Всадники

Однако Никите пришла на помощь жадность. Человек, у которого девушка снимала комнату, решил поднять квартплату и вообще найти кого-нибудь платежеспособного на ее место. В панике она искала новое жилье, и он оказался единственным, кто согласился временно ее приютить.

– Ну и она сразу приехала! – в красках описывал Никита день. – Еще ливень был, капец. Я бегу встречать, джентльмен, воды по колено, и не успел взять у нее чемоданы, она давай меня обнимать, и мы оба плюх на землю, целоваться… Любовь, блин.

Никиту не смутило, почему девушку никто не приютил, кроме него. Где друзья, где семья, где знакомые? Он понял это на следующий вечер, когда она позвала его снимать клад.

Братья, вы должны знать: в России совсем иначе относятся к наркотикам. И если окажетесь там – терпите до отъезда. Это не юг, где дилер может приехать к тебе домой и вместе раскурить, в России травой не пахнет. Ее замело порошками и другими веществами. Потребителям, как и покупателям, всегда угрожает большая опасность, а потому они прячутся, а сделки проводят без собственного присутствия. Для этого есть куры. Их задача – раскладывать клад по городу: за водосточными трубами или под землей, в подъездах и на деревьях, чтобы покупатель мог оплатить товар криптой и забрать по координатам.

Никита с сочувствием относился к ее зависимости. Девушка называла это привычкой, он называл это бедой. Она обещала завязать, но этого не произошло. Никита сам стал зависимым. По глупости или доброте душевной, он решил разделить с девушкой то, что считал калечащим и недопустимым.

– Мы в этом говне сообща,– цитировал он себя. – Какая глупость…

Закрыв нужду в любви, нашлась другая – деньги. Его стипендии не хватало для удовлетворения зависимости, и – Никита не смог объяснить, почему, – он решил стать курой. Утверждал, что это обыкновенная история, именно так и пополняются ряды тех, кто в итоге оказывается в тюрьмах и гниет, окруженный ненавистью со стороны сотрудников колонии и других арестантов, а возвращаясь домой – еще и семьи.

Стресс, присущий такой деятельности, подсадил его еще глубже, как и постоянное наличие товара дома.

Сказать по правде, было жутко слышать эту историю, сидя в снежной пустоте. И свет фонаря, и еле доносящаяся до нас музыка из магазина угнетали. Сложилось впечатление, что мы с Никитой остались наедине с бедой, как наркоман с зависимостью. Но тогда у него была девушка, так что падения он не замечал.

– Поначалу было просто, – описывал Никита, – заказали мастер-клад – большую поставку, спрятали его на кухне. Расфасовали, купили магниты, много времени это не заняло. По факту это мало приносит. За клад в лучшем случае получаешь евро, зависит от товара. Плюс залог, фасовка. Учитывая постоянные риски – где был черный профсоюз?!

Ни для кого не секрет – наркотики непоправимо влияют на психику. Особенно в случае Никиты, когда почти треть товара уходила на утоление собственной зависимости.

В какой-то момент к нему пришла в голову странная мысль. Он понял, что девушка ему должна. Что он – гарант ее жизни и благосостояния, а она принимает это как должное, закидывая мужчину обещаниями завязать и пойти учиться в следующем году.

А потом Никита рассказал мне то, после чего я не сдержался. Я вскочил, сжав кулаки, и уставился на него. Возненавидел, правда. Настолько, что был убежден: этот человек не имеет права жить! Никита же сидел неподвижно, челка скрывала его глаза, выпученные от очередного напоминания о своей низости. Смотрел на снег под ногами, будто с ним говорил, а не со мной.

Никита узнал, что его девушка воровала. И не из магазина или у друзей, а у него самого. Он поймал ее на кухне, когда она тащила деньги и товар из заначки. В этом не было ничего удивительного, какой наркоман не ворует.

Это оказалось их первой и последней ссорой. Он сказал:

– Я понял, что хочу ее убить.

Никита бил ее до тех пор, пока не превратил лицо девушки в инкубатор гематом. И ему стоило больших трудов признаться, что какое-то время он вспоминал это избиение как самое счастливое событие в своей жизни. Ведь правда, что есть слаще, чем отомстить за предательство?

Бросив ее лежать на окровавленном полу, Никита оделся и ушел. Но вернулся примерно через полчаса, поняв, какой ужас он сотворил. Этого времени хватило, чтобы девушка повесилась.

Мороз и отвращение пробрали меня насквозь. Я ушел, ничего не говоря. Даже сигареты забыл. И шел так быстро, будто хотел избавиться от того, что услышал. Никакие звезды и красота севера не могли оправдать человеческой злобы. И что кошмарно: выросла она благодаря любви. Ох, как же было мерзко знать, что я тоже как человек способен на подобное. Снег больше не хрустел, а кричал. Ветер стыдливо гудел между ветвями. У всего было, что сказать про нас, про людей. Я бросил бутылку в сугроб, не желая ничего хорошего владельцу хостела, да и вообще никому. Только уехать домой как можно скорее и забыть эту историю.

Но вдруг я остановился. Выждав, оглянулся. Конечно, Никиты за мной не было. Только длинная полоса из глубоких следов в снегу. Я вспомнил, почему он вообще решил рассказать о своей любви. И как-то не складывалось все. Каким образом такая глупая, но трагичная история привела его к выводу о необходимости прожить свою любовь. Может, вместо прожить он сказал пережить, и это все было обыкновенной черной шуткой? Или же за ним еще что-то есть…

Я поспешил зачем-то вернуться.

Никита смотрел в темноту. Моя пачка сигарет лежала нетронутой, как и сумка, покрытая снегом, будто помадкой.

– Забыл что-то? – сказал он с таким тоном, словно хотел пристыдить меня.

Я сел рядом и спросил его, как он может говорить о любви после такого. Никита улыбнулся, как мне показалось – подло, но сейчас понимаю – с благодарностью. Его услышали. Он взял сигарету и продолжил.

Никита продал квартиру. Рассчитался по долгам с поставщиками. И последнее спустил на реабилитацию. Не знаю, что делают с людьми в таких местах, но вроде бы ему смогли помочь. Подтверждение тому – бескомпромиссная ненависть к наркотикам и панические атаки с приступами удушья. Ему снились сны, где он либо тонет в океане, либо летает на воздушном шаре из собственных легких. И настоящим чудом была хотя бы одна ночь без них.

Тем не менее о девушке, о единственном счастье, что он когда-то себе позволил, Никита забыть не мог. Безусловно, чувство вины грызло этого человека зубами абстинентного синдрома.

Не имея ничего, кроме тела, Никита принял серьезное решение – начать все сначала. Уехать куда-нибудь далеко, наивно считая, что чувства отпустят в другой среде. Но для этого требовались деньги. Он расспросил бывших друзей и знакомых. Нашел работу в Санкт-Петербурге, помесь курьера и охранника. Честно говоря, я не очень понял, чем Никита занимался. Вроде жил в чьей-то квартире, охранял вещи, а потом должен был перевезти их в другое место. Хотел бы я такую работенку, сидеть на жопе ровно!

Стоит ли говорить, братья, какая это мука – оказаться в местах, сквозящих прошлым. Будто он по своей воле прыгнул в сеть, понимая, что она без жалости его задушит. Припадки следовали за ним. Никита начал их запивать. И, судя по его словам, пил он невообразимо много. Уверенный, что только так сможет забыться и скрасить однотипные дни в ожидании отъезда.

Братья, побывав в Санкт-Петербурге, мне стало понятно, почему у некоторых людей есть неприязнь к этому городу. Действительно, ничего серее я не видел. Скользкие бордюры, вечный ветер и такие же вечные строения вокруг, которые вроде и сыпятся на глазах, а сыпятся они сколько лет? Кроме того, жизнь в колодцах – так называются дворы, образованные стоящими почти вплотную домами, – пугает! Я зашел как-то в один, и мне стало страшно до безумия. Крик женщины вместе с плачем ребенка, на которого она злилась, и гарканье пролетевших секундами ранее птиц слились в один кошмарный поток, и он свалился мне на голову. Ох, тогда я понял, как легко быть среди людей одиноким.

Окна Никиты выходили как раз внутрь колодца. Пытаясь справиться с похмельем и скукой, он смотрел, что происходит в соседних квартирах. Напротив жила молодая пара – парень и девушка без детей. Не богато, но жаловаться было бы наглостью. Хорошо одетые. Питались сытно, часто обнимались. Забывали прикрыть шторы, когда влекло. Настоящий средний класс.

И как-то раз у них был ужин. Пышный букет, красная рыба. Полупустая бутылка вина. Никита сидел на подоконнике в ожидании зрелища. Но вдруг между молодыми завязался спор, быстро перетекший в драку. Девушка накинулась на парня с кулаками, а он пытался ее образумить, держа оборону. Пока, видимо, слово не пробрало. Хватило одного удара или внезапности, чтобы девушка рухнула на пол. Она попробовала подняться, и парень осмелился ей помочь. Только стоило ему приблизиться, как девушка схватила его за уши, и оба покатились в другую комнату, словно разъяренные кошки.

С тех пор Никита следил за этим окном регулярно и вскоре заметил изменения в поведении девушки. Она расцвела. Стала лучше одеваться, краситься, вести себя как женщина, знающая о своей ценности. Она, конечно, не простила парня, и была права. Хоть он пытался извиниться подарками, что, как известно, тактика ленивая и безуспешная, девушка не противилась его попыткам.

Как выяснилось, причина изменений наведывалась к ней, когда парень был на работе. Мужчина, старше ее на полжизни. Еще и опытный, потому что всегда закрывал шторы, прежде чем унести в спальню. Предательство – вечный клин между душами. Бывает по пьяни, бывает при отчаянии. И всегда будто бы впервые в истории человечества.

Что до Никиты – ему это было безразлично, как сериал, включенный фоном, пока происходят другие важные дела.

– Я могу ее понять, – говорил он. – Если парень поднял руку – поступок сам по себе недостойный – он обрек себя на месть. Дурачок, конечно. Простого прощения – ты уж извини – никто не заслуживает. Бог простит, но накажет.

Но потом произошло то, что удержало мое внимание до самого конца истории. Доказало мне главное. Что Никита – человек. Потерянный, но не безнадежный.

В общем, пил он в баре, слушал разговоры за соседними столами. Никиту привлекла одна компания, сидевшая в темноте рядом с туалетом. Друзья. Смеялись и пили. Кто-то полез за телефоном, чтобы сделать совместную фотографию. И когда моргнула вспышка, – клянусь, не вру, а пересказываю его слова! — Никита увидел, что одним из них был тот самый парень из соседнего окна! Он был печальнее замерзшей земли.

И что вы думаете, братья? Никита, который уже не мог стоять на ногах, пошел на этого парня. Расталкивая посетителей и снося стаканы. Сначала хотелось разбить тому рожу, совершить чудесный акт справедливости. Но подойдя ближе, до Никиты дошло, что он должен поступить иначе. Объяснить, как тот ошибся, и, пока есть время сделать все, чтобы искупить вину, дать человеку столько любви, чтобы обида в ней задохнулась.

Оказавшись близко, чтобы обнять или ударить, Никита замер. Посмотрел на парня, как у того дрожат веки и щеки краснеют. Но не успел Никита и слова сказать, бармен схватил его за плечи и повел на выход, к охране в лапы.

А потом Никита принял решение не выходить из дома. Ну, как решил…

Об этом случае узнали работодатели Никиты, и я не понимаю, как и почему их это вообще волновало. Тут уж, видимо, моего русского, выученного в школе, не хватило. Да и мы так промерзли, что было сложно отличать слова в стучании зубов. А хотелось слушать дальше, не переспрашивать и не прерывать! Короче, Никиту заперли в квартире. Сказали: сиди дома и не рыпайся. И он сидел, наблюдая, как рушатся отношения дальше.

Но все должно было решиться, хоть как-нибудь.

В тот день шел дождь. Утром позвонили с работы. Предупредили: вечером будет машина. От грома и дребезга железа за окном вкупе с жутким похмельем Никите мерещилось, что дом рушится и скоро придавит его вместе с надеждами на новую жизнь. Напоследок он снова сел на подоконник, смотреть последнюю серию в доме молодых.

У изголовья кровати лежал вскрытый, как брюшина, чемодан. Девушка собирала вещи, металась по дому в поисках забытого. Все летело, все падало и билось. Она готовилась к побегу. И внезапно, будто Бог вскинул удочку, Никита ринулся к дверям квартиры. А та, если помните, была закрыта. Он кричал в окно, махал руками, вспышками мигал, но девушка ничего не замечала, кроме своей решимости.

– Я ей что хотел сказать! – жестикулируя, пытался объяснить мне Никита, – что кризис – это нормально. Кризис – это даже хорошо. Без него быть невозможно. Ну, короче…

Он раскрыл окно и полез наружу. За первым шагом следовал второй, и Никита чуть было не слетел вниз. За макушкой стропил виднелись огни города. Свет боролся с мраком, как всегда. Никита вцепился в мокрую железку, тянувшуюся вдоль капельника.

– …двигался медленно, каждый метр думал: нахер я это делаю?…

А все равно лез! Руки сковал холод железа и ветра.

– …оно и хорошо!…

Никита полз дальше, пока не оказался у лестницы.

– …хлипкая, все как надо для героя, блин!

Пару минут спустя Никита лежал в пыли влажного чердака соседнего дома. Спустился и давай стучать по всем дверям, как вдруг одна из них открылась. С порога на него смотрела та самая девушка, напуганная до белизны. Красивая, как на прощание. Но не хватило ей страха забежать обратно в квартиру. Она вынесла вперед чемодан, спросила Никиту, все ли с ним в порядке.

– Я хотел, чтобы душа вылезла наружу и сама все объяснила девушке, оставив мне роль курьера.

– И что же ты сказал? – в нетерпении я повернул Никиту к себе.

– Я не помню… – с улыбкой ответил он.

Чтобы он там ни придумал, этого было достаточно. Девушка столкнула его с лестницы и заперлась в квартире. Он еще немного постоял в подъезде, чтобы убедиться, что она не выйдет, и после спустился на улицу, где его встретили коллеги.

Будто бы рожденный заново, Никита спешил. Тело, а с ним и мысли, дергались, метались, рвались, кусались, кричали, орали, бодались от чувства обретенной свободы. И мне это было понятно. Своим поступком он дал молодым шанс, которого у него не было. Одуматься, извиниться, простить друг друга. Или же оттянул неминуемое. Главное – он предпринял действие, а не бежал. Не оставил чужое горе в стороне и наконец-то расквитался со своим.

Вернувшись в квартиру, Никита увидел за окном девушку, сидевшую за столом с пустой бутылкой вина. Чемодан лежал брошенным на полу. Вдруг она поднялась, засунула его в шкаф и побежала к входной двери. На пороге был ее парень, промокший насквозь. Опять с цветами. Девушка прыгнула к нему в объятия.

– Такие счастливые… – прошептал Никита.

Светало. Нежный розовый рассвет просачивался из земли. Мы оба молчали. Смотрели, как снег накрывает поле.

– Что я сделал? – говорил Никита. – Как я поступил? Это вопросы завтрашнего дня. Буквально завтрашнего. Сейчас я не в адеквате.

– Понимаю.

Вдруг я задумался. Меня все еще не отпустил его рассказ.

– Почему буквально? – спросил я.

– Так это произошло сколько… – Никита посмотрел на запястье. – Десять часов назад, наверное. Я до сих пор не спал, блин!

– Погоди, но ты же говорил вещи привезти…

– Ну вот они, – он пнул сумку. – Это смешно, знаешь. Был курой, а стал мулом. Главное – не петухом!

И засмеялся до соплей на лице. Мне же было как-то неловко уточнять – какой еще мул? Наверное, русская метафора, но сколько я ни спрашивал, никто не понимал, о чем я. Думаю, Никита хранил в себе поэта, раз так точно смог выразить свое состояние. Мул – это вьючное животное, носильщик. Сдавленная грузом тварь в подчинении у кого-то большого, как его вина за потерянную любовь. Понятно, почему Никита ассоциировал себя с ним.

Неожиданно впервые за столько часов к автозаправке подъехала машина – белый седан с тонировкой. Из него вышли двое мужчин и направились к нам.

– Вы от Марка? – спросил их Никита.

– Да, – ответили они.

– Ой, хорошо. Хуле вы так долго?

– Погнали.

– Ну погнали! Был рад пообщаться. – Он пожал мне руку, и, наверное, мы бы даже обнялись, если бы не мужчины. – Пышки себе оставьте.

Никита поднялся, стряхнул снег с головы и ног. Взял сумку за ремешки и, стоная, забросил ее на спину. А в ней, на вид, килограммов тридцать было! Я вскочил ему помочь, отчего мужчины заметно напряглись. Никита сказал:

– Я сам, это мой груз.

Он и мужчины утопали к машине. Открыли багажник, забросили сумку туда. Так же внезапно, как и появилась, машина исчезла на дороге. Снег из-под колес парил в воздухе, блестел и растворялся, касаясь земли в розовом свету.

Я еще немного посидел на заправке, переваривая чувство глубокой пустоты. Из него полезла большая радость, которую хотелось обругать, как щенка, утащившего косточку со стола. Мне было очень весело, до боли в скулах. Наверное, никогда в жизни я так не улыбался.

Все чаще стали появляться на дороге машины, наступило утро. Убрав окоченевшие руки в карманы, я потопал обратно в хостел. Дрожал, чихал. Ускорялся и затихал. Снег хрустел, как стекло. Из сугроба торчало маленькое, почти незаметное горлышко ракии. Я достал бутылку, стряхнул замерзшие комья снега и понес ее под мышкой. Приятно было видеть перед собой чистое небо и поля в маленьких тенях. И знать, что человек умеет любить. Да, иногда это страшно, и кажется, что никто никогда не любил так, как ты. И это правда.

Но я решил: раз Никиту отпустило, то и меня обязательно отпустит. Так и случилось. Потребовалось время, конечно, и сейчас я могу гордо сказать, братья – не бойтесь любить! Любовь человеку необходима. Она может искалечить, но и она же объединяет зверя и душу, мирит человека с собой.

ноябрь 2022 – декабрь 2024

БЕЗ СЛОВ

У батареи лежит мой младший брат.

Я привязал его к ней, надеясь, что так он не сможет причинить себе вред. Его голова упирается в чугун, и глаза по-прежнему пусты.

За окном бродят люди, хотя свое гордое имя они потеряли. Уже и не знают о том, что есть люди. Вот один из них, смотрит вперед, но ничего перед собой не видит. Ни земли, ни дороги. Ничего.

Он упал на спину. Его грудь не поднимается.

Ни я, ни он – мы не можем говорить. Голос нас покинул, как и других. Но все равно я беру свечку и показываю ее брату. Открываю рот, надеясь услышать:

– Свечка.

Тишина. Слышен скрип моих пальцев о воск. Взгляд брата направлен в никуда. Дергаются пустые, но мятежные глаза. Я подношу ладонь к ним, смотрю на реакцию зрачков. Ничего.

– Свечка, – жалобно повторяю я.

Беру свободную руку брата и подношу к стене. Она вялая, она ничего не чувствует. Будто препятствий для нее больше не существует. Отпускаю руку, и та сразу же падает вместе с плечом. Нет больше нужды в веревке.

Тело брата скользнуло вниз. Времени осталось немного.

Я срываю с него липкую бумажку, на которой написано ЛЮБОВЬ, что бы это ни значило. Большими буквами я пишу на новой БРАТ и леплю ему на лоб. Это забыть ни в коем случае нельзя, как и то, что я испытываю к нему.

Иду на кухню, беру банку с едой, вскрываю, и, держа рот брата нараспашку, засовываю куски мяса ему в глотку. Надеюсь, что тело помнит слово есть. Глажу горло, глажу, как задорного кота, с силой, способной протащить через гортань пищу.

– Живи, – прошу я.

Но зачем – не понимаю.

Захожу в ванную. Беру ножницы для ногтей и вонзаю себе в ладонь. Вытекает кровь из маленькой ранки. Чувствую течение капли и знаю: она следствие, но чего? Значит, я забыл. Я забыл, почему течет кровь. И что происходит вместе с этим.

Меня ждет то же самое, что и других. Сначала я потеряю слово. А потом и то, что оно означает, и даже не замечу этого.

Смотрю в зеркало. Лицо нежное. Гладкое. На раковине инструмент с лезвиями; они зачем-то нужны, иначе бы не существовали. Но для чего – мне неясно. И как он звался, этот инструмент, я не помню. В самом названии была суть, я точно помню, была! Значит, она пропала; и причины ему быть, этому инструменту, тоже. Такого быть не может. Глажу лицо, смотрясь в стекло. Гладкое, хорошо.

На моей макушке горка, выглядит как осьминог, и сотни его щупалец сползают на лоб. Я касаюсь их, слегка дрожа, словно обжечь могут. Почему я боюсь? Что следует за этим ласковым словом?

Я открываю дверь соседней квартиры, на полу все еще лежит безжизненное тело старой женщины. Лицо белое, прямо у порога уткнулась носом в стену. Бумажки нет, значит, мне все равно. Нужно помнить, нужно помнить каждое слово, иначе быть беде. Быть тому, чего, может, и не осталось больше в моей памяти, но чувство о нем прочно засело в каждой клетке, в каждой пролитой слезе.

Переступаю через женщину. Захожу на кухню. Там старик и девочка лежат в обнимку. Тоже белые, тоже без бумажек. Распухли со вчера. Кто они? Любовники, наверное. Над ними кружат черные мухи. В холодильнике еще полно еды. Беру все, что в руки помещается. На какое-то время хватит.

Замечаю на столе вещицу. Блестящую, из чистого пластика. С колесиком и кнопкой на конце. Руки еще помнят. Из нее поднимается лепесток оранжевого цвета с синим основанием и неловко дрожит. Подношу его к ладони, и моментально кожа становится красной. Бугрится. Всплывают бесцветные пузырьки. Вдруг палец соскальзывает с кнопки, и лепесток исчезает.

Что это? Зачем оно существует? Чтобы делать такое? Вредный лепесток.

Вернувшись в квартиру, я вижу брата, лежащего у входа в спальню. Сдерживая радость, я падаю на колени, обнимаю его. Прополз! Он полз! Значит, помнит, значит, снова пойдет. Я беру веревку, закинутую через железку, торчащую из потолка, завязываю ее вокруг живота брата и тяну на себя. Его тело поднимается. Слегка касаются ступни пола. Другой конец веревки я привязал к батарее.

Схватив его за ноги, я медленно повторяю ими движения ходьбы. Давай, мы уже это делали. Ты можешь. Надеюсь и плачу ради того, чтобы получилось. Но стоит только ослабить натяжение веревки, мой брат сразу же валится, как брошенная куртка. Опускаюсь к нему, целую и замечаю, как на задней части шеи появились такие же белые пузыри, как у меня на руке. Только больше. И кожа черная, шелушится. Почему? Ведь не было лепестков у нас нигде, как они добрались до брата?

Он открывает рот. Я в ужасе опускаю ухо к его губам, и дыхание обдувает меня, а затем жадно всасывает. Мой брат задыхается. Он забыл, как дышать. Нет, нет, нет! Закрываю его рот своим, начинаю дышать в него, отдавать все то, что сам могу вместить. Сердце стучит с такой силой…

Его нос посинел. Покрылся бесцветной пленкой.

Не думая, я достаю из кармана ножницы и засовываю ему их в шею. Ему нужен воздух! Раз, два, три, много раз, пока грудь не замерла. Пока мои руки не покрылись краской. Почему они красные? Почему пахнет железом?

Так не дышат.

Все вокруг нас мокрое. Моему брату уже не помочь. Чтобы я ни натворил – теперь он не мучается.

Кое-как я поднимаю его и выношу наружу. Тяжелый. На втором этаже я чувствую дрожь в ногах, будто пол содрогается. И уже на пороге того места, где мы жили, падаю, прижатый человеческим телом. Кто это? Я его держу. Зачем? Значит, мне он нужен был. Что это у него на лбу?

БРАТ – ЛЮБОВЬ.

Что такое брат?

Что-то важное… Но почему? Плевать. Я не отпускаю тела. Тяжело!

Устало я толкаю дверь и ползу дальше, держа между ног человека. Тащу нас к туману. Он стал еще гуще. Непроницаемый, как бетон. Будто за ним ничего и не было никогда, но я еще помню. И слово церковь и… Как его? Здание, где живут люди. Такое слово, способное насытить душу покоем. Не помню…

Теперь главное – не забыть, что такое дышать. Я повторяю это слово, и повторяю, и хочу, чтобы оно неслось по аллее, как радостная весть, и его услышали все. Но вокруг никого, кроме меня. И тела с бумажкой на лбу.

В корнях я увидел что-то. Тоже тело, но другое. На лбу колышется бумажка с надписью ЖЕНА – ЛЮБОВЬ. Почерк мой, но я больше не помню, что это такое: жена – любовь. Из нее текло, как из другого тела. Тот же цвет, застывший у меня на руках.

Значит, мы вместе. Значит, мы что-то значим.

Живот жены распух. Приложился к нему ухом, надеясь услышать, что там внутри. Ничего. Поднявшись, я вижу, как из промежности тела течет, не переставая, ручеек, будто в теле было нечто большее, чем оно является. По краям этого ручейка застыла багрянцевая крошка.

Я оставил человека рядом с другим, и, впиваясь ногтями в кору дерева, попытался подняться. То, что висит у меня ниже пояса – вялые, как плавники. Что это? Они больше не держат. Хватаюсь за ветку и смотрю на тела, на их умиротворенные лица.

Отпускаю хватку. Скатываюсь вниз. Раз уж мы вместе, раз мы единое целое, я лягу между ними. Между БРАТ и ЖЕНА. Нам надо быть вместе. А где моя бумажка? Трогаю лоб – ничего.