Лодка

Николай:

– Так ты же теперь за баранкой! Водитель! Газик тебе дали – чем не дело?

Виктор:

– Да куда тут кого возить-то? Весь остров – десять на девять километров. И живут почти все в одном месте, только мы тут на отшибе, сорок пять человек.

Николай:

– Так, может, оно и к лучшему, что никуда отсюда не деться? С острова-то? Может, если кругом вода, и успокоимся как-то, и жизнь тут на пятачке наладим… А здесь скоро большую стройку обещают. И газику твоему дело найдется – ездить не наездиться.

На крыльцо дома выходит девочка с тарелкой в руке. Сбегает с крыльца к собачьей будке.

Катя:

– Здрасьте, дядя Витя!

Виктор:

– Привет, отличница!

Катя, смущенно улыбнувшись, отворачивается, подает кость из тарелки собаке.

Виктор:

– Знаю-знаю. Нам Ванька рассказывал, что ты у них одна в вашем третьем классе на все пятерки тянешь.

Виктор достает из кармана деньги, отсчитывает, передает их Николаю.

Виктор:

– Я вот перед отъездом с материка у соседа купил старый мотор для лодки. А ты же научишься скоро лодки делать? Ходил к японцу-мастеру?

Николай:

– Да ходил, – чешет затылок, ловит на себе вопросительный взгляд Виктора и молча пожимает плечами. – Разбираюсь потихоньку.

Виктор:

– Вот сделаешь хоть одну – повесим мотор и рыбачить будем. Все равно этим кончится – рыбалкой, помяни мое слово. Место тут такое: море, лодка, рыба…

Виктор забирает табурет и топорище и идет к калитке.

Катя:

– Пап, мама ужинать зовет!

9

Год назад, занимаясь переводом с японского для Института востоковедения одной из брошюр неизвестного ему автора, Казин наткнулся на утверждение, что человек может узнать о себе намного больше, если будет анализировать не свои поступки, а свои мысли и связанные с ними чувства и эмоции, которые и являются причиной всех поступков. А точнее – откуда эти мысли появляются у него в голове.

Обычно это было просто – причины лежали недалеко от последствий, на расстоянии одного шага, нескольких секунд или слов. Но иногда проследить цепочку, которая привела от взгляда, брошенного на проезжающего мимо велосипедиста, через юношеское увлечение спортом, беспричинную ссору с девушкой и несколько неожиданных поворотов судьбы к внезапно вспыхнувшей в нем решимости все-таки дописать книгу – это уже было намного сложнее.

Иногда цепочки, которые разматывал Казин, приводили к таким результатам, что впору было признать существование внутри него нескольких самостоятельных личностей, пытавшихся жить независимо от всех остальных и тем самым приносящих ему, Казину (такому, каким он сам себя представлял), массу неприятностей.

Игра (а Казин относился к этому как к игре) не всегда казалась ему интересной или уместной, особенно, когда дело касалось отношений с женой и детьми. Но игра затягивала, и сейчас, сидя в лодке, идущей от парохода к острову, и всматриваясь в очертания берега, Казин уже некоторое время боролся с искушением понять причину нарастающего и заполняющего его, как сосуд, раздражения.

На этот раз все оказалось просто: Фролов почему-то остановил пароход на рейде и, дождавшись сумерек, приказал спустить весельную шлюпку. И теперь они, вместо того чтобы еще три часа назад высадиться на берег, должны будут еще минимум минут сорок болтаться на волнах. С каждым взмахом весел четырех матросов лодка приближалась к берегу – но слишком медленно! Срезанный диск солнца неестественно быстро тонул на горизонте, и, оказываясь на следующие пятьдесят метров ближе к берегу, Казин видел все такую же размытую картинку береговой линии с постройками, причалом и редкими низкорослыми деревьями, какую видел с борта парохода. Картинка становилась ближе, но подробностей в ней не прибавлялось – их смазывали быстро сгущавшиеся сумерки…

А Казину нужны были подробности! Его интересовало все, что касалось жизни людей на острове: одежда, еда, дома – все детали быта и обустройства жизни. Казин писал книгу о жителях такого же клочка земли в океане и хотел, чтобы читатель мог в точности представить тех, кто был так не похож на него самого.

Остров Зеленый был третьим островом по их маршруту. Но во время первой, короткой, на пять часов, стоянки Казин, измученный морской болезнью, не смог даже встать с кровати, чтобы выйти из каюты. Ко второму острову они подошли поздно вечером, и Казин, стоя на палубе, не мог видеть ничего и никого, кроме поднимающихся по трапу в свете прожекторов людей. Но идущие по трапу люди… Казину казалось, что они словно умирали на это короткое время, пока поднимались с берега на пароход. Это было какое-то пограничное состояние, а Казину нужны были подробности жизни!

На острове Зеленом они, по словам Фролова, планировали задержаться подольше (Фролов не сказал насколько, но вряд ли больше двух суток). Этот шанс надо было использовать, и первые подробности должен был ему дать взгляд с приближающегося к острову парохода или хотя бы лодки – Казин так ждал этого момента!

Но сумерки все плотнее окутывали остров, словно туманом, не давая глазу зацепиться хоть за что-нибудь, что могло превратиться в слова… кроме разочарования.

Да, это было не раздражение, а разочарование – разочарование очередной вторгшейся в его жизнь бессмыслицей, с которой он был бессилен что-либо сделать. Лодка вместо парохода и лица матросов на веслах вместо материала для книги. Зачем ему все это?

Едва уловимый звук… или колебание воздуха? Казин не увидел, а почувствовал, как что-то изменилось, и понял, что только что, где-то за его спиной, краешек солнечного диска исчез за горизонтом, уступая место рассеянному бледному свету, в котором все казалось ненастоящим, придуманным. Ему захотелось уснуть и проснуться завтра, когда все уже кончится, и он будет снова стоять на борту парохода.

Казин посмотрел на сидящего рядом с ним Фролова.

– Там, еще на пароходе, – Казин кивнул головой назад, – вы что-то начали мне рассказывать о лодках японцев…

Фролов:

– У них конфисковали все лодки.

Казин:

– Ну да. Я слышал. А как же они теперь?

Фролов:

– Могут выходить в море на бывших своих лодках вместе с нашими людьми – как помощники. Управлять своими лодками – моторными лодками, да и другими тоже – запрещено. А так… – он делает кистью в воздухе неопределенный жест, – ловят рыбу на больших просмоленных ящиках, которые раньше тащили за лодками на веревках и складывали в них улов.

Казин:

– Они же должны плохо держаться на волнах? – он сопровождает свои слова жестами. – Плоское дно… Перевернуться можно на любой волне!

Фролов:

– Пока, кажется, никто не утонул. Они к днищу ящиков какое-то подобие киля приделывают – и ничего, держатся. А лодки эти, которые у них забрали – они очень хорошие. На них можно легко дойти и до Японии. Тут до Хоккайдо рукой подать.

Казин пожимает плечами:

– Хотели бы уплыть, уплыли бы раньше.

Фролов:

– Раньше это было их личное дело, а теперь – наше. Ловить их тут по одному в море некогда. Лодки конфисковали после побега – десять человек… или больше, ночью проскользнули мимо пограничников и … – он делает неопределенное движение в воздухе.

Казин:

– Простые люди всегда расплачиваются за… – он умолкает, краем глаза заметив, что Фролов смотрит на него.

Фролов молчит. Чуть повернув голову в его сторону, Казин встречает жесткий пристальный взгляд и тут же отворачивается, опустив глаза.

Фролов:

– Следите за речью, Казин. А то ведь можно и пожалеть, что случайно за борт не упали.

Плеск воды и взмах весел, еще взмах, еще… Казин смотрел на покрывающую дно лодки маслянистую водяную пленку, отражающую тусклый рассеянный лунный свет. На мгновение у него мелькнула мысль, что никакого дна лодки под пленкой и нет, а есть только уходящие вглубь десятки метров тяжелой, колышущейся, тревожной неизвестности. Поежился от холода, инстинктивно поджал ноги под скамейку, на которой сидел, словно холод проникал в него из воды под ногами. Фролов уже отвернулся, и Казин поднял голову. На берегу что-то изменилось. Да! От причала, к которому приближалась их лодка, уходил человек.

И двадцать, и десять минут назад Казин уже видел его, вглядываясь в береговую полосу. Но тогда, на расстоянии, он решил, что это какой-то столб или часть разрушенной постройки – потому что человек все это время стоял неподвижно на одном месте. Он стоял и смотрел в сторону моря – на лодку или на пароход, и вот теперь он уходил от причала. Единственное, что Казин мог точно сказать – это шел японец, и на голове у него была кепка.

Почему именно японец? Казин посмотрел на ближнего к нему матроса, словно пытаясь представить его на месте удаляющейся вдоль берега фигуры. Представить, что в это вечернее время на берегу стоит женщина, смотрит на приближающуюся к берегу лодку и, не дожидаясь, уходит – Казин мог это себе представить, но от берега уходил мужчина. И это был японец – в этом Казин был почему-то уверен.

Он снова перевел взгляд на берег – мужчина в кепке исчез.

10

Как только Николай и Катя заходят в дом, Катя сразу тянет отца за рукав, за собой, в детскую комнату.

Катя:

– Пойдем, покажу!

В комнате девочка подходит к полке, на которой вместе с книгами стоят несколько маленьких деревянных фигурок. Катя берет одну из них и показывает отцу.

Катя:

– Вот, смотри! Исао сегодня подарил! Он их называет нэцке. Здорово, правда?!

Николай берет в руки фигурку девушки и внимательно ее разглядывает.

Катя:

– Он ножиком их вырезает. А потом, как ты, наждачкой полирует.

Николай одобрительно кивает:

– Молодец, парень! И фигурки интересные! Из сказок, что ли, каких-то японских?

Катя:

– Да. Он рассказывал мне. Он же русский язык учит уже целый год! Ну, не в школе, он сам учится говорить по-русски. И сейчас рассказывает мне легенду – ну, сказку, про то, как у самурая похитили дочь вместе с дочерью его господина. Этот господин – он никогда никому не показывал свою дочь. А когда бандиты напали на дом, в нем были еще несколько девушек – подружек дочери, и бандиты, чтобы не ошибиться, забрали с собой их всех, чтобы уже потом узнать – кто из них та девушка, дочь господина, которая им нужна. Среди них была и дочь самурая. И тогда самурай отправился их спасать. И долго-долго искал, куда их увезли. Вот… А больше он пока не рассказал, потому что он рассказывает только ту часть сказки, на которую у него уже есть все готовые фигурки.

Катя показывает на фигурку, которую держит в руках Николай:

– Это дочь господина…

Катя берет фигурки с полки и, по очереди показывая их отцу, ставит на место.

– Это – сам господин… Это – самурай… А это – два бандита. А самого главного злодея, который отправил бандитов похитить дочь господина и дочь самурая, Исао еще делает.

Николай аккуратно ставит фигурку девушки обратно на полку. Смотрит на стоящую на полке среди других фигурку лошади.

Николай:

– Лошадка на нашу Динку похожа. Завтра в школу тебя отвезу на Динке. А обратно… не знаю пока. Может, с ребятами придешь.

Катя:

– Ура!

Девочка вприпрыжку бежит к двери из комнаты.

Катя:

– На Дин-Дин-Динке! На лошадке! На лошадке! На Дин-Динке!

Девочка выбегает из комнаты. Слышен ее голос.

– На лошадке!

11

Николай выходит из комнаты вслед за дочерью и видит, что Катя уже садится за стол, пододвигая к себе тарелку, а жена Надя – невысокая русоволосая женщина, наливает ей суп и, бросив короткий взгляд на стол, отходит к плите с кастрюлей в руках. Обернувшись, вытирает кисти переброшенным через плечо полотенцем, смотрит на садящегося за стол Николая, на дочь…

Надежда:

– В такую даль – в школу. Каждый день!

Николай:

– Ты же знаешь, Надя – свободных домов рядом со школой больше нет, а на подселение к японцам мы и сами не хотели. Разве что кто-то уедет.

Катя:

– Да ничего же такого! Это не очень далеко! Не надо им уезжать!

Николай:

– Кому? Японцам, что ли? А я и не сказал, что японцам уезжать. Наши могут уехать на материк, кому здесь не понравится, – улыбается. – Почему сразу японцам?

Надежда обменивается с мужем понимающими взглядами.

Надежда:

– Ну да, уедут японцы, и кто же будет нашей девочке фигурки дарить?

Катя, прыснув, бросает ложку на стол, закрывая лицо руками.

Катя:

– Да ну вас!

12

Здание школы, стоящее на третьей от береговой линии улице, располагалось не параллельно улице, а перпендикулярно ей. И вряд ли это произошло случайно. Корпус здания закрывал школьный двор от ветра, который дул круглый год в одном и том же направлении. Поэтому школьный двор был похож на тихую гавань, которая утром была заполнена детскими голосами, а вечером – тенями тех, кто изредка появлялся в размытых светлых прямоугольниках света, падавшего из нескольких горящих допоздна окон.

Вот и сейчас в одном из таких светлых пятен, рядом с растущей посредине двора березой, появился искаженный силуэт того, кто подошел к окну на втором этаже здания и остановился. Силуэт движением руки поправил волосы и тут же сделал это еще раз… А значит, это почти наверняка была женщина – учительница, которая занималась с одним из своих учеников после уроков. И смотрела она сейчас не во двор, а на него – на ученика.

Однако учительница – Вера Глазова, а это была она, смотрела не на Акико – девочку, замершую над исписанным цифрами листом тетради, а на мужчину – японца, читавшего книгу, сидя за партой в другом ряду, немного позади девочки.

Вера знала его имя – Макото, он был отцом Акико. Вера знала многое о его жизни здесь на острове: о том, как он живет со своей семьей – с женой, с Акико и младшей дочерью, о том, как он в молодости поймал огромную акулу, и том, что он любит читать. Она поймала себя на том, что ей бы хотелось знать только его имя и то, что он любит читать. А остальное – забыть… Просто забыть.

Девочка, задумавшись, смотрела на исписанный на русском языке лист тетради, а женщина смотрела на мужчину так, словно ждала, когда он поднимет голову и посмотрит на нее. Но мужчина, который наверняка боковым зрением заметил ее взгляд, продолжал читать как ни в чем не бывало.

Женщина едва заметно улыбнулась и села за парту рядом с девочкой.

И только спустя несколько секунд, перелистывая страницу, мужчина посмотрел на сидящую рядом с девочкой женщину. Он смотрел на Веру, не отрывая взгляд, и постепенно на его лице появлялась такая же слабая улыбка, какая только что была на лице учительницы. Женщина легким движением в очередной раз поправила волосы, и мужчина, словно выйдя из оцепенения, снова погрузился в чтение.

Вера говорит на японском:

– Такие задачи мы уже с тобой решали. Вспоминай, что нужно сделать.

На лице девочки появляется удивленная гримаса, словно она только что увидела на листе тетради что-то неожиданное. Замерев на несколько секунд, она макает перо ручки в чернильницу и начинает писать.

Японец снова переводит взгляд на Веру. Замечает, что она смотрит на настенные часы – и тоже смотрит на них. Вера немного поворачивает голову, и они встречаются взглядами. Оба застывают на мгновение, и Вера встает из-за стола.

– Как вам книга? Понравилась?

Макото кивает со слабой улыбкой:

– Да.

Вера:

– Я и сама хотела ее прочитать. Но совершенно нет времени.

Девочка бросает исподлобья робкий взгляд на учительницу и тихо говорит:

– Если вы не будете учить детей математике, у вас будет больше времени читать книги.

Вера едва сдерживает смех, глядя на уже опустившую глаза девочку.

– Да, папа говорил, что ты очень не любишь математику, – слегка разводит руками. – Но учителей мало, и я преподаю и русский, и математику, и географию. Это моя работа!

Макото:

– Это обязанность Веры-сан, Акико. Ведь она работает учителем в школе.

Акико:

– Почему обязанности всегда важнее того, что нравится и хочется?

Макото резко закрывает книжку и кладет кисть сверху.

– Я дочитал.

Вера встает из-за парты:

– Акико, ты пока решай задачу, а я твоему папе выберу новую книжку в учительской, – она с улыбкой пожимает плечами, – которая у нас и учительская, и кабинет директора, и библиотека. Когда построят новое здание школы, в нем обязательно будет большая библиотека. И в ней будут книги и на русском, и на японском языках.

Акико:

– А я, когда вырасту, смогу работать библиотекарем?

Вера, уже сделавшая шаг в сторону двери, останавливается, пожимает плечами.

Вера:

– Наверное.

Акико:

– И для этого же не нужно учить математику?

Макото:

– Нужно, Акико, потому что всегда нужно знать – сколько у тебя в библиотеке книг. Я быстро вернусь, и мы пойдем домой.

За Верой и японцем закрывается дверь.

Акико с сомнением пожимает плечами:

– Зачем их считать? Куда они денутся, ведь мы живем на острове?

Она поворачивает голову в сторону стоящего на столе учительницы глобуса, повернутого к ней той частью, на которой видны Курильские острова.

13

Поверхность глобуса повернулась еще немного, и пятно от настольной лампы переместилось на ту часть, где коричневые прожилки гор, рассекавшие зеленые пятна лесов, становились темнее и темнее, пока на одной из темно-коричневых линий не появлялась цифра – высота горы. Детская кисть слегка поворачивает глобус вправо-влево, мягко переступая пальцами по горам и лесам и останавливаясь на редких, слабо различимых буквах названий местности.

– А где это – Алтай?

Сидящая на полу девочка лет четырех поднимает голову, услышав вопрос брата. Но он спрашивает не ее – рядом с ним за столом сидит отец. Отец все знает, но почему-то не торопится ответить Исао. И только когда он молча ставит палец на глобус, чуть поворачивая его к мальчику тем местом, на которое показал, девочка отводит взгляд и снова поправляет шляпку, падающую с непослушных волос куклы.

Хиро:

– Здесь, – он проводит пальцем по названию «Алтай».

Исао:

– Это же далеко от нас? Очень далеко?

Хиро:

– Если идти пешком, то далеко.

Исао:

– А если на поезде?

Хиро:

– На поезде – недели две, – он пожимает плечами, – наверное… Не знаю. Я никогда не ездил на поезде.

Исао:

– Катя сказала, что в поезде сначала было очень весело. Но они ехали так долго, что потом стало скучно, и только тогда она стала считать дни и запоминать города, через которые проезжали. А потом они еще плыли на Сибоцу на пароходе, на котором раньше возили уголь, и все в голове перемешалось – сколько ехали, где ехали…

Хиро:

– Кто это – Катя?

От двери доносится женский голос.

– Это та девочка из его класса, помнишь? Ты видел ее!

На пороге стоит Кимико. На ее лице – легкая улыбка.

– Она, кажется, очень нравится наше…

Исао не дает ей договорить:

– А я сегодня в море чудовище видел!

Кимико и Хиро обмениваются понимающими взглядами.

Кимико:

– Где?

Исао:

– В воде, рядом с лодкой…

Кимико:

– Ну, если вы живы и дома, значит, это было не такое уж страшное чудовище…

14

Когда Макото занимался дома любовью с женой, она всегда закрывала глаза. И каждый раз он думал о том, что так она представляет себе на его месте кого-то другого – но не другого мужчину, нет, а его же, Макото, но такого, каким он должен был быть… или стать. Но не стал. Ведь она, как и все девочки, хотела встретить своего принца – или даже если не принца, то такого мужчину, который перенесет ее в новую и какую-то необыкновенную другую жизнь. И еще (а может быть, и главное!), что эта необыкновенная жизнь достанется их детям. Ее детям.

Но он, скорее всего, не стал таким человеком, и теперь ей, как и многим другим женщинам, приходится мириться с тем, что рядом с ней до конца дней будет самый обычный мужчина.

А глаза Веры были открыты. Она смотрела на него и в тот момент, когда раздевалась, и когда они любили друг друга. Макото заметил, что иногда она смотрит на него даже тогда, когда они не могут проявлять свои чувства при людях – как было сегодня в классе. Особенно последнее время.

Во время их последнего свидания Макото спросил Веру, почему она так часто смотрит на него. Макото точно знал, что он не красавец и не может вызывать какого-то восхищения своей внешностью. Вера ответила, что часто рисует дома. Рисует предметы и лица людей. Пытается нарисовать и его, Макото. Но позировать он ей не может, а зрительная память у нее не очень хорошая. Вот и приходится часто смотреть на него, чтобы запомнить лицо.

И сейчас, когда Вера лежала перед ним на спине, на низком столе в учительской, а он сжимал в ладонях ее прохладные колени, Макото видел в открытых глазах Веры отражение своего лица. И это почему-то увлекало и завораживало его больше, чем их любовная связь и тайна этих встреч в день, когда Вера дополнительно занималась с его дочерью. Это была единственная возможность для их свиданий – в небольшом поселке нельзя было ни к кому зайти в дом так, чтобы это не стало известно на следующий день всем.

Они еще были двумя отдельными телами, сцепившимися в отведенное им судьбой время, но его кисти сжимались на ее коленях все чаще и чаще, еще и еще раз, и с каждым разом все ближе был тот момент, когда неведомая петля вдруг захлестнет их обоих и стянет в одно целое…

15

Целое распадалось нехотя и медленно, словно расплетая узлы и клубки жил и сосудов. Впрочем, так было у нее. А у него, стоящего к Вере боком, пока оба приводили одежду в порядок, наверное, все было иначе. Но она, даже не поворачивая головы к Макото, знала, что он, который мог бы легко одеться меньше чем за минуту, именно сейчас все делает медленно, очень медленно, словно хочет обязательно дождаться момента, когда одновременно с ней застегнет последнюю пуговицу.

Вера:

– Каждый раз, когда мы здесь вдвоем, мне кажется, что я беру что-то чужое. То, что мне не принадлежит, – она бросает быстрый взгляд на Макото.

Макото:

– Она не любит меня… – он коротко мотает головой. – …Совсем, – на его лице появляется слабая улыбка. – Ты берешь то, что ей не нужно.

Вера:

– Женщина может не говорить это вслух, но на самом деле…

Макото еще решительнее мотает головой:

– Нет-нет! Она просто не может простить мне того, что… – он делает кистью неопределенный жест в воздухе.

Вера замирает с удивленной улыбкой:

– Ты?! У тебя уже был кто-то? И так же, как мы с тобой в… – встретившись взглядом с Макото, она запинается, плотно сжав губы.

Макото:

– Да нет, – он слегка качает головой. – Нет. Просто она знает, что я хотел жениться на другой. Это родители хотели, чтобы мы с Минори поженились. А у меня была другая девушка. И Минори знает, что я не хотел, очень не хотел жениться на ней.

Умолкнув, Макото смотрит в окно, в котором горят редкие огни в домах поселка.

Макото:

– Она очень любит детей, – он слегка пожимает плечами. – Поэтому мы вместе.

Оба уже одеты и идут к дверям. Вера резко останавливается.

– О! А книга?

Макото с улыбкой кивает. Вера идет к книжным полкам. Возвращается с книгой в руке. Протягивает ее Макото. Он берет книгу в руки. Смотрит на обложку.

Вера:

– Ее переводил на русский язык мой отец. Потом он оказался японским шпионом. А я – дочерью врага народа, – заметив удивленный взгляд Макото, Вера, усмехнувшись, слегка качает головой. – Никаким шпионом он, конечно, не был.

Макото:

– Ты не говорила мне об этом раньше, – он открывает книгу, глядя на фамилию автора перевода.

Вера:

– Я и уехала сюда от всех этих разговоров, вопросов. «Что?» да «почему?». А здесь меня никто не знает. И никому не надо объяснять, откуда у меня столько книг на японском языке. И мне здесь хорошо! И все так неожиданно… – Вера ловит на себе быстрый взгляд Макото и добавляет с игривой улыбкой: – Никогда не думала, что буду еще и учительницей на краю земли… – слегка прищурившись, Вера пристально смотрит в глаза Макото. – И давать читать книги отцу девочки, которой нравится учить русский язык. А ты о чем подумал?

Макото подходит вплотную к Вере, кладет кисти ей на щеки, проводит пальцами по широким приподнятым скулам…

Макото:

– Ты похожа на японку.

Вера:

– Наверное, в прошлой жизни я была японкой… Точно! А ты не захотел на мне жениться! И теперь вот отдуваешься! – Вера заразительно смеется. – Пойдем к девочке!

Вера идет к выходу из кабинета, Макото идет за ней.

Вера:

– Она, кстати, права. Акико действительно не нужны все эти уравнения. У нее потрясающие способности к языкам.

Вера и Макото выходят из библиотеки и идут по коридору.

– За этот год, что Акико общается с нашими детьми и мы … – Вера умолкает на мгновение, словно споткнувшись на каком-то слове. – И еще вот… ходит ко мне на занятия… она уже почти свободно говорит по-русски.