Притяжение

Я вижу, что Сашка с этим согласен, да и я сама понимаю, что кхрааги подписали себе приговор давным-давно, но просыпаюсь сейчас в своей кровати и чувствую жалость к этим детям. Они еще ничего никому плохого сделать не успели, а их просто выкинули. Потом придут враги, и хорошо еще, если просто убьют. Химан просто уподобились кхраагам, став ровно такими же.

Наверное, все расы в той вселенной заслужили свой конец, но детей мне все равно жалко просто до слез. Неправильно, наверное, но и сделать с собой я ничего не могу. Надо маму спросить, почему так и еще – правильно ли это? Вот там у меня главным человеком в жизни был папа, а здесь – мама. Наверное, это потому, что настоящей мамы я никогда не знала. Такой, как наша здесь с очень ласковым именем Ульяна.

Пора вставать, ведь начинается последний предшкольный день. С Ви надо поболтать и собрать все что нужно для школы, ну и просто посидеть, успокоиться, потому что школу я все равно немножечко опасаюсь.

Третье р'ксаташка. Хстура

Вчерашний день пролетел совершенно незаметно в заботах о малышах. Я и химана за малыша считаю – очень уж он потерянный. Если бы со мной поступили, как с ним, я бы не выжила, наверное. Странно, что он меня не боится, хотя, может быть, надеется, что я его съем? Но я его есть не буду, он мой друг. Настоящий, который не предаст, потому что некому ему меня выдавать. С ужасом думаю о том дне, когда закончатся брикеты, но пока они есть, стараюсь растянуть на подольше. Еще своей едой делюсь с химаном, как и все это время, отчего он, кажется, уже не такой дохлый, даже окружающим миром чуть-чуть интересоваться начинает.

Девочки вчера говорили о том, что все беды начались тогда, когда самцы решили принести в жертву ребенка до первого Испытания, да еще и одновременно с химан, аилин и иллиан. Наверное, хотели зачем-то задобрить богов, а вышло наоборот – сразу же превратились в пыль три планеты, не иначе как волею богов, но этого наказания им показалось недостаточно. Другие расы они приносили в жертву регулярно, а вот кхраага впервые. Может быть, это был какой-то особенный кхрааг? Избранный богами?

Сами боги от нас отвернулись, но, может быть, Д’Бол, совершенно точно к ним присоединившийся, может услышать хотя бы таких же преданных? Надо же во что-то верить, потому что иначе хоть ложись и жди, когда выкинут в вулкан. Вот мне очень хочется верить в то, что хоть кому-то там есть до нас дело. Вряд ли Д’Болу нужны жертвы, да и как молить его правильно, я не знаю, поэтому только тихо разговариваю с ним, рассказывая о том, что происходит. И на душе становится легче. А вдруг он действительно меня слышит? Может такое быть?

Надо малышам имена дать. Только, наверное, имена надежды, а не войны. Я об этом подумаю и придумаю, пока они глаза не открыли. Проверяю, как им спится, глажу Брима на прощание и, прикрыв его тряпками, выхожу из комнаты. Сегодня дежурит С’хрша, она уже почти взрослая, но помочь ей все равно надо. Я в школу не хожу, потому что освобождена, а младшие после школы будут много плакать, если вообще смогут ходить. Почему-то самкам нравится причинять боль «ничейным» детям, а уж наших они мучают так, как будто на их месте аилин.

Проходя по нашему «дому», я смотрю в окно, не приближается ли кто-нибудь, чтобы напасть. На планете есть и самцы, а они, по слухам, настоящие звери – могут попытаться оплодотворить тех девочек, что постарше. Нас-то невозможно просто биологически – физиология не позволяет, но все равно очень страшно. Ведь необязательно же оплодотворять, мало ли что дикий зверь решит с ребенком сделать, раз уж Д’Бола не пожалели. А я точно не избранная, за меня мстить некому.

– Хстура! – зовет меня Ркаша. – Погоди, вместе сходим.

– Привет, – слабо улыбаюсь я ей. – Что у нас слышно?

– Говорят, один из кораблей из разведки не вернулся, – с готовностью делится она со мной подслушанным. – А еще – училки выгоняют всех рыть убежище, как они себе это представляют.

– То есть закопаться в землю? – удивляюсь я. Не могут же они действительно быть такими тупыми?

– Именно так, – кивает Ркаша. – А еще участились нападения, кого-то даже, кажется, убили. Больше половины школу игнорируют, и страшно как-то…

– Мы уже год так живем, а то и два, – равнодушно пожимаю я плечами. – Так что ничего нового. О нас плохого не слышно?

– Только то, что питание могут урезать, – тихо всхлипывает она. – Ну, для более важных членов общества зарезервировать.

Это как раз понятно: если начнется голод, нас съедят первыми. Нет никакой надежды на спасение, вот разве что Д’Болу помолиться… А вдруг он оттуда, где боги сидят, пошлет нам пусть не спасение, а просто отсрочку? Хоть немного пожить бы еще… Что-то я расклеилась, чуть не заплакала. А плакать бессмысленно, одно только согревает: «дом» у нас сборный, не знаю, правда, из чего, но каждая комната запирается изнутри так, что снаружи не откроешь. Как корабельная каюта, поэтому в случае чего надо запираться и молиться.

– Тогда нужно запасти по максимуму, – отвечаю я подруге. – Давай у всех соберем все ценные вещи, чтобы обменять на еду, лучше всего – на брикеты. Их легче спрятать. Распределим между всеми, накажем не трогать, пока не началось самое страшное. На брикете можно неделю протянуть…

– Очень хорошая мысль! – радуется она.

Мысль действительно хорошая. Дежурная, с которой мы, разумеется, делимся, сразу же хватается за нее, потому что поступление продуктов происходит с перерывами, и нехорошие предчувствия есть у всех. А видеть, как умирают младшие, я не хочу, это очень страшное зрелище. Никому не нужно видеть, как ребенок умирает, никому!

Вечером, когда приходят остальные, дежурная по праву старшей делится с ними придумкой. Я демонстративно отдаю маленькую сережку – последнее, что у меня есть от тех времен, когда мама еще была. Пусть она меня не любила, но она была, поэтому даже малый традиционный дар не отобрала. Больших даров-то у меня не было. Девочкам очень сложно расставаться с памятными вещами, но они понимают: лучше пусть память живет в голове, чем умирает в животе.

– А кто пойдет? – интересуется кто-то из младших, я их не всех знаю по именам.

– С’хрша и пойдет, – отвечаю я, а потом, подумав, добавляю: – Наверное, не одна?

– Не одна, – кивает мне дежурная. – Правильная мысль, у младших просто отберут, и все, а у нас есть шанс.

Решив не откладывать, две старшие девочки уходят. Мы провожаем их, а я тихо молюсь Д’Болу, чтобы пронесло. Мне отчего-то кажется, что Избранный Богами меня слышит. Пусть его так называю только я, но для меня он именно такой. Вот я тихо молюсь, но Ркаша все слышит, потому останавливает намеревающуюся пойти обратно меня.

– Ты что шепчешь? – интересуется она у меня.

– Молюсь, – вздыхаю я. – Избранному Богами Д’Болу.

– Почему ты его так называешь? – сильно удивляется соседка.

Я объясняю ей ход моих мыслей и почему, по-моему, Д’Болу стоит молиться. Хуже точно не будет, а так – вдруг он услышит? Может быть, получится уговорить Избранного Богами нам хоть чуть-чуть помочь? Ркаша минуту целую размышляет, а затем кивает.

– Ты права, это всё объясняет, – заключает она. – Тогда будем молиться вместе.

Она меня в известность ставит, но я не против, потому что вдвоем веселее, к тому же есть надежда, что вдвоем мы скорее до него докричимся. У меня малыши, ради которых я очень на многое способна, ведь у меня самой мамы, получается, и не было. А я стану настоящей мамой, как я себе это представляю, ведь так правильно.

***

С«хрша с подругой возвращаются чуть дрожа, напугали их, видимо, поэтому мы сначала обнимаем обеих, отчего они вздрагивают и чуть не плачут. Я знаю, что это значит, – да, пожалуй, все знают.

– Отошли все, младшие по комнатам, – командую я, прикидывая, как бы их раздеть, чтобы не сделать больнее. – Шкха, согрей воды! Ркаша, помогай!

Никакого смущения нет – девочки и сами все понимают. Я осторожно стягиваю платье с С’хрши, обнажая зеленые, полные крови борозды, вспучившие панцирь кожи дрожащей девушки. Чем это ее? Даже представить сложно, но сейчас надо осторожно вымыть и перевязать, иначе может начаться заражение. Лекарей у нас нет, да и не придет никто к нам, поэтому все сами.

Девочек побили очень сильно, но мешок из рук они не выпустили, значит, завтра попытаюсь уже я. Хотя могли напасть на обратном пути, но пока внутрь заглядывать не буду. Я представляю, что передо мной не старшая, а одна из моих малышей, поэтому обращаюсь, как с очень маленькой. Ркаша удивляется, а вот С’хрша просто плачет, и вторая тоже уже плачет в наших руках. Отчаянно, навзрыд плачет, потому что некому нас защитить, кроме Д’Бола, но поможет ли он?

За что их, мне понятно: напали, хотели еду забрать, а может, и чего хуже, но почему-то не получилось. Озверели все вокруг – и самцы, и самки. Надо, наверное, завтра хотя бы младших в школу не пускать, нам помощь понадобится, а они сердцем не зачерствели еще, так что просто посидят с нашими добытчицами.

Еще год назад нападение на ребенка было немыслимым, невозможным, а теперь… Теперь это почти норма. Наверное, самки и самцы чувствуют свою смерть. Тот факт, что нас убьют вместе со всеми, меня почти не трогает – я уже привыкла. Упадут с неба враги, и те, кто не умрут сразу, очень пожалеют. Я знаю, они будут с наслаждением убивать каждого из нас, потому что мы же их ели… Вот и они нас теперь…

От этой мысли хочется плакать, но я держусь. Плакать можно только наедине с собой – и никак иначе, малыши из-за маминых слез испугаются, а посторонние… что им мои слезы? Только позлорадствуют. Потому-то я и не плачу, а только вздыхаю. Ничего с будущим я сделать не могу, даже не убежишь никуда, так что…

– Давай уложим их в одну комнату, – предлагает Ркаша. – Вот в эту.

– Давай, – киваю я, потому что до их комнат мы просто не дотащим, а тут никто не живет, ведь дверь у самой кухни.

Тут должна была быть кладовая, но не вышло. Продуктов у нас всегда в обрез, так что складывать и запасать просто нечего. Мы живем в страхе: придут нас убивать, заберут на мясо младших, не привезут еды, не будет топлива для обогрева… В то, что младших могут сожрать самки кхрааг, я уже верю. Поэтому мы просто ждем, что будет дальше, проживая день за днем.

Уложив девочек в несостоявшейся кладовой, я отправляюсь к готовым проснуться уже малышам. Достав брикет, даю порции набухнуть, рассказывая Бриму обо всем, что произошло. Он слушает меня внимательно, иногда только переспрашивая незнакомое слово, потому что я волнуюсь и вставляю слова на кхрааге. Он, кстати, тоже все понимает, объяснив мне еще раньше – если его найдут таким, то просто убьют. Химанов он хорошо знает, об аилин знают все, а что там у иллиан, никто не скажет. Но полудохлый химан уверен в том, что его обязательно убьют, и я не разубеждаю его. Каждый верит во что-то свое, я вот в Д’Бола, он – в скорую смерть. Почему бы и нет? Нас все равно не спросят.

Вечер наступает неожиданно. Я снова выхожу, чтобы сделать ужин для всех, ну и оценить, что у нас вообще есть. Насколько я помню, овощи, немного травы, какие-то грибы местные – и все. Вздохнув, еще раз оглядываю кухню и вижу маленький пакет с какой-то крупой. По идее, утром будет еще еда, а если нет? Подумав, решаю оставить крупу на утро, перед школой тем, кого оставить не получится, нужно будет поесть посытнее.

Я готовлю что-то вроде похлебки. Вот сейчас можно и поплакать, ведь у нас даже хлеба нет. Было немного муки, старшие девочки из нее хрусты-лепешки для младших сделали. Мы отдаем все лучшее младшим, чтобы у них был шанс прожить подольше, ведь необходимых витаминов у нас просто нет. Ненужные мы, и все, на что годимся – усладить своими криками слух развлекающейся самки или сдохнуть в лапах врага. Еще съесть могут, наверное…

Вот похлебка готова, я ее разливаю по мискам, думая позвать всех, но в этот момент сквозь приоткрытое окно слышу что-то похожее на гром. За год на планете это в первый раз, поэтому вызывает интерес. Я замираю, прислушиваясь, но, кроме обычных звуков города, не слышу ничего. Вздохнув, кручу ручку, похожую на элемент стены, но это, конечно, не так. Сейчас во всех комнатах начинают трезвонить древние звонки, созывая на ужин. Мои малыши привычные и совершенно точно не испугаются, а остальные сейчас прибегут.

Я беру две тарелки, чтобы отнести пострадавшим девочкам, а потом пойду к себе – Брима накормить надо и мне поесть немного, чтобы лапы не протянуть. Остальное отдам маленькому химану.

Девочки спят уж, но тарелки для них я оставляю, чтобы затем выйти из комнаты. В кухне появляются младшие, которым я выдаю ложки и по кусочку хрустящей лепешки. Знать бы мне раньше, что еды не будет, хоть брикетов бы запасла, их всем можно есть. Но сейчас уже поздно об этом говорить…

Опять мне слышится гром какой-то, но быстро темнеющее небо вроде бы спокойно, поэтому я просто пожимаю плечами. От голода, говорят, может казаться то, чего нет, поэтому пока не буду думать о плохом. В грозу я не верю, а, например, в бурю – очень даже. Выдержит ли наш «дом» бурю? Вот этого я и не знаю, потому буду надеяться на лучшее.

Я несу миску в комнату, проследив перед этим, чтобы младших не обижали. Никому в голову не придет, но я просто на всякий случай это делаю, потому что мало ли. На душе как-то неспокойно очень… Наверное, это из-за того, что старших девочек избили. Вот сейчас я покормлю малышей и химана тоже, а потом и сама поем. Не было у меня никогда мамы, не знала я, что это такое на самом деле, я только теперь понимаю. Как можно не любить этих малышей? Вот как?

Может быть, правильно, что расу кхраагов хотят уничтожить. Жаль, что нас убьют, я бы все-все отдала, лишь бы малыши выжили, и химан этот недоеденный тоже. Только сил у меня мало, и отдавать кроме жизни уже нечего. А кому нужна моя жизнь?

Первое новозара. Лана

Конечно, я волнуюсь, ведь о школе воспоминания у меня так себе, но, с другой стороны, здешняя школа очень отличается от того, что было в прошлом. Поэтому я полна надежды. Мы улетаем из верхнего дома, отобус на всех уже пристыкован, потому что летим не только мы, детей у Винокуровых много. Мы все успели передружиться, отчего мне радостно.

– Ланка! – визжит Ви, которую к нам родители ее привезли, чтобы мы полетели в первый раз все вместе и не боялись. Очень они понимающие, как и все Человечество.

– Ви! Привет! Познакомься… – я обнимаю подругу, принявшись знакомить со всеми. Младших достаточно, чтобы целый класс заполнить, а так как мы из одной, получается, семьи, то на группы нас не делят – нет в этом смысла: если кто-то не успевает, другие его обязательно подождут.

Нас много, конечно, но самый старший Винокуров говорит, что мы счастье и чудо. Он Наставник, его так многие зовут, наверное, поэтому он нам все объяснил: один цикл мы учимся все вместе – до метеона, а потом с орбитала нас начнут перемешивать с другими классами. Только мы четверо – Ви со мной и Сашка со своей Светозарой – обязательно останемся вместе. Нам это твердо обещали.

– Дети, ну-ка в отобус! – зовет нас Наставник, и мы все спешим внутрь длинной полупрозрачной «сосиски». Это дядя Витя его так назвал.

Дядя Витя – герой, он Защитник Человечества. Это звание особое, ведь он защитил всех-всех, оказавшись в прошлом. Чудесная у нас семья, просто чудо какое-то. Я уже считаю себя частью семьи, хотя фамилия у нас другая, но дедушка говорит, что это неважно, и он не обижается. Люди очень отличаются от химан, просто очень!

Вот мы залезаем внутрь отобуса, который фиксирует нас в креслах. Мягко, но намертво – это для безопасности, потому что мы самое большое сокровище Человечества. Не конкретно мы, а все дети. Могла ли я представить, что меня назовут самым большим сокровищем? Ви нервничает и вцепляется в меня обеими руками, а я ее обнимаю, рассказывая обо всем, что мы в окно видим. Меня этому папа научил – если страшно, то нужно болтать, и тогда не так жутко становится. Он прав, конечно, ведь это работает.

Школа – красивое здание в виде нескольких белых ажурных шаров, соединенных прозрачными галереями. Перед ней посадочная площадка электролетов и шлюзовой створ отобусов. Подлетать к школе можно только по необходимости, ну или детей привезти-отвезти, навигационная служба за этим очень тщательно следит. Разум разумом, а дядя Витя говорит, что лучше быть параноиком, чем трупом.

Отобус мягко входит в створ, я чувствую мимолетный укол страха, но Сашка незыблемой скалой поддерживает меня, что я хорошо ощущаю, и боязнь улетучивается. Мы входим в светлый круглый холл, и я смотрю на коммуникатор. Этот поистине сказочный прибор-помощник показывает мне, куда надо идти, поэтому я не теряюсь. Топаем мы плотной кучкой, так же и в класс входим. В нем парты стоят как в виртуале, отчего кажутся очень знакомыми и вопросов не вызывают.

Стоит нам только рассесться, звучит красивая мелодия, тем не менее заставляющая собраться, и в классе появляется учительница, очень похожая на Тинь Веденеевну из симуляции. Только она намного старше, отчего опять становится не по себе, но я справляюсь с этим ощущением.

– Здравствуйте, дети! – радостно здоровается с нами учительница, становясь будто более юной в этот момент. – Зовут меня Тинь Веденеевна, и некоторые из вас со мной уже знакомы. А я с вами познакомлюсь в процессе.

Что это значит, я сначала не понимаю, но затем осознаю: она всех нас знает! Винокуровых – потому что семья та же, а нас четверых по виртуалу. Поэтому, наверное, дополнительно знакомиться смысла нет. Тинь Веденеевна с улыбкой рассказывает нам о том, что нас ждет в течение этого цикла обучения, и я даже дыхание задерживаю от удивления.

– Сначала мы поговорим о Человечестве и всех Разумных, о том, что отличает нас от других, – произносит она, очень ласково глядя, кажется, прямо на меня. – Затем вспомним единицы времени и летоисчисления. А вот пото-о-ом… Потом мы читать будем! – с загадочным видом сообщает она.

И я понимаю: сказка продолжается, потому что никто из прежних учителей так не умел. И хотя я давно не первоклашка, меня захватывает ощущение загадки, которую мы все непременно раскроем. А Тинь Веденеевна тем временем рассказывает о времени: почему его отсчет такой неудобный, откуда пошло понимание дня и ночи, и почему дни отсчитываются в память о несуществующей уже планете.

– Издревле Человечество стремилось к звездам, – продолжает она очень интересный урок. – И, когда достигло их, возник вопрос – планет много, на каждой свои сутки, климат, смена времен года. Именно поэтому мы не разделяем месяцы по временам года. Кто знает, сколько у нас месяцев в году?

– Десять! – почти хором отвечает весь класс. Оно и понятно, это же всем известная информация.

– Правильно, десять, – кивает учительница, а затем начинает рассказывать о каждом.

Она говорит настолько интересные вещи, что я совершенно забываю и о страхе, и о времени, и о том, что мы в школе находимся. Такого опыта у меня, пожалуй, не было. Но о времени помнит квазиживой разум школы, поэтому радостную мелодию, извещающую о перемене, мы встречаем с сожалением. Еще хочется!

У школы есть разум, именно он ею управляет, приглядывая за каждым ребенком. Именно к нему локально стекаются медицинские данные наших коммуникаторов, и в случае чего реакция следует просто моментально. Это не слежка, как я вначале подумала, а забота. Целый разум, такой же, как на громадных космических кораблях, заботится о нас в школе.

Перемена дана для того, чтобы перекусить, побегать, попрыгать, но никто не заставляет, поэтому мы вчетвером, будто договорившись, остаемся в классе. На душе спокойно, в помещении очень комфортно, и никуда бежать не хочется. Просто посидеть так, посмотреть в потолок, пообнимать Ви, совершенно не ожидавшую такого отношения, хотя и родилась здесь. А Светозара сидит с мокрыми глазами – прошлое у нее так себе было, хоть и большую часть она забыла.

Я понимаю – в такую школу можно ходить только с удовольствием. Ведь нас не перегрузили знаниями, а просто рассказывали как сказку. Без этих «запишите и заучите наизусть», но тем не менее я все-все запомнила. Правда, и говорили нам сейчас о вещах, нам знакомых. Интересно, что будет дальше?

***

Из школы возвращаемся просто переполненные впечатлениями. Делимся мнениями, строим планы, и это так не похоже на школу химан, что даже ассоциаций не возникает никаких. Поэтому я улыбаюсь, а рядом со мной и подруга, которой уже совсем не страшно. Прекрасная у нас учительница, просто очень. И школа самая лучшая.

Я и не заметила, как пролетело время, а коммуникатор говорит, что подступает время ужина. Обедали мы в школе, и перекусы еще были – в основном фруктами, потому что Аристотель, так разум школы зовется, бдит. И вот теперь, весь день проведя в школе, но совершенно этого не заметив, я возвращаюсь домой. Зря я думала, что будет сложно весь день учиться.

Отобус паркуется у нашего дома, а я уже вижу родителей Ви, к которым она с визгом устремляется. Мы прощаемся до завтра, и я иду в дом. Им, конечно, остаться предложили, чтобы вместе поужинать, но у семьи Ви традиция – только в семейном кругу, а традиции очень важны, я знаю это, поэтому не настаиваю. Есть у меня какое-то странное предчувствие…

– Ну как первый день в школе? – задает уже за столом вопрос Наставник, который глава семьи.

И тут все наперебой начинают рассказывать, а я закрываю уже открытый рот и просто смотрю. Я вижу горящие глаза, искреннюю радость, понимая, как же мне повезло. И мне, и Светозаре, и малышкам нашим очень повезло, что Сашка такой. Спасший нас братик настоящий герой, ведь если бы не он, всего этого не было бы, точнее было бы, но без нас. От этих мыслей мне хочется плакать, что мгновенно замечают все! И взрослые, и дети тянутся ко мне, узнать, что случилось! Это просто… Просто… И я плачу, конечно, потому как уместить в себе все эмоции не выходит.

– Лана сравнила, – ласково говорит гладящая меня мама. – Она сравнила и поняла, что на самом деле сделал Саша.

– Ты мысли читаешь? – я так удивляюсь, что плакать забываю.

– Что ты, доченька, – качает она головой. – Тут не нужно читать мысли, чтобы почувствовать.

– Да ну, я же свою жизнь спасал, – пытается отказаться Саша от звания героя, но это у него, разумеется, не выходит.

А я начинаю рассказывать о том, что помню. Я говорю, что такой семьи у меня не было никогда, и школы, и друзей, а еще – уверенности в том, что ничего плохого случиться просто не может, потому что здесь, среди людей, есть взрослые, которые все предусмотрели, но при этом не обкладывают кирпичами правил. Рассказываю, а меня слушают, понимая, о чем я говорю.

– Ты больше никогда не будешь одна, – объясняют мне Винокуровы. – Ведь мы разумные.

«Мы разумные». И это объясняет все: и поведение, и умение сопереживать, и заботу… По крайней мере, для родившихся здесь это само собой разумеется, и только для нас троих все еще волшебное чудо. Да, оно вошло в нашу жизнь, но все равно – сказка, что случается с нами каждый день. При этом взрослым не требуется от нас абсолютного послушания, они скорее подстегивают любопытство, желание экспериментировать, ведь ничего плохого с ребенком на Гармонии, как и на других планетах, случиться не может. Разве это не сказка?

После вкуснейшего ужина я еще думаю пойти в комнату отдыха, но затем меня тянет на травку. Хочется просто полежать на травке, глядя в стремительно темнеющее небо, в котором нет и не может быть чего-то страшного или злого. С этими мыслями, попрощавшись, я отправляюсь к подъемнику. Он опускает меня в нашу квартиру, из которой я делаю шаг на улицу.

Вечер опускается на лес, темнеют ровные стволы, виднеются посверкивания огоньком ночных насекомых, будто предупреждающих о себе. Тихо гудя, проносится какой-то жук, кто-то пищит в траве, хрустят сучья вне Зоны Безопасности. Так называется специально огороженная поляна для детей вокруг нашего дома. На нее не могут проникнуть дикие звери, и мы им не мешаем.

Я ложусь на траву, вглядываясь в небо, усыпанное звездами. Некоторые из них движутся, показывая, что на орбите кто-то маневрирует, некоторые моргают равномерно – это буи. Они бывают навигационными и предупреждающими. Разглядывать их можно бесконечно, но когда восходит ночное светило, я поднимаюсь на ноги – завтра в школу, а меня ждет Академия. Вот прямо сейчас она ждет, чтобы мы посмотрели, что случилось дальше, хоть и есть у меня ощущение, что нам это не понравится.

Войдя в дом, улыбаюсь маме и папе. Очень нам с ними повезло, просто очень. Они нас так любят всех, как я себе и не представляла, что можно любить. Они нам показывают, как именно нужно к детям относиться, в первую очередь – именно они. Но уже поздно, и коммуникатор тихо жужжит, напоминая о времени. Это тоже забота, ведь если я не высплюсь, нехорошо будет для меня. И я все понимаю, потому что нам не раз объясняли… Надо идти в душ и в кроватку мою уютную, где меня ждет пушистый зверь. Я очень люблю его обнимать, и спится с ним намного спокойнее, по-моему. «Медвежонок» называется, но на медведей он похож не слишком, папа говорит, что просто по традиции такой…