Тысяча и одна попытка

Они спали. Он – голый, мощная грудь, седина на теле. Она – в тонкой сорочке, задратой высоко, выше поясницы. Лежала лицом, уткнувшись носом и губами прямо в его голое бедро, возле паха, где темнела густая поросль. Ее щека почти касалась его вялого, отяжелевшего во сне члена. Ее попа была оголена полностью, сорочка бессильно съехала вверх, открывая взгляду округлости ягодиц и темную, влажно поблескивающую щель между бедер, сокрытую губами, которые казались припухшими даже в полумраке. Его широкая ладонь лежала прямо на ее голой ягодице, пальцы глубоко впились в мякоть, будто даже во сне он не выпускал своего. И самое страшное – Машина рука была опущена ниже, кисть лежала у него на лобке, большой палец нежно, почти незаметно, водил по основанию его члена. А губы… губы чуть шевелились во сне, едва касаясь самой головки.

Вместе. Спят. Обнявшись. Он жмет ее за зад. Она ласкает его! Голая! У самого члена! Губами! Сердце сжалось ледяным клещами, потом рванулось в бешеной ярости. Предала! Шалава!

Ушел. Весь день – как зомби, в голове – кадр: ее губы у члена того седого ублюдка. Бросить. Навсегда. К вечеру жажда и злая, грязная похость пересилили. Напился до чертиков. Пошел к ней. Стучал кулаком.

Открыла. Халат наспех накинут, лицо усталое, осунувшееся.

"Павел? Пьяный?" – голос хриплый, сонный.

Он ввалился в сени, грубо толкнул ее в горницу. Тот сидел за столом. Чай пил. Спокойный. Смотрел оценивающе.

"Кто это, блядь?! – проревел Павел, слюна брызнула.

Маша побледнела как полотно. Он встал – выше Павла, шире в плечах, спокойный, как скала.

"Успокойся, парень. Я – Виктор. Бывший муж. Первый. Дорога дальняя, заночевал. Кровать одна, места хватает." Голос низкий, безразличный.

Виктор? Тот самый, "добрый"? "А почему вместе?! В одной кровати?! Видел, сука! Он тебя за жопу держал! А ты… рукой его… и губами!" – Павел задыхался, в глазах плыло.

"Ничего не было, – сказала Маша тихо, глядя в пол. – Просто спали. Устали."

Виктор усмехнулся коротко и холодно: "Угомонись, солдат. Маша права. Ничего не было. А тебе пора свою дорогу искать, а не под окнами шляться да пьяные сцены устраивать." Взгляд был как удар кнута.

Позор. Жгучий, как кислота. Ненависть – к ним, к себе, к этому миру. Он выбежал, не помня себя. Шел по селу, спотыкаясь. Не моя. Никогда не была. Пепел во рту. Грязь на душе. Уезжать. Срочно. Искать СВОЮ. Только мою. Чистую. Которая не будет спать с бывшими и ласкать их спящие члены. Которая не заставит меня думать, что ее губы… эти самые губы… только что были у старого хера… и целовать их теперь – как грязь лизать, ни шагу теперь к ней.

*****

Ремонт закончил. Дом блестел новизной, но внутри – зияющая пустота. Собирал инструмент, движения механические. Шел мимо ее калитки. Тень двинулась – вышла.

"Павел…"

Голос, знакомый до боли, тише шелеста листвы. Не слушай. Иди.

Но ноги вросли в землю. Остановился. Не глядя.

"Заходи… Хлебни чайку. На дорожку."

Глава 2: Райцентр – Иллюзии и Разочарования

Автобус, фыркая выхлопными газами, как умирающий динозавр, наконец-то изверг меня на пыльную автостанцию райцентра. Процесс напоминал не столько торжественную высадку, сколько неловкое отторжение организмом непереваренного куска сала. Я вывалился наружу, едва удержав равновесие под тяжестью рюкзака, набитого всем моим скарбом и гнетущим предчувствием. Автостанция встретила меня аплодисментами – не людей, конечно, а грохотом отъезжающего грузовика и визгом тормозов какого-то «Москвича», чей цвет когда-то, наверное, был голубым, а теперь напоминал застарелую гематому.

Городишко, надо отдать ему должное, оказался ощутимо побольше нашей деревни. Если наша деревня – это скромная открытка, то райцентр – уже целая, хоть и потрёпанная, почтовая марка. Возвышались над одноэтажным частным сектором пара хрущёвок. Они торчали из земли не то чтобы гордо, а скорее удивлённо, как серые, кривые зубы в беззубой челюсти провинции. Окна кое-где были забиты фанерой, балконы украшены причудливыми конструкциями из ржавых труб и полиэтилена – явно плоды народного архитектурного творчества и вечного ремонта, который никогда не закончится.

Но истинным шедевром райцентрового гламура был магазин. Его вывеска била в глаза, как удар тока: «ВСЁ ДЛЯ РЫБАЛКИ И СЕКСА». Буквы были кривыми, но настойчивыми. Я замер, тупо уставившись на это сюрреалистичное сочетание. Что за чертовски странное соседство? – пронеслось в голове. Наживка для кого? Караси с повышенными запросами? Или, может, это глубокомысленная метафора жизни: одно требует терпения и приманки, другое – крючка и сноровки? В витрине царил хаос: рядом с воблерами, блёснами и катушками лежали коробки с кричащими названиями вроде «ГРОМ-ЭКСТАЗ» или «НЕЖНЫЙ ШТОРМ», а над всем этим великолепием возвышался чучело щуки с туповато-понимающим выражением морды. Видимо, она знала ответ на мой невысказанный вопрос.

Центральную площадь украшал памятник Ленину. Ильич, привычно указующий путь в светлое будущее, лишился своей целеуказывающей конечности. Рука отсутствовала по локоть, оставляя лишь торчащий из рукава рваный металлический пень. Ну конечно, – подумал я с горькой усмешкой, – мобилизовали. Или на металлолом сдали для нужд народного хозяйства. Железо дороже идей, особенно когда идеи слегка подзаржавели. Жестокая ирония ситуации била по нервам с удвоенной силой: я, Павел, приехал в этот очаг цивилизации искать себе жену, а меня встречают символы тотального упадка и утилизации – от однорукого вождя до магазина, где можно купить и червяка для рыбалки, и, судя по всему, червячка для закуски совсем иного свойства.

Я стоял посреди этой пыльной, пропитанной запахом солярки и безнадёги автостанции, придавленный не только тяжестью рюкзака (который к этому моменту ощущался как гиря для каторжника), но и гнетущей неопределенностью всего предприятия. Воздух был густым, как кисель, и состоял на 70% из пыли, 25% из выхлопных газов и 5% из отчаяния. По углам кучковались местные жители: пара мужиков у видавшего виды ларька с надписью «ПИВО ХОЛОДНОЕ» (что, учитывая температуру воздуха, было явным преувеличением), обсуждавшие что-то с мрачной сосредоточенностью; старушка в цветастом платке, внимательно, как сканер, меня «фотографировавшая» взглядом; и бродячий пёс неопределённой масти, явно размышлявший, стоит ли меня облаять или сохранить энергию для более важных дел.

Ну что, Павел, – обратился я мысленно к самому себе, снимая шапку и вытирая платком пот со лба, смешанный с дорожной копотью, – начинается твоя великая охота. Охота за женой, за дочкой, за будущим, за смыслом, который упорно ускользает, как мыльный пузырь. Только вот где тут эту дичь искать, спрашивается? Я окинул взглядом панораму «процветания»: хрущёвки-зубы, магазин с его философским подтекстом, однорукого Ильича. Может, прямо в «Рыбалка и Секс» заглянуть? Спросить: «Девушка, у вас тут жён не завозили? Средних лет, в душевном здравии?».

Или у памятника Ленину спросить совета? «Владимир Ильич, вы как человек опытный в подпольной работе, не подскажете, где тут будущие жены водятся?». Только он молчит. И рукой не машет. Совсем.

Пыль въедалась в зубы. Солнце, пробиваясь сквозь дымку, не грело, а скорее припекало. Рюкзак давил на плечи, словно напоминая: «Ты здесь, Павел. Ты в самом сердце иллюзий и разочарований. Добро пожаловать в райцентр. Начинай искать. Если сможешь».

Первым делом, словно заплутавший паломник к святыне, нашёл указанный Машей адрес. Ожидал увидеть что-то солидное, этакий "Храм Недвижимости". А получил… каморку в полуподвале, пропахшую старыми судебными исками, пылью веков и парфюмом с явным уклоном в "ночь страсти в общежитии". Дверь открыла сама жрица этого подземелья – Лена, подруга дочкиной подруги Маши. И сразу – объятия! Не просто рукопожатие, а полномасштабный штурм с прижатием к груди, от которой у меня дыхание перехватило. Словно я не клиент, а долгожданный десант с Большой Земли, привезший ей… ну, скажем так, не только денежные знаки.

Ну и ритуал гостеприимства, – пронеслось в голове, пока я пытался не вдохнуть слишком глубоко ее духи и не уткнуться носом в то, что щедро вываливалось из глубокого, как Марианская впадина, декольте ее шелковистой блузки. Маша при встрече обычно робко улыбалась и прятала глаза. Лена же смотрела так, будто уже прикидывала, на какие квадратные метры меня хватит и… чего еще.

Она была под сорок, но явно не сдавалась без боя. Обтягивающие джинсы цвета индиго лепили ее формы с таким усердием, что, казалось, вот-вот лопнут по швам, освободив на волю пышные бедра и округлые икры, которые явно не знали слова "диета". Каждое ее движение было вызовом закону всемирного тяготения и скромности одновременно. Машины джинсы были потертыми и свободными, для работы. Ленины – это был боевой раскрас на охоту. Охоту на клиента? На мужчину? Наверное, на все сразу.

А губы… Господи, эти губы! Густо накрашенные, влажные, цвета "спелой вишни перед грозой" – то есть, этак предупреждающе-аппетитные. Они не просто кричали о внимании, они орали в мегафон: "Смотри сюда, солдат! А лучше – прикоснись!". Маша облизывала губы, когда нервничала. Лена же их подчеркивала, как главный экспонат на выставке.

И вот он, главный "экспонат" – ложбинка между высоких, упругих грудей, загорелая и манящая, как обещание рая. Дорогое кружевное белье угадывалось сквозь тонкую ткань блузки не просто намеком, а размашистой подписью: "Посмотри, что внутри!". Черт возьми, – подумал я, отводя взгляд к потолку, где висела паутина. – Маша носила хлопковые лифчики, простые и честные, как она сама. А тут… Тут целый стратегический запас соблазна, выставленный на всеобщее обозрение. Риелтор или агент по спецуслугам?

– О, наш герой с СВО! – защебетала она, не отпуская мой локоть из цепких пальцев. Ее голос был как капель – бойкий, звонкий и слегка назойливый. – Маша звонила, всё рассказала! Как там наша старушка Агафья? Жива-здорова? Пикантненькая еще старушка, да?

Я промычал что-то невнятное про "жива, здорова", стараясь смотреть куда угодно – на плакат с улыбающимися жильцами, на пыльные папки, на свои ботинки – только не на тот зыбкий омут под шелком, который так и манил утонуть. С Машей разговор начинался с погоды или урожая. С Леной – сразу в эпицентр личной жизни и с намеком на "пикантность".

Она тут же, не выпуская меня из поля своего притяжения (и из физического захвата), повела показывать варианты жилья. Болтала без умолку – про дикий рынок, жадных собственников, идиотов-покупателей. И все это время ее тело вело свою параллельную беседу: бедро "случайно" касалось моего при повороте, локоть "нечаянно" тыкался в бок, а когда она наклонялась, чтобы открыть замок кривой двери в первую развалюху, ее "заднее вооружение" демонстрировалось во всей своей обтянутой джинсами красе. Маша всегда держала дистанцию. Лена дистанцию стирала с настойчивостью танка. И в голове стучала ироничная мысль: Ну что, Павел, начинается охота за женой. И первое, что тебе подсунули – это риелтор-вамп с сюрпризом в виде соблазна и хрущёвок.

Где тут ловушка, а где приманка – хрен разберешь. Но пахнет… интересно. Опасно, но чертовски интересно. И почему-то вспомнились тихие Машины глаза – такой контраст с этим огненным, нагловатым взглядом Лены, который словно говорил: "Расслабься, солдат, ты уже куплен".

– Вот эту однушку сдаёт моя знакомая, – щебетала Лена, вступая в неравный бой с кривой дверью, которая явно считала себя бастионом неприступности. Дверь, скрипя от возмущения, всё же сдалась под натиском её настойчивого плеча. – Ремонта, конечно, нет, – продолжила она, как бы между прочим, словно речь шла об отсутствии салфеток на столе, а не о базовых условиях для жизни человека, – но зато дёшево! Прямо смешно дёшево! Буквально за копейки! И вид… – она широким жестом указала на занавешенное грязной тряпкой окно в конце темного коридора, пропахшего сыростью, старой краской и чем-то неуловимо похожим на дух отчаяния заброшенного овощехранилища, – ну, на помойку, но это же не главное? Главное – крыша над головой! И четыре стены! Ну, почти четыре…

Я шагнул внутрь, и скрипучий пол под ногами запел свою жалобную песню, явно предупреждая: "Уходи, пока не поздно!". Осмотрел "интерьер". Облупленные стены были покрыты трещинами такой замысловатой сложности, что они явно претендовали на звание "Карты военных действий неизвестной планеты" или "Схемы метро для червей". Обои (точнее, их жалкие остатки) изображали когда-то веселые, а ныне поблекшие и заплесневелые советские цветочки, выглядевшие как гербарий, собранный в зоне отчуждения. Сравнение с бабкиным домом: Надо же, после бабкиного дома с земляным полом, где пауки водились размером с пятирублевую монету, а печка трещала, как пулемет "Максим" в атаке – это кажется чуть ли не дворцом эпохи Возрождения. Ну, если закрыть один глаз, дышать ртом и представлять гобеленов вместо плесени. Потолок украшала люстра, вернее, её скелет – пара торчащих проводов и пыльный паук, явно считавший себя владельцем недвижимости и недовольный вторжением.