Игра разума

– Он видит вас?

– Видит… смотрит… прямо на меня. Улыбается? Нет… оскал. Как у зверя. – Тело Новикова напряглось, как струна. – Идет к нам! Быстро! Сережа кричит! Я… я хочу бежать… но ноги не идут! – На лбу у него выступил пот.

– Саша, это воспоминание. Он не может тебя тронуть. Ты сильный. Ты можешь наблюдать. Что он делает?

– Хватает… Сережу! За руку! Тот кричит! Бьется! – Новиков заерзал в кресле. – А я… стою… как истукан! Трус! Трус! – В его голосе прозвучала ненависть к себе. – Мужчина… он… поднимает лом… Сережа закрывает лицо… а он… он бьет! Не по Сереже! Рядом! По трупу! По… по папе! Он бьет по папе! Снова и снова! – Новиков застонал. – Кровь… кости… хруст… Сережа орет! А мужчина… смеется! Хрипло… как демон! И смотрит на меня! Говорит… говорит…

– Что говорит, Саша? – Анна едва дышала, ее сердце колотилось. Она видела, как опасно глубоко он зашел.

– "Маленький свидетель… – голос Новикова стал неестественно низким, пародируя чужой, – …будешь помнить. Будешь бояться. И когда придет время… найду тебя. Заткну." – Новиков резко дернулся. – Он… он тянет руку ко мне! На запястье… шрам! Тот самый! Спираль! Черная! И… и нож! Вытаскивает нож! Не к Сереже… ко мне! Ко мне! – Он закричал, настоящим, диким криком ужаса, вырываясь из транса. – ОН ИДЕТ КО МНЕ!

Он вскочил, опрокинув кресло. Глаза были безумными, полными паники, не видящими реальности. Он отчаянно озирался, ища угрозу, заслоняясь руками.

– Здесь! Он здесь! Видишь?! В углу! Тень! С ножом! – Он отпрянул, налетел на стол, сбил лампу. Стекло разбилось с грохотом.

– Саша! Нет! Это я! Анна! – Она бросилась к нему, пытаясь поймать его взгляд, схватить за руки. – Это воспоминание! Прошлое! Его нет здесь!

– Лжет! – закричал он, вырываясь. Его взгляд упал на ее руку, державшую его. На белое запястье. И вдруг… ему почудилось. Темная линия. Спираль. Шрам. Как у него . Как у Сережи. Как на солдатике.

– Ты! – прошипел он с ледяной ненавистью и ужасом. – Ты с ним! Ты всегда с ним была! – Он оттолкнул ее с дикой силой.

Анна отлетела назад, ударившись плечом о книжный шкаф. Боль пронзила ее, но хуже было другое – абсолютное, животное недоверие и страх в его глазах. Он смотрел на нее, как на врага.

– Саша, прошу… – она попыталась встать, но боль сковала движение.

Но он уже не слышал. Он увидел движение за окном. В сумерках начинающегося вечера, на тротуаре напротив клиники, стояла высокая фигура. Неясная в наступающей темноте, но поза… та самая. И рука, поднятая в странном, знаковом жесте. Словно приветствие. Или вызов.

Пришло время, Александр, – голос прозвучал в голове Новикова, ясный и неумолимый. Она тебе не нужна. Она только помеха. Мы ждем. Только ты и я.

Новиков зарычал, как загнанный зверь. Он бросился к двери, не оглядываясь на Анну, которая звала его, хрипя от боли и отчаяния. Он выбежал в коридор, затем на улицу, в прохладный вечерний воздух. Фигура напротив исчезла. Но на асфальте, там, где она стояла, лежал предмет. Новиков подбежал. Белый конверт. Такой же, как тот, что был у него в ящике.

Он разорвал его дрожащими руками. Внутри – фотография. Старая, пожелтевшая. Два мальчика лет шести-семи на фоне качелей парка "Юность". Один – светловолосый, с ямочками, Сергей Васильев. Второй – темноволосый, с серьезными серыми глазами. Он сам. Александр Новиков. Они смеются, обнявшись. На обороте – знакомым каллиграфическим почерком:

"Начинаем последний акт. Приходи один. Старая типография. Полночь. Не заставляй ждать… или начну без тебя. Счет открыт."

Ниже – кровавый отпечаток пальца. И процарапанная спираль.

Новиков стоял, сжимая фотографию, глядя в пустоту, куда исчезла тень. Весь мир сузился до этого клочка бумаги, до крови на ней, до лиц детей, не знающих, какое будущее их ждет. До ультиматума.

Он обернулся к клинике. В окне кабинета Анны горел свет. Он видел ее силуэт. Она стояла, держась за плечо, смотрела на него. Ее лицо было бледным пятном страдания. Она была его якорем. Его реальностью. Его… помехой?

"Она тебе не нужна. Она только помеха."

Ледяная решимость, странная и пугающая, спустилась на него. Он повернулся и быстро зашагал прочь от клиники, в сторону гаража. Он должен был ехать. В типографию. Один. Закончить то, что началось двадцать два года назад.

Он не оглянулся, когда услышал, как входная дверь клиники распахнулась, и Анна крикнула его имя. Крик был полон боли и предчувствия беды. Он заглушил его звуком заводимого двигателя.

Трещина в его разуме прошла насквозь, разделив прошлое и настоящее, любовь и одержимость, реальность и кошмар. И в эту трещину устремилась тьма, зовущая его на последнюю игру в Старой Типографии. Игрок сделал свой выбор. Пешка двинулась навстречу Королю.

▌ Часть 2: Лабиринт Отражений

Глава 9: Лабиринт Страха

Заброшенная Типография №3 в полночь была не зданием, а воплощением кошмара. Гигантская, почерневшая от времени и копоти коробка, она вставала из темноты, как мертвый великан. Окна зияли пустыми глазницами, некоторые забитыми гнилыми досками. Ветер гудел в разбитых стеклах и свистел в щелях, создавая жуткую, живую симфонию скрежета и стонов. Воздух был пропитан запахом вековой пыли, старой бумаги, ржавчины и чем-то еще – сладковатым, гнилостным, как запах давно забытой смерти.

Александр Новиков стоял перед огромными, покосившимися воротами. Двигатель его машины, заглушенный в сотне метров отсюда, еще тикал, остывая, последний звук уходящего мира. В руке он сжимал фонарик, луч которого дрожал, выхватывая из мрака облупившуюся краску, ржавые цепи и огромный амбарный замок. Замок был открыт. Цепи свободно свисали. Приглашение было искренним.

"Приходи один. Старая типография. Полночь."

Слова из письма горели в его сознании. Он был один. Как и требовалось. Анна… мысль о ней пронзила его острой болью и стыдом. Ее лицо, искаженное болью и непониманием, когда он толкнул ее… Ее крик, когда он уезжал… Он оставил ее. Ради чего? Ради встречи с призраком? С убийцей? С собственной гибелью?

Но отступать было поздно. И не только из-за угрозы Васильева "начать без него". Отступать означало признать, что все – его страх, его сны, его безумие – сильнее его. Что "Охотник" выиграл. Он толкнул тяжелую створку ворот. Металл заскрипел, пронзительно и громко в мертвой тишине, открывая черную пасть входа.

Внутри царила абсолютная, гнетущая темнота. Луч фонарика пробивал ее, как тонкий кинжал, выхватывая фрагменты апокалиптического пейзажа: горы искореженного металла – остатки печатных машин; гниющие паллеты с рассыпавшейся макулатурой, похожие на гигантские грибницы; свисающие с потолка, как кишки, кабели; слои пыли, лежащие саваном на всем. Воздух был спертым, дышать было тяжело. И тишина… Тишина была живой, напряженной, словно само здание затаило дыхае, ожидая его.

Добро пожаловать домой, Александр, – шепот прозвучал не в ушах, а прямо в костях черепа. Ледяной. Знакомый. – Надеюсь, не забыл дорогу?

Новиков вздрогнул, едва не выронив фонарь. Он навел луч вглубь цеха, туда, откуда, казалось, донесся шепот. Никого. Только тени, пляшущие на стенах от его дрожащего света.

– Васильев! – крикнул он, и его голос, хриплый от напряжения, разбился о стены, вернувшись жалким эхом. – Я здесь! Вылезай! Покажи свое лицо, трус!

Ответом был лишь скрежет металла где-то высоко под потолком, словно гигантский механизм начал двигаться. Потом – тихий, едва уловимый звук. Как падение капли воды. Но в следующее мгновение Новиков понял ошибку. Это был не звук. Это было ощущение. Легкий хлопок за спиной.

Он резко обернулся. Массивные ворота, которые он оставил приоткрытыми, теперь были плотно закрыты. Из щели между створками торчал толстый металлический штырь – явно вбитый снаружи. Его заперли.

Паника, холодная и липкая, поползла по спине. Он бросился к воротам, тряся ручки, толкая плечом. Металл не поддавался. Он был в ловушке. В огромной, темной, кишащей тенями ловушке с убийцей.

Игра начинается, Свидетель, – голос снова прошелестел в сознании. – Правила просты: найди меня. Или найди то, что осталось от тебя здесь. На выбор. Время пошло.

Новиков прижался спиной к холодным воротам, пытаясь унять бешеный стук сердца. Страх парализовал, но ярость – ярость на себя, на Васильева, на весь этот ад – давала силы. Он не мог стоять здесь. Он должен был идти. Вглубь. Навстречу кошмару.

Он направил луч фонаря вперед, в сердце цеха. Там, вдалеке, мерцал слабый, колеблющийся свет. Как огонек свечи. Или… сигнальный фонарь. Цель. Или ловушка.

Шаг. Еще шаг. Каждый звук – скрип подошвы по пыли, шорох бумаги под ногой – громко отдавался в тишине. Тени оживали, принимая чудовищные очертания: то кого-то крадущегося, то замахивающегося, то просто смотрящего из темноты пустыми глазницами. Он чувствовал на себе взгляды. Множество взглядов. Он здесь. Он везде.

Он миновал груду искореженного металла – возможно, остатки гильотины для резки бумаги. И вдруг луч фонаря выхватил на полу ярко-красную стрелу, нарисованную краской. Она указывала вправо, в узкий проход между высокими стеллажами с рассыпавшимися стопками бумаги.

Первый шаг, – усмехнулся голос в голове. – Послушный мальчик.

Новиков свернул в проход. Стеллажи нависали над ним, грозя обрушиться. Запах гниющей бумаги стал невыносимым. Он прошел метров десять, когда услышал тихий щелчок у себя под ногами. Инстинкт сработал быстрее мысли. Он отпрыгнул назад.

С потолка, с оглушительным лязгом, рухнула тяжелая металлическая балка – часть каркаса какого-то механизма. Она вонзилась в пол как раз там, где он стоял секунду назад, подняв облако пыли. Ловушка. Буквальная. Смертельная.

Быстрее, Свидетель, – голос звучал насмешливо. – Не все ловушки так очевидны.

Сердце бешено колотилось. Новиков, прижимаясь к стеллажу, обошел упавшую балку. Впереди проход заканчивался Т-образным развилком. На стене – еще одна стрела. Направо. Он последовал. Коридор сужался, выводя его к массивной металлической двери. Она была приоткрыта. Из щели лился тот самый слабый свет.

Он толкнул дверь. Она скрипнула, открывая небольшое помещение. Бывшая мастерская? Кладовая? В центре комнаты на табурете горела керосиновая лампа, отбрасывая дрожащие тени. Возле нее, на полу, лежал… оловянный солдатик. Такой же, как тот, что был в парке. На его груди была нарисована крошечная капля красной краски. Или крови.

Но не это приковало взгляд Новикова. На стене напротив, прямо в свете лампы, был нарисован огромный, во всю стену, символ. Не спираль. Не глаз-паутину. Первый символ. Простые перекрещенные линии и круг. Как на том письме. Как в его кошмаре. И под ним, кровью (он знал , что это кровь) было выведено:

ЧТО ТЫ ЗАБЫЛ ЗДЕСЬ, АЛЕКСАНДР?

Вопрос бил в самое сердце. Что он забыл? Страх? Труп отца? Крик Сережи? Обещание убийцы? Свое детство? Себя самого?

Он подошел к стене, протянул руку, чтобы коснуться кровавых букв. В этот момент лампа на табурете погасла. Не потухла – ее резко накрыли сверху. Абсолютная темнота.

И тут же – скрип шагов. Быстрых. Прямо за его спиной. Он рванулся в сторону, ударившись плечом о что-то твердое. Фонарь выпал из его рук, покатился по полу, луч бешено закрутился, выхватывая обрывки теней. Он увидел мелькнувшую фигуру. Высокую. Близко. Руку с чем-то темным и блестящим.

Новиков рванулся наугад, в сторону от шагов. Его нога наступила на что-то скользкое – рассыпанные листы бумаги? – и он поскользнулся, тяжело рухнув на пол. Воздух вырвался из легких. Он попытался встать, нащупывая фонарь, но сильный удар ногой в бок пригвоздил его к полу. Боль пронзила ребра. Он застонал.

Луч фонаря, валявшегося где-то рядом, осветил сапог, прижимающий его к полу. Кожаный. Грязный. И над ним – фигуру в темном плаще с капюшоном, натянутым на лицо. В поднятой руке – длинный, узкий нож. Лезвие блеснуло в свете.

Время вспоминать, Свидетель, – голос прозвучал уже не в голове. Он исходил от фигуры. Низкий, хриплый, с металлическим отзвуком. – Время платить за то, что ты видел. За то, что выжил.

Нож опустился. Новиков зажмурился, ожидая удара. Но боль пришла не от ножа. Лезвие лишь чиркнуло по его щеке, оставив тонкую, горящую линию. Потом рука в кожаной перчатке схватила его за волосы, грубо приподняла голову.

Смотри! – прошипел голос.

Новиков открыл глаза. Фигура другой рукой указывала на стену. На символ. На кровавый вопрос. И в свете фонаря он увидел, что под вопросом, почти сливаясь с грязью стены, нарисовано что-то еще. Мелко. Детской рукой. Много лет назад. Два стилизованных человечка. И между ними – кривое сердечко. И подпись: С + А.

Сережа. И он. Александр. Дружба. До пожара. До кошмара.

Что-то дрогнуло в Новикове. Не страх. Не боль. Глухая, давно забытая печаль. Потеря. Потеря друга. Потеря себя.

– Сережа… – вырвалось у него хрипло.

Удар. Жесткий, кулаком в челюсть. Искры брызнули из глаз. Он снова рухнул на пол.

– Не смей! – голос за капюшоном зарычал с животной яростью. – Ты потерял право звать меня так, когда сбежал! Когда оставил меня с ним! С этим чудовищем!

Нож опустился снова. На этот раз глубже. Резанул по предплечью. Боль была острой, реальной. Кровь теплой струйкой потекла по руке.

– Он… он хотел убить меня… – пробормотал Новиков, пытаясь отползти, чувствуя, как предательски слабеет тело. – У меня не было выбора…

БЫЛ! – рев оборвал его. – Ты мог помочь! Мог позвать кого-то! Но ты сбежал! Спасал свою шкуру! А я… я остался! Горел в его аду годами! Он лепил из меня то, что ему было нужно! Убийцу! Монстра! А ты… ты стал героем! Психологом! Забыл все!

Каждый удар словами был больнее ножа. Новиков видел теперь не просто убийцу. Он видел искалеченную душу. Мальчика, которого мучили, ломали, превращали в орудие мести. И в этом мальчике он узнавал черты того Сережи, с которым делил солдатиков в песочнице парка "Юность".

– Прости… – прошептал он, и в его голосе не было фальши. Только бесконечная усталость и горечь. – Я… я не знал… Я забыл… Я вытеснил…

Забыл?! – Васильев (это был он, без сомнения) вскипел. Он рванул капюшон с головы.

Луч фонаря, все еще лежащего на полу, выхватил лицо. Новиков замер. Это не было лицом монстра. Это было лицо человека, изуродованное не столько внешне (шрамы были, но не ужасающие), сколько внутренне. Глаза… глаза горели безумием, ненавистью и такой глубинной, нечеловеческой болью, что Новикову стало физически плохо. Волосы, темные и вьющиеся, падали на лоб. На левом запястье, обнажившемся при резком движении, чернел тот самый шрам-спираль.

– Забыл?! – Сергей Васильев плюнул ему в лицо. – Я не забыл! Ни одной ночи! Ни одного крика! Ни одного удара! Я помнил тебя! Твое лицо труса! И я ждал! Ждал, когда стану сильнее! Когда смогу показать тебе, во что он меня превратил! И заставить тебя заплатить! За все!

Он поднял нож. На этот раз цель была ясна – горло. Новиков закрыл глаза. В голове пронеслись обрывки: Анна, ее теплые руки… Солнечный кабинет… Тишина до пожара… Лицо Сережи на старой фотографии, смеющееся… Он принял это. Он заслужил.

Раздался оглушительный выстрел. Громовой раскат в замкнутом пространстве. Нож выпал из руки Васильева. Он отшатнулся, хрипло вскрикнув, хватаясь за правое плечо. Темное пятно мгновенно расползлось по темной ткани плаща.

Новиков открыл глаза. В проеме двери, залитая светом фонаря, который она держала высоко в одной руке, стояла Анна. В другой руке, дрожащей, но неуклонной, был пистолет Захарова. Ее лицо было мертвенно-бледным, но глаза горели решимостью и безумной отвагой. На плече, под рваной тканью пальто, виднелась окровавленная повязка – след его толчка.

– Отойди от него! – ее голос дрожал, но был тверд. – Отойди, или следующий выстрел будет в голову!

Васильев медленно повернулся к ней. Боль исказила его черты, но в глазах вспыхнул нечеловеческий восторг. Кровавая улыбка тронула его губы.

– Анна… – прошипел он с пародией на нежность. – Моя преданная коллега. Пришла спасти своего героя? Как трогательно. – Он сделал шаг к ней, игнорируя пистолет. – Ты думаешь, он стоит спасения? Он трус. Предатель. Он сломался. Как и ты сломаешься, когда узнаешь всю правду о нем…

– Я сказала: ОТОЙДИ! – Анна крикнула, нажимая на курок.

Выстрел грохнул снова. Пуля ударила в бетонный пол в сантиметре от ноги Васильева, подняв сноп искр. Он остановился, его улыбка стала еще шире, еще безумнее.

– Стреляешь мимо… Жалеешь? Или боишься увидеть, что будет, если попадешь? – Он бросил быстрый взгляд на Новикова, который пытался подняться, прижимая руку к кровоточащей ране на предплечье. – До скорой встречи, Свидетель. Игра не окончена. Только… пауза.

Он резко рванулся не вперед, к Анне, а вбок, в темноту, за горы металлолома. Анна выстрелила еще раз, но он уже растворился в тенях. Пуля со звоном рикошетила где-то вдалеке.

– Сергей! – крикнул Новиков, пытаясь встать. Но слабость и боль приковали его к полу.

Из темноты донесся его хриплый, издевательский смех. Потом – звук ломающегося дерева, скрежет металла где-то в другом конце цеха. И тишина. Он ушел. Как призрак.

Анна опустила пистолет, дрожа всем телом. Она подбежала к Новикову, упала на колени рядом.

– Саша! Боже, что он с тобой сделал? – Она торопливо осматривала раны: порез на щеке, глубокий порез на предплечье. – Глубоко… надо перевязать… Скорая… Захаров в пути, я вызвала его…