Книга отца и сына. Последние битники

Лодочник

Отец завалился в интернат, пьяный и начищенный как пятак. Клаус был великолепен. Он подкупил охранника, успел потанцевать с уборщицей. Вошёл в барак, и решил повеселить мальчишек. Нас было шестнадцать человек, лежащих на пружинных койках, в этой спальне. Вагабонд походил между кроватями, разглядывая нас. Я поначалу не узнал его. Он был в фуфайке, с цифрами на спине. Я понимал, что все, что связано с отцом, никогда ничего не значит. “T-948-TUG”. Что-то про речной флот. Он мог написать эти знаки сам. Мог украсть куртку у лодочника.

– Итак, – спросил он важно. – Надеюсь, ваши отцы – алкаши? Так, сучье отродье?

Дети заворчали. Многие были из неблагополучных семей, некоторым было негде жить. В нашей группе было две сироты, вообще ничего не знающих о своих родителях. Отца это не смущало. Он считал источником всех детских бед – пьянство взрослых, но к смертным грехам этого не относил. Так распорядилась жизнь, говорил он философски.

– Наверное, уже пробовали пиво? – продолжил он в назидательном тоне. – Прекратите это сейчас же. Станете уродами, как я.

Ребята рассматривали его, не зная, как реагировать.

– Пьянство – болезнь моего поколения, – говорил он. – Вы должны придумать для себя другую болезнь. Здоровый человек не может считать себя полноценным. Несчастья подстерегают его на каждом шагу. Черти любят чистюль. Как только увидят чистую душу – тут же вцепятся в нее. Никакого алкоголя. Никакого табака. Вы должны изобрести для себя что-то новое.

– Мы играем в карты. На деньги. – Нерешительно сказал скромный парень, чья кровать стояла у батареи. – Этого тоже нельзя делать?

– Я не говорю, что нельзя, – сказал отец. – Делать можно все, что угодно. Важно, чтобы это было – т в о и м. И, если ты нашел себя, с тобой никогда ничего не случится.

Удивительно, но мой папаша никогда не лежал в дурдоме. Я не очень разбираюсь в психических расстройствах, но Клаус Вагабонд представлял собой целый букет отклонений от нормы. Изучая его реакции, можно было писать диссертации и учебники.

– Заберите меня отсюда, – раздался голос Владика, самого мелкого из нас.

Он подошел к папаше и обнял его за ногу. Отец с изумлением погладил его по голове и даже посветлел лицом от нахлынувших чувств.

– Куда же я тебя заберу? – растерянно пробормотал он. – Я и сам пришел сюда, чтобы переночевать.

– И меня, – закричал мальчишка, спящий у батареи. – Не хочу здесь больше оставаться.

Интернатовцы облепили его со всех сторон, умоляя забрать с собой на большую землю. Я оставался лежать в постели, понимая, что этот мужик вряд ли может мне помочь.

– Я могу покатать вас на лодке, – отозвался Клаус после некоторых раздумий. У меня есть ключи от всех лодок на лодочной станции. Могу посадить вас в эти лодки – плывите, куда хотите. Движение – жизнь. Каждый день – что-нибудь новое. Лед встанет только через неделю. За неделю можно прожить прекрасную жизнь и достойно умереть. Хотите? Я сплавляю вас вниз по течению, а сам остаюсь здесь на ночлег.

Отец мой был поразительно щедрым и предприимчивым человеком. Кто-то из мальчишек стрельнул в него стальной скобкой из рогатки на тонкой резине. Попал в щеку. Удар оказался настолько болезненным, что папаша сел на пол, прикрыв лицо руками.

– Ну держитесь, суки, – прошептал он, и вытащил из-под обшлага телогрейки огромную черную гюрзу. Змея осматривала будущие жертвы и угрожающе шипела.

Он умело держал ее в районе шеи, змея извивалась и отвратительно скалилась, водя хищным раздвоенным языком. Дети отпрянули от него к противоположной стене, но он с силой швырнул ее в толпу. И тут я узнал его окончательно. Улыбку, глаза, выбритые щеки и начищенные до блеска сапоги. Шутка со змеей была его давней проделкой. Он ловил их где-то или воровал в серпентариях. Выдергивал ядовитые зубы плоскогубцами и для собственного увеселения пугал людей.

– Клаус, ты пришел за мной? – спросил я.

Быстро оделся, пнул гадюку ботинком так, что он перелетела на пустую кровать. Покидал пожитки в рюкзак и подошел к отцу.

– Никогда не знаешь, куда и зачем ты идешь, – пробормотал папаша невозмутимо. – Получается, я нашел тебя. Не искал, но нашел.

Приличная женщина

– Мне нужно найти приличную женщину, – сказал папаша, когда мы вышли под дождь за двери интерната. – В гардеробе отец прихватил два черных зонтика, выставленных там для просушки, и мы передвигались в сравнительном комфорте. – Не какую-нибудь лахудру, вроде тех, кого ты видел, а хорошего человека. Среди баб встречаются чудачки, которые берут на поруки нашего брата. Заботятся, кормят, пытаются спасти. Она побудет тебе матерью, а мне женой. Отлежимся, а там – посмотрим.

Такие речи я слышал от него впервые. Он всегда избегал постоянных связей, и, если сейчас заговорил об этом, значит его действительно припекло.

– Я буду ей приносить по утрам кофе в постель, жарить яичницу. Потом мы будем делать любовь, а ты гулять во дворе, – строил он радужные планы.

Это звучало заманчиво, но отдавало прожектерством. Где мы найдем приличную женщину среди ночи? Почему она должна принять нас с распростертыми объятьями?

Мы шли по пустому ночному городу, всматриваясь в редкие освещенные окна. В таком виде отца могли забрать как бомжа, а он собирался женихаться. Я не жалел, что он вытащил меня из теплой постели и потащил на поиски приключений. По всем законам бытия нас ждал какой-нибудь недостроенный барак в пригороде, но Клаус Вагабонд опровергал своим существованием эти законы.

Возле закрывающегося ресторана «Тринити» кружила стайка подвыпившего народа. Парочки строили планы на ночь. Отец шел мимо, не замедляя шага. В таких заведениях приличные женщины не водятся.

– Клаус? – услышал он насмешливый женский оклик. – Где вы раздобыли такой макинтош?

Отец обернулся, пытаясь понять, кто его окликнул.

К нам подошла женщина лет тридцати, немного подшофе.

– У вас отвратительная память, пан Клаус, – сказала барышня, продолжая смеяться. – Не узнаете?

Отец пожал плечами и собрался было идти дальше.

– Год назад. Ровно год назад вы подвезли меня до дому на самосвале с букетом из миллиона алых роз. Такое не забывается, пан Клаус. Вы так бережно положили розы в кузов своей «Татры», что я чуть не заплакала от умиления. Молчали всю дорогу, не спросили телефона. Вы серьезный женатый человек? Это ваш ребенок? Сразу видно – смышленый мальчик.

Отец расплылся в улыбке.

– Элина, это вы? Здравствуйте, прекрасное создание! У вас сегодня вновь день рождения? И вы опять одна? Как жаль, что я без самосвала.

Никогда не слышал, чтобы мой отец работал на перевозках грузов. Машину водить умел, но своей у него никогда не было. Авто он брал на прокат или воровал на улице.

– От судьбы не убежишь, – продолжала кокетничать девушка. – С самосвалом она или без. Если уже второй год я встречаю на свой день рождения одного и того же человека, это что-то значит. Пойдемте ко мне выпьем ликера. Вы должны помнить, где я живу.

Отец замялся или сделал вид, что смущен, но через десять минут мы сидели на уютной кухне, где взрослые угощались итальянским «Лимончелло», а я чаем с бельгийскими конфетами.

– Куда вы направлялись в столь поздний час? – допрашивала нас хозяйка, рассматривая внушительный торс моего папаши под черной футболкой без надписей. – Мне показалось, что у вас что-то случилось.

– Мы ушли из дома, – сказал отец. – Жена-алкоголичка. Постоянные скандалы на пустом месте. Опустошенный бумажник. Спрятанные по всему дому бутылки, которые ни я, ни Станислав не можем найти. Сегодня я не дал ей на выпивку, и она ударила сына по лицу связкой замороженных сосисок. Я взял фуфайку, в которой езжу на дачу, забрал ребенка и через полчаса встретил вас.

– Разве мы – на вы?

– На ты. Извини. Конечно, на ты.

Отец придвинул свой табурет к стулу тети Элины. Она незамедлительно взяла его руку и шутливо начала гадать по ладони.

Темненькая, горбоносая, с немного неровными зубами. В хорошем трикотажном платье черного цвета. В бусах с нездешними голубыми камнями на сравнительно гладкой шее. Компанейская, веселая, начитанная. Никогда раньше я не видел отца в обществе приличной женщины и удивлялся, насколько адекватно он может вести себя в подобной обстановке.

Тетя элина

У Элины Гнучек были накачанные губы. Я в то время ничего не знал о пластической хирургии, и мне они казались очень красивыми. Их постоянная припухлость делала ее лицо немного обиженным. Ее хотелось погладить и приласкать. Отец так и делал. По-моему, он остался у тети Элины из-за этих губ. У него на них были какие-то особые виды. Она часто пускала их в дело и целовала Клауса в щеку или шею. Ее наше появление возбудило чрезмерно. С утра она начала колдовать на кухне, взбивая сливки и приготовляя какие-то порошки. При этом она напевала. Мы с папашей лежали в спальне на соседних диванах и гадали, что за блюдо нас ждёт.

Завтракали шоколадным муссом с клубникой. Отец подмигнул мне. Он явно привык к другой жратве. Я вспомнил, что кофе в постель своей приличной женщине он так и не подал.

После завтрака Элина Гнучек повела нас на педикюр. Она владела косметическим салоном в соседнем дворе – подарок от бывшего мужа. Несколько работниц в ее распоряжении были вышколены и вежливы даже с такими оборванцами как мы.

Нас посадили на бархатные пуфики и заставили опустить ноги в тазы с раствором крупной морской соли. Соль еще не совсем растворилась, и я с удовольствием втирал ее кристаллы пальцами в днище таза. Отец принял позу мыслителя и рассматривал свои безобразные, деформированные ходьбой ступни. Его ноги действительно требовали ухода. Обувь он носил красивую, но неудобную. Красота требует жертв. Элина решила вернуть Клаусу красоту его ступней и пальцев.

Мною занялась работница лет сорока, невзрачная литовская женщина со стеклянными глазами. Она быстро постригла мои ногти маникюрными ножницами и обработала пилкой. Вскоре я сидел на диване в процедурной комнате и наблюдал, как Гнучек колдует над копытами моего папаши. Ему она решила делать аппаратный педикюр. Сбитые ногти, деформации, пятна пигментации, вросшие заусеницы, втоптыши – мне его пальцы казались безобразными. Элина Гнучек готова была целовать каждый из них своими круглыми губами. Она ловко обрезала лишнюю роговицу специальными кусачками, шепча что-то типа «пальчики-мальчики». Она взяла какую-то особую фрезу и зажужжала ей над Вагабондом как пчела.

Элина обдирала боковые валики, спиливала кутикулы и таяла от наслаждения. Она казалась мне извращенкой. Видимо, порядочные женщины и должны быть таковыми. Она перескакивала фрезой с пальца на палец, чтоб не обжечь отцу ногти. Потом отшлифовала ногти алмазным шариком. Потом резиновым колпачком. Она довела папашины пальцы и пятки до гламурного идеала, и я подумал, что после этого окончательно овладела его телом и душой.

– Теперь ты не будешь царапаться в постели, – рассмеялась она.

Вагабонд поблагодарил ее, потрепав по голове.

– Встретимся дома, – сказал он.

– Я решила устроить себе выходной, – сказала пани Гнучек. – Девочки справятся сегодня без меня.

Он опустила его ноги обратно в таз с водой, но папаша поднялся, встал в тазу и поцеловал ее взасос на виду всего женского коллектива. На улицу приличная женщина вышла раскрасневшаяся и сразу потащила нас с Клаусом в квартиру.

Зачем они так орут?

По дороге отец зашел в винный, купил бутылку водки и бальзама на черной смородине. Такой коктейль считался у него благородным. Обычно он пил дешевое пойло, не брезгуя и самогонкой, и спиртом неизвестного происхождения.

– Дома полно выпивки, – удивилась пани Гнучек.

– Я хочу бальзама сегодня, – объяснил отец. – Главное знать, что ты хочешь.

– Сегодня я точно знаю, чего хочу, – сказала Элина и сделала мутные глаза.

Папаша самостоятельно нажал пароль на входном замке, что говорило о достижении им высокой степени доверия. Он ничего не делал для этого. Просто был самим собой, оставаясь в меру разнузданным, в меру элегантным.

Целоваться они начали прямо в лифте. Отец схватил пани Гнучек за задницу обеими руками и задрал ей юбку. Под колготками у нее было фирменное белье с кружевами. Пока они целовались, я с интересом рассматривал ее попу. Особых восторгов у меня она не вызывала. Мне было интересно, почему у женщин задница больше, чем у нас. Раньше мне это казалось странным. Теперь я стал видеть в этом некоторую красоту.

Дома мы поначалу сели за стол, и отец разлил по рюмкам водки с бальзамом, пробормотав нечто вроде тоста о том, что его жизнь наконец-то устроилась. Тетя Элина включила бумбокс с индийскими мантрами.

Они казались ей эротичными. Папаша послушал их минуты три и переключил на что-то другое. На этой пластинке были записаны североамериканские шаманы. Эзотерический кругозор хозяйки был широк. Первое попавшееся заклинание состояло полностью из однообразного стука в барабан. В конце композиции колдун выразительно вскрикнул:

– Чичимека!

– О, – заорал папаша. – Какая райская музыка!

Он поставил барабанщика по новой и, дождавшись восклицания, прокричал его вместе с шаманом.

– Чичимека!

– Клаус, перестань дурить, – сказала пани Гну-чек. – Что ты слушаешь какую-то хрень.

– Чичимека, – повторил возбужденный Клаус.

Долго разглагольствовать на тему «чичимеки» Элина ему не дала и утащила в спальню, посоветовав мне поиграть во дворе.

Дверь за ними захлопнулась. Они не удосужились даже закрыть ее на ключ. Вскоре пани Гнучек начала орать. Я бы действительно ушел на улицу, но она издавала такие звуки, что заслушаешься. Сначала это был звук «о» разной высоты и длительности, потом невнятный шепот, мольбы и просьбы. Судя по всему, Клаус откликнулся на ее предложение и тогда она начала рычать. Это было здорово! Никто из моих знакомых не смог бы рычать так, как пани Элина. Даже звери в зоопарке на это не способны. В зависимости от папашиных действий она сменяла рычание на утробное «у», хотя регистр звуков был намного богаче. У Элины были отличные вокальные данные. От баса до меццо-сопрано. Жаль, что я не записал ее партии на магнитофон – собственного смартфона у меня не было.

Такой оперой я мог бы похвастаться в интернате. В том, что я когда-нибудь опять туда попаду, я не сомневался.

Как хорошо

Они вышли из спальни, и отец тут же приготовил себе коктейль. Тетя Элина с умилением смотрела на него, но я догадывался, что это продолжится недолго. Судя по виду, она была абсолютно счастлива. Она была ласкова со мной. Сделала какао. Не помню, когда я последний раз пил этот напиток. Она называла его «горячим шоколадом». Это звучало смачно и походило на «сухой спирт». Я поднял большую фарфоровую кружку размером с пивную и чокнулся с Вагабондом за здоровье пани Гнучек. Отец неохотно поднес рюмку к моей кружке.

– Рано тебе еще. Откуда такие замашки?

– Догадайся с трех раз.

– Ты на меня намекаешь? Я сроду не чокаюсь. Всегда пью один. Это моя жизненная позиция.

– А меня в компанию не возьмешь? – встряла Элина.

Отец налил ей водки и бальзама в пропорции один к двум. Она выпила, пристально глядя ему в глаза.

– Как хорошо, – сказала она. – Боже мой, как хорошо.

– Чичимека, – повторил Клаус удовлетворенно.

– Слушай, заколебал, – сказала Элина.

Тогда я повторил это дурацкое слово, и мы с папашей заржали.

– Хватит уже, – запротестовала пани Гнучек.

– Хорошо, Чичимека моя любимая.

«города»

Мне надоело сидеть с этой, охреневшей от счастья парочкой, и я попросился выйти во двор. На детской площадке играло несколько мальчишек моего возраста. Они по очереди кидали нож в землю из положения «стоя». Игра назвалась «города». Каждый чертил на земле круг, который представлял собой город. К городу пририсовывались «ворота» в виде прямоугольника. В центре находилась «ставка». Города каждого из играющих располагались метрах в пятидесяти от другого. Мальчик вставал в центр «города» ногами и кидал нож. Если тот втыкался, он чертил круг и вставал в него для дальнейшего продвижения. Он основал «деревню», теперь основывал другую, кидая нож из маленького круга. Таким образом он продвигался в направлении столицы противника. Если противник шел в контрнаступление, он был должен взять все деревни врага, отпереть ворота тремя попаданиями ножа, и уничтожить «ставку» пятью попаданиями. Если нож не втыкался, очередь переходила к следующему игроку.

Я попросился в их компанию. Они согласились, даже на меня не глядя. Были слишком увлечены. Мне пришлось ждать, когда один из них не возьмет города двух остальных и не станет «Юлием Цезарем». Только тогда они обратили на меня внимание.

– Ты умеешь играть? – спросил меня «повелитель вселенной».

– Я уже понял, что к чему, – ответил я.

– Тогда поехали. Можешь основать город на севере, – он махнул рукой в сторону детской площадки.

Я подошел к указанному месту и увидел, что земля здесь мягкая, пересыпанная песком. Когда-то здесь был газон, который могли вытоптать те же мальчишки. Города моих соперников располагались на земле, перемешанной с гравием, булыжниками. Кое-где оставались участки с непроходимой для ножа травой.

Игру начинал Юлий Цезарь, как победитель предыдущего захода. Он сразу ринулся на мои земли, зная о их доступности. Я ждал, когда он облажается. Он был уверен, что возьмет мой город и ставку без проблем. Излишняя уверенность редко приносит удачу. Удачу приносит некоторое срединное состояние духа, когда ты уверен, но все-таки немного сомневаешься. Я оказался прав. Цезарь обломался на пятой «деревне» – неловко кинул нож и тот плашмя лег на землю. Мальчик был вынужден передать нож мне. По правилам я должен был теперь обороняться. Я взял нож и быстро захватил четыре его «деревни». С ножами в интернате мне приходилось сталкиваться часто. В моем рюкзаке лежал настоящий метательный клинок, и я наловчился втыкать его в ствол дерева лучше всех в классе. Мальчишки играли дешевым перочинным ножиком, но для этого занятия он был годен.

– А как называется твой город? – злорадно спросил Цезарь.

– А как тебя зовут? – спросил я.

– Ну, Симонас.

– Так вот, Симонас, мой город называется Париж.

– Современные названия нельзя, – отпарировал мальчик. – Мы играем в древние города. Мой город называется Илион. У Андрея – Сиракузы. У Альвидаса – Иерихон. А у тебя что?

– А у меня Герукланум, – сказал я, вспомнив картину, на которой голые люди толпой убегают от извержения вулкана. – Помпеи и Герукланум. – Эти названия я знал.

– Нет такого города.

Я рассказал о картине, которую видел на большой почтовой марке и разглядывал ее содержание через лупу.

– Ты можешь посмотреть в энциклопедии.

– Нет такого города, – пытался настоять на своем Симонас, но мальчишки неожиданно поддержали меня. Этот Цезарь им уже надоел, а про извержение Везувия они где-то читали.

– Герукланум приближается к Илиону, – сказал я. – Спасайся, кто может.

Ребята, кроме Симонаса, засмеялись.

Я быстро взял последнюю «деревню» перед его столицей. «Ворота» можно было брать, встав на колено. Они маленькие – с высоты в них трудно попасть. Я встал над «воротами», опустил нож вертикально и разжал пальцы. Мне повезло – нож воткнулся в мягкую почву. С такой же легкостью взял штаб и оказался обладателем двух городов.

– Моя империя расширяется, – сказал я и двинулся на Сиракузы.

В этот момент я получил удар, от которого чуть не лишился сознания. Чокнутый Симонас огрел меня палкой, которую вынул из строительного мусора. Остальные мальчишки тоже изготовились к драке. Я рванул в сторону подъезда пани Гнучек, решив призвать на помощь Вагабонда. Он бы разделался с молодыми подонками, не моргнув и глазом. Для него не существовало ни возраста, ни званий. Обидчик должен быть наказан, даже если он женщина, старик или ребенок. По мнению Вагабонада все люди были тварями и мало отличались друг от друга.

Торжество справедливости

Папашу я встретил на лестнице, спускающимся вниз. Было видно, что он взбешен и мне лучше не лезть со своими мелочами.

– Мальчик во дворе ударил меня по голове палкой, – неуверенно проговорил я, не надеясь, что Клаус меня услышит.

– А ты чем его ударил? – спросил отец, не отрываясь от своих мыслей.

– Я победил в игре, – сказал я плачущим голосом. – Это нечестно.

– Справедливости не существует, – отпарировал папаша.

– Откуда ты это взял? – возмутился я. – Ты должен защищать своего ребенка.

– Моему ребенку надо играть в шахматы, а не в ножи.

– Справедливость должна существовать.

Затылок мой по-прежнему гудел от недавнего удара.

– Вот и отомсти, – сказал папаша, ухмыляясь. – Я уезжаю.

– Куда это ты уезжаешь? Мы только начали жить нормальной жизнью. Ты принес кофе в постель тете Элине?

– Это излишне, – сказал он. – Телячьи нежности. К тому же, она не любит кофе.

– Она любит тебя, папа, – воскликнул я, удивляясь собственному пафосу.

– Именно поэтому я сегодня уезжаю.

Мы вышли во двор, где мальчишки все еще продолжали играть в «города». Отцу они не понравились. Он не стал бы защищать меня из каких-то педагогических соображений, но мальчишки не понравились ему откровенно.

– Кто из них? – спросил он меня, когда мы подошли к игрокам.

Отвечать я не стал, лишь выразительно посмотрел на Симонаса. Отцу было этого достаточно, чтобы поднять с земли ту же самую палку и влепить мальчишке по уху что есть силы. Без злости. Без садизма. Он ударил его, будто выполняет неприятную, но необходимую работу.

Симонас упал, схватившись обеими руками за голову. Он не плакал, он выл. Отец отбросил палку и быстрыми шагами пошел в сторону автобусной остановки. Вещей при нем не было. Я решил, что он протрезвеет и вернется с пани Гнучек сегодня вечером.

Я еще не готова

Элина сидела на кухне за столом и плакала, уткнув лицо в ладони. Мне удалось выяснить, из-за чего они поссорились, только минут через десять. Клаус Вагабонд, видите ли, обиделся. Предмет ссоры не стоил выеденного яйца.

– Он хотел слишком многого, – объясняла пани Гну-чек. – Я еще не готова ко всему, что требуют мужчины.

Я не понял, что она имеет в виду, но догадался, что речь идет о сексе. В этот момент мне показалось, что с Элиной Гнучек я уже когда-то в этой жизни пересекался. При каких-то похожих обстоятельствах. Вспоминать было некогда – женщина насыпала мне в большую тарелку густого бордового борща, и с умилением уставилась на то, как я ем. Она не мешала мне своим влюбленным взглядом. Я подумал, что мать смотрела бы на меня точно также и вылизал тарелку до блеска.

– Вы хорошо готовите, тетя Элина, – сказал я. – Жаль, что мой отец со странностями. Он очень добрый человек. Могу поручиться, что он очень добрый человек.

Пани Гнучек, услышав мои слова, заплакала опять, положив голову на стол. В ее прическе торчали две янтарные заколки в форме рыб, разинувших пасть. Пока она рыдала, я разглядывал заколки.

– Пойдем искать его, – сказала она, решительно поднимаясь с табуретки. – Он мог вернуться к своей жене?

Я соврал, что мать давно уже переехала в Россию – в Липецкую область и умерла там от рака желудка.

– У папаши нет ни российской, ни белорусской визы, – сказал я. – Он просто пошел прогуляться по городу.

Когда мы вышли во двор, мальчишек не было. Лишь Симонас лежал на прежнем месте, обхватив голову руками. Я хотел было пнуть его, но сдержался при даме.

Первым делом мы рванули в общежитие, где жили с отцом еще до интерната. Вахтер, завидев меня, взял в руки швабру.

– Успокойся, козел, – сказал ему я, и направился в букинист, где отца часто привечал его старый знакомый-собутыльник.

Вагабонд книг не читал, но поговорить о них за рюмкой «Трех девяток» мог.

– Сейчас все лажают русских, – говорил он. – Обвиняют их в терроризме. В отравлении людей. В подготовке к войне. Я им не верю. Русские не такие хитроумные, чтобы кого-то травить. Им легче пристрелить или сбить машиной. Отравления выдумывают наши умники, чтобы выставить их в дурном свете. Когда все ополчаются против одного – я за слабого. С сегодняшнего дня, Стас, мы – русские. Согласен?

Мне было по барабану. Русские так русские.

Старик-букинист жег печку буржуйку и читал дореволюционные газеты. Угостил нас чаем с пряниками. Клауса, по его словам, не видел несколько месяцев.

– Он, скорее всего, куда-то уехал, – сказал старик. – Вроде в Америку собирался.

Обреченность

Есть люди, которые обречены друг на друга. Они остаются с вами всю жизнь, вне зависимости от обстоятельств и вопреки этим обстоятельствам. Друзья. Ублюдочные, глупые, завистливые. Вы с детства знаете, что они из себя представляют, но тащите их за собою всю жизнь. Не потому, что вы хотите этого. Не потому, что они этого хотят. Так получается само собой. Вы мало связаны с ними, у вас вообще может не быть общих интересов, но вы – вместе. Вы играете в карты, ходите на рыбалку или футбол, танцуете вместе на дискотеке. Нас удерживают рядом с другими людьми совершенно необъяснимые вещи. Одной инерцией этого не объяснишь. Общения как такового давно не существует. Существует имитация общения, которое поддерживается машинально, но в машинальности этой есть какой-то мистический смысл. Соединение столь разных людей зачем-то нужно природе. В юности вы спорите и дерётесь, переживаете, что вас не понимают, но потом эмоции стираются.