Амурская соната Чёрного Дракона

На повороте им навстречу вышла молодая женщина с косой, в простом синем халате. В руках – корзина с зеленью. Лицо простое, глаза внимательные. Она подняла взгляд и улыбнулась.

– Вы идёте красиво, – сказала она. – Значит, успеете.

– Куда? – спросила Марина, хотя уже знала.

– Туда, где мальчик держит лодку, – ответила женщина. – Он упрямый, но вежливый. Когда лодку толкают такими руками, вода не спорит.

– Мин? – догадалась Марина.

– У каждого города – свои дети, – женщина улыбнулась шире. – Этот – один из них. Идите. За вами – те, кто слишком любит белый.

Они миновали ещё два дворика. В первом на верёвке сушились маски – десяток: тигр, лиса, демон с золотыми зубами, рыба, журавль. Все пустые. Одна – белая – была мокрой; вода стекала на камень, оставляя круги, и в каждом круге вспыхивала крошечная точка света. Во втором стоял старый барабан, разорванный и стянутый бечёвкой; на коже – свежие детские отпечатки ладоней.

Наконец переулок открылся к набережной – не той, где гуляют по утрам, а внутренней, тёмной. Лодки стояли боком к берегу, как спящие собаки. У воды, ногами в мелкой волне, стоял мальчик – Мин. Халат мокр до пояса, волосы прилипли ко лбу. Он держал леску. На конце – крошечная лодочка, сложенная из старой квитанции. Лодочка качалась, но не уплывала.

– Вы долго шли, – сказал он без упрёка. – Но пришли вовремя.

– Где она? – Марина больше не могла растягивать слова.

Мин кивнул на воду. Прямо под лодочкой на поверхности проступил рисунок пеной: круг, в круге – две волны, сталкивающиеся лбами. Между волн – волосок сухого тростника.

– За вторым кругом, – произнёс Мин. – Если войти сейчас – не унесёт.

– Войти куда? – мир сжался до тонкой линии, как натянутый нерв.

– В слой, где не спрашивают паспорт, – сказал Максим. – Но там легко потерять имя. Готова?

Она вдохнула. Сладкое – горькое – терпкое вспыхнули в памяти. Ровно. Ровно. Кулон лёг в ладонь, как знакомая нота.

– Готова, – сказала Марина. – Я – Марина Морозова. Я иду за дочерью и вывожу нуждающихся к берегу. Я не дерусь с водой. Я договариваюсь.

Вода пустила волну от них. Поверхность стала гладкой, и в этой гладкости на миг показалась лицо Лизы: мокрые волосы, зрачки шире обычного, губы с синевой холода. Она смотрела на Максима.

– Тебе нельзя, – сказала она, и голос звякнул стеклом. – Твои имена слишком громкие.

– Возьми моё тихое, – ответил он и встретил её взглядом через воду. В этом взгляде была ответственность – не нежность и не строгость.

Лиза улыбнулась – так улыбаются те, кто на секунду забыли, что стоят по колено в воде. И исчезла. Точнее, вода закрылась, как занавес.

– Её держат не руки, – произнёс Мин. – Её держит обещание. Ей пообещали дом. Но дом – пустой. Ей нужна дверь с огнём.

– Где такая? – Марина вдох-выдох.

– В Доме Белых Масок, – ответил Максим. – Но вход – через чужие имена. Это труднее, чем перелезть через стену.

– Скажи, – Марина подняла голову. – Как зовут моё чужое имя?

– «Та, кто слушает», – сказал он. – Этого хватит, чтобы постучаться. Чтобы войти – нужен огонь. Твой.

– У меня – скрипка, – сказала она. – Музыка – не огонь.

– Смотря как играть, – впервые улыбнулся Максим. – В Пекине я видел, как старик на эрху поджёг ночь одной нотой.

– В Пекине? Ты был там… драконом?

– Был… чайником, – сказал он. – Но не сейчас.

Мин протянул бумажную лодочку. На квитанции расплывались чернила: половина иероглифа, кусочек адреса, чужая фамилия.

– Приманка для любителей срезать углы, – сказал он. – Бросите на воду – белые маски поверят, что в лодке ваш путь. Пойдут за ней. У вас будет одно «ровно».

– Одно – это сколько? – спросила Марина.

– Десять вдохов, – ответил Мин. – Если умеете дышать не торопясь.

– Умеем, – сказал Максим. Марина удивилась, что он ответил за двоих – и почувствовала: правильно. – Готова?

– Да, – сказала она. И впервые за ночь ей показалось: город не «против» и не «за», он – рядом.

Мин отпустил лодочку. Бумага легла на воду и поплыла, как по стеклу. Из соседнего двора, из-за угла, из-под пролёта – будто по команде – вышли белые маски: три, пять, семь. Они двигались к лодке и шли рядом, не касаясь воды. Их белизна была обидчивой, как у молока, которому дали скиснуть. Они смотрели на лодку так, словно та обещала им должность, оплату и отпуск.

– Сейчас, – шепнул Максим. – Десять.

Они скользнули вдоль кромки, где вода плещется о камень, и нащупали узкий проход между домами. Проход прикрывал крошечный навес с выцветшей надписью «чай». Навес дрожал, хотя ветра не было. Кулон тихо стучал о грудь; Марина совпала с ним дыханием: «раз-и, два-и…» Впервые она почувствовала, как музыка собирается не в пальцах, а в шаге.

Внутри – узкий коридор: вперёд идут три ступени, потом пять, потом семь. На каждой выбит крошечный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь. На «двери» коридор закончился. Перед ними – светлая створка из дерева с прожилками, похожими на лист. На косяках – ни гвоздя. Из щели пахло сушёным чаем и дождём, которого всё не было.

– Дом Белых Масок, – сказал Максим почти нежно, как зовут того, кого нельзя назвать громко. – Стучи.

– Чем? – спросила Марина.

– Своим именем, – ответил он. – Только своим.

Она подняла кулак к воздуху перед дверью – и произнесла ровно:

– Я – Марина Морозова. Я пришла забрать ту, кому пообещали пустой дом. У меня есть огонь.

Дверь не распахнулась, но в доме что-то насторожилось – как собака в глубине, поднявшая голову.

– Видишь? – шепнул Максим. – Имя – поводок.

– А ключ? – Марина неожиданно улыбнулась себе. – Ключ – игра.

Она достала из памяти простую мелодию – ту, что играла Лизе в детстве, когда дождь стучал по владивостокскому подоконнику. Мелодия была тёплой и без затей, вся хитрость – в паузе. Марина мягко коснулась пальцем дерева, будто струны, и выдохнула паузу.

Дверь вздрогнула – раз, другой – и открылась. Изнутри пахнуло домом.

– Быстро, – сказал Максим. – Белые маски умные, но обидчивые.

За дверью – зал без мебели, только длинный узкий стол у стены. На столе – ряд масок. Все белые, как молоко, и внешне одинаковые, зато на обороте у каждой вырезан крохотный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь – семь. Марина обернулась на ступени в коридоре.

В дальнем конце – занавесь. За занавесью – шёпот воды. И голос. Молодой, упрямый – как Лизин шаг.

– Я не боюсь, – сказала она кому-то. – Я просто не умею дышать по-вашему. Научите – и я уйду.

– Она говорит им правду, – прошептал Максим. – Это их раздражает.

Марина сделала шаг, второй, третий. Воздух у стола стал гуще, как сироп; маски будто повернулись – движения не было, но взгляд ощутился. Кулон у груди положил чешую вправо – вдох – и влево – выдох. Марина подошла к занавеси; поднимать не пришлось – ткань разошлась сама.

Комната за занавесом была пустой. В центре – круг воды в каменном полу. Над кругом – плотный, как стекло, воздух. В нём – Лиза: на цыпочках, руки вытянуты, будто пробует температуру. Глаза ясные и слишком широкие – как у тех, кто долго смотрел не мигая.

– Лиза, – сказала Марина. – Это я.

Девушка повернула голову и улыбнулась – будто знала, что этот момент будет. В улыбке не было облегчения – был выбор.

– Мне обещали дом, – произнесла она. – Но дом пустой. Я не хочу жить в пустоте. Я хочу жить в звуке.

– Тогда пойдём, – тихо ответила Марина. – У меня есть звук.

– И огонь, – добавил Максим, ступая в круг осторожно, как на тонкий лёд. – Снимем с тебя обещание. Оно не твоё.

Белые маски у краёв сделали микрошаг, не сходя с места: не протест, – напоминание о правилах. Максим кивнул им уважительно, как старшим, и опустил ладонь в воду. Вода не намочила кожу – она «взяла» её, как чашка берёт чай, меняя его вкус едва заметно, но решительно.

– Пять – стой, – сказал он. – Семь – слушай. Девять – иди.

Марина не поняла, кому он считает – себе, ей, воде, маскам или Лизе, – но послушалась дыханием. На «пять» кулон мягко толкнул грудь изнутри, на «семь» музыка поднялась на ноту, которую она ещё не брала, но знала, где она живёт. На «девять» воздух над водой дрогнул, и Лиза шагнула – не вниз, к ним. Настоящий шаг: тяжесть тела, шорох ткани, вздох.

– Дом – там, где тебя ждут не стены, – сказала Марина, прижимая дочь. – Пойдём.

Маски не шелохнулись. Но, когда они выходили, одна маска на столе чуть повернулась – на обороте оказался знак «дом». Иероглиф был вырезан неровно, словно тот, кто резал, впервые держал нож.

– Они не злые, – прошептала Лиза у двери. – Они аккуратные. Им страшно, когда кто-то делает громко.

– Уйдём тихо, – сказал Максим. – Но быстро.

Коридор не спорил. Ступени приняли их шаг. За дверью – тот же узкий проход, тот же навес, та же вода у кромки. Бумажная лодка уплыла далеко – там, где река делала вид, что устала.

– Благодарим, – сказал Максим – то ли небу, то ли воде, то ли городу.

В глазах Лизы погас дикий, слишком широкий блеск. Его сменил человеческий – уставший, но ровный. Такой взгляд не умеет лгать про «после».

– Мы ещё вернёмся? – спросила Лиза. – Я должна кое-что сказать тем, кто обещал.

– Вернёмся, – кивнул Максим. – В другой день и с другими словами.

– И с Лизой, – добавила Марина. – Возьмём её за руку и проведём через мост, который помнит наши имена.

Вдалеке, где сходятся две тени домов, прозвучал знакомый щелчок – металлический наконечник о камень. Шао Гуй не забыли – они не умеют забывать. Но теперь щелчок отозвался не угрозой, а признанием: «вы прошли». Может, и им нужен дом. Это уже другая история.

Мин стоял всё там же, по щиколотку в воде. Он поднял взгляд – несмешной, взрослый – и сказал:

– Вы сделали ровно. Теперь можно – громко.

– Сегодня – нет, – покачал головой Максим. – Сегодня город спит.

– Значит, в следующий раз, – согласился Мин и улыбнулся, как улыбаются хранители: «я запомнил».

Они пошли обратно – мимо двориков, где на верёвке сушились маски; мимо колодца, который днём добр; мимо барабана, чья кожа ждёт ладоней. На мосту стражи молча дали дорогу; один, тот, что смотрел на трещинку возле гвоздя, кивнул Марине – как человеку, в чьём шаге узнал нужную паузу.

В галереях красные фонари шуршали, словно гранатовые зёрна в ладонях. Юй-линь встретила у чёрного входа и поставила на стол три пиалы. Чай был тёплым, терпким, с лёгкой горчинкой – как благодарность, которую не объясняют словами.

– Дом нашёлся? – спросила она, наливая.

– Дом – в пути, – ответил Максим. – Мы не заблудились.

– Держите дорогу тёплой, – сказала Юй-линь. – Здесь холод быстро запоминают.

Марина сделала глоток – и ясно услышала, как далеко-далеко, за множеством стен и мостов, по другой набережной идёт Лиза. Шаг лёгкий, упрямый и – да – музыкантский: ровный и живой. Между ними уже натянулась нитка – белая, как пар над чайником. Она не спасёт от всего, но приведёт туда, где следующий выбор будет сделан вовремя.

– Мы идём за Драконом, – тихо сказала Марина – не клятва, констатация. – Не затем, чтобы он шёл за нами. Чтобы идти рядом.

Максим кивнул. В его глазах, темнее фонарей, мелькнула короткая тень улыбки.

– Рядом – значит вовремя, – произнёс он. – А вовремя – значит спокойно.

Снаружи, у деревянных носов лодок, тихо вздохнул Хэй Лун. Это был не рёв и не предупреждение – обычный вздох существа, у которого тело – город, а кровь – вода. И в этом вздохе было то, ради чего стоило бежать по галереям, шептать имена мостам, спорить с белыми масками и разламывать глиняный шарик на восемь лучей: обещание, что завтра будет.

А сегодня – достаточно.

Они вышли в ночь, где даже тени были согреты чаем. И впервые за всё это время Марина позволила себе улыбнуться – не себе и не им, а стенам и фонарям, которые знают больше и говорят меньше. В её ладони нефрит дышал ровно. Пульс камня совпал с пульсом сердца, и шаг стал увереннее – как у того, кто услышал главную ноту и больше не собирается сбиваться.

Глава 7. Договор с посредником

Ночь в Зеркальном Хабаровске густела, словно в воздух подмешали тушь. Красные фонари горели мягко, но их свет не разгонял тени – лишь подчёркивал глубину переулков. Галереи тихо скрипели. Доски под ногами пружинили. Внизу шевелились шорохи – короткие, настороженные. Напоминание: враги рядом.

Марина шла рядом с Максимом. Здесь его звали Улу́н. Нефритовый кулон лежал у неё на груди. Камень был тёплым и будто слушал город.

– К кому мы идём? – спросила она негромко.

– К Чжоу Ляну, – ответил Улун. – Здесь он Посредник. Торгует сведениями. И берёт плату всегда настоящую.

– Он скажет, кто дал Лизе «пустой дом»? И как это развязать?

– Скажет. Но не даром.

Они сошли с галереи и углубились в широкий переулок. По обе стороны – дома с резными ставнями. На наличниках – драконы, тигры, журавли. Пахло соевым соусом, жареным кунжутом и дымом благовоний. Издалека тянулся ритм барабанов – у храмовой пагоды начинался вечерний обряд.

В конце переулка темнела трёхэтажная постройка. Черепичные скаты были подняты вверх, на крыше сверкали медные шары. У входа стояли каменные львы. Их пасти раскрыты, а глаза блестели влажно, словно живые.

– Здесь «живёт» Посредник? – Марина машинально понизила голос.

– Не живёт, – поправил Улун. – Управляет.

Внутри было полутемно. Масляные лампы давали золотистые всполохи. На низких столах – бронзовые подсвечники, пиалы с зелёным чаем, тарелки с мандаринами, мелкие нефритовые фигурки. На стенах висели свитки: горы в тумане, узкие мостики, извилистые реки. Воздух был устойчивый, без случайных запахов – как в месте, где любят порядок.

Чжоу Лян сидел на невысокой ступени, устланной красным ковром. Он был худощав, в длинном чёрном халате с золотыми карпами. Волосы убраны в узел, нефритовая шпилька держала его без усилия. Лицо – «без возраста»: тонкие черты, внимательные глаза. Казалось, в этих глазах отражается каждая тень в комнате.

– Улун, – произнёс он мягко и с легкой насмешкой. – Ты приходишь редко. И всякий раз приносишь чужие узлы.

– Этот узел стоит твоего времени, – ответил Улун и указал на Марину. – Её дочь. Мы сняли с неё ловушку Белых Масок, но «обещание дома» осталось. Нам нужно знать, кто это сделал и где держат её имя.

Посредник перевёл взгляд на Марину. Рассматривал неторопливо, как вещь редкую и дорогую.

– Русская, – сказал он тихо. – И с кулоном. Хэй Лун пропустил тебя через реку. Это много. Но его благосклонность коротка.

– Ты знаешь, как развязать «обещание»? – Марина сделала шаг ближе.

– Знаю, – сказал Чжоу Лян и отпил чай. Лишь после глотка продолжил: – Но знание – товар. Серебро не подойдёт.

– Что ты хочешь? – прямо спросил Улун.

Посредник поставил пиалу на поднос и поднялся.

– На дне Хэй Лун Цзяна, там, куда не ныряют даже хранители, лежит Юй Лун чжи син – Камень Звезды Дракона. Это осколок кристалла, в который когда-то вдохнул часть себя Хэй Лун. С твоими навыками, Улун, и с её кулоном вы сможете найти его.

Улун смотрел ровно.

– Это ловушка. Дно реки помнит всё. И камень охраняют.

– Всё стоящее охраняют, – спокойно ответил Чжоу Лян. – Принесёте камень – и я отдам имя того, кто дал вашей дочери пустой дом. И скажу, где его «узел». Не принесёте – ищите сами. Только знайте: Шао Гуй ищут тоже. И они не устают.

Марина почувствовала, как сердце стукнуло сильнее. Тихо, но так, будто это слышно всем.

– Почему именно я должна идти с ним? – спросила она.

Посредник вернул на неё взгляд.

– Потому что кулон укажет путь тому, с кем он связан. Он выбрал тебя. И он уже коснулся твоей дочери.

Тишина стала плотной. Слышно было, как трещит фитиль лампы.

Улун кивнул:

– Мы возьмёмся.

– Хорошо, – сказал Чжоу Лян. – Но помните: дно реки – не просто вода. Там живёт память. Память не любит тех, кто её тревожит.

Они вышли в ночь. Улица опустела. Лишь редкие фигуры в длинных плащах пересекали мостики и исчезали в тени. С реки тянуло влажным холодом. Кулон у Марины стал тяжелее, будто напитался сыростью. Камень казался чуть влажным – как если бы его уже звали в воду.

– Он нас использует, – сказала Марина, глядя на Улуна.

– Да, – кивнул он без спора. – И мы используем его. Здесь так живут.

– Что за камень он просит на самом деле?

– Драконья Звезда, – сказал Улун. – По легенде, когда Хэй Лун разделил свою силу между водой и камнем, один осколок удержал его «ясное зрение». Тот, кто владеет камнем, видит не только сейчас, но и то, что собирается случиться.

Марина остановилась на полшага.

– Если Чжоу Лян получит такой камень…

– Он начнёт торговать будущим, – спокойно договорил Улун. – Не только сведениями. Поэтому будем осторожны с тем, что отдаём.

– Ты предлагаешь взять камень и… не отдавать?

– Я предлагаю взять камень и решить на месте, – сказал он. – Сначала – Лиза. Потом – сделки.

Марина подумала о дочери. О том, как Лиза стояла над кругом воды и говорила: «Я хочу жить в звуке». Эта фраза была простой. И очень точной. Марина поняла: путь только начинается, а река уже вплела их в свои игры.

– Лиза остаётся у Юй-линь? – спросила она.

– Да, – кивнул Улун. – У Юй-линь и Мина. Кухня Мастера Ю – хороший щит. Но долго прятать там нельзя.

– Значит, нам – к реке.

– К реке, – согласился он. – Идём у теневой стороны домов. Не смотри в воду, пока не скажу.

Они двинулись вдоль набережной. Фонари висели рядами и потрескивали от сырости. В тёмной воде отражались крыши с поднятыми краями. Где-то вдалеке ударил деревянный молоток – коротко, будто кто-то поставил печать. Под мостом прошелестел шёлк – это рыболовные сети тянули над водой. Шаги шли ровно. Кулон пульсировал в такт.

– Если что-то пойдёт не так, – сказал Улун, – называй вещи по имени. Помнишь? Имя – поводок.

– Помню.

– И ещё, – добавил он. – Не спорь с зеркалами. Благодари и иди.

Марина кивнула. Простые правила легче держать. Она прижала кулон к груди. Камень ответил тихим теплом – как согласие.

Слева показалась низкая башенка, обшитая тёмным деревом. За ней начиналась полоса влажных камней – подход к воде. Отсюда было видно течение. Оно не спешило, но было настойчивым. Река дышала, как живое существо.

– Здесь, – сказал Улун. – Ниже – вход.

– Ты уверен?

– Кулон уверен, – ответил он. – А я – рядом.

Марина глубоко вдохнула. Вкус воздуха был солоноватым, с едва заметной горчинкой дыма. Она подумала о Лизе, о Юй-линь, о мальчике, который держал бумажную лодочку, – и шагнула к воде.

Река Чёрного Дракона вздохнула в ответ.

И ночь стала ещё темнее – как бывает перед тем, как что-то важное выходит на свет.

Глава 8. Под тенью Чёрного Дракона

Ночь в Зеркальном Хабаровске стояла ровная и густая, как чернильная заливка на рисовой бумаге. Луна висела низко – белая, чуть мутная, будто на неё набросили тонкую нефритовую пыль. Город за спиной дышал едва слышно: редкий гул лифта, далёкий стук на сортировочной, лёгкое потрескивание проводов. Но главный звук принадлежал реке. Хэй Лун Цзян гудела на самой низкой ноте, и этот гул проходил через доски набережной, через подошвы и даже через зубы. Казалось, кровь тоже перестраивает шаг под древний ритм.

Марина стояла у бетонной кромки и щурилась на воду. Воздух был влажный и прохладный, без ветра; пахло водорослями, железом и глиной – и тонким сладковатым дымком, похожим на разведённый в воде ладан. В ладони у неё лежал нефритовый кулон. Камень светился изнутри и то стихал, то вспоминал себя короткой вибрацией – как пульс, как голос, который нельзя забыть.