Наследник Жизни и Смерти

Я заметил, что другие охотники тащили ещё с десяток человек. Некоторые висели безжизненно, как тряпичные куклы, другие слабо сопротивлялись. Один парень с окровавленным лицом яростно вырывался, крича:

– Отпустите, твари! Что вам от меня нужно?!

В ответ один из охотников просто ударил его рукоятью ножа по голове, и тот обмяк.

Нас пронесли через весь зал и углубились в лабиринт извилистых коридоров, где находились камеры с массивными решётками из того же чёрного камня. Охотники начали раскидывать пленников по клеткам.

– Заткнитесь и ждите, – бросил старик, запирая мою камеру. Его голос звучал так, будто он раздавал указания по уборке помещения, а не обрекал людей на неизвестную участь.

Время потеряло смысл. Мысли метались в голове, как испуганные птицы в клетке. Я вцепился пальцами в холодные прутья решётки и попытался докричаться до соседей:

– Эй! Кто-нибудь! Вы можете использовать магию?

Из соседней камеры донесся хриплый голос:

– Пытался… Получается только вот так… – В воздухе на мгновение вспыхнул слабый огонёк, едва освещая измождённое лицо мужчины.

Из другой камеры ответила женщина:

– Я могу… только телепортироваться… на пару сантиметров… – Её голос дрожал. – Это… это как будто кто-то выпил всю мою магию, оставив лишь капли…

"Значит, я не единственный…", – подумал я, прислушиваясь к разговорам.

– Вы откуда? – спросил кто-то.

– Из Тернийского квартала, – ответил мужчина.

– А я с Рыночной площади… – добавила женщина.

Я молчал. Никого из них я не знал, да и меня вряд ли кто-то мог вспомнить. Годы, проведённые в книгах и тренировках, сделали меня призраком в собственном городе.

Сжав кулаки, я попытался сосредоточиться. Внутри была лишь пустота – ни привычного тепла магии, ни её слабого отголоска.

"Почему?! Почему у них остались хоть крупицы сил, а у меня – ничего?"

Я закрыл глаза, пытаясь вызвать хотя бы искру – ничего. Попробовал сдвинуть пылинку на полу – тщетно.

"Что они со мной сделали? И зачем? Что за жертва их ждёт? И почему именно я потерял все, когда другие сохранили хотя бы часть сил?"

Вопросы кружились в голове, не находя ответов.

Не могу точно сказать, сколько прошло времени, но наши мучители объявились снова. Они открыли решётки камер и начали силой выводить пленников. Нас повели вглубь горы по извилистым коридорам – по ощущениям мы прошли около километра, сворачивая в будто бы случайных направлениях. Уже начало казаться, что мы заблудились в этом каменном лабиринте. Все шли молча: пленники были охвачены ужасом и ощущением собственного бессилия, а пленители, хоть и находились в приподнятом настроении, но по ним тоже было видно, что они немного опасаются того, что ожидает впереди.

Как вдруг перед нами оказалась небольшая прямоугольная комната. Помещение было лишено какой-либо мебели, освещённое странным рассеянным светом – будто сами стены излучали слабое свечение. Благодаря этому в комнате не было теней, всё было залито ровным, почти неестественным светом.

Стены украшали фрески, изображающие грандиозную битву богоподобных существ. На одной стороне – женщина с кожей цвета земли и мужчина с чертами урагана, их фигуры будто состояли из камня и ветра. На противоположной стене – мужчина, чьё тело пылало огнём, и женщина, чьи формы перетекали как вода. Они сражались не армиями, а напрямую, изменяя саму реальность вокруг себя.

В центре комнаты стояли двое – мужчина и женщина. Что-то в них сразу выдавало нечеловеческую природу. Они были величественны, как те, кто был изображён на фресках, но внешне отличались.

Женщина – высокая (метра два с половиной), с бледной, почти фарфоровой кожей. Её длинные чёрные волосы струились как живая тень, а чёрные одежды будто поглощали свет. Глаза – два бездонных уголька, в которых мерцали далёкие звёзды.

Мужчина – контраст ей: смуглый, с белоснежными волосами, собранными в сложную причёску. Его белые одежды переливались перламутром, а золотистые глаза с вертикальными зрачками изучали нас с холодным любопытством.

Сначала я разглядывал фрески – масштаб битвы завораживал. "Это… не просто искусство. Это воспоминания. Или пророчество?" Затем взгляд перешёл на фигуры в центре комнаты. "Боги? Но почему они здесь? И почему мы?" В груди защемило – смесь страха и невольного благоговения. Их присутствие давило, как физическая тяжесть, заставляя сердце биться чаще.

Охотники грубо толкали нас вперёд. Один из пленников упал на колени:

– Пожалуйста… что вы хотите от нас?

В тот же момент все, включая похитителей, рухнули бездыханными на пол. Даже загадочного старика не миновала эта участь.

Женщина произнесла ровным голосом:

– В них больше нет нужды. Мы наконец нашли того, кого искали.

Мужчина указал на старика:

– Да, Йорм выполнил свою миссию и наконец получил заслуженный покой.

Я пребывал в шоке от происходящего, но больше всего меня удивила будничность их голосов. Этот Йорм, судя по всему, служил им верой и правдой долгое время, а они убили его так легко – вместе со всеми остальными, без колебаний.

Женщина (Смерть) прервала молчание, её голос, лишённый прежней будничности, теперь звучал с тёплой, почти материнской ноткой:

– Я думаю, у тебя много вопросов. Задавай их, пожалуйста. Мы очень хотим с тобой… не просто поговорить. Понять тебя. Мы ждали этого момента вечность.

Мужчина (Жизнь) добавил, его золотые глаза изучали меня с непривычным интересом, а не холодным любопытством:

– Да. Ты не просто инструмент. Ты… надежда. Наш последний шанс оставить след, который не будет пустотой.

С трудом разлепив пересохшие губы, я прохрипел:

– Вы… искали меня?

– Не конкретно тебя, – поправила Смерть, её чёрные, звёздные глаза смягчились. – Человека, в котором можно полностью убить следы силы наших братьев и сестёр. Ох, и долго же мы ждали… Вечность ожидания в пустоте, когда все, кого ты знал, ушли. – В её голосе прозвучала горечь.

– Как? – спросил я. – Никогда не слышал о таких массовых похищениях… Империя бы всколыхнулась.

– Это была самодеятельность Йорма, – вздохнул Жизнь. Он отвёл взгляд, словно глядя сквозь стены в далёкое прошлое. – Его утомила вечная жизнь. Утомила… до боли. Когда мы встретили его шестьсот лет назад, он был другим. Молодой, алчный маг, мечтавший о власти и славе. Он узнал о нас, нашёл этот Чертог, пал на колени и предложил служить вечно в обмен на силу. – Жизнь усмехнулся беззвучно. – Мы дали ему долголетие, не бессмертие. И силу… ограниченную. Сначала он наслаждался. Богатство, женщины, интриги… Он был как ребёнок с новой игрушкой.

– Но века шли, – продолжила Смерть, её голос стал тише, задумчивее. – Его семья умерла. Дети, внуки, правнуки… превратились в прах. Друзья состарились и ушли. Мир менялся, а он застрял. Однажды он пришёл сюда… не для отчёта. Он пришёл плакать. – Она сделала паузу, и в воздухе повисла тишина, наполненная воображаемым эхом давних рыданий. – Он говорил о внучке, которая боялась его "холодных глаз". О друге юности, умершем у него на руках от старости, в то время как сам он оставался неизменным. Он кричал, что вечность – это проклятие, если в ней нет смысла, нет… любви, которая увядает. Он сказал: "Я устал быть памятником самому себе".

– Мы слушали, – сказал Жизнь, и в его голосе впервые прозвучало что-то похожее на сострадание. – Впервые за эпохи кто-то разделил нашу боль. Мы тоже были памятниками. Проснулись здесь, взрослые, могучие… но пустые. Не зная, кто мы, зачем. Сначала было… весело. Мы воздвигали горы просто потому что могли! – Он махнул рукой, и на мгновение в воздухе возник мираж вздымающихся пиков. – Разливали моря, зажигали новые солнца на небе. Братья и сестры присоединялись, смеялись… Но это быстро наскучило. Бессмысленно. Потом… они начали создавать их. Детей. Людей. – Его голос дрогнул. – Помню, как Богиня Воды принесла нам своего первенца – маленький комочек тепла и смеха. "Посмотрите, какое чудо!" – говорила она. А мы… мы могли только смотреть. Зависть… она жгла изнутри. Мы поняли, что их предназначение – дать искру жизни этому миру, продолжить его. А мы… изгои. Сломанная пара. Бесплодное Древо в саду Весны.

– Они старались, – шёпотом добавила Смерть. – Богиня Огня предлагала нам "усыновить" одного из её многочисленных отпрысков. Бог Земли шутил, что мы просто "ленивые родители". Но их доброта… она лишь подчёркивала нашу неполноценность. Мы видели, как их дети плодились, смешивали кровь, как магия в них ослабевала, но жизнь… жизнь бурлила! А вокруг нас – лишь тишина вечности. Мы отчаялись.

– И начали экспериментировать, – продолжил Жизнь, его голос стал жёстче, с оттенком стыда. – Я пытался создать жизнь из ничего… не получалось. Только из того, что уже было. Скрещивал животных, растения… пытался вдохнуть в них волю. Импринт первых богов был силён, их творения – ваши предки – уже обладали свободой. Мои же твари… – Он сжал кулак. – Они были либо послушными рабами, либо безумными хищниками. Пустыми. Как красивые куклы. Мы создали… чудовищ. Не желая того. Хаос, который теперь терзает ваш мир. – Он посмотрел на меня с искренним раскаянием. – Мы не хотели этого. Мы просто… хотели не чувствовать себя так одиноко. Хотели кого-то, кто выберет быть с нами. Кто скажет: "Я здесь, потому что люблю вас", а не потому что обязан.

– А потом был Марк, – вступила Смерть, её глаза на миг вспыхнули слабым светом. – Первый. Во время одного из экспериментов… что-то пошло не так. Моя сила, направленная на подавление врождённой магии подопытного… сработала слишком хорошо. Почти стёрла её. Он… остался почти безмолвным к стихиям. Но живым! Он пришёл к нам добровольно. Старый маг, разочарованный в магии, искавший иного пути. Он жил с нами десятилетия… был другом. Но… – её голос сорвался, – его тело не было рассчитано на вечность. Оно состарилось, умерло… и мы снова остались одни. Это было… как потерять сына.

– Йорм видел нашу боль после Марка, – сказал Жизнь. – Видел, как мы снова погрузились в пучину отчаяния. Именно тогда он изменился окончательно. Из алчного слуги он стал… другом. Нашим единственным другом за последние триста лет. Он сказал: "Я найду вам такого человека. Я исправлю то, что натворили ваши чудовища, даже если мне придётся сжечь полмира". Он посвятил этому столетия. Искал способ надёжно лишать магии. Отправлял монстров на охоту… но находили лишь авантюристов, сильных духом, но с мощной магией. А монстры… их стало слишком много. Хаос, порождённый нами, вышел из-под контроля. Мы не смогли бы остановить его быстро, не уничтожив половину мира… Теперь эта ноша – твоя. И ноша человечества. Прости нас за это. – В его голосе прозвучала неподдельная тяжесть.

– А Йорм… – Смерть закрыла глаза, словно вспоминая. – В последние десятилетия он почти не спал. Говорил, что видит во сне лица своей давно умершей семьи. Что слышит плач той внучки. Он был измотан до предела. Вчера… он пришёл и сказал: "Я сделаю это. Но… прошу вас. Если у меня получится… дайте мне свободу. Позвольте мне наконец уснуть. Обрести покой, который я отнял у стольких, служа вам". – Слеза, чистая и прозрачная, как алмаз, скатилась по её фарфоровой щеке. – Мы обещали. И он… он сдержал слово. Ты здесь. Он нашёл тебя. Он подарил тебя нам. И мы… мы отпустили его с миром. Он заслужил свой покой.

Они замолчали, смотря на меня. Тишина зала была наполнена эхом их откровений, тяжестью веков и смутной надеждой.

Я молчал. В моей душе бушевал вихрь эмоций: ужас перед масштабом их одиночества и созданного ими хаоса, жалость к этим могущественным, но глубоко несчастным существам, гнев за разрушенные жизни (включая мою собственную), но и… понимание. Я видел перед собой не бездушных тиранов, а израненные души, совершившие чудовищные ошибки от отчаяния. И вспомнил свою тоску по Ниам на рынке, своё желание подарить ей друга – паралеска. Разве это не было эхом их желания? И я понял жертву Йорма – старый ловец нашёл способ обрести покой, помогая им, а не просто сбегая.

– Обнадёживает?! – мой голос всё ещё сорвался на крик от шока, но в нём уже не было чистой ярости, скорее горечь и растерянность. – Да ты… вы… издеваетесь! Как я должен с этим жить?! Лишённый всего, что делало меня… мной?

Жизнь наклонил голову:

– О, за это не беспокойся. Жить тебе осталось недолго… По крайней мере, твоему нынешнему сознанию. Ты станешь… новым. Лучшим. Сильнее.

– Убьёте меня? – спросил я, сжимая кулаки, хотя знал бессилие.

– Скорее… принесём в жертву. Преобразим, – мягко поправила Смерть.

– В жертву? Кому?! – вырвалось у меня.

– Скоро узнаешь, – ответил Жизнь, и в его глазах мелькнула тень той древней бездны, что я видел у Йорма. – Ты станешь нашим наследником. Мы отдадим тебе свои силы, а сами… наконец обретём покой. Как Йорм. Как наши братья и сестры. Наша роль здесь сыграна. Мир принадлежит вам, людям. Но наша Сила… она не должна исчезнуть. Она должна продолжиться. В тебе.

Что удивительно, даже после этих слов мне не стало по-настоящему страшно. Гнев утих, сменившись странным спокойствием и… принятием. Я посмотрел на свои руки – руки мага, лишённые магии. Представил Ниам, её счастливое лицо при виде яйца паралеска. И подумал о вечности одиночества, описанной богами и Йормом. И о вечности с кем-то, которую они мне предлагали, пусть и в изменённом виде. Разве я сам не был готов рискнуть жизнью за стенами ради подарка сестре? Это была несопоставимо большая жертва, но и награда…

– Правильно ли я понимаю, – спросил тихо, глядя в звёздные глаза Смерти, – что вы надеетесь, будто я оставлю потомство, и ваша сила таким образом перейдёт к людям? Что я… стану мостом?

– Да, именно так, – подтвердила Смерть, и в её глазах вспыхнула искорка надежды, какой я не видел с начала разговора. – Ты продолжишь наш род. Род Жизни и Смерти. Вместе. В одном. И в твоих детях… частица нас обретёт новую жизнь.

– А откуда у вас уверенность, – мой голос был практичен, – что меня просто не убьют, когда я вернусь? Я ведь буду другим. Где гарантии, что на меня не объявят охоту или не запрут в академии для опытов? Ваши монстры ведь никуда не делись. Города в осаде.

– Ты видел окружающий гору ландшафт? – спросил Жизнь, указывая рукой в сторону выхода из пещеры.

– Ага. Иглы скал, спекшиеся в стекло…

– Как думаешь, как он появился?

– Наверное, в одной из ваших… стычек? – предположил я.

– Верно, – кивнул Жизнь. – Легкомысленный спор. Жест недовольства. Исходя из этого, ты можешь понять разницу в силах между первыми богами и вашим поколением. После передачи наших способностей ты, если захочешь, сможешь править людьми. Сметать армии. Успокоить чудовищ… или создать новых. А так как твоя жизнь будет очень долгой, ты волей-неволей оставишь потомство. Наш план… он не безупречен, но возможен. – В его голосе звучала не уверенность тирана, а надежда создателя, вкладывающего последние силы в своё творение.

– Логика есть, – признал я и вздохнул, ощущая тяжесть предстоящего. – Но неужели это всё, чего вы хотите? У вас больше нет никаких стремлений, никаких целей? Только… уйти?

– Мы не знаем другого пути, – ответила Смерть, и её голос прозвучал бесконечно устало. – Не знаем, кто мы и откуда, как появились и зачем. Наверняка кто-то нас создал, но поиски ни к чему не привели. Мы прожили так долго, что попробовали всё, что только можно представить – созидание, разрушение, любовь (друг к другу), дружбу, отчаяние, надежду. Наша жизнь давно потеряла вкус, смысл. Она стала… фоновым шумом вечности. И нам остаётся только последовать примеру наших братьев. Уйти. Но уйти… оставив тебя. – Она протянула ко мне руку, но не дотронулась. – Наследника.

– Понятно, – сказал я. Посмотрев на бездонные глаза Смерти, на золотые зрачки Жизни, на безжизненные тела на полу, на тело Йорма. Подумал о Ниам, о яйце паралеска, о шумном рынке, о магии, которую больше не чувствовал. Подумал о вечности. – Моего согласия вам не нужно, вы уже всё решили. Я… инструмент. Но инструмент, который понимает. Делайте что должны.

– Да, – прошептала Смерть, и в её голосе прозвучала и горечь, и благодарность. – У нас нет сил продолжать поиски. Мы передадим тебе свою искру и надеемся, что это не слишком обременит тебя. Ты всё равно оставишь потомство – вы, люди, не способны долго быть одинокими. А у тебя впереди… вечность. Так что… – Она обменялась долгим взглядом с Жизнью. – …мы свободны.

С этими словами они подошли ко мне, положили руки на плечи и закрыли глаза. Их прикосновение было не холодным и не горячим – оно было иным. Сначала моё тело наполнилось теплом и силой, знакомым эхом магии, но в тысячу раз мощнее и… чужероднее. Но затем пришла жуткая боль – будто меня разрушали изнутри и вновь собирали десятки, сотни раз. Кости крошились и срастались заново. Мышцы рвались и ткались из ничего. Сознание то расширялось до размеров галактики, то сжималось в точку. Я чувствовал пульс земли и хрупкость мотылька, бесконечность смерти и упрямый росток жизни. От невыносимой боли в глазах потемнело, и я погрузился в беспамятство, унося с собой эхо их последней мысли, переданной не словами, а чистым чувством: Прости. И спасибо. Живи.

Первые десятилетия стали непрекращающимся кошмаром. Я блуждал по опустошенным землям, где некогда кипела жизнь, а теперь царили лишь чудовища да руины. Физическая боль от экспериментов с бессмертием была ничтожна по сравнению с душевной агонией. Одиночество грызло меня изнутри, острее зубов любого монстра. Оно было не просто отсутствием людей – это была экзистенциальная пустота, вселенная, сжавшаяся до размеров моей изуродованной души.

Малейшая негативная эмоция – вспышка гнева на споткнувшийся камень, мимолетный страх перед внезапным шорохом – оборачивалась катастрофой. Я просыпался среди выжженных лесов, где от стада оленей оставались лишь угольные силуэты на камне. Однажды, задумавшись о сестре, я неосознанно пожелал прекратить душевную боль – и долина в сотне километров погрузилась в мертвенную тишину. Птицы падали с неба, звери застывали на бегу, даже насекомые переставали шевелиться. Я стоял посреди этого внезапного некрополя, дрожа от осознания: Я и есть Чума. Сила Смерти была не оружием, а проклятым дыханием, вырывающимся помимо воли. Каждое утро я просыпался в страхе – что уничтожил во сне? Кого невольно стер с лица земли?

Сила Жизни казалась насмешкой. Я создавал существ – причудливых гибридов, пытаясь воссоздать хоть какое-то подобие утраченного мира. Летающих змей с переливчатыми крыльями, камнеподобных медведей, светящихся растений-хищников. Но все они были пусты. Красивыми марионетками. Они смотрели на меня стеклянными глазами, слепо повинуясь приказам, но в них не было искры любопытства, страха, привязанности – ничего того, что делает жизнь жизнью. Мои творения не играли, не исследовали мир, не боялись смерти. Они просто были. Это было созидание трупов, оживленных лишь моей волей. Попытка создать хоть что-то разумное заканчивалась жуткими карикатурами – существа с человеческими чертами, но лишенные души, способные лишь на примитивное повторение фраз или действий. Их "разум" был жалкой симуляцией, усиливающей лишь чувство моего вселенского одиночества. Я раз за разом уничтожал их, не в силах вынести их пустого взгляда.

Десять Форм Магии – та самая стихийная мощь, что была частью моего дыхания с рождения, – оставались мертвы. Я часами сидел, концентрируясь, пытаясь вызвать искру огня на ладони, сдвинуть камень телекинезом, ощутить пульс ветра. Внутри была лишь глухая стена. Пустота, где некогда бушевал океан возможностей. Эта потеря ощущалась как ампутация части души. Я был калекой, лишенным самого языка, на котором говорил с миром. Без этих сил я чувствовал себя обнаженным, уязвимым, несмотря на свое физическое бессмертие. Мир стал чужим и немым.

Вечность, которая должна была быть даром, стала невыносимым грузом. Время потеряло смысл. Дни сливались в серую массу. Я видел, как горы медленно стирались ветром, как реки меняли русла, как леса вырастали и гибли в пожарах. Все было мимолетным, кроме меня. Я был вечным памятником самому себе, застрявшим в бесконечно длящемся "сейчас". Мысль о том, что это никогда не кончится, доводила до исступления.

Я ловил себя на том, что разговариваю вслух с несуществующими собеседниками – с сестрой, с профессорами академии, с однокурсниками. Воспоминания о простых вещах – запахе свежеиспеченного хлеба с утра, шуме рынка, тепле человеческого прикосновения, даже о скучных лекциях – вызывали физическую боль, сжимавшую горло. Я пытался воссоздать вкус любимых блюд матери, манипулируя веществами с помощью Жизни, но получалась лишь бездушная пародия. Я плакал, но слез не было – мое тело, регенерируя, не тратило силы на такие "мелочи". Эта неспособность даже выплакаться была последней каплей.

Мысль приблизиться к людям парализовала. Я представлял, как случайно коснусь чьей-то руки в толпе – и человек обратится в прах. Как услышу детский плач – и целый квартал погрузится в вечный сон. Я боялся не смерти, а стать ее невольным причиной. Люди стали для меня хрупкими фарфоровыми фигурками в руках неуклюжего гиганта – мной. Я ощущал их присутствие за сотни километров, как тепло костра в степи, и всегда обходил стороной, прячась в глухих местах. Этот инстинктивный страх перед собственной сущностью был сильнее любого инстинкта самосохранения.

Выживание стало вопросом железного самоконтроля. Я превратил свои скитания в бесконечную тренировку. Я медитировал на краю вулканов, пытаясь заглушить внутренний шум, сосредоточившись на ритме лавы. Я часами стоял неподвижно в центре бушующей бури, тренируя равнодушие к внешним раздражителям. Я сознательно вызывал в себе негативные эмоции – страх, гнев, печаль – в безопасной пустоше, наблюдая, как волна Смерти расходится от меня, и учась гасить ее усилием воли в последний момент, прежде чем она коснется чего-то живого. Это было похоже на попытку остановить цунами дыханием. Каждый раз я падал на колени, истекая кровавой пеной из-за перенапряжения, мозг горел огнем. Но медленно, мучительно, я учился. Учился перенаправлять импульс Смерти в безопасное русло – например, в разрушение безжизненной скалы. Учился создавать ментальные щиты, изолирующие мои эмоции от внешнего мира во сне. Сто лет – это не героический путь обретения силы. Это каторжный труд выживания с самим собой, шаг за шагом, срыв за срывом, отвоевывая у своего проклятия крохи контроля.

Даже спустя век контроль был хрупок. Я все еще не мог позволить себе сильных чувств. Радость, любовь, глубокая печаль – все это оставалось под запретом, потенциальным спусковым крючком. Я существовал в эмоциональном полумраке, балансируя на грани бесчувственного автомата и несущего смерть монстра. Я научился не убивать взглядом, но не научился жить. Моя "победа" заключалась лишь в том, что я мог теперь приблизиться к городу, не превратив его в могилу случайно. Но внутри все еще бушевал океан невыраженных эмоций, сдерживаемый ледяной стеной воли.

Сто лет спустя, глядя на огни далекого города, я не чувствовал ни триумфа, ни надежды. Был лишь глубокий, выстраданный покой отчаяния. Я принял себя не как героя или бога, а как вечного калеку, обреченного нести свое проклятие. Обычная магия так и не вернулась – я навсегда остался слепым и глухим к стихиям и пространству, заключенным в клетку из двух самых страшных сил. Но я научился сдерживать чудовище внутри, хотя бы на время. Этого, возможно, хватит, чтобы увидеть ее лицо. Хватит, чтобы попробовать найти хоть крупицу того, что потерял. И если я случайно кого-то убью… что ж, за сто лет я привык к крови на руках. Эта мысль уже не вызывала прежнего ужаса, лишь ледяную, усталую горечь.

Я странствовал по миру, познавая границы своих новых способностей, пытаясь понять, кем же я стал.

Оказалось, я совершенно неуязвим. Я пробовал сгореть в жерле вулкана – моя плоть испарялась мгновенно, но через несколько дней сознание возвращалось. Я вновь обретал форму в сотнях метров от жерла, возможно, благодаря единственной уцелевшей клетке, вынесенной восходящим потоком. То же происходило, когда я погружался в кислотные озёра: моя кожа и мышцы растворялись на глазах, но затем медленно регенерировали из мельчайших остатков. Даже бросившись с высоты в десятки километров, я лишь оставил в земле кратер, из которого выбрался через несколько часов совершенно невредимым.

Мои попытки сразиться с гигантскими монстрами пустошей тоже оказались бесплодными. Они умирали от одного лишь моего намерения причинить вред – мне даже не приходилось двигаться в их сторону. Однажды я наблюдал, как целое стадо каменных горгулий рассыпалось в прах, когда я просто рефлекторно их испугался. Это было… разочаровывающе. Силы смерти были скорее проклятьем, чем даром; я очень долго не мог перестать убивать все, что вызывало у меня негативные чувства.

С силами Жизни всё оказалось иначе. Я вывел около тысячи новых созданий, в которых с трудом угадывались исходные чудовища.