Амурская соната Чёрного Дракона

– Где она? – Марина не могла больше растягивать слова.

Мин кивнул на воду. Прямо под лодочкой на поверхности возник рисунок из тонкой пены – круг, в круге – две волны, сталкивающиеся лбами. Между волн – волосок сухого тростника.

– Она – за вторым кругом, – произнёс Мин. – Если войти сейчас, вас не унесёт.

– Войти куда? – Марина чувствовала, как город, мост, галереи – всё сдвигается назад, оставляя только эту линию, тонкую, как нерв.

– В слой, где не спрашивают паспорт, – сказал Максим. – Но там легче потерять имя. Готова?

Она вдохнула. Сладкое – горькое – терпкое вспыхнули в памяти. Ровно. Ровно. Кулон лёг в ладонь, как давно знакомая нота.

– Готова, – сказала она. – Я – Марина Морозова. Я – та, кто идёт за дочерью и выводит нуждающихся к берегу. Я не дерусь с водой. Я договорюсь.

Вода отпустила волну – не к ним, от них. Поверхность стала гладкой, и в этой гладкости на миг показалась нескромная роскошь – лицо Лизы. Мокрые волосы, шире обычного зрачки, губы чуть голубые от холода. Она смотрела не на Марину – на Максима.

– Тебе – нельзя, – сказала она, и голос её был как высокий звон стекла. – Твои имена слишком громкие.

– А ты возьми моё тихое, – ответил он и перекинул через воду взгляд. В этом взгляде было то, что Марина уже успела узнать: не нежность, не строгость – ответственность.

Лиза улыбнулась так, как улыбаются те, кто на секунду забыли, что по колено в воде. И исчезла. Точнее – вода закрылась, как занавес.

– Её держат не руки, – произнёс Мин. – Её держит обещание. Кто‑то пообещал ей дом. Но дом – пустой. Надо показать ей дверь с огнём.

– Где такая дверь? – Марина закрыла глаза на вдох, открыла на выдох.

– В «Домах Белых Масок», – ответил Максим. – Но вход там – через чужие имена. Это труднее, чем перелезть через стену.

– Тогда скажи, – Марина подняла голову. – Как зовут моё чужое имя?

– Твое чужое имя – «Та, кто слушает». Этого достаточно, чтобы постучаться. Но чтобы войти – нужен огонь. Твой.

– У меня – скрипка, – сказала она. – Музыка – это не огонь.

– Смотря как играть, – сказал Максим, и в его голосе впервые мелькнула улыбка. – В Пекине я видел, как старик на эрху поджёг ночь одной нотой.

– В Пекине? – спросила она вдруг. – Ты был там… драконом?

– Я был там… чайником, – сказал он. – Но сейчас – не время.

Мин протянул ей бумажную лодочку. На тонкой квитанции расплывались чернила: половина иероглифа, кусочек адреса, чужая фамилия.

– Это приманка для тех, кто любит срезать углы, – сказал мальчик. – Если бросить её на воду, белые маски поверят, что в лодке – ваш путь. Они пойдут за лодкой. У вас будет одно «ровно».

– Одно – это сколько? – спросила Марина.

– Десять вдохов, – ответил он. – Если вы умеете дышать не торопясь.

– Умеем, – сказал Максим, и Марина удивилась, что он ответил за двоих, но почувствовала – правильно. – Готова?

– Да, – сказала она. И впервые за эту ночь ей показалось, что город – не «против» и не «за», а просто «рядом».

Мин отпустил лодочку. Бумага легла на воду и поплыла, как будто под ней – не плоть реки, а гладкий стеклянный стол. Из соседнего двора, из‑за угла, из‑под мостового пролёта – как по команде – вышли белые маски. Три – пять – семь. Они двигались к лодке и шли рядом, не касаясь воды. В их белизне было что‑то обидчивое, как у молока, которому дали скиснуть. Они смотрели на лодку так, словно та обещала им должность, оплату, отпуск.

– Сейчас, – прошептал Максим. – Десять.

Они прошли вдоль кромки, где вода трётся о камень, и нащупали узкий проход между домами. Проход был скрыт крошечным навесом с выцветшей надписью «чай». Навес дрожал, хотя ветра не было. Марина услышала, как кулон стучит о кость груди – тихо, но ровно – и совпала с ним дыханием. «Раз – и. Два – и…» В первый раз в жизни она почувствовала, как музыка собирается не в пальцах, а в шаге.

Внутри – узкий коридор, вперёд уходят три ступени, потом пять, потом семь. На каждой – выбит крошечный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь. На «двери» коридор закончился. Собственно – дверь. Светлая, из дерева, с полосами, похожими на прожилки листа. На косяках – ни гвоздя. В щели – пахнет сушёным чаем и дождём, которого всё не было.

– Дом Белых Масок, – сказал Максим почти нежно, как зовут того, кого нельзя назвать громко. – Стучи.

– Чем? – спросила Марина.

– Своим именем, – ответил он. – Только своим.

Она поднесла кулак – не к дереву, к воздуху перед дверью. И произнесла ровно, без украшений:

– Я – Марина Морозова. Я пришла забрать ту, кому пообещали пустой дом. У меня есть огонь.

Дверь не открылась. Но в воздухе что‑то насторожилось. Как собака в глубине дома, подняла голову от сна.

– Видишь? – спросил Максим почти шёпотом. – Имя – поводок.

– А ключ? – Марина вдруг улыбнулась – не чужому миру, себе самой. – Ключ – игра.

Она вытащила из памяти самую простую мелодию – ту, что играла Лизе, когда та была маленькой, и дождь стучал по подоконнику Владивостока. Мелодия была тёплой, без затей, с одной хитростью – не в ноте, в паузе. Марина ударила пальцем по дереву – мягко, словно по струне, и паузу – выдохнула.

Дверь дёрнулась, как сердце. Потом снова – как вторая, чуть более глубокая доля. И открылась. Внутри пахнуло… домом. Не чужим, любым. Тем, где вещи стоят не идеально, но правильно.

– Дальше – быстро, – сказал Максим. – Белые маски умные, но обидчивые.

За дверью – зал без мебели, только длинный узкий стол у стены. На столе – ряд масок. Они были белыми, как молоко, и каждая ничем не отличалась от другой, кроме одного – на обороте у каждой был вырезан крошечный знак. Рыба. Лист. Лодка. Дом. Огонь. Глаз. Дверь. Семь. Марина оглянулась на ступени в коридоре – и поняла: порядок – это не декор. Это рукопожатие.

В дальнем конце зала – занавесь. За занавесью – шёпот воды. И голос. Молодой, упрямый, как шаг Лизы.

– Я не боюсь, – сказала она кому‑то. – Я просто не умею дышать по‑вашему. Научите – и я уйду.

– Она говорит им правду, – прошептал Максим. – Это их раздражает.

Марина сделала шаг, второй, третий. Белые маски на столе чуть повернулись – не видно было движения, но воздух у стола стал гуще, как сироп. Кулон у неё на груди положил чешую вправо – вдох – и влево – выдох. Она подошла к занавеси и не подняла её – распахнулось само.

Комната за занавесом была пустой. В центре – круг воды в каменном полу. Над кругом – воздух, плотный, как стекло. В этом воздухе – Лиза. Она стояла на цыпочках, руки вытянула вперёд, будто пробует температуру. Глаза у неё были ясные и слишком широкие, как у тех, кто долго смотрел в одну точку, не мигая.

– Лиза, – сказала Марина. – Это я.

Девушка повернула голову. Улыбнулась – так, словно знала, что этот момент будет. И в этой улыбке не было облегчения. Был выбор.

– Мне обещали дом, – сказала она. – Но дом – пустой. Я не хочу жить в пустоте. Я хочу жить в звуке.

– Тогда пойдём, – тихо ответила Марина. – У меня есть звук.

– И огонь, – добавил Максим, ступая в круг так, будто наступает на тонкий лёд. – Мы снимем с тебя обещание. Оно не твоё.

Белые маски, стоявшие по краям, сделали микрошаг, не сходя с места. Это был не протест – напоминание о правилах. Максим кивнул им – уважительно, как старшим в роду – и опустил ладонь в воду. Вода не намочила кожи. Она взяла её – как чашка берёт чай, меняя его вкус незначительно, но решительно.

– Пять – стой, – сказал он. – Семь – слушай. Девять – иди.

Марина не поняла, кому он считает – себе, ей, воде, маскам, Лизе, – но послушалась дыханием. На «пять» кулон легонько толкнул грудь изнутри, на «семь» Музыка поднялась на ноту, которую она никогда не брала, но знала, где она живёт. На «девять» воздух над водой дрогнул, и Лиза шагнула. Не вниз – к ним. Настоящий шаг: тяжесть тела, шорох ткани, вздох.

– Дом – там, где тебя ждут не стены, – сказала Марина ей в волосы, пахнувшие речной прохладой. – Пойдём.

Белые маски не двинулись. Но когда они выходили из зала, одна маска на столе чуть повернулась – знак на обороте оказался «дом». Иероглиф «дом» был вырезан неуверенно, как будто тот, кто резал, впервые взял нож.

– Они не злые, – прошептала Лиза у двери. – Они – аккуратные. Им страшно, когда кто‑то делает громко.

– Тогда уйдём тихо, – сказал Максим. – Но быстро.

Коридор не спорил. Ступени приняли их шаг, как принял бы их любой приличный мост. За дверью – тот же узкий проход, тот же навес, та же вода у кромки. Бумажная лодка унеслась далеко – там, где река делала вид, что устаёт.

– Благодарим, – сказал Максим небу. Или воде. Или городу. Неважно.

Марина посмотрела на Лизу – в глазах у неё уже исчез тот дикий, слишком широкий блеск. Он сменился обычным – человеческим. Уставшим. Но настоящий человеческий взгляд способен на то, на что не способна никакая маска: в нём помещается «после».

– Мы ещё вернёмся? – спросила Лиза. – Я должна кое‑что сказать тем, кто пообещал.

– Вернёмся, – сказал Максим. – Только в другой день и с другими словами.

– И с Лизой, – добавила Марина. – Мы возьмём её руку и проведём через тот мост, который помнит наши имена.

Вдалеке, где сливаются две тени домов, прозвучал знакомый щелчок – металлический наконечник о камень. Шао Гуй не забыли. Они не умеют забывать. Но в этот раз щелчок прозвучал не как угроза, а как признание – «вы прошли». Возможно, им тоже нужен был дом. Но это уже другая история.

Мин стоял всё там же, по щиколотку в воде. Он поднял взгляд – этот несмешной, взрослый – и сказал:

– Вы сделали ровно. Теперь – можно громко.

– Сегодня – нет, – покачал головой Максим. – Сегодня город спит.

– Тогда в следующий раз, – согласился Мин. Он улыбнулся – не так, как улыбаются дети, так, как улыбаются хранители: «я запомнил».

Они пошли обратно – мимо двориков, где маски сушились на верёвке; мимо колодца, который днём будет добрым; мимо барабана, чья кожа ждёт ладоней. На мосту стражи молча дали дорогу; один из них, тот, что смотрел на трещину возле гвоздя, вдруг кивнул Марине – так, будто признал в её шаге ту самую паузу, что открывает двери.

В галереях красные фонари шуршали, как гранатовые зёрна в ладонях. Юй‑линь встретила их у чёрного входа, поставила на стол три пиалы. Чай был тёплым, терпким, с горчинкой – как благодарность, которую не объясняют словами.

– Дом нашёлся? – спросила она, наливая.

– Дом – в пути, – ответил Максим. – Мы не заблудились.

– Тогда держите дорогу тёплой, – сказала она. – Здесь холод быстро запоминают.

Марина выпила глоток и вдруг ясно услышала, как далеко‑далеко, за множеством стен и мостов, за этой ночью и следующей, по другой набережной идёт Лиза. Её шаг был лёгким, упрямым и – да – музыкантским: ровным и живым. Она поняла: между ними уже натянута нитка, белая, как пар над чайником. Нитка не спасёт от всего, но приведёт туда, где следующий выбор будет сделан вовремя.

– Мы идём за Драконом, – тихо сказала Марина, и это прозвучало не как клятва, как констатация. – Но не для того, чтобы он шёл за нами. Для того, чтобы идти рядом.

Максим кивнул. В его глазах, темнее фонарей, промелькнула короткая тень улыбки.

– Рядом – значит вовремя, – произнёс он. – А вовремя – значит спокойно.

Снаружи, где на воде утыкаются в берег деревянные носы лодок, тихо вздохнул Хэй Лун. Это был не рёв, не предупреждение – обычный вздох существа, чьё тело – город, а кровь – вода. И в этом вздохе было то, ради чего стоило бежать по галереям, шептать имена мостам, спорить с белыми масками, растворять глиняный шарик на восемь лучей: обещание, что завтра – будет.

А сегодня – достаточно.

Они вышли в ночь, где даже тени были согреты чаем. И впервые за все это время Марина позволила себе улыбнуться – не себе, не им, а стенам и фонарям, которые знали больше и говорили меньше. В её ладони нефрит дышал ровно. Пульс камня совпал с пульсом сердца, и шаг стал ровнее, как у того, кто услышал главную ноту и больше не собирается сбиваться.

Глава 7. Договор с посредником

Ночь в Зеркальном Хабаровске густела, словно в воздух подмешали тушь.

Фонари в виде красных шаров горели мягко, но их свет не разгонял тени – лишь подчёркивал их глубину. Марина шла рядом с Максимом по крытым галереям, чувствуя, как доски под ногами слегка пружинят. Внизу, в тёмных переулках, таились шорохи, и каждый из них напоминал: враги по-прежнему рядом.

– К кому мы идём? – спросила она, стараясь держать голос ровным.

– К Чжоу Ляну, – ответил Максим. – Его здесь называют Посредником. Он торгует не вещами, а сведениями. Иногда – правдой, иногда – ложью, но плату берёт всегда настоящую.

– Он знает, где Лиза?

– Знает, – Максим не обернулся, – но за это попросит то, чего нам будет непросто достать.

Они свернули в широкий переулок, по обе стороны которого тянулись дома с резными ставнями, украшенными фигурками драконов, тигров и фениксов. Воздух был пропитан запахом соевого соуса, жареного кунжута и дыма благовоний. Вдалеке слышался ритмичный стук барабанов – отголоски вечернего ритуала у храмовой пагоды.

В конце переулка высилась трёхэтажная постройка, с крышей, увенчанной медными шарами и черепичными скатами, загнутыми к небу. У входа – два каменных льва, их пасти были открыты, а глаза сверкали влажным блеском, будто они живые.

– Здесь живёт Посредник? – Марина машинально понизила голос.

– Он не «живёт» здесь, – поправил Максим. – Он здесь правит своим маленьким двором.

Внутри царил полумрак, наполненный золотистыми всполохами от масляных ламп. На низких столах горели свечи в бронзовых подсвечниках, рядом стояли чаши с мандаринами, пиалами зелёного чая и крошечными фигурками из нефрита. На стенах висели свитки с тушевыми пейзажами: горы, затянутые туманом, узкие мостики, извилистые реки.

Чжоу Лян сидел на возвышении, застланном красным ковром. Он был худощав, в длинном чёрном халате с вышивкой в виде золотых карпов, а его длинные волосы были собраны в высокий узел и перехвачены нефритовой шпилькой. Лицо – без возраста, с тонкими, почти женскими чертами и внимательными глазами, в которых, казалось, отражалась каждая тень в комнате.

– Максим Ло, – произнёс он мягко, но с лёгкой насмешкой. – Ты редко приходишь ко мне, а если приходишь – всегда с чужими проблемами.

– Эта проблема стоит того, чтобы тебя потревожить, – ответил Максим и сделал жест в сторону Марины. – Её дочь. Она здесь, в городе. Ты знаешь, где.

Чжоу Лян склонил голову, рассматривая Марину, словно редкий товар на торге.

– Русская… и с кулоном, – он прищурился, и Марина поняла, что он видит камень, даже если она держит его под одеждой. – Хэй Лун благоволит тебе, раз позволил перейти реку. Но его благосклонность недолговечна.

– Ты знаешь, где она? – Марина сделала шаг вперёд.

– Знаю, – Чжоу Лян взял со стола фарфоровую пиалу, сделал глоток чая, и только после этого продолжил: – Но знание – товар. И за него платят не серебром.

– Что ты хочешь? – резко спросил Максим.

Посредник поставил пиалу и медленно поднялся.

– На дне реки, в месте, куда не осмеливаются нырять даже хранители, лежит Юй Лун Чжи Син – Камень Звезды Дракона. Когда-то он был частью кристалла, впитавшего дыхание Хэй Луна. Я знаю, что с твоими навыками, Максим Ло, и с её кулоном, вы сможете достать его.

– Это ловушка, – произнёс Максим. – Камень охраняют.

– Всё, что стоит ценности, охраняют, – спокойно ответил Чжоу Лян. – Принесите его – и я отведу вас к девушке. Не принесёте – ищите её в одиночку, но поверьте, Шао Гуй найдут её быстрее, чем вы.

Марина слушала, и сердце стучало так, что казалось, его слышат все в зале.

– Почему именно я? – спросила она.

Чжоу Лян посмотрел на неё долгим взглядом.

– Потому что кулон укажет путь. Но только тому, кто связан с тем, кого он уже выбрал. А он выбрал тебя и твою дочь.

В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь лёгким потрескиванием фитиля лампы. Максим медленно кивнул.

– Мы возьмёмся за это.

Посредник чуть склонил голову.

– Хорошо. Но помните: дно Хэй Лун Цзяна – не просто вода. Там живёт его память, и она не всегда дружелюбна к тем, кто её тревожит.

Они вышли от Чжоу Ляна в ночь. Улицы были почти пусты, лишь изредка мимо проходили фигуры в длинных плащах, а с мостов тянуло влажным холодом. Кулон в руке Марины стал тяжёлым, как камень, и казалось, что его поверхность чуть влажная – будто он уже чувствует близость реки.

– Он нас использует, – сказала она, глядя на Максима.

– Конечно, – тот даже не стал отрицать. – Но и мы используем его. Здесь так и выживают.

– Что за камень он хочет?

– Драконья Звезда. Легенда говорит, что, когда Хэй Лун разделил свой дух между водой и камнем, этот осколок впитал его ясное зрение. Тот, кто владеет камнем, видит не только настоящее, но и то, что ещё не случилось.

Марина замерла.

– Если он получит этот камень…

– Он сможет торговать не только информацией, но и будущим, – Максим посмотрел на неё. – Потому я думаю, что мы должны быть осторожны с тем, что отдаём. Возможно, нам стоит взять камень… но не отдавать его.

Марина почувствовала, как кулон снова пульсировал, теперь – в такт далёкому плеску воды. И она поняла, что этот путь к дочери только начинается, а река Чёрного Дракона уже вплела её в свои древние и опасные игры.

Глава 8. Под тенью Чёрного Дракона

Ночь в Зеркальном Хабаровске стояла недвижимой, как чернильная заливка на рисовой бумаге. Луна висела низко – ровная, белая, чуть мутная, будто на неё положили тонкий слой нефритовой пыли. Город за спиной был слышен только тайным дыханием – редкими ударами рельсов далеко на сортировочной, поздним гулом лифта в соседнем доме и стрекотом электричества в проводах. Но главное звучание принадлежало реке. Хэй Лун Цзян гудела на самой низкой ноте, туго, как натянутый канат, – этот гул пронизывал доски набережной, кожаные подошвы, зубы, и казалось, что сама кровь меняет ход, подстраиваясь под древний ритм.

Марина стояла на бетонной кромке и щурилась на воду. Лицо щипало от прохладного влажного воздуха, пальцы на руках стали шершавыми от соли и ветра – хотя ветра не было. Запах реки был густой, терпкий – мокрые водоросли, железо, глина и что‑то сладковатое, неоднозначное, напоминающее растворённый в воде ладан. Она с усилием разжала ладонь: в ней лежал кулон – небольшой камушек, будто выщербленный из зелёного стекла, но изнутри просвечивал живой свет. С тех пор, как Лиза позвонила и исчезла, камень то затихал, то вибрировал – как память о голосе, как пульс.

Шаги Максима прозвучали бесшумно, но её кожа заметила их раньше слуха: воздух зашелестел тканью. Он приблизился и поставил на перила длинный свёрток, перевязанный красной шелковой тесьмой с узлом «бао». В тусклом свете фонаря его лицо показалось Марине выточенным из серого камня – спокойное, собранное, а взгляд – внимательный, как у врача у операционного стола. На секунду в зрачках мелькнул отблеск воды, и она вспомнила, как на берегу он назвал своё истинное имя – Улун. Максим Логинов – только оболочка для того, кто умеет разговаривать с рекой.