Не все ли равно, что думают другие?

Я проделал все это с превеликим терпением. Джоан писала: «Сегодня я славно провела время», – и прочее в том же духе. И только одно предложение я понять не смог. В нем говорилось: «Вчера мы праздновали день горообразования» – явная ошибка. (Оказалось, что у них в Оберлине действительно был какой-то дурацкий праздник, называвшийся «День горообразования», и я перевел верно!)

Итак, это были те самые тривиальные вещи, которые и ожидаешь прочесть на открытке, но я понял, что, послав мне открытку по-китайски, Джоан хотела положить меня на обе лопатки.

Я пролистал туда-сюда художественный альбом и выбрал четыре иероглифа, которые хорошо сочетались друг с другом. Потом стал отрабатывать их, вновь и вновь. У меня был толстый блокнот, и я рисовал каждый иероглиф раз по пятьдесят, пока он не получался в точности как надо.

Когда у меня ненароком получался удачный вариант какого-то иероглифа, я его сохранял. Арлин одобрила, и мы склеили все четыре вплотную, один над другим. Затем мы приделали к обоим концам маленькие деревянные реечки так, чтобы можно было повесить это на стенку.

Я сфотографировал свой шедевр камерой Ника Метрополиса, скатал свиток, положил его в тубус и отправил Джоан.

И вот она его получает. Разворачивает – и не может прочесть. Для нее это выглядит так, будто я просто нарисовал на свитке четыре символа, один за другим. Она приносит свиток своему учителю.

Первое, что он говорит:

– Довольно хорошо написано! Вы это сами сделали?

– Э-э-э, нет. А что там сказано?

– Старший брат тоже говорит.

Я настоящий паршивец – я бы никогда не позволил младшей сестренке выиграть у меня очко.

Когда состояние Арлин сильно ухудшилось, из Нью-Йорка приехал ее отец. Во время войны ехать так далеко было очень тяжело и дорого, но он знал, что конец близок. Однажды он позвонил мне в Лос-Аламос. «Срочно приезжай», – сказал он.

Я заранее договорился с моим другом в Лос-Аламосе, Клаусом Фуксом, что в экстренной ситуации одолжу его автомобиль, чтобы быстро добраться до Альбукерке. Я прихватил с собой пару попутчиков, чтобы они помогли мне, если по дороге что-то случится.

И конечно же, на въезде в Санта-Фе у нас спустило колесо. Попутчики помогли мне сменить шину. Потом, на другом конце Санта-Фе, спустила запасная шина, но поблизости была бензоколонка. Я помню, как терпеливо ждал, пока работник бензоколонки обслужит другую машиной, и тут эти два попутчика, зная ситуацию, подбежали к нему и объяснили, в чем дело. Он тут же починил шину. Запаску мы решили не чинить – на это ушло бы больше времени.

Мы снова двинулись к Альбукерке, и я чувствовал себя дураком, что не сообразил ничего сказать парню с бензоколонки, когда время было так дорого. Милях в тридцати от Альбукерке у нас лопнула другая шина! Пришлось нам бросить машину и оставшуюся часть пути добираться автостопом. Я позвонил в компанию по эвакуации и объяснил, где стоит автомобиль.

Отца Арлин я встретил в больнице. Он провел там уже несколько дней. «Больше я этого не вынесу, – сказал он. – Я должен ехать домой». Ему было настолько худо, что он просто ушел.

Когда я наконец увидел Арлин, она была очень слабенькая и сознание у нее было слегка затуманенное. Казалось, она не понимает, что происходит. Она почти все время смотрела прямо перед собой, иногда оглядываясь по сторонам, и пыталась дышать. Порой дыхание ее останавливалось – и она как бы сглатывала комок, – а потом снова начинала дышать. Так это все продолжалось несколько часов.

Я ненадолго вышел прогуляться на улицу. Меня удивляло, что я не чувствую того, что, как мне казалось, должны чувствовать в такой ситуации люди. Возможно, я вел себя глупо. Я не радовался, но и не испытывал жуткого потрясения, возможно, потому, что мы уже давно знали, что это случится.

Это трудно объяснить. Если бы марсианин (предположим, что он может погибнуть только от несчастного случая) прилетел на Землю и увидел эту специфическую расу существ – людей, которые живут приблизительно семьдесят или восемьдесят лет, зная, что смерть неизбежна, – то ему бы показалось, что это, должно быть, ужасная психологическая проблема – жить в таких условиях, зная, что жизнь столь недолговечна. Ну а мы, люди, как-то умудряемся жить вопреки этой проблеме: мы смеемся, мы шутим, мы живем.

Единственная разница для нас с Арлин состояла в том, что вместо пятидесяти лет было пять. Различие всего лишь количественное – психологическая проблема все равно та же. Она могла стать чуть иной, только если бы мы сказали себе: «А другим людям лучше, ведь они могут прожить вместе пятьдесят лет». Но это безумие. Зачем делать себя несчастными, говоря: «Ну почему нам так не повезло? За что Бог с нами такое сотворил? Что мы такое сделали, чтобы это заслужить?» – и прочее в том же духе. И все это – если ты осознаешь реальность и полностью принимаешь ее своим сердцем – бесполезно и бессмысленно. Просто это то, чего никто знать не может. Твоя ситуация – всего лишь жизненная случайность.

Нам было чертовски хорошо вместе.

Я возвратился к ней в палату. Я по-прежнему представлял себе все происходящие физиологические процессы: легкие не дают в кровь достаточного количества кислорода, из-за этого мозг затуманивается, сердце слабеет, а это еще более затрудняет дыхание. Я все ждал какого-то лавинообразного эффекта, когда все разом резко обрушивается в коллапс. Но это не проявилось вообще никак: просто ее сознание потихоньку делалось более туманным, а дыхание постепенно становилось все слабее и слабее, пока не остановилось совсем – но прямо перед этим был один очень слабенький вздох.

Во время обхода зашла медсестра, она подтвердила, что Арлин умерла, и вышла – я хотел немного побыть один. Я посидел там какое-то время, а потом подошел, чтобы поцеловать ее в последний раз.

Я очень удивился, обнаружив, что ее волосы пахнут точно так же. Конечно, если задуматься, не было никаких причин, чтобы волосы за столь короткое время изменили запах. Но для меня это был своего рода шок, ведь в моем сознании только что произошло нечто ужасное – и все же ничего не произошло.

На следующий день я пошел в морг. Парень вручает мне какие-то перстеньки, которые он снял с ее пальцев.

– Вы хотели бы в последний раз посмотреть на жену? – спрашивает он.

– Что… Нет, я не хочу видеть ее, нет! – сказал я. – Я ее уже видел!

– Да, но ее привели в полный порядок, – говорит он.

Этот объект в морге был для меня абсолютно чужим. Приводить в порядок тело, когда в нем уже ничего нет? Я не хотел больше смотреть на Арлин; это бы еще сильнее выбило меня из колеи. Я позвонил в эвакуационную компанию, получил машину и сложил вещи Арлин в багажник. Подобрал автостопщика и выехал из Альбукерке. Не проехали мы и пяти миль, как… БА-БАХ! Еще одно спущенное колесо. Я начал ругаться. Автостопщик смотрел на меня так, словно я психически ненормальный.

– Это ведь всего лишь шина, правда? – говорит он.

– Да, это всего лишь шина – и еще одна шина, и опять еще одна шина, и еще одна шина!

Мы поставили запаску и весь обратный путь до Лос-Аламоса ехали очень медленно – чтобы не пришлось чинить еще одну шину. Я не знал, как смогу встретиться со всеми своими друзьями в Лос-Аламосе. Я не хотел, чтобы люди с вытянутыми физиономиями говорили со мной о смерти Арлин. Кто-то спросил меня, что случилось.

– Она умерла. А как продвигается программа? – сказал я.

Они сразу поняли, что я не хочу это обсуждать. Только один парень выразил свои соболезнования, и оказалось, что, когда я вернулся в Лос-Аламос, его не было в городе.

Однажды ночью мне приснился сон, и в него пришла Арлин. Я тут же сказал ей: «Нет-нет, тебя не может быть в этом сне. Ты неживая!»

Затем, позже, у меня был другой сон с Арлин. Я снова начал говорить: «Тебя не может быть в этом сне!»

«Нет-нет, – говорит она. – Я тебя обманула. Я устала от тебя, вот и придумала эту уловку, чтобы идти собственным путем. Но теперь ты мне снова нравишься, вот я и вернулась». Мой разум фактически работал против самого себя. Он должен был объяснить, даже в проклятом сне, как такое возможно, что она все еще здесь!

Должно быть, я что-то с собой сделал в психологическом плане. Я не плакал до тех пор, пока почти месяц спустя, проходя мимо универмага в Ок-Ридже, не заметил в витрине красивое платье. Я подумал: «Арлин бы оно понравилось», – и вот тут-то меня и ударило.

Просто, как раз-два-три…

Когда я был ребенком и жил в Фар-Рокуэй, у меня был друг по имени Берни Уокер. У нас у обоих были «домашние лаборатории», и мы ставили всякие «эксперименты». Однажды мы что-то обсуждали – нам было тогда, наверное, лет одиннадцать-двенадцать, – и я сказал:

– Но ведь мышление – не что иное, как внутренний разговор с самим собой.

– Да ну? – сказал Берни. – Ты знаешь, какой безумной формы коленвал в автомобиле?

– Да, и что?

– Ладно. А теперь скажи: как ты его описываешь, когда говоришь сам с собой?

Так я узнал от Берни, что мысли могут быть не только вербальными, но и визуальными.

Позже, в институте, я заинтересовался снами. Я задавался вопросом, как образы – при том, что глаза закрыты, – могут казаться столь же реальными, как если бы на сетчатку глаза попадал свет: стимулируются ли нервные клетки сетчатки неким иным способом – возможно, непосредственно мозгом, – или же у мозга есть «отдел трезвых суждений», который во время сновидения напивается в стельку? Хотя меня очень интересовало, как работает мозг, в психологии я удовлетворительных ответов на эти вопросы так и не нашел. Вместо этого там были всякие труды по толкованию сновидений и прочее.

Когда я учился в аспирантуре в Принстоне, вышла некая невразумительная психологическая статья, породившая множество дискуссий. Автор решил, что «чувством времени» в мозгу управляет химическая реакция с участием железа. Я мысленно сказал себе: «Ну и как, черт возьми, он сумел это выяснить?»

А выяснил он это вот как: его жена страдала хронической лихорадкой, при которой температура постоянно то повышалась, то понижалась. У него почему-то возникла идея проанализировать ее чувство времени. Он заставлял жену самостоятельно, не глядя на часы, отсчитывать секунды и проверял, сколько времени у нее уходит на то, чтобы сосчитать до 60. Он заставлял ее – несчастную женщину – считать целыми днями и заметил, что, когда температура у нее повышалась, она считала быстрее; когда температура понижалась, она считала медленнее. А следовательно – подумал он, – то, что управляет в мозгу «чувством времени», должно происходить быстрее, когда у нее есть температура, чем тогда, когда у нее температуры нет.

Будучи парнем весьма «ученым», психолог знал, что скорость химической реакции меняется с температурой окружающей среды и описывается неким уравнением, зависящим от энергии реакции. Он измерил разницу в скорости счета своей жены и определил, как температура влияет на скорость. Затем он попытался найти химическую реакцию, скорость которой менялась бы в зависимости от температуры так же, как скорость счета его жены. Он обнаружил, что лучше всего этой закономерности соответствуют реакции железа. Таким образом он сделал вывод, что «чувством времени» его жены управляет химическая реакция с участием железа, которая протекает у нее в организме.

В общем, мне это показалось полной чепухой – в его длинной цепочке рассуждений было довольно много сомнительных моментов. Но вопрос был интересный: чем в действительности определяется «чувство времени»? Если вы пытаетесь считать с постоянной скоростью, от чего эта скорость зависит? И что должно с вами произойти, чтобы она изменилась?

Я решил это исследовать. Для начала я сосчитал секунды – разумеется, не глядя на часы, – в медленном, ровном ритме: 1, 2, 3, 4, 5… Когда я добрался до 60, прошло всего 48 секунд, но это меня не беспокоило: задача состояла не в том, чтобы отсчитать ровно минуту, а в том, чтобы считать с одной и той же скоростью. В следующий раз, когда я досчитал до 60, прошло 49 секунд. Еще в следующий раз – 48. Затем 47, 48, 49, 48, 48…. Итак, я выяснил, что могу считать почти с одинаковой скоростью.

Далее, если я просто сидел, не считая, и ждал, пока, по моим прикидкам, пройдет минута, результаты были очень нерегулярные, с большим разбросом. Таким образом я обнаружил, что отмерить минуту чисто наугад довольно трудно. Но, считая, я мог получить высокую точность.

Теперь, когда я знал, что могу считать со стандартной скоростью, вставал следующий вопрос – что влияет на скорость?

Возможно, она как-то связана с частотой сердцебиения. Итак, я стал бегать по лестнице вверх и вниз, вверх и вниз, чтобы заставить сердце биться быстрее. Потом я вбежал к себе в комнату, бросился на кровать и сосчитал до 60. Я также попытался бегать вверх и вниз по лестнице и мысленно считать на бегу.

Другие ребята, видя, как я бегаю вверх-вниз по лестнице, смеялись: «Что ты делаешь?»

Я не смог им ответить – и благодаря этому открыл, что не могу говорить, когда считаю про себя, – и продолжал дальше бегать вверх-вниз по лестнице, выглядя как идиот. (Ребята в аспирантуре привыкли, что я выгляжу как идиот. В другой раз, например, парень вошел ко мне в комнату – я забыл запереть дверь во время «эксперимента» – и обнаружил, что я, стоя на стуле в тяжелом овчинном тулупе, высунулся в открытое настежь окно (в разгар зимы), в одной руке держу кастрюльку, а другой размешиваю ее содержимое. «Не отвлекайте меня! Не отвлекайте меня!» – сказал я. Я размешивал «Джелло»[9] и внимательно наблюдал за ним: мне было любопытно, станет ли «Джелло» сгущаться на холоде, если его постоянно размешивать.)

Так или иначе, после того как я проверил все комбинации бега вверх и вниз по лестнице и лежания на кровати – сюрприз! Частота сердечных сокращений не оказывала никакого влияния. И поскольку, бегая вверх-вниз по лестнице, я очень разгорячился, я сделал вывод, что и температура тоже никак с этим не связана (хотя я должен бы был знать, что на самом деле температура при тренировках не повышается). Фактически я не смог обнаружить ничего, что оказало бы влияние на мою скорость счета.

Мне надоело бегать вверх-вниз по лестнице, и я стал считать, делая то, что все равно должен был сделать. Например, когда я сдавал вещи в прачечную, я должен был заполнить квитанцию – сколько там футболок, сколько кальсон и так далее. Я обнаружил, что могу заполнить графу «кальсоны» или «футболки», но не смог сосчитать носки. Их было слишком много: я уже использую свою «счетную машину» – 36, 37, 38, – а тут передо мной лежат все эти носки – 39, 40, 41… Как мне сосчитать носки? Я обнаружил, что могу выстроить их в геометрические фигуры – к примеру, квадрат: пара носков в этом углу, пара в том; пара здесь и пара там – восемь носков.

Я продолжил игру в подсчеты с помощью трафаретов и обнаружил, что могу посчитать строки в газетной статье, объединяя их в трафареты «3, 3, 3 и 1», чтобы получить 10; тогда 3 таких трафарета, 3 таких трафарета, 3 таких трафарета и 1 такой трафарет дают в сумме 100. Этим методом я стал проходить газетную страницу сверху вниз. Когда я досчитал до 60, я знал, где нахожусь по трафаретам, и мог сказать: «Я досчитал до 60, и здесь 113 строк». Я обнаружил, что, считая до 60, могу даже читать статьи, и это не оказывало влияния на скорость! Фактически я мог, считая про себя, делать все, что угодно, – только, конечно, не говорить вслух.

А если печатать на машинке – перепечатывать слова из книги? Я обнаружил, что могу делать и это, но это повлияло на мое время. Я был взволнован: наконец-то я, похоже, нашел нечто, что оказывает влияние на мою скорость счета! Я стал исследовать дальше. Когда я печатал простые слова, то продвигался вперед довольно быстро, считая про себя – 19, 20, 21, – продолжая печатать, считая – 27, 28, 29, – продолжая печатать, пока – «Что, черт возьми, это за слово?» – «Ах, да», – и затем продолжал считать – 30, 31, 32 – и так далее. До 60 я дошел с запозданием.

После некоторого самоанализа и дальнейших наблюдений я понял, что́, по всей вероятности, произошло: добравшись до трудного слова, которое, если можно так выразиться, «требовало больше мозгов», я прервал счет. Моя скорость счета не уменьшилась; скорее сам счет время от времени приостанавливался. Счет до 60 сделался для меня настолько автоматическим, что сначала я даже не заметил, что он прервался.

На следующее утро за завтраком я сообщил о результатах всех этих экспериментов своим соседям по столу. Я перечислил им все, что я смог сделать, пока считал про себя, и сказал, что единственное, чего я во время мысленного счета делать совершенно не могу, – это разговаривать.

Один из парней – его звали Джон Тьюки – сказал:

– Я не верю, что ты можешь читать, и не понимаю, почему ты не можешь говорить. Держу пари, что я могу одновременно говорить и считать про себя, и держу пари, что ты не можешь читать.

Итак, я устроил демонстрацию: мне дали книгу, и я какое-то читал, считая про себя. Дойдя до 60, я сказал: «Стоп!» – 48 секунд, мое среднее время. Затем пересказал им то, что прочитал.

Тьюки был поражен. После того как мы протестировали его несколько раз, чтобы понять, каково его среднее время, он начал говорить: «У Мэри был ягненочек; я могу сказать все, что хочу, и никакой разницы не будет; не понимаю, чего ты беспокоишься, – бла-бла-бла, и наконец: – Всё!» Он уложился в свое время секунда в секунду! Я не мог в это поверить!

Какое-то время мы это обсуждали – и сделали открытие. Оказалось, что Тьюки считал по-другому: он визуализировал проходящую перед глазами ленту с цифрами. Он мог говорить «У Мэри был ягненочек» – и смотреть на ленту! Ну, теперь все стало ясно: он «смотрит» на свою ленту, поэтому не может читать, а я «говорю» про себя, когда считаю, поэтому я не могу говорить!

После этого открытия я попробовал проверить, можно ли, считая мысленно, читать вслух – никто из нас этого сделать не смог. Я предположил, что надо использовать тот участок мозга, который не связан с произнесением слов и восприятием зрительной информации, а потому решил использовать пальцы, поскольку тут участвовало осязание.

Вскоре я преуспел в том, чтобы считать на пальцах и читать вслух. Но я хотел, чтобы весь процесс в целом был умственным и не опирался ни на какую физическую активность. Тогда я попытался, читая вслух, вообразить ощущение от движения пальцев.

Это у меня так ни разу и не получилось. Я предполагал, что так было потому, что я недостаточно практиковался, но, вероятно, это просто невозможно: я ни разу не встречал того, кто может это сделать.

С помощью этого эксперимента мы с Тьюки обнаружили, что то, что происходит в голове у разных людей, когда они думают, будто делают одно и то же – что-нибудь столь же простое, как счет, – для разных людей различно. И мы обнаружили, что можно извне объективно протестировать, как работает мозг: не надо спрашивать человека, как он считает, и полагаться на его собственные наблюдения за собой; вместо этого достаточно пронаблюдать, что он может и чего не может в то время, когда считает. Этот тест является абсолютным. Тут никак не смошенничаешь и не сфальсифицируешь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Переводчики постарались максимально сохранить свойственный автору разговорный стиль. – Примеч. пер.

2

Несмотря на предубеждение, что лишь мальчикам предназначено быть учеными, младшая сестра Ричарда, Джоан, имеет докторскую степень по физике. – Примеч. Р. Лейтона.

3

Массачусетский технологический институт. – Здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, примеч. пер.

4

Парафраз цитаты из «Гамлета» (акт 3, сцена 2) «По-моему, леди слишком много обещает» (перевод Б. Пастернака).

5

Речь идет о реформистском иудаизме, в котором в отличие от традиционного существует обряд конфирмации – акт присоединения детей (и мальчиков, и девочек) к вере отцов.

6

В те годы в американских средних школах существовали отделения по различным предметам – по аналогии с факультетами в высших учебных заведениях.

7

Примечание для иностранных читателей: система квот была дискриминационной практикой ограничения числа мест в университете, доступном студентам еврейского происхождения. – Примеч. Р. Лейтона.

8

Особо тонкая отделочная обработка металлических поверхностей при помощи мелкозернистых абразивных или алмазных брусков.

9

Фирменное название концентрата желе.