Он кивнул, с благодарностью сжимая ее пальцы.
– Позвоню. Спокойной ночи, Анна.
Он сел в свою машину, завел мотор. В зеркале заднего вида мелькнуло ее лицо, все еще озабоченное, пока она ждала, когда он тронется. Он помахал рукой и выехал на ночную улицу. Ощущение пристального взгляда снова вернулось. Он резко обернулся на заднее сиденье – пусто. "Паранойя", – прошипел он себе. "Усталость".
Дорога домой прошла в тумане. Мысли путались: спирали глаза-паутины, пустые крюки на стенах, тревожное название типографии, теплое прикосновение Анны, холодный голос Захарова: " Будьте осторожен. Можно и не вытащить. "
Квартира Новикова была такой же минималистичной и упорядоченной, как его кабинет. Тишина здесь была гулкой. Он скинул куртку, включил свет в гостиной, но не стал зажигать верхний – ограничился торшером. Он налил себе воды, пытаясь смыть комок в горле и навязчивые образы. Но стоило ему закрыть глаза, чтобы сделать глоток, как он увидел его.
Не лицо. Тень. Высокую, неопределенную фигуру, стоящую в углу его собственной гостиной. Замершую. Наблюдающую. И символ. Тот самый, глаз-паутина. Светящийся слабым, фосфоресцирующим светом прямо на стене за тенью.
Новиков дернулся, открыл глаза. Вода расплескалась. Угол был пуст. Стена – чиста. Только узор от абажура торшера отбрасывал странную тень.
– Хватит, – сказал он себе вслух, но голос дрожал. – Просто галлюцинация от переутомления. Сон. Нужен сон.
Он быстро прошел в спальню, почти не раздеваясь, повалился на кровать. Темнота за окном казалась плотной, живой. Он зажмурился, стараясь думать о чем-то светлом, о Анне, о ее спокойных глазах… Но за веками немедленно всплывали кровавые символы, пустые крюки на стенах, и та тень в углу.
Сон, когда он наконец сморил его, не был спасением.
Он бежал по длинному, бесконечному коридору с облупившимися стенами. Где-то впереди слышался плач. Детский плач. Знакомый. Он знал, что должен спешить. Знак на стене – простые перекрещенные линии и круг. Первый символ. Он бежал мимо, но коридор не кончался. Плач становился громче, отчаяннее. Он поворачивал за угол – и видел второй символ, со спиралями, нацарапанный кровью. Кровь была свежая, теплая. Он бежал быстрее, сердце колотилось как молот. Еще поворот. И вот он – третий символ. Глаз-паутина. Огромный, во всю стену. И он был не нарисован. Он был сделан из… паутины? Из темных, липких нитей. И в центре глаза, в зрачке, было лицо. Его собственное лицо. Искаженное ужасом. А плач… плач шел оттуда, из его собственного рта на стене. Он открыл рот, чтобы закричать, но вместо крика из горла вырвался рой черных, блестящих пауков…
Новиков проснулся с тихим стоном, весь в холодном поту. Сердце бешено колотилось. Он сидел на кровати, дрожа, вцепившись пальцами в простыню. В ушах еще звенел тот жуткий, собственный плач из сна. В квартире было тихо. Пусто. Темно.
Он медленно поднял дрожащую руку и провел пальцами по своему лицу. Проверить, цело ли оно. Проверить, не превратилось ли в паутину.
За окном, в предрассветной мгле, ему снова почудилось движение. Высокая тень. Стоящая и наблюдающая. Но когда он вгляделся, там ничего не было. Только ветер качал голые ветви дерева за окном, отбрасывая на стену пляшущие, бессмысленные узоры.
Портрет "Охотника" начал проявляться в темноте. И первые его мазки легли не только на бумагу, но и на душу самого художника, пытавшегося его нарисовать. Игра разума вступала в новую, опасную фазу.
Глава 4: Гипнотический Гамбит
Серое утро встретило Александра Новикова в кабинете Захарова. Помещение дышало функциональным аскетизмом и хроническим недосыпом: заваленный бумагами стол, доска с фотографиями жертв "Охотника" и схемами, которые вели в никуда, стойкий запах старого кофе и табака. Сам детектив выглядел еще более измотанным, чем вчера, но в его глазах горел тусклый огонек надежды, зажженный сообщением Новикова об артефактах.
– Значит, он коллекционер? – Захаров хрипло проговорил, разглядывая увеличенные фотографии пустых крюков и следов от табличек. – Забирает сувениры? Напоминания? Это… логично. Для такого типа.
– Это больше, чем сувениры, – поправил его Новиков. Он чувствовал себя разбитым после кошмарной ночи, но адреналин от находки и крепкий кофе держали его на плаву. Тень подозрения на стене квартиры все еще маячила на периферии сознания, но он старательно игнорировал ее. – Это часть ритуала. Подтверждение его власти над местом, над событием. Возможно, трофей, необходимый для завершения цикла или начала нового. Это ключ к его внутренней логике. И, возможно, к предсказанию следующей цели.
– Предсказанию? – Захаров скептически хмыкнул, но в его взгляде мелькнул интерес. – И как это поможет его поймать? Пока мы только констатируем факт.
– Это поможет сузить круг поиска следующего места, – настаивал Новиков. – Он выбирает локации не случайно. Они должны что-то значить. Для него. И иметь объект, который можно забрать. Табличку, вывеску, номер… что-то, что идентифицирует место. Нам нужно проанализировать предыдущие точки: что там было украдено? Есть ли общие черты? Названия? Историческое значение? Географический паттерн
Захаров кивнул, уже набирая номер на телефоне.
– Петров! Срочно: по всем трем местам преступлений "Охотника". Какие таблички, вывески, номера висели в непосредственной близости? Что могло быть снято? Свериться со старыми фото, опросить местных, если есть кому. Да, прямо сейчас
Он положил трубку, взглянув на Новикова с новым, осторожным уважением.
– Ладно, психолог, вы сделали ход. Теперь ваш выход. Вы говорили о гипнозе. К кому? Свидетелей нет. Родственники последней жертвы – родители в другом городе, в шоке.
– Есть один человек, – сказал Новиков, открывая свою папку. – Маргарита Соколова. Подруга первой жертвы, Ирины Тарасовой. Они вместе были в клубе в вечер исчезновения. По первоначальному протоколу, она ничего внятного не помнит – паника, алкоголь. Но она упоминала, что Ирина куда-то отошла, будто увидела кого-то знакомого . Потом ее след теряется. Полиция сочла это недостоверным – стресс, и все такое. Но под гипнозом… может, мы вытащим этот обрывок памяти.
Захаров нахмурился.
– Соколова? Ее уже трижды допрашивали. Ничего нового. И она не горела желанием сотрудничать. Истеричка.
– Именно поэтому гипноз может быть полезен, – парировал Новиков. – Он помогает обойти психологический барьер, страх, вытеснение травматичного. Дайте мне шанс. Час времени.
Детектив взвесил варианты. Глаза его снова метнулись к фотографиям жертв, к жуткому символу из типографии.
– Ладно. Попробуем. Но быстро. И я буду присутствовать. – Его тон не допускал возражений.
Маргарита Соколова оказалась хрупкой девушкой лет двадцати пяти с огромными, до сих пор наполненными страхом глазами. Она ерзала на стуле в комнате для допросов, куда ее пригласили, озираясь, как загнанный зверек. Увидев Захарова, она съежилась еще больше.
– Я уже все сказала… Я ничего не помню… – ее голос дрожал.
– Маргарита, меня зовут Александр, я психолог, – мягко начал Новиков, присаживаясь напротив нее, блокируя своим телом вид на мрачного Захарова, стоявшего у стены. – Мы не будем вас мучить вопросами. Я просто помогу вам немного расслабиться, чтобы вспомнить тот вечер чуть яснее. Хорошо? Это безопасно. Я буду с вами все время.
Его голос был спокойным, уверенным, как умелый руль, ведущий корабль сквозь бурю. Он использовал простые техники дыхания, визуализации безопасного места. Маргарита постепенно перестала дрожать, ее взгляд стал менее диким, более сосредоточенным на Новикове. Захаров наблюдал, недоверчиво хмурясь, но молчал.
– Вы в клубе "Энигма", – тихо вел Новиков, когда Маргарита вошла в легкое трансовое состояние. Ее веки опустились, дыхание стало ровным. – Музыка, огни, люди… Ирина рядом с вами. Вы веселитесь. Что происходит потом?
– Ира… Ира увидела кого-то… – голос Маргариты стал монотонным, отстраненным. – Улыбнулась… удивленно… как будто… не ожидала.
– Кого? Мужчину? Женщину? Вы видели его?
– Тень… в проходе… у колонны. Высокий… – Она сморщилась, как от боли. – Не рассмотрела… свет мигал… Ира пошла… сказала: "Вернусь через минуту".
– Она пошла к нему? К тени
– Да… обняла его… как будто… рада была… – Маргарита замерла. – Потом… они пошли… к выходу… в подсобку? Там дверь… темная…
– Запахи, Маргарита? Звуки? Что-то необычное?
– Запах… – она напряглась. – Кислый… как… краска? Или… лекарство? Резкий… – Она резко дернула головой. – Голос! Он что-то сказал ей… тихо…
– Что? Что он сказал? – Новиков наклонился чуть ближе, его собственный пульс участился.
– "Типография… ждет…" – прошептала Маргарита, и ее лицо исказилось страхом, даже в трансе. – "Типография ждет…" Ира… она засмеялась… тихо… как будто… это была шутка… страшная шутка…
Типография ждет. Слова ударили в Новикова, как током. Типография №3. Ледяная волна прокатилась по его спине. В ушах зазвенело. Он видел, как Захаров резко выпрямился у стены, его скепсис сменился шоком.
– Кто, Маргарита? Кто это сказал? Вы видели его лицо? – настаивал Новиков, стараясь сохранить контроль над голосом, но внутри все сжалось.
– Нет… только… рука… когда он обнял Иру… на запястье… – Маргарита замерла, ее брови сдвинулись в мучительном усилии. – Знак… царапина… или шрам… как… как паук… или… спираль…
Спираль. Как в символе. Мысль пронеслась молнией. Новиков почувствовал, как комната слегка поплыла перед глазами. Он сглотнул, собираясь задать следующий вопрос, но вдруг…
Ты близок, Александр. Голос. Низкий, шипящий, как сталь по камню. Прозвучал не в ушах, а прямо внутри его черепа. Очень близок. Но это моя территория.
Новиков вздрогнул так сильно, что чуть не выронил блокнот. Он оглянулся – Маргарита сидела с закрытыми глазами, Захаров смотрел на него с вопросом. Никто не говорил.
– Александр? – Захаров нахмурился. – Все в порядке?
– Да… да, – прошептал Новиков, чувствуя, как холодный пот выступил на лбу. Галлюцинация? Но голос был таким… реальным. Властным. – Маргарита… этот знак… шрам… он был на правой руке? Левой
Девушка в трансе медленно покачала головой.
– Не помню… только… блестел… когда свет упал… как мокрый…
Новиков понял, что выжал максимум. Дальше – риск навредить. Он начал мягкий, успокаивающий вывод из транса. Маргарита открыла глаза, выглядела растерянной и усталой, но менее напуганной. Она подтвердила, что вспомнила про "типографию" и шрам, но детали были смутными.
– Отведите ее, дайте воды, – приказал Захаров вошедшему Петрову. Когда дверь закрылась, он повернулся к Новикову. Его лицо было напряжено. – "Типография ждет". И шрам. Это он. Должно быть. Какого черта он имел в виду? Ту самую типографию? Или… новую?
– Он играет, – тихо сказал Новиков, все еще ощущая ледяное прикосновение того внутреннего голоса. Его руки слегка дрожали. Он сжал их в кулаки. – Это послание. Для нас. Он знал, что мы вернемся к первому делу. Знает, что мы ищем закономерность. "Типография ждет" – это может быть угрозой, насмешкой… или приглашением.
– Приглашением куда? На следующее убийство? – Захаров ударил кулаком по столу. – Мы должны проверить все типографии в городе! Заброшенные, работающие…
– Слишком широко, – возразил Новиков, пытаясь сосредоточиться на логике, а не на панике, поднимающейся изнутри. – Он сказал это тогда , полгода назад. Первое убийство было в переулке, но он упомянул типографию. Почему? Может, это место связано с ним ? Или с его ритуалом? Или… – Он замолчал. Типография №3. Снова это название. Его собственная, необъяснимая реакция.
– Или что? – пристально посмотрел на него Захаров.
– Или это ключ к его мотивации. К его прошлому. – Новиков встал, ему нужно было движение, чтобы разогнать леденящий страх. – Этот шрам… "как паук или спираль". Это его метка. Физическая. Возможно, давняя. Нам нужны архивы. Необычные травмы, ожоги, шрамы в виде спиралей или пауков. Особенно в районе запястья. Среди людей, связанных с полиграфией, дизайном, искусством… или просто с темными делами в прошлом.
Захаров кивнул, уже набирая номер.
– Петров, снова ты. Архивы травматологий, диспансеров, полицейские базы. Шрамы, ожоги на запястьях. Форма: спираль, паук, паутина. За последние… двадцать лет. Быстро!
Он положил трубку, взгляд его был тяжелым.
– Вы это слышали? В трансе? Она не придумала?
– Она слышала, – уверенно сказал Новиков. Хотя внутри он сомневался. Сомневался во всем. В Маргарите, в трансе, в собственном восприятии. В том, не был ли этот голос… ответом на его вторжение? – Гипноз дал нам направление, Игорь. Это больше, чем было.
– Больше? – Захаров горько усмехнулся. – Теперь у нас маньяк, который не только убивает и рисует, но и оставляет поэтические намеки за полгода до событий. И шрам в виде паука. Просто праздник. – Но в его глазах читалось: это был прогресс. Первый луч света в кромешной тьме.
Новиков собрал свои вещи. Ему нужно было выбраться отсюда. Выйти на воздух. Избавиться от этого ощущения, что за ним наблюдают. От этого внутреннего голоса, который, казалось, все еще висел в тишине кабинета.
– Я пойду, Игорь. Буду анализировать данные по артефактам и типографиям. Держите в курсе по шрамам.
– Держитесь, Новиков, – неожиданно сказал Захаров, когда тот был уже у двери. – Вы сегодня… бледный. Как призрак. Не переусердствуйте. Этот тип… он играет грязно. И не только с жертвами.
Новиков лишь кивнул, не оборачиваясь. Он вышел в коридор, и холодный липкий пот снова выступил у него на спине. Шаги его эхом отдавались в пустом пространстве. И вдруг, когда он проходил мимо темной ниши с копировальным аппаратом, ему снова почудилось движение. Тень. Высокая. Знакомая.
Он резко обернулся. Ниша была пуста. Но на стене, рядом с аппаратом, висело объявление. Обычное, о правилах пожарной безопасности. И в углу листа кто-то шариковой ручкой нарисовал… спираль. Небрежную, но узнаваемую.
Новиков замер. Кровь отхлынула от лица. Он шагнул ближе. Да. Простая спираль. Возможно, чья-то неосознанная мазня. Совпадение.
Или приветствие, – прошептал тот самый внутренний голос, ледяной и насмешливый. Ты вошел в игру, Александр. Добро пожаловать на мое поле.
Новиков выбежал на улицу, жадно глотая холодный воздух. Он достал телефон, дрожащими пальцами набирая номер Анны. Ему нужно было услышать ее голос. Голос реальности. Голос спасения. Гипнотический гамбит был сыгран. Он дал результат. Но цена, которую заплатил игрок, начинала пугать его самого. Игрок чувствовал, что стал не только охотником, но и пешкой. Пешкой в Игре, правила которой писал не он.
Глава 5: Игры в Поликлинике
Запах свежесваренного кофе и теплой выпечки в маленькой клинической столовой казался глотком нормальности в безумном мире, куда погрузился Александр Новиков. Анна сидела напротив него, ее карие глаза внимательно изучали его лицо поверх чашки капучино. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь жалюзи, выхватывал усталые морщинки у ее глаз и жесткую линию сжатых губ.
– Ты не просто не выспался, Саша, – заявила она без предисловий, отодвинув тарелку с недоеденным круассаном. – Ты выглядишь так, будто прошел через мясорубку. Что случилось вчера с Захаровым? Гипноз?
Новиков отпил глоток крепкого эспрессо, чувствуя, как горькая жидкость обжигает горло, но не приносит желанной ясности. Образ Маргариты Соколовой в трансе, ее шепот « Типография ждет », и особенно – тот ледяной, внутренний голос – все еще висело над ним, как дамоклов меч. А спираль на объявлении… Он не рассказал Анне о голосе. И о спирали. Не хотел пугать ее еще больше. Или боялся, что она сочтет его невменяемым.
– Гипноз дал результат, – начал он осторожно, разламывая свой круассан, но не притрагиваясь. – Подруга первой жертвы вспомнила деталь. Убийца сказал Ирине что-то про типографию. За полгода до того, как мы нашли там третье тело. И у него был шрам. На запястье. В виде спирали или паука.
Анна замерла, чашка на полпути ко рту.
– «Типография ждет»? За полгода? – Ее голос выдал шок. – Это… это невозможно. Как он мог знать?
– Он не знал. Он планировал. Или… играл. – Новиков почувствовал знакомый холодок по спине. – Это послание. Для нас. Для меня. Он знал, что кто-то в конце концов докопается до начала. Захаров сейчас поднимает архивы по шрамам и всем типографиям города.
– Саша… – Анна положила руку на его. Ее пальцы были теплыми, живыми, контрастируя с его ледяной кожей. – Это страшно. Он не просто убийца. Он… режиссер. И ты стал персонажем его пьесы. Ты это понимаешь?
– Понимаю, – он сжал ее пальцы, жадно ловя это прикосновение, этот якорь в реальности. – Но это единственный путь. Он оставляет подсказки. Нам нужно их читать.
– Ценой чего? – Ее голос стал жестче. – Посмотри на себя! Ты дрожишь. Ты не ел. Ты почти не спал. Твои глаза… в них нет тебя, Саша. Там только этот ужас, эта погоня. И страх. Я вижу страх.
Новиков отвел взгляд. Он не мог отрицать. Страх был его постоянным спутником. Страх перед голосом в голове. Страх перед тенями. Страх перед тем, что он теряет контроль. И глубже – страх перед Типографией №3 и тем, что она может означать для него лично.
– Я справлюсь, Анна. Мне нужно время. И… твоя помощь. Профессиональную помощь, – он добавил быстро, увидев, как в ее глазах вспыхнула надежда. – Но не как пациента. Как коллеги. Помоги мне разобраться в нем . В его психотипе. В его возможном прошлом. Почему типографии? Почему символы? Почему шрам? Твой взгляд со стороны… он бесценен.
Анна вздохнула. Тревога в ее глазах не исчезла, но появилась решимость.
– Хорошо. Помогу. Но с условием. Ты ешь этот круассан. Сейчас. Весь. И обещаешь попробовать поспать сегодня хотя бы пять часов. И… – она замялась, – ты расскажешь мне, что тебя так пугает в «Типографии №3»? Это не просто дело. Это что-то личное. Я чувствую.
Новиков почувствовал, как желудок сжался в узел. Он откусил круассан, но вкус казался ватным, безвкусным. Как же рассказать? О смутных, обрывочных воспоминаниях? О детском кошмаре, который снова вернулся? О том, что название вызывает физическую боль?
– Я… не уверен, – начал он, глядя в кофе. – Это название… оно вызывает у меня чувство паники. Смутное воспоминание. Будто я там был. В детстве. И что-то… плохое случилось.
– Что именно? – Анна наклонилась вперед, ее профессиональное любопытство пересилило личную тревогу.
– Пожар, – слово вырвалось само, неожиданно даже для него. – Мне кажется… был пожар. И крики. И этот запах… гари и… краски? – Он закрыл глаза, пытаясь ухватить ускользающий образ. Темнота. Жар. Запах паленой резины и чего-то химического. Чей-то плач. Не его. Чей-то еще. – Я не помню деталей. Только чувство ужаса. И убегание. Кто-то вел меня за руку… – Он открыл глаза. – Это может быть просто наложением. Стресс, дело, название… мозг создает ложные ассоциации.
Но Анна смотрела на него с серьезностью, не допускающей легковесных объяснений.
– Возможно. Но возможно и нет. Детская психика вытесняет тяжелые травмы. «Типография №3» могла быть местом твоей травмы. И если «Охотник» выбрал ее не случайно… если он каким-то образом знает об этом… – Она не договорила, но вывод висел в воздухе, леденящий душу. – Нам нужно проверить. Архивы МЧС, полиции. Пожары в типографиях… скажем, двадцать-двадцать пять лет назад.
Новиков кивнул, чувствуя одновременно облегчение от того, что сказал, и новый виток страха. Если это правда… если его прошлое связано с этим местом… то почему «Охотник» ведет его туда? Как он узнал?
– Я попрошу Захарова проверить, – сказал он хрипло.
Их разговор прервал резкий, настойчивый звонок мобильного Новикова. На экране – Захаров. Новиков поднес трубку к уху, предчувствуя недоброе.
– Новиков? Где ты? – Голос детектива был сдавленным, неестественным.
– В клинике. С Анной. Что случилось?
– Петров нашел кое-что по шрамам. И по типографиям. Лучше приезжай. Срочно. И… приготовься. Это… чертовски странно.
– Что нашел? – Новиков почувствовал, как Анна напряглась, уловив тон в его голосе.
– По шрамам – ноль. Ничего похожего в архивах за двадцать лет. Ни спиралей, ни пауков. Ничего. Как будто призрак.
– А по типографиям?
– Вот тут… интереснее. – Захаров сделал паузу, и в ней слышалось недоумение, смешанное с суеверным страхом. – «Типография №3»… она горела. Ровно двадцать два года назад. Был пожар. Погибли люди. Двое рабочих… и ребенок. Мальчик. Семи лет. Его тело… так и не нашли. Предположили, что сгорело дотла или… – Он замолчал.
Новикову показалось, что пол уходит из-под ног. Ребенок. Семи лет. Пожар. Тело не нашли. И он… ему было семь двадцать два года назад. Ледяные иглы впились в виски. Горло перехватило.
– Имя? – еле выдавил он. – Мальчика?
– Сергей. Сергей Васильев. – Захаров выдохнул в трубку. – Записывай адрес. Там жила его мать. Может, она что-то знает… о шрамах, о чем угодно. Петров уже едет. Встретимся там.
Новиков механически записал адрес, который диктовал Захаров. Рука дрожала. Сергей Васильев. Исчезнувший ребенок. Типография №3. Пожар. Его собственные обрывки воспоминаний. Слишком много совпадений. Слишком страшных совпадений.
– Саша? Что случилось? Ты белый как мел! – Анна вскочила, обхватив его плечи. – Что сказал Захаров?
Он посмотрел на нее, не видя. В ушах стоял гул. Обрывки сна – плач, пожар, бег по коридору – смешались с голосом Захарова. « Сергей Васильев… тело не нашли… » И вдруг… он увидел . Не памятью. Ярко, как кадр из фильма. Высокого мужчину в задымленном цеху типографии. Он держит за руку плачущего мальчика. Не его. Другого. Мужчина поворачивается… и на его запястье, на мгновение освещенное языком пламени – темный, извилистый шрам. Как спираль. Или след от ожога.
Новиков вскрикнул, отшатнувшись от Анны, как от огня. Чашка с эспрессо упала на пол, разбившись с грохотом. Все в столовой обернулись
– Саша! – Анна схватила его за руки, ее лицо было искажено страхом. – Что с тобой? Что ты увидел?
Он не мог говорить. Воздух перестал поступать в легкие. Грудная клетка сжалась тисками. Комната закружилась. Тени в углах столовой ожили, потянулись к нему. Он услышал смех. Тот самый, тихий, жуткий смех из сна Ирины Тарасовой. И голос:
Вспоминаешь, Александр? Вспоминаешь меня?
– Нет! – вырвалось у него хриплым шепотом. Он вырвался из рук Анны и бросился прочь из столовой, не разбирая пути. Ему нужно было выбраться. На воздух. Прочь от этих стен, от этих теней, от этого голоса. Он ворвался в ближайший туалет, захлопнул дверь кабинки, прислонился лбом к холодному пластику стены, пытаясь заглушить бешеный стук сердца. Дрожь сотрясала все тело. Он чувствовал запах гари. Настоящий. Прямо здесь. Запах пожара из типографии. Из его прошлого? Или из его безумия?
Сергей Васильев. Исчезнувший ребенок. Стал ли он «Охотником»? Или… что-то случилось с ним в тот день? Что-то, что видел он , Александр Новиков, семилетний мальчик? Почему он не помнит? Почему только страх?
Стук в дверь кабинки. Осторожный. Тревожный.
– Саша? Это я. Открой. Пожалуйста.
Голос Анны. Якорь. Он медленно, дрожащей рукой, отодвинул засов. Она стояла снаружи, ее лицо было бледным, но сосредоточенным. В руках – бумажный стаканчик с водой.
– Дыши, – приказала она мягко, но твердо. – Медленно. Глубоко. Вдох… выдох. Со мной.
Он послушно пытался дышать, глядя на нее, как утопающий на спасательный круг. Запах гари постепенно рассеивался. Сердцебиение замедлялось, но дрожь не проходила.
– Паническая атака, – тихо сказала Анна, когда его дыхание более-менее выровнялось. – Сильнейшая. Это реакция на травму, Саша. На вскрытие старой, глубокой раны. Ты не можешь так продолжать. Тебе нужен перерыв. Настоящий. И терапия.
– Нет времени, – прошептал он, отпивая воду. Жидкость обжигала горло. – Васильев… мальчик… Захаров ждет. Нужно ехать к матери.
– Я поеду с тобой, – заявила Анна. – Не как твой психиатр. Как твой друг. И как врач, который не даст тебе развалиться на части. Но, Саша, – она взяла его лицо в руки, заставив посмотреть себе в глаза, – если он – Васильев… если он связан с твоим прошлым… это делает тебя не объективным наблюдателем, а мишенью. Прямой мишенью. Ты это осознаешь?
Он осознавал. Слишком хорошо. Каждый нерв в его теле кричал об опасности. Но отступить означало проиграть. Отдать «Охотнику» победу. И, возможно, потерять себя окончательно в этом лабиринте страха и забытых воспоминаний.
– Осознаю, – сказал он, выпрямляясь. Остатки паники еще висели в мышцах, но воля вернулась. Хрупкая, но железная. – Но я должен это сделать. Должен узнать правду. О нем. И о себе.
Анна смотрела на него с бездонной грустью и восхищением.
– Тогда поехали. Но держись за меня. В прямом и переносном смысле. И помни – я здесь.
Они вышли из туалета. Коридор клиники показался Новикову чуть менее враждебным. Но тени все еще таились в углах. А в кармане его пиджака лежал листок с адресом Галины Васильевой, матери пропавшего мальчика. Имя Сергей Васильев горело в его сознании, как клеймо. Игрок сделал следующий ход, ступив на поле, где прошлое и настоящее сплелись в смертоносный клубок. Игра в поликлинике закончилась. Начиналась игра с огнем. И с призраками.
