Амурская соната Чёрного Дракона

Марина улавливала и другие звуки: шелест кисти по рисовой бумаге, стук деревянных счёт, шёпот, идущий откуда-то из глубины узкой комнаты. На прилавках под светом шёлковых ламп лежали фарфоровые журавли с чёрными глазами, тёмные тигры, змеящиеся драконы, застывшие в момент прыжка. Были и веера, расписанные туманными горами и струящимися реками, и крошечные стеклянные бутылочки с густой тёмно-зелёной жидкостью, от которой пахло сушёными травами, дымом и холодным железом.

– Куда мы идём? – спросила Марина, стараясь не отстать. Её голос прозвучал тише, чем она ожидала, – как будто сам воздух глушил слова.

– К тому, кто хранит вещи с границы миров, – ответил Максим, не оглядываясь. – Иногда эти вещи выбирают своего владельца. Иногда сами находят его.

Марина подумала, что в этом городе многое «выбирает» само – и лучше не задавать лишних вопросов.

Они свернули в переулок. Здесь было почти темно, лишь круглые окна в деревянных рамах отдавали в ночь мягкий золотистый свет. В глубине переулка слышался тихий плеск воды – ритмичный, как дыхание.

Вскоре перед ними вырос двухэтажный дом. Его крыша была украшена фигурками драконов и журавлей, будто две силы – земная и небесная – встречались здесь. Над дверью висела выцветшая вывеска с резными иероглифами:

«Хранитель вещей»

Дверь открыл высокий сухощавый мужчина в длинном синем халате. Чёрная коса падала ему на грудь, лицо было иссечено морщинами, но глаза ясные, как весенняя вода.

– Максим, – произнёс он, слегка кивнув. – Давненько ты не приходил.

– У нас дело, Ли Чжун, – сказал Максим. – Нам нужен любой предмет, что мог бы принадлежать девушке из нашего мира. Она здесь… и пропала.

Старик кивнул и отступил в сторону, пропуская их внутрь.

Внутри пахло старым деревом, ладаном и слабой горечью чая. Полки тянулись вдоль стен, уставленные свёртками, деревянными коробочками, фарфоровыми шкатулками, свитками в бамбуковых чехлах. Некоторые вещи Марина уловила краем глаза – словно шевелились, когда на них не смотрели.

Ли Чжун подошёл к дальнему шкафу и, покопавшись в глубине, вынес маленькую лакированную коробочку, инкрустированную перламутром.

– Это нашли у старого причала две недели назад, – сказал он. – Она сама пришла ко мне.

Марина открыла крышку. На чёрной подушечке лежал нефритовый кулон – дракон, обвивший кольцо. Камень был светло-зелёным, но глубина его цвета менялась при каждом движении. Когда она повернула его к свету, глаза дракона вспыхнули золотистым, словно в глубине камня кто-то открыл глаза.

– Я видела такой у Лизы… – Марина замерла. – Только он был стеклянным.

– Это тот же самый, – сказал Максим. – Но теперь он изменился.

Ли Чжун сложил руки за спиной:

– Хэй Лун, Чёрный Дракон, дарил избранным нефритовые амулеты, чтобы они могли ходить между мирами. Но амулет не служит человеку. Он сам выбирает. Когда дракон в камне пробуждается, он зовёт туда, где должна исполниться судьба.

Марина сжала кулон в ладони. Он был тяжёлым и тёплым, словно в нём жила крошечная капля солнца. Вдруг камень дрогнул, но теперь не просто вибрацией – внутри него будто шевельнулось что-то гибкое. На миг ей показалось, что кольцо, обвитое драконом, чуть разомкнулось, и из камня вырвался тонкий золотой луч, растаявший в воздухе.

Ли Чжун нахмурился:

– Он уже просыпается. Это значит, что она близко… к тем, кто не должен её найти.

– Кто они? – Марина почувствовала, как внутри что-то сжалось.

– Служители реки и те, кто хочет сломать её волю, – ответил он. – Если им достанется амулет, граница рухнет.

Кулон вдруг потянулся в её руке – на север, к излучине реки. Максим заметил движение:

– Он ведёт нас.

Они вышли на улицу. Красные фонари колыхались, отбрасывая дрожащие круги света. Каждый пульс кулона отзывался в груди Марины лёгким страхом и странным, почти сладким предвкушением.

– Если он выбрал Лизу… может, выберет и меня?

– Он уже выбрал, – тихо сказал Максим. – Иначе ты бы сюда не попала.

Она прижала нефрит к груди – и услышала внутри камня тихий плеск воды… и далёкий рёв, в котором было дыхание Чёрного Дракона.

Глава 6. Те, кто идут за Драконом

Ночной Зеркальный Хабаровск дышал иначе, чем его дневной двойник: глубже, гулко, будто под тонким слоем привычной реальности шевелился древний зверь и лениво переворачивался на другое ребро. Свет бумажных фонарей стекал по резным ставням скользкими отблесками, и в их дрожи угадывались чешуйки – контуры, которых не дорисовал ни один мастер. Из-за углов, где днём лишь пыль и случайные кошки, теперь выглядывали тени – слишком длинные для человеческого роста и слишком плавные для кошачьего шага.

Марина шла рядом с Максимом Логиновым, которого в этом городе называли ещё и Улуном. На слух это имя было мягким, как тёплый чай, но в нём пряталась терпкость горной травы. В ладони Марина сжимала нефритовый кулон; камень жил своей, тёплой и настойчивой жизнью. Пульс кулона опережал её сердце на долю – будто кто-то невидимый отбивал палочками скрытый размер: «раз-и, раз-и», подталкивая идти быстрее, смотреть дальше, дышать глубже.

– Он ведёт нас к Лизе? – спросила Марина вполголоса, чтобы слова не разлетелись в холодном воздухе и не позвали лишних слушателей.

– Ведёт, – ответил Максим, не оборачиваясь. В тусклом свете фонарей его профиль был резким, словно выточенным из сланца. – Но там, куда он ведёт, друзья редко приходят первыми.

Она уже готовилась спросить ещё, когда за спиной, в такт их шагам, щёлкнуло: металлический наконечник осторожно ткнулся в камень – как проба пера перед первым иероглифом. Марина невольно замедлила ход; Максим тоже. Щелчок оборвался.

– Слышал, – сказал он прежде, чем она успела выдохнуть. – Нас заметили раньше, чем мы их. Не оглядывайся.

– Кто это? – еле слышно.

– Те, кто идут за Драконом, но не по ту сторону реки, – отрезал он. – Держись ближе.

Они свернули в переулок – узкий, как горлышко фарфоровой вазы. По обеим сторонам – глухие стены с резьбой облаков и вьющихся змей. Фонари подрагивали от неуловимого сквозняка, и на камнях в каждом дрожащем кружке света проступали будто намеченные копотью триграммы багуа: знаки зыбко сходились и расползались, словно кто-то изнутри проверял, узнают ли его.

Впереди, за двумя фонарями, возник силуэт: высокий, в длинном плаще, лицо закрыто маской демона с золотистыми зубами и пустыми глазницами без отблеска. Фигура стояла, едва качаясь – не от ветра, а будто прислушиваясь к чужому дыханию.

Марина притормозила на полшага, но Максим тем же ровным тоном бросил:

– Не смотри в глаза. Иди. Это Шао Гуй.

– Кто? – она почти перешла на бег; полы пальто хлестнули по ногам и смирились с ветром.

– Служители Тёмного берега, – произнёс он. – Говорят, из нефрита, в котором задержалось дыхание Хэй Луна, можно вырезать ключ от любой двери. Даже от той, что ведёт обратно в твой Владивосток. Они режут ключи для других.

– Для кого? – Марина чувствовала, как кулон едва заметно дрожит, словно живой зверёк просится на свободу.

– Для тех, кто любит двери больше, чем дома.

Площадь – тёмная, с опущенными брезентами рядов – днём наверняка кипела паром лапши, криками торговцев и огрызками разговоров. Теперь всё стояло, как шахматная доска перед первым ходом. Лишь по настилам над лавками скользили тени, двигаясь в унисон. Марина подняла взгляд и едва сдержала вздох: над навесами чёрными петлями тянулись верёвки, и на них висели бумажные карпы – только чешуя у них была не расписана, а выложена тонкими пластинами металла. В каждом порыве ветра рыбы поворачивались и смотрели вниз – без зрачков.

Кулон теплом напомнил о себе и рванул в сторону, будто напролом. Марина чуть не выпустила его, но Максим перехватил её запястье.

– Плохо, – сказал он, всматриваясь в высоту. – Они смыкают круг.

Тень обрушилась сверху без крика – чистое движение. Максим ударил плечом в Марину, отталкивая в сторону; в камень вонзилось металлическое лезвие, искры разлетелись тёплыми комарами. Маска демона сверкнула зубами, и Марина поняла: под маской нет лица – там зевал холод, как чёрный рот полыньи.

Один плавный жест – и в руке Максима возник тонкий изогнутый клинок с неглубокими насечками, куда будто набился чёрный свет. Клинок коротко звякнул, и над лезвием на миг проступили четыре иероглифа. Марина не знала языка, но смысл почувствовала кожей: «выхватить – и не потерять».

Шао Гуй попятился, шипя. Шипение было не голосом, а дракой воздуха с собственным холодом.

– Беги, – сказал Максим. – Южный переулок. К мосту.

Она побежала. В висках стучало, как в струнах, готовых сорваться. Сквозь визг металла прорезался короткий, плотный выкрик Максима – не боль, а команда самому себе: «держи».

Южный переулок встретил запахом мокрого дерева и копоти. Стены стояли близко. На перекрёстке Марина резко свернула – и наткнулась взглядом на другую маску: чёрный тигр с серебряными клыками, в руке – цепь с крюком. Крюк звякнул о камень, зацепив свет.

Кулон рванул к узкой арке. Не думая, Марина нырнула туда. Проём ощетинился каменным холодом, плечи скользнули по сырости; фонарик на поясе ткнулся в выступ и погас. Позади ускорились шаги; тень тигриных клыков змейкой поползла по стене.

И тут из самой темноты вынырнула невысокая фигурка – мальчик лет десяти: серый халат перехвачен поясом, чёлка заслоняет взгляд, но глаза всё равно светятся своим тусклым янтарём.

– Сюда, – сказал он так тихо, что тишина сама отступила. Ладони у него были горячими и сухими, как глина, нагретая солнцем.

Они проскользнули в низкую дверь. В лицо пахнуло паром. Комната была невысокой, наполненной густым, бархатным запахом куриного бульона, риса, имбиря и сушёного апельсина. В дальнем углу, за балками, стояла женщина в красном шёлковом платье; держала бамбуковую ложку так, как другие держат меч – уверенно и по делу.

– Быстро, – произнесла она, приподнимая тканую занавесь с грубыми стежками восьми триграмм. – Враги не входят на кухню мастера Ю.

Занавесь опустилась. За стеной прошёл глухой топот и стих – будто кто-то не решился переступить невидимую черту.

– Кто вы? – спросила Марина, когда горячий бульон смыл из горла сухой холод улицы.

– Те, кто помнит, кому служит Дракон, – ответила женщина без позы. – И те, кто не забывает, что огонь тоже бывает водой, если смотреть с другой стороны.

Я – Юй-линь. Мальчик – Мин.

– Мастер Ю – это ваш отец? – Марина шептала, хотя шум кухни был громче опасности за стеной.

– Мастер Ю – титул, – спокойно сказала женщина. – Так тут зовут поваров, которые кормят не только желудок, но и дорогу. А дорога сейчас голодна больше вас.

Мин приблизился к кулону. Нефрит едва слышно вздохнул. На поверхности проступили новые линии – будто кто-то провёл ногтем по инею: мелькнули чешуйки. Камень стал тяжелее, словно в нём проснулся маленький зверёк.

– Он будет вести вас, – сказал Мин. – Но чем ярче, тем ближе тени. Гореть нельзя не гореть – можно прикрыть пламя ладонью.

– Как? – спросила Марина.

Юй-линь протянула маленький свёрток. Внутри лежали засахаренный имбирь, тонкая полоска сушёной мандариновой цедры и маленький листик чая, тёмно-синий, как вечер.

– Сначала сладкое, потом горькое, затем терпкое, – сказала она. – Порядок не для вкуса, а чтобы сердце вспомнило «ровно». Дракона не обманешь, но можно попросить идти рядом, а не тянуть за рукав.

Марина исполнила – и действительно: пульс кулона не стих, но перестал подгонять; словно кто-то согласился идти в ногу.

Занавесь шевельнулась – внутрь шагнул Максим: запылённый, с разорванным краем плаща, клинок всё ещё пах чужим холодом. Он быстро оглядел помещение, задержал взгляд на Юй-линь и чуть кивнул – как старой знакомой, с которой не принято обмениваться чувствами вслух.

– Спасибо, – сказал он коротко. – Путь к мосту перекрыт. Галереи держат, но над ними уже тянут сети.

– Пойдут беззвучно, – заметила Юй-линь. – Значит, им нужно оставить шум. Мин?

Мальчик откинул крышку чугунного котла. Пар поднялся, ударился о потолок и распался на тонкие ленты. На миг в этих узорах Марина увидела – или ей показалось – вытянутую голову, гриву воды, изгибающийся хребет. Дракон не смотрел на неё; он проверял, все ли на местах.

– Он слушает, – прошептал Мин. – Говорить будет позже.

– Если будет, – отозвался Максим. – Уйдём через двор. Дальше – в галереи и по крышам.

– Они пойдут за вами по отражениям, – сказала Юй-линь. – Избегайте луж и витрин. Сегодня стеклу верить нельзя.

– А огню? – спросила Марина.

– Ему – можно, – Юй-линь положила ей на ладонь маленький глиняный шарик. – Разомни, когда станет совсем сложно.

Шарик был тёплым и неожиданно тяжёлым. На поверхности – неглубокие царапины восемью лучами.

Они вышли чёрным ходом. Галерея тянулась над узкой улочкой; доски стонали тощим деревом, красные фонари висели рядами, как дольки граната. Внизу, в тени, скользили силуэты. Они не шли – переставляли пространство, как ширмы: был тёмный проём – и вот его нет, а вместо него чужая спина.

– Не гляди вниз, – предупредил Максим. – Они ловят взгляд.

– Они не люди? – Марина вслушалась в себя и с удивлением поняла: боится не их, а самого близкого.

– Людьми были, – сказал он. – Теперь – привычкой.

Галерея впивалась в боковую стену чайного дома. Вывеска висела набок; иероглиф «чай» был вырезан грубо, но любя. В окне, отражая их движение, мелькнуло лицо. Марина вздрогнула: в стекле встала она же – но с седой прядью у виска и линией рта, опалённой огнём, которого ещё не было. Лицо исчезло, стоит моргнуть.

– Видела? – спросил Максим.

– Себя. Но не себя.

– В Зеркальном городе каждый шаг оставляет эскиз будущего, – коротко пояснил он. – Не спорь с зеркалами. Поблагодари и иди.

Шорох по верёвкам – как мыши по соломе – и сверху снова упала тень. На этот раз – двое. Максим ушёл в сторону, клинок поймал чужое лезвие; перила тонко вскрикнули. Второй метнулся к Марине, цепь свистнула и зацепила край пальто. Она рванулась; ткань отдала и осталась в железном зубе. Кулон хлестнул по груди и на миг вспыхнул, как кошачий зрачок в темноте. Шао Гуй отшатнулся – будто его окатили кипятком.

– Вниз, – бросил Максим. – По лестнице – и на крышу.

Лестница пахла рыбьим клеем и старой пылью. Наверху – другой воздух: плоские крыши, тонкие гребни черепицы, меж ними – метёлки трав, занесённые ветром. Город лежал внизу, как карта; только река на этой карте была живой – на поверхности изредка поднимались волны, будто кто-то огромный переворачивался на спину.

– Хэй Лун, – сказал Максим бесстрастно, словно констатировал: «ночь». – Он видит.

– Нас? – Марина не понимала, кого спрашивает.

– Всех, кто идёт. Смотрит не на лица – на намерения. Дальше – мост. Между крышами прыжки на три, пять, семь шагов.

– Почему нечётные? – удивилась она своей ровности.

– Чтобы не совпасть с их ритмом.

Они побежали. Воздух пах грозой, которой не было на небе. Слева вспыхнула вывеска, высветив три иероглифа: «долгий ветер дом». На следующем прыжке из-под ноги вылетели искры – старый гвоздь подбросила чья-то ладонь. Максим хмуро усмехнулся:

– Заметили.

– Как удержаться от страха? – вырвалось у Марины.

– Не удерживай, – сказал он. – Дай ему форму. Назови. Названия – поводки для зверей.

Она попробовала: «Страх – река без берегов, заливающая всё вокруг». Слова вышли неровными, но глиняный шарик в кармане потяжелел – будто признал усилие.

На краю следующей крыши сидел старик с гучжэном – длинным струнным инструментом. Он перебирал струны тонкими пальцами, и звук получался как железная дорожка, по которой могут бежать слова. «Уходите», – пела первая струна. «Быстрее», – добавляла вторая. «Сзади», – предупреждала третья. Максим, не сбиваясь с шага, бросил ему короткий поклон. Старик не улыбнулся; выпустил одну длинную ноту – как стрелу. Вдалеке что-то хлёстко треснуло. Марина не оглянулась.

Снова галереи – узкий коридор воздуха; перила пахнут дождём, которого всё нет. Внизу витрины играли их отражениями: в одной Марина увидела себя без кулона, в другой – Максима без тени, в третьей – пустое место, и стало страшно, как от внезапной тишины.

– Не смотри, – сказал он мягче прежнего. – Зеркала кормят тех, кто идёт за нами.

– Шао Гуй?

– И те, кто зубов не показывает.

Слева – заброшенный чайный дом: двери забиты, но изнутри тянет теплом, как из печи. Максим остановился, положил ладонь на косяк. Дерево ответило сухим потрескиванием – будто старик откашлялся. Он прислушался, отошёл.

– Здесь кормили тех, кто уходил в реку, – сказал он. – Пусть спит.

– Максим, – тихо позвала Марина. – Лиза… ты говорил, ключ ведёт и в мой мир. Почему же мы не возвращаемся, а идём за ней?

– Потому что твоя дочь уже перешла дальше, – произнёс он сухо, но не холодно. – Лиза умная. Умные идут быстро, но им тяжело. Если снимем с неё груз, следующая дверь распахнётся спокойнее – и безопаснее для неё.

– Ты её видел? – голос сорвался тоньше, чем хотелось.

– Я слышал, как по воде проходит её шаг, – сказал он. – Лёгкий, упрямый.

Внизу шевельнулись тени – их стало больше. Они не подбегали; обволакивали, как дым. Кулон под пальцами забился, как сердце, которое пытаются прижать. Марина крепче сжала резной камень – и вдруг поняла: рисунок чешуи меняется, отвечая на её дыхание. Длинный вдох – чешуя ложится вправо, длинный выдох – влево. Этим можно вести. Этим можно прикрыть свет.

– Ещё немного, – сказал Максим. – Мост близко. Но у моста любят спрашивать.

– Кто? – внутри собиралась не страх, – другая, тугая волна.

– Те, кто прочитали правила, – почти улыбнулся он. – Они добры, пока у них есть бумага.

Мост возник внезапно – будто его нарисовали в воздухе одной ломаной линией. Он не был копией дневного: вместо привычной резьбы на балюстрадах – волны; в каждой – крошечная голова рыбы. На опорах – гравировки облаков, чья спираль вела взгляд к воде. Под мостом – река, чьи клубки не распутать и шорохи не разобрать.

У входа стояли трое. Не в масках – в простых тёмных куртках. Лица обычные, как у кассиров электрички, только глаза у всех троих одинаковые по вниманию: смотрели, как измерительный прибор.

– Проход закрыт, – сказал первый устало и вежливо. – Для тех, у кого на груди огонь.

Марина инстинктивно прикрыла кулон ладонью. Тёплая гладкость нефрита и обнадёжила, и насторожила: тёплое – значит живое, заметное.

– Ветер, – произнёс Максим, будто пароль. – С запада на восток.

– А дождь? – спросил второй.

– Дождь не враг. Враг – тот, кто называет дождём топь, – сказал Максим. – Дайте пройти, стражи.

Третий чуть наклонил голову. Его интерес не цеплялся за лица или клинок; он смотрел на доски, смолу в щелях, на крошечную трещинку возле гвоздя.

– У вас есть то, что тянет за собой, – сказал он наконец. – Если перейдёте, мост будет помнить.

– Пусть помнит, – ответил Максим. – Память – наш налог.

– Дайте ему имя, – попросил второй. – И проходите.

Максим посмотрел на Марину. Она кивнула – впервые за путь без вопроса.

– Имя: «Возвращение, которое не повторяется», – сказала она. Слова легли уверенно, как будто давно ждали. Кулон потеплел на полтона.

Стражи отступили. Первый поднял ладонь – и над мостом на миг проступил узор воды; волны сложились в знак, который значил: «пойду – и не упаду».

Они ступили на мост. Доски отзывались глухо, будто под ними – грудь большого зверя. Вода внизу двигалась настойчиво, как рабочая лошадь: не быстро, не медленно – так, что каждый шаг отдавался крошечной пульсацией берега.

На середине моста воздух стал плотнее. Марина решила, что это туман, но сырости не было. Скорее – словно между перилами натянули тонкую кожу барабана. Позади зашуршало – у входа тени перестроились, вытянулись цепочкой, как бумажные человечки, вырезанные одним движением.

– Быстрее нельзя, – предупредил Максим. – Здесь нужно – ровно.

И вода под мостом вздохнула. На поверхности появилась воронка размером с чайную крышку, потом другая и ещё – будто кто-то играючи касался воды пальцем. Соль легла на губы.

– Он рядом, – произнёс Максим почти благодарно. – Хэй Лун любит мосты: на мостах видно, кто ты – берег или течение.

– Что ему от нас нужно? – спросила Марина.

– Чтобы каждый шёл своим именем, – ответил он.

У противоположного берега из-за перил выскользнула фигура в маске – не демон, не тигр: гладкая белая маска без черт, как чистый лист рисовой бумаги. Следом вышли ещё двое – в таких же пустых масках. Они не поднимали оружия и не перекрывали путь – просто стояли.

– Они закрывают не дорогу, а намерение, – тихо пояснил Максим. – Пройдём.

Они шли, и Марина ощущала, как маски прислушиваются к её дыханию. Она продлила вдох – и кулон в ответ выплюнул искру. Лица не шевельнулись, но воздух стал гуще.

– Разомни, – шепнул Максим.

Она вспомнила глиняный шарик. Он лежал в кармане, как птица, сжавшаяся в кулак. Марина сжала его: тепло пролилось в ладонь, поднялось по руке и разгорелось маленькой, но настоящей смелостью. Внутри что-то щёлкнуло, как сухая веточка. Шар распался на восемь тонких лепестков, упал на её ладонь; на каждом – крошечная насечка. Лепестки слиплись в знак и легли в воздухе перед ними – простой, детский, как солнце, нарисованное неумелой рукой.

Воздух «принял». Белые маски дрогнули едва заметно, как паутина от дыхания. Проход раскрылся настолько, чтобы пройти вдвоём.

– Идите, – вдруг сказала Юй-линь – голос прозвучал не сзади, он возник у Марины внутри, тёплый, как пар. – Не оглядывайтесь. Я задержу тех, у кого ножи.

– Она умеет звать дух костра, – усмехнулся краем губ Максим.

Они прошли. Маски остались по ту сторону внутренней черты, где даже ветер дышал иначе. За мостом улица уходила вниз к воде, и от воды пахло солью и пеплом – правильный запах для места, где река и огонь договорились без свидетелей.

– Дальше – квартал домовых двориков, – сказал Максим. – Там много дверей – и слухов. Смотри под ноги: ступени иногда спорят с путниками.

– А Лиза? – Марина чувствовала, как каждое слово – стук в закрытую шкатулку. – Мы близко?

– Ближе, чем были. И дальше, чем думаем, – спокойно ответил он.

Первый дворик встретил тишиной, где слышался мелкий звон – как если бы только что убрали в шкаф дюжину чашек. В центре – колодец; на ободе – верёвка, к ней привязано ведёрко с вырезанной рыбкой. Рыбка улыбалась слишком широко для рыбы. Марина опустила взгляд – в чёрной воде шевельнулось отражение. Она решила, что это её лицо, но почему мокрые волосы? Вода поднялась на сантиметр – и опала.

– Не подходи, – предупредил Максим. – Эти колодцы добрые днём. Ночью – болтливы.

В следующем дворике пахло сушёным кориандром и чёрным перцем. Где-то мяукнула кошка – звук лёгкий, как перо. В ответ прошелестели бумажные флажки – те, что вешают на праздники реки. На каждом – лодка и человек с веслом. Все лодки смотрели в одну сторону, кроме одной. Она – на Марину.

– Она зовёт, – сказала Марина и сама удивилась уверенности. – Не лодка. Лиза.

– Тогда – сюда, – кивнул Максим. – Если повезёт, догоним взгляд.

Проём пах мятой и сырым камнем и вывел в крошечный сад: три бамбука, каменная скамья и фонарь, изнутри которого не свет, а тонкий пар. На скамье лежал мятый платок. На краю – чуть неровная вышитая буква «А». У Марины дрогнула рука.

– Она была здесь, – сказала она. – Недавно.

– А рядом – тот, кто ходит без тени, – добавил Максим, кладя ладонь на скамью. – Дерево ещё тёплое. Но не от человека – от чая.

– Он поил её? – сердце, шедшее ровно после моста, снова сбилось.

– Он ждал, пока она сама попросит, – сказал Максим. – И она – попросила. Умные просят вовремя.

– Ты про Лизу?

– Я – про всех, – он поднялся. – Пойдём. Сад – тупик. Но здесь тупики любят быть «пока». Надо шевелить «пока».

Сад ожил – не резко, а как лодка, куда сел второй человек. Бамбук тихо звякнул. Из фонаря поднялась струйка пара, сплелась в нитку и потянулась к кулону. Нефрит сначала сопротивлялся, потом уступил, как вода уступает пальцу. Нить легла на камень и оставила белёсый след.

– След, – сказал Максим. – Нить покажет короткую дорогу. Но короткая дорога всегда громкая.

– У нас нет тихих, – отозвалась Марина.

Они пошли за белой ниткой. Тонкая, как волос, она извивалась между стен, исчезала и вспыхивала снова – на карнизе, на гвоздике, на сколе кирпича. Её не увидит тот, у кого в руке нет кулона – видимость защиты; но всякий раз, когда нить загоралась, рядом менялся воздух – как будто в соседнем дворе кто-то переставил скамью, а в переулке поправил вышивку на рукаве. Марина знала: это они. Шао Гуй.