Париж. Луна…

– Мы бы были очень признательны, Филипп Петрович, если бы вы помогли нам с поиском в вашем архиве любых документов, которые помогли бы составить историю пребывания здесь семьи Григория Ипполитовича Куприяного-Седого, – Волобуев почти что заискивающе посмотрел на старика.

– Этот господин был женат?

– Да, его супругу звали Мария Заносова.

– Заносова, Заносова…, – наморщил лоб Щедрин. – Что-то крутится у меня в голове, но что, не могу сказать точно… Может быть, потом вспомню. А дети у них были?

– Нам известно только о дочери Полине, 1915 года рождения, – бойко ответил Павел.

– Да, информации не так уж и много. Вам известно, состоял ли этот господин Куприянов-Седой в каком-нибудь обществе? Или чем он занимался, где работал?

– Очень скудно, Филипп Петрович, – оправдательно заметил Волобуев. – Мы знаем, что несколько лет он провел в Германии. Нам известно, что он был человеком состоятельным, поэтому вряд ли где-нибудь работал. Скорее всего, он мог иметь или свое дело, или размещенный капитал либо в чьем-нибудь деле, либо на бирже.

– Вы помните про финансовый кризис 1929 года в Америке? Он ведь и Европу затронул.

– Да нет, по нашим сведениям Григорий Ипполитович перед второй мировой войной был очень состоятельным человеком.

– Что ж, если это так, то он просто не мог остаться незамеченным для светской жизни в Париже. А если так, то мы обязательно что-нибудь найдем. Скажите, господа, а вам известна хоть одна какая-нибудь чёткая дата из его жизни? Ну хотя бы месяц, или год, на худой конец?

– Нам известно с большой долей вероятности, что его дочь Полина в 1938 году должна была выйти замуж.

– Ах, вот это уже что-то, – обрадовался Щедрин. – Может, и фамилию мужа знаете?

– Предположительно Кораблёв, – ответил Скопов.

– Известная фамилия. Не родственник ли Ивана Никитовича Кораблёва, вице-адмирала русского флота?

– Вот этого мы не знаем и даже не можем предполагать. Фамилия-то в достаточной степени распространённая для России, – заметил Волобуев. – Конечно, не сродни Иванову, Петрову или Сидорову, но что-то близкое к этой теме.

– Согласен, согласен, – закивал головой распорядитель архива. – Хотя, как вы понимаете, дочь состоятельного человека из добропорядочной русской семьи, к тому же дворянина, вряд ли бы выходила замуж за простого рабочего с завода «Рено». Вам так не кажется?

При этом он посмотрел своими живыми и внимательными глазами на Волобуева.

– Вероятнее всего вы правы, – согласился следователь. – Какой же, по-вашему, должен быть план наших действий?

– Что ж, господа, предлагаю начать с периодики. Я, к сожалению, сегодня помогать вам не могу, потому что обязан к завтрашнему дню закончить статью для одного исторического журнала. Сами видите, как я тут со всех сторон обложился. Но вот что мы с вами сделаем. Вам, молодой человек, я дам подшивки газет со светской хроникой за 1938 год. А вам, уважаемый Сергей Ильич, я предлагаю начать с первых номеров прессы, которая освещала прибытие беженцев во Францию. Вы по-французски говорите?

– Я – нет, а вот Павел – да.

– Что ж, вы тогда начнёте с русских газет и журналов за период с 1919 по 1924 годы. А французскую прессу мы оставим молодой поросли. Я же сейчас попытаюсь связаться с распорядителем архива, который здесь работал до меня. Знаете ли, очень сведущая личность! Кладезь информации!

Следователи обменялись многозначительными взглядами.

– А сколько ему…, – не закончил фразу Скопов.

– Под восемьдесят, – мило улыбнулся Щедрин. – Однако настаиваю на том, чтобы вы с ним познакомились. Он вам очень может сгодиться в вашей работе. Феноменальная память, большой знаток русской светской жизни во Франции. Между прочим, дворянин. Потёмкин Владислав Александрович. Кстати, не так легко с ним и договориться. Он пишет статьи, книги по русской истории. Часто ездит по библиотекам в поисках новой информации. То Берлин, то Стамбул, то София, то Лондон. Куда только судьба не разбрасывала русских! Я, впрочем, и не уверен, что он в Париже. Осенью он часто уезжает в Ниццу. У него там дом. Летом слишком многолюдно, а вот осенью для него самый раз. Вы, господа, на его возраст внимания не обращайте. Я вам ещё раз повторяю – светлейшая голова! Он, знаете ли, в свои-то годы и Интернетом пользуется, и в социальных сетях общается.

– Филипп Петрович, да мы на всё согласны, лишь бы толк был. Потёмкин так Потёмкин. Чем больше помощи, тем больше шансов, разве не так? – спросил Волобуев.

– Вот именно, голубчик, – удовлетворённо произнёс старик, цокнув при этом языком. – Пройдёмте со мной. Я вам покажу, где искать и где вы можете расположиться. У нас есть специальный зал для тех, кто приходит сюда работать. Небольшой, всего четыре стола, но зато вам никто мешать не будет. Да и не будете слышать, как я стучу по клавиатуре своими корявыми ревматическими пальцами.

Все поднялись со своих мест. Первым вышел Щедрин, за ним проследовали гости. Через пятнадцать минут оба следователя уже сидели за удобными большими столами, обтянутыми коричневой кожей, стёршейся от времени в разных местах. Заботливый распорядитель принёс им чай и долго извинялся за то, что кофеварка сломалась. Затем он им объяснил, что в архиве кушать не полагалось, но на время обеда они могли воспользоваться двумя-тремя близлежащими ресторанами, в которых были довольно умеренные для Парижа цены. С этими словами он их покинул, и они остались наедине с толстыми подшивками пожелтевших с годами газет и журналов. Оба, не сговариваясь, тяжело вздохнули.

– Удачи! – полушутя произнёс Павел, глядя на эти горы старой периодики.

– И тебе тоже! – взаимно пожелал Волобуев.

Он взял из стопки, лежавшей справа от него на столе, первую попавшуюся подшивку газет и стал внимательно и обстоятельно изучать пожелтевшие страницы. Вначале он не вчитывался в текст, а лишь искал фамилию Григория Ипполитовича. Затем, втянувшись в работу, он стал вчитываться в некоторые статьи, которые ему казались наиболее интересными. А потом вдруг понял, что стал читать чуть ли не всё подряд. Иногда в газетах ему встречались фотографии. Со старых газетных отпечатков на него смотрели тусклые, неразборчивые лица тех, кто почти сто лет назад составлял цвет русского общества.

Перед Сергеем Ильичом мелькали статьи, абзацы, фразы… Сухие строки рассказывали о жизни русской диаспоры. Никаких эмоций при описании событий. Чопорные фразы о встречах, заседаниях всевозможных кружков и клубов, прибытии новых сограждан, родах, крестинах, венчаниях и некрологи в память о тех, кто ушёл из жизни.

Более живо и совершенно другим языком были написаны статьи об артистической стороне деятельности и искусства в целом. Выставки художников, постановки Дягилева, концерты русской музыки, литературные чтения, поэтические вечера. В начале, в 1919–1924 годы это всё было единично, несмело, разрозненно. А потом вдруг стало доминирующим, как будто пульсирующее сердце нашло свой ритм и больше не могло остановиться.

Иногда Сергей Ильич забывал, что всё, о чём он читал, происходило в Париже или во Франции. В отдельные моменты ему казалось, что он читает дореволюционную хронику из жизни Москвы или Петербурга. Но потом, поневоле, он вчитывался в тексты об открытии воскресных школ при церквях для детей русских рабочих в Биянкуре, про проблемы русских таксистов в Париже и понимал, что то был совершенно другой мир. То был остров бытия, оторванный от России с мясом и кровью, и окруженный океаном унылой ностальгии и несбывшихся надежд. Единственной целью этих людей было интегрироваться во что-то большое и определённое, сильное и прочное. Франция распахнула им свои объятия. Пусть с трудом, со слезами и горечью, болью и страданиями, но с каждым прожитым там годом они становились больше французами и меньше русскими. В их русские фамилии забирались французские буквы, выкручивая русское звучание на французский манер. Постепенно они начали давать своим детям французские имена, и даже лексика русских изданий постепенно наполнялась французскими словами и целыми фразами. Исконно русский стиль отмирал – неизбежное происходило на глазах, день за днём и год за годом.

За чтением и изучением материалов гости из Москвы не заметили, что прошло больше трёх часов. Оба были так увлечены, что совершенно забыли про обед. Щедрин за это время ни разу не появился в читальном зале. Когда Волобуев услышал его шаги, на часах было уже половина третьего.

– Я сморю, любезные, вы совсем зачитались! Что, так интересно? А как же обед? Я иногда не обедаю, потому что в моем возрасте кушать хочется реже. Но вы, молодые, здоровые, полные энергией, неужели голод не чувствуете?

Следователи удивленно посмотрели друг на друга, пытаясь понять, почему они пропустили обед.

– Зачитались, – согласился Волобуев, улыбаясь в ответ Щедрину. – Реально зачитались. Как будто в другой мир окунулся…

– А это и есть другой мир, Сергей Ильич! – заметил Филипп Петрович. – Хоть он и русский, этот мир, но считайте, что это был лабораторный эксперимент по пересадке органа в другое тело. Так какие ваши планы, голубчики?

– Вы не возражаете, если мы поработаем ещё два с половиной часа, до пяти?

– Вот как! До пяти? Прекрасно! Я как раз к тому времени и свою статью закончу. Кстати, мне удалось связаться с Владиславом Александровичем. Сегодня он, к сожалению, не сможет прийти – у него планы, которые тяжело поменять. Но вот завтра утром, с десяти утра, он к вашим услугам.

Старик ушёл, предварительно угостив гостей новой порцией чая. Следователи опять погрузились в чтение.

Первой удача улыбнулась Волобуеву. В журнале за октябрь 1926 года он обнаружил снимок, на котором были изображены три мужчины за накрытым столом. Под снимком была короткая подпись: «Господа Манташев, Чермоев и Куприянов-Седой в «Кавказском погребке», сентябрь 1926 г.» Увидев знакомую фамилию, Волобуев почувствовал, как его сердце бешено заколотилось, как будто бы он только что обнаружил, по меньшей мере, клад золотых монет. Статья, в которой была размещена фотография, рассказывала о лучших ресторанах Парижа с традиционной русской кухней. Имя Григория Ипполитовича в статье не упоминалось. Так же, как и два других имени, которые старшему следователю ничего не говорили. Однако он сделал предположение, что если эта троица была сфотографирована в «Кавказском погребке», то читатели журнала должны были непременно знать этих людей. К тому же, Волобуев отнёс к большой удаче сам тот факт, что теперь они могли похвастаться и тем, что у них появилась и фотография Куприяного-Седого, пусть и не лучшего качества.

– Паша, – позвал Сергей Ильич, – посмотри, что я обнаружил.

Подошедший Скопов стал с интересом рассматривать фотографию и статью.

– Круто! – выдавил он из себя. – Кстати, где-то сегодня мелькали эти две фамилии. Судя по всему, известные люди. Если они в 1926 году продолжали кутить в кабаках, значит были деньги.

– Я тоже об этом подумал, – признался следователь. – Не будем пока отвлекать старика. Когда сегодня закончим, тогда и спросим. Уж он-то, наверняка, знает кто эти двое. А может, заодно, и про Куприяного-Седого вспомнит.

Через двадцать минут удача улыбнулась Сергею Ильичу ещё раз. В газете за март 1927 года он обнаружил фамилию Григория Ипполитовича в списке тех, кто пожертвовал деньги на финансирование русской столовой в районе Монпарнаса. Вывод напрашивался сам собой – средства у него в то время были, причем достаточные, если он мог себе позволить пожертвования. Павел опять с интересом прочитал газету.

– А мне пока не везет, – признался он. – Просмотрел газеты за семь первых месяцев 1938 года – и ничего. Никаких упоминаний.

– Ничего, старина, не унывай, – похлопал его по плечу начальник. – Кто ищет – тот всегда найдёт! Главное, что лёд тронулся. Как никак, какие-то зацепочки появились. Вот только пока что медленно мы с тобой читаем. Лично я, по правде сказать, с трудом могу сосредоточиться. Начинаю вчитываться в статьи, зачитываюсь, даже забываю моментами, зачем мы здесь.

– Не переживайте, Сергей Ильич, не только вы. Со мной происходит то же самое. Невольно начинаю просматривать бегло, а потом читать чуть ли не всё подряд.

– Да, Паша, так мы с тобой здесь до конца осени задержимся. Давай-ка соберёмся с мыслями и будем держать в голове только Куприяного-Седого и его семью. Сегодня ещё в чуть расслабленном виде, с непривычки, а с завтрашнего дня – полная концентрация.

Ровно в пять появился Щедрин.

– Ну-с, господа хорошие, каковы ваши успехи? – жизнерадостно спросил он.

Волобуев вместо ответа ткнул пальцем в фотографию в раскрытом журнале.

– Так, так, так, – произнёс распорядитель архива, внимательно рассматривая фотографию через своё пенсне. – В каком окружении этот ваш Куприянов-Седой! Не простой, видать, был.

– Филипп Петрович, а кто эти люди, которые с ним на фотографии? – аккуратно и очень вежливо спросил Павел.

Щедрин вначале посмотрел на одного гостя, потом на другого, но, будучи человеком чрезвычайно воспитанным, воздержался от всяческих комментариев.

– Господа Манташев и Чермоев – два богатейших нефтепромышленника из России. Сейчас бы их называли олигархами. По тем временам оба были в двадцатке самых богатых людей России. Вот почему я и говорю, что ваш, как его…

– Григорий Ипполитович, – подсказал Скопов.

– Именно, этот ваш Григорий Ипполитович оказался в очень знатной компании. Кого угодно Манташев и Чермоев к себе не подпускали. Видать, и сам господин Куприянов-Седой был не из последнего десятка, как говорится. Что ж, тем лучше для вас. Завтра, вероятнее всего, Владислав Александрович сможет вам помочь. Прошу прощения, господа, но сейчас мне пора уходить. Можете оставить всё это на столе до завтра. Сюда утром приходит уборщица, но на столе она ничего трогать не будет, не переживайте.

– Да, да, конечно, – заспешил Волобуев, резко поднявшись из-за стола. – Огромное вам спасибо за сегодняшний день. Кстати, у вас здесь есть ксерокс?

– Нет, ксерокса, к сожалению, нет. В прошлом году испортился – с тех пор так и не починили. Да и нет особой надобности в нем. Когда мне что-нибудь надо, моя внучка мне всё сканирует.

– Филипп Петрович, а вы не против, если Павел сделает фотографию этой статьи цифровой камерой?

– Да ради Бога! – равнодушно пожал плечами Щедрин.

Павлу не надо было повторять дважды. Он достал из кармана пиджака тонкий цифровой аппарат и сделал несколько снимков статьи с разного расстояния. Затем то же самое проделал с камерой своего айфона.

У входа в здание гости из Москвы попрощались с Щедриным и медленным шагом направились в гостиницу. Вначале оба молчали, делая вид, что осматривают здания в свете вечернего освещения. Волобуев почувствовал внезапно навалившуюся на него усталость, как будто бы он не читал целый день периодику, а таскал кирпичи.

– Где будем обедать-ужинать? – прервал он затянувшееся молчание.

– Предлагаю где-нибудь выпить пивка, посидеть, а часов в семь можем и поужинать. А то сейчас ещё рано. Вы как, Сергей Ильич, согласны?

– Не возражаю, – почти что безразлично ответил Волобуев. – Куда пойдём?

Павел достал из кармана схему центральной части города.

– Предлагаю пойти пешком в сторону Елисейских полей. Дойдём – дойдём, а нет, так где-нибудь поужинаем по дороге.

– Принимается, – уже с большим энтузиазмом произнес старший следователь СКР, поправляя свой шарфик. – А вечером-то прохладно!

– Ещё как! – согласился Павел. – Хорошо, что дождя нет. Ведь Париж славится дождями.

– Да? А я и не знал, – искренне удивился Сергей Ильич. – Я думал, что это больше Лондон.

– Нет, Париж по дождям не отстает. Да и находятся они не так далеко друг от друга.

– Ага, это правда. Никогда раньше над этим не задумывался.

Уже гораздо позже, в районе десяти часов вечера, после двух бокалов пива в баре и обильного ужина со свежими устрицами, следователи сидели в холле гостиницы. Перед тем, как подняться в номера, они решили выпить по рюмке коньяка в баре своей фешенебельной гостиницы, заказанной и оплаченной одной из компаний Орлова.

– Знаешь, каждый раз, когда я встречаюсь с людьми типа Щедрина, я ощущаю свою интеллектуальную неполноценность, – заметил в раздумьях Волобуев, медленно отпивая при этом глоток коньяка. – Вроде учишься долго, получаешь диплом об образовании, читаешь книги и журналы, ходишь в театры, музеи и на выставки, смотришь документальные фильмы, а потом – бац! Встречаешь человека вроде Щедрина и понимаешь, что твои знания ничтожно малы по сравнению с истинными интеллектуалами, которые оперируют, играючи, именами, датами, цифрами. Начинаешь задумываться о своём уровне не только интеллектуальном, но и профессиональном.

– Сергей Ильич, а чего вы хотите? Этот человек всю жизнь только и делает, что читает. Все эти банальные беседы, по сути, которые мы там вели, для нас были одной из тем, а для него – содержанием всей его жизни. Он в этом соусе варится с рождения. Совершенно естественно, что, в конце концов, он превратился в ходячую энциклопедию. Вы не переживайте, это практически всем свойственно мерять свои знания по отношению к другим. Одних это подстёгивает читать и изучать больше, а других просто угнетает. Знания – это тоже разновидность азарта, только с положительным знаком.

– Жаль, что этой форме азарта подвержены не все, – вздохнул Волобуев. – У нас бы с тобой работы было гораздо меньше. А то и вообще бы не было…

Глава 12

За пять минут до звонка будильника его разбудил мобильный телефон. Спросонья и в темноте, ещё ничего не понимая, Волобуев долго пытался нажать на правильную кнопку.

– Доброе утро, Сергей Ильич! – осторожно поздоровался Азиз. – Я не очень рано? У вас там только полвосьмого…

– А, это ты, – сонным голосом произнёс старший следователь.

– Может быть, я вам попозже перезвоню? – предложил Бабаев, сообразив, что разбудил начальника.

– Нет-нет, говори, раз уж позвонил, – приказным тоном произнёс в мобильник Волобуев, ища левой рукой выключатель настольной лампы у кровати.

– Есть кое-какие новости по Гайдамаку, – загадочным тоном начал подчиненный. – И Ирина узнала, и я вычитал. Они с Орловым, оказывается, пересекались неоднократно. Ещё в 90-е Гайдамак не захотел иметь «РАА» в компаньонах на транзите российского газа по территории Украины. Амбарцумян тогда делал попытки заполучить хоть какую-нибудь долю в украинской транзитной системе, но Гайдамак им не дал. Следующее обострение было лет восемь-девять назад, когда Гайдамак «наехал» на сотового оператора, принадлежавшего холдингу Орлова на Украине. Их долго душили налоговой, прокуратурой, судебными исками, пока, как узнала Ирина, не вмешались очень высокие люди из Москвы. В конце концов всё спустили на тормозах. Идеологом «наезда» считают Гайдамака, потому что тогда его сотовый оператор не только бы укрупнил свою долю на рынке, но мог и проглотить остатки орловской компании, если бы её «порвали». Но ни Украина, ни Россия не захотели дополнительных осложнений, и всё улеглось. Нам тогда достаточно было «газовых войн» с ними.

– Если между ними всё было так плохо, зачем тогда они продолжают делать друг другу коммерческие предложения? – спросил Сергей Ильич, сдерживая себя, чтобы не зевнуть.

– Может быть потому, что деньги не пахнут? – предположил Азиз. – Когда денег много, люди хотят ещё больше. А игроки на рынках, как правило, одни и те же. Вот они то любятся, то грызутся. Но, судя по всему, даже если они и ненавидят друг друга, в их отношениях присутствует рациональное зерно.

– Я бы это назвал не отношением, а противостоянием, – поправил Волобуев, натягивая одеяло под подбородок.

– Угу, скорее всего это более корректно. Кстати, Ирина говорит, что по оценкам людей из нашего посольства в Киеве, Гайдамак пытался заполучить орловские СМИ на Украине по указу свыше, в преддверии президентских выборов там. Хотел, так сказать, нивелировать прорусские течения в обществе. И, как полагают, по этой же причине Орлов и не продал. Не потому, что предложение было невыгодным. Как раз наоборот, я вычитал в «Коммерсанте», что орловские СМИ были переоценены в полтора раза. Скорее всего, Кремль ему запретил их продавать, чтобы оказать какую-то поддержку изнутри другому кандидату в президенты, который был в давних и хороших отношениях с Россией.

– Ещё что-нибудь есть? – вяло спросил Волобуев, разговаривавший по телефону с закрытыми глазами.

В этот момент включилось радио, которое он выставил накануне на семь тридцать утра в качестве будильника.

– Что это у вас за музыка так громко? – удивился Азиз.

– Это будильник, – ответил старший следователь несколько раздраженным голосом. – Ещё что-нибудь есть, повторяю?

– Нет, Сергей Ильич, – теперь уже быстро ответил Азиз, почувствовав раздражение в голосе начальника.

– Я тебя вечером сам наберу, – вместо прощания произнес Волобуев и отключился.

Минут пять он ещё лежал под одеялом с закрытыми глазами, пытаясь то ли проснуться, то ли понять своё физическое состояние. В комнате было тепло, но его немного знобило. Он чувствовал, какими холодными были его конечности. Во рту он ощущал сухость и неприятный запах одновременно. Он стал вспоминать вчерашний вечер. Пиво, потом бутылка «Шабли» на двоих в ресторане, а потом две рюмки коньяка в баре гостиницы. И это при том, что он, в целом, считался человеком непьющим. Может быть, вся эта странная и запутанная история ударила ему в голову, как хмель подростку? В любом случае, решил он, надо себя ограничить. Одним из его страхов в жизни, в котором он никому никогда не признавался, была боязнь спиться. В России эта болезнь поражает многих. Большинство из этих многих, кого он знал по жизни, стали законченными алкоголиками. Ни образование, ни культурный уровень, ни состоятельность не имели значения. Спиться мог любой…

Ещё минут пять он наслаждался неотягощённостью смыслового затишья, стараясь ни о чём не думать. Потом резко вскочил с кровати, причём от этой резкости у него даже закружилась голова. Первым делом долго и тщательно чистил зубы, а затем, сбросив с себя пижаму, залез под еле теплый душ. После душа и бритья он вновь почувствовал прилив сил и бодрости. В восемь утра он уже сидел за завтраком в ресторане и рассказывал Скопову про телефонный звонок Азиза. В девять пятнадцать следователи вышли из гостиницы, и теперь уже знакомой дорогой, спокойно, не спеша, отправились в архив. День опять выдался на удивление солнечным. Накануне, когда Волобуев говорил с супругой по телефону, она ему поведала про первые ночные заморозки и холодный дождь в Москве. «В этом году зима начнётся рано», – подумал он. В душе он радовался парижскому солнцу и обилию света.

Они пришли на пять минут раньше условленного времени. Щедрин и приглашенный им бывший распорядитель архива, Потёмкин, уже ждали гостей из Москвы.

– А вот и наши гости, Владислав Александрович! Доброе утро, господа, раздевайтесь! Не замерзли? Погодка-то нас балует. Разрешите вам представить, господа, – Потёмкин Владислав Александрович. В некотором роде, мой давний наставник и учитель, бывший распорядитель этих архивов, известный историк, преданный патриот и, ко всему прочему, участник Сопротивления. Да, да, он тоже сражался с фашистами и даже имеет французский орден!

Волобуев первым протянул руку Потёмкину.

– Очень приятно! Волобуев Сергей Ильич.

– Павел Скопов, – скромно представился другой следователь.

– Вам повезло, господа, несказанно повезло! – продолжал Щедрин эйфорическим тоном. – Владислав Александрович приехал в Париж из Ниццы всего на три дня и сегодня же вечером уезжает обратно. Сами знаете, у богатых свои причуды!

Последняя фраза была произнесена с юмором.

– Вы, Филипп Петрович, всё шутите, – на длинном, худом, очень бледном, поросшем серой щетиной лице Потёмкина появилось что-то наподобие улыбки. – Простите, господа, за мой внешний вид. Я сегодня и не в костюме, и небритый… Врачи замучили. Я ведь в Париж приехал на обследование. Сорок восемь часов меня мучили. Но, слава Богу, ничего серьезного не обнаружили. Знаете, в мои годы то здесь заболит, то тут прихватит, и начинаешь задумываться, бояться, нервничать. Смерти-то мы все боимся.

– Владислав Александрович, дорогой вы наш, о чем вы говорите? – запротестовал Щедрин. – Вам ещё долгие лета… Посмотрите на себя: в отличной форме, подтянутый, стройный.

– Не-е-е, уже всё не то. Годики поджимают…

Волобуев и сам видел, что Потёмкин выглядел несколько болезненно. Его худоба объяснялась не стройностью, а следствием какого-то недуга. Длинные седые волосы делали его лицо ещё более вытянутым. Оно выглядело очень деликатным из-за того, что его черты были очень тонкими. В молодости он, безусловно, отличался изяществом форм. Взгляд у него был спокойный, внимательный и несколько высокомерный, как будто всему, что окружало этого человека, уже была дана соответствующая оценка.