как принято» – это просто привычка. В привычке нет смысла, если она заменяет смысл.

Александр сел на стул. Его пальцы нашли карандаш и начали крутить его, как винт. Он видел перед собой пустую страницу. Руки давно отвыкли писать от руки – кроме подписи в конце согласований. Но сейчас ему хотелось чертить линии, которые не нужно сдавать в отдел контроля.

– Пиши, – сказал голос тихо. – Не отчёт. Себе.

Карандаш крошился шершаво. Он написал: «Чего я боюсь?»

Пауза. Ответ пришёл не словами, а образом: тёмный бассейн с неподвижной водой. Он стоит на бортике, слышит, как капает откуда-то сверху, и знает – если войдёт, из него выйдет кто-то другой. Он боится не утонуть, а измениться.

– Я боюсь стать тем, кто я есть, – сказал он и удивился звучанию фразы. Она не была афоризмом. Она была констатацией.

– Хорошее начало, – сказал голос. – Продолжай.

Он написал: «Когда это началось?» Снова образ: маленький мальчик под столом, где взрослые ноги ходят туда-сюда, как метроном, а он держит в руках маленький винтик и чувствует, как металл остывает в ладони. И обещает себе однажды собрать что-то, что не развалится. Потом он вырастает и собирает – планы, графики, оправдания – и всё равно слышит внутри, как что-то стучит лишним.

Звонок телефона разрезал воздух. Начальник. Звонок длился, как лифт между этажами. Александр посмотрел, как экран светится, и дал ему погаснуть. Звонок повторился – он снял.

– Ты где? – сухой голос без приветствия.

– Дома, – спокойно сказал Александр.

– У нас презентация через двадцать минут.

– Знаю.

Пауза на другом конце провода. Там, где заканчивается терпение и начинается процедура.

– Ты понимаешь, что…

– Да, – перебил Александр. – Понимаю.

– Тогда…

– Я не приду.

Тишина. Потом – очень аккуратное: «Поговорим завтра».

– Завтра, – согласился он и отключил.

– Браво, – сказал голос без сарказма. – И страшно?

– Да, – честно ответил Александр.

– Значит, живой.

Он снова посмотрел на страницу. Карандаш теперь лежал, как стрелка компаса, указывая на слово «зачем».

– Ну? – спросил голос.

– Зачем… – повторил Александр. Он чувствовал, что слово не терпит спешки. «Зачем» – не то, что придумывают ради презентации, и не то, что берут из книжки. Оно как температура тела: если её нет, ты уже не здесь.

Он встал, подошёл к окну. Снег падал – не вверх и не вниз, а как-то в сторону, будто город был кораблём, а мир – море. Где-то внизу женщина вела ребёнка, ребёнок пытался ловить снежинки ртом и смеялся. Смех был громким, настоящий звук в саундтреке дня.

– Я хочу перестать работать звукооператором чужой жизни, – сказал он. – Хочу перестать настраивать громкость вещей, которые мне не нужны.

– И что тебе нужно? – спросил голос.

Александр молчал. Он услышал свою паузу – как пустую сцену, на которую вот-вот выйдет актёр.

– Не знаю, – признался.

– Хороший ответ, – голос почти улыбнулся. – Не знание – это не пустота. Это пространство.

Вечером он достал из антресолей коробку. Там лежала старая камера – подаренная когда-то братом, когда они ещё разговаривали чаще, чем по праздникам. Камера была тяжёлая, оживала только в руках. Александр открыл её, провёл пальцем по ребристой кнопке. Мир в видоискателе стал прямоугольником, в котором всё было точнее. Он навёл резкость на чашку, на кольца на столе, на собственную ладонь. Щёлкнул. Звук был как пунктуация.

– Зачем тебе камера? – спросил голос.

– Чтобы учиться смотреть, а не считать, – ответил Александр.

– Ты всегда умел смотреть. Просто выбирал то, что орёт.

Он сфотографировал карту, перевёрнутую вверх ногами, книги с неразрезанными страницами, пустую рамку на стене. Каждый кадр был вопросом. Ответов не становилось больше, но они перестали быть срочными.

Ночь пришла без усилий. Он не включал верхний свет. Сидел в кресле, слушал, как батареи отвечают дому, как трубы спорят с воздухом. В какой-то момент понял, что шум завода всё ещё гудит в нём – и уже не как колыбельная, а как напоминание: «Выбери себя».

– Завтра придёшь? – спросил голос.

– На завод?

– В жизнь.

Александр улыбнулся впервые за день – без горечи. Улыбка была не про счастье. Про согласие.

– Постараюсь, – сказал он.

– Не старайся, – ответил голос. – Делай.

Он встал, подошёл к столу, взял лист с первыми строчками и аккуратно положил его в папку. На папке написал маркером: «Проект АР». Посмотрел на буквы и понял, как легко эти инициалы перепутать с чужой компанией, и как трудно – с самим собой.

– И что в плане? – мягко спросил голос.

– Простые вещи, – сказал Александр. – Завтра встану на час раньше. Пройду пешком до работы – не зайду, просто пройду. Позвоню брату. Напишу три абзаца – не отчёт, а текст. И… куплю билеты. Не знаю куда ещё.

– Этого достаточно на первую серию, – сказал голос.

– На первую главу, – поправил Александр.

Он убрал камеру в сумку. Выключил свет. Комната слегка потрескивала, как костёр, который только что разожгли. За окном снег перестал. Мир слушал.

Александр лёг. Тело вспомнило усталость и разрешило её. Перед тем как закрыть глаза, он подумал, что этот день не был важным. Важным была готовность признать его важным.

– Спокойной ночи, – сказал он.

– Не обещаю, – сказал голос. – Но буду рядом.

Он уснул. И впервые за много лет сон не был побегом. Он был монтажом – будущие кадры ещё размытые, но уже его.

Глава 2

Утро началось тише, чем обычно. Не было гудка завода, не было спешки застёгивать пальто на лестнице, не было сканирования пропуска. Был только скрип паркета и запах чая, который стоял на столе, ещё не остуженный.

Александр сидел у окна и смотрел, как в утреннем свете снег меняет цвет – от синеватого к белому. Снаружи люди шли в привычные места, по привычным маршрутам, в привычном ритме. Он не шёл.

– Ну, и что дальше? – спросил голос, лениво и в то же время цепко.

– Не знаю, – честно ответил он.

– Отлично. Сегодня твой лучший инструмент – незнание.

Он вышел на улицу без плана. Карманы пальто пустые, кроме ключей и камеры, которую он взял с собой, будто амулет. Город встретил его равнодушно, как встречают дальнего родственника, который приехал без звонка.

На углу аптека, за ней – булочная, мимо которой он проходил тысячи раз, но никогда не заходил. Сегодня он зашёл. Тёплый воздух пах корицей и чем-то, что напоминало детство, но без конкретного кадра. Купил пирожок с вишней, вышел.

– Зачем? – спросил голос.

– Просто захотел, – пожал он плечами.

– Привыкай отвечать так.

Он шёл дальше, сворачивая туда, куда не сворачивал годами. Дворы оказались другими – не хуже, не лучше, просто существующими параллельно его прежней жизни. На лавке сидел мужчина с собакой, читал газету. Собака смотрела на мир так, будто знала что-то важное, но не собиралась рассказывать.

– Ты тоже так смотришь, – сказал голос.

– Как?

– Как человек, который впервые вышел из лифта на другом этаже.

На набережной лёд схватывал реку, но ещё не полностью. Вода шла под ним, чуть слышно. Александр остановился. Лёд напоминал карту: трещины – дороги, прозрачные участки – моря.

– Можешь выбрать любой маршрут, – сказал голос.

– А если провалюсь?

– Тогда наконец увидишь, что под картой.

Он достал камеру. Снял лёд, воду, отражение серого неба. Потом снял собственное отражение в льду – расплывчатое, будто мир ещё не утвердил, каким он будет сегодня.

К полудню он оказался у старого кинотеатра. Когда-то он ходил сюда с друзьями – ещё до армии, до завода, до всех этих «сроков». Теперь афиши облезли, двери закрыты. Но кто-то оставил на стекле надпись маркером: «Вернёмся весной».

– Ты в это веришь? – спросил голос.

– В весну – да. В возвращение – не уверен.

– А зачем возвращаться? Может, построить новое?

Он подумал, что это как с его жизнью. Её можно пытаться «вернуть», но, возможно, правильнее построить другой сценарий.

В парке, на пустой детской площадке, качели слегка покачивались от ветра. Он сел на одну. Цепи звенели, воздух пах железом и холодом.

– Чувствуешь? – сказал голос.

– Что?

– Ты перестал куда-то спешить.

Александр закрыл глаза. Не было завода, планов, расписаний. Был просто он, сидящий на качелях среди пустого парка. И голос, который не давил, а просто был рядом.

– Это и есть первый шаг, – сказал тот. – Не делай его ради чего-то. Делай, потому что он твой.

Когда он вернулся домой, уже темнело. На кухонном столе лежала камера с полной картой памяти. Он включил её и стал пролистывать кадры. Лёд. Собака. Вишнёвый пирожок. Пустой кинотеатр. Качели.

Ни одного из этих кадров не было бы, если бы он остался в своём расписании.

– Завтра что? – спросил он сам у себя.

– Завтра – шаг второй, – ответил голос. – Но об этом завтра.

Глава 3

Утро началось не с решения, а с жеста. Александр достал из шкафа старую дорожную сумку – ту самую, в которой когда-то возил образцы для выставок, каталоги, чужие ожидания. Сумка пахла пылью и чем-то далёким, как забытая сноска к давно прочитанной книге. Он положил внутрь минимальный набор: смену белья, зубную щётку, блокнот, камеру. Закрыл молнию. Звук был решительнее, чем все его вчерашние слова.

– Мы едем? – спросил голос.

– Да, – сказал он.

– Куда?

– Домой. Не в квартиру. В «домой».

Голос не ответил. Возможно, у некоторых слов нет эха.

На вокзале было тепло и пахло булочками, которые никто не хотел, и кофе, который никто не любил, но все пили. Поезда уходили и приходили, как дыхание города. Александр купил билет на ближайший поезд – не скоростной, не фирменный, простой, как рукопожатие. На табло его город детства выглядел чужим: из трёх слов два были сокращены до непонятных букв. Он улыбнулся: распознать своё – иногда задача не для глаз.

В вагоне было полупусто. Напротив – женщина в сером пальто, которая то читала, то смотрела в окно; через проход – парнишка с рюкзаком и усталостью по возрасту не положенной; дальше, у двери, – мужчина в куртке, из кармана которой торчала рулетка: человек, измеряющий мир, чтобы доказать, что он действительно есть.

Поезд вздохнул, дёрнулся, поехал. Город поплыл назад, как если бы кто-то открутил плёнку. За окном складывались кадры: гаражи с облезлыми буквами, где каждая буква когда-то была важна; двор с трёхногой скамейкой; рекламный щит с улыбкой, слишком белой для этого неба.

– И что ты хочешь там найти? – спросил голос небрежно, как бы по пути.

– Не знаю, – сказал Александр. – И это правда. Но знаю, кого хочу встретить.

– Кого?

– Того, кем я там был.

– Придётся говорить с ним честно, – предупредил голос. – Он обычно не любит взрослую лексику.

Поезд перешёл на ритм, похожий на метроном, – «тук-тук-тук», – ритм, под который удобно вспоминать. Александр достал блокнот. На первой странице – кривое «Проект АР». Ниже – вчерашние вопросы. Он перевернул страницу, написал по центру: «Город». Потом ниже: «Кто я там?» – и долго смотрел на эти слова, пока буквы не расплылись.

Дорога была не картой местности, а картой времени. Поля лежали под снегом, как забытые письма. Редкие деревья стояли вдоль путей, будто сторожа. На одной из станций, где никто не вышел и не вошёл, он увидел покосившуюся вывеску «Заря». В подростковом возрасте он любил такие слова: они казались обещанием. Теперь он понимал, что чаще это было название колхоза.

– Ты всё ещё веришь в обещания названий? – спросил голос.

– Я учусь верить в обещания действий, – ответил он. – Названия слишком дешёвые.

Голос удовлетворённо хмыкнул.

Парнишка с рюкзаком украдкой посмотрел на Александра: будто почувствовал разговор, которого не слышно. Их взгляды встретились на секунду – и разошлись, как поезда на параллельных путях. У каждого – своё расписание.

Город детства встретил его запахом сырого кирпича и сосен, которые стояли рядом с вокзалом, как два старых друга, не умеющих говорить о важном, поэтому молча стоящих рядом. Вывески обновились, асфальт стал ровнее, но воздух – тот же: смесь сырости и угля, от которого детство пахнет руками.

– Где начнём? – спросил голос.

– С обрубанных корней, – сказал Александр и пошёл по улице, которой шёл сотни раз раньше, пока эта улица не стала артерией его памяти.

Дом, в котором он вырос, был всё таким же – кирпичный, с подъездом, который зимой превращался в роман об очередях: в очереди к почтовым ящикам, в очереди к лифту, в очереди к привычке. Он остановился у двери. Тяжёлой. Рука сама нашла родное усилие – толкнуть сильнее, чем нужно.

Лестница встретила знакомым запахом пыли и краски. На третьем этаже – следы от велосипеда, кто-то недавно катил его, не поднимая. На четвёртом – дверь, которую он мог открыть с закрытыми глазами, но не открыл: здесь теперь жили другие. Он постоял, прислушиваясь к звукам за ней. Послышался смех ребёнка, звон ложек. Жизнь шла дальше, как вода в батарее – глухо, неизбежно.

– Не звони, – сказал голос тихо. – Тебе не нужна экскурсия по чужим воспоминаниям.

– Я и не собирался, – ответил он.

На площадке между этажами висело зеркало – кривоватое, как будто у реальности были старые дыры. В отражении он увидел себя – в пальто, с сумкой, с лицом, которое он недавно заметил как впервые. И ещё он увидел то, чего в зеркале не было: мальчик, сидящий на том же самом ступеньке сорок лет назад, держит в руках винтик и слушает, как где-то за стеной спорят взрослые. «Я соберу что-нибудь, что не развалится», – думает мальчик. Он не знает, что самая трудная сборка – внутри.

Александр поднял ладонь, коснулся холодного зеркального фронта.

– Привет, – сказал он своему мальчику.