Московская Атлантида

Чугунный лифт фирмы «Братья Рейнер».

Единственный в Москве ручной лифт XIX века, который до сих пор работает.

Кабина – как позолоченная клетка с витыми решётками. Внутри – зеркало в черной раме и табличка:

«Не стучите по стенкам. Они отвечают».

«Не тот этаж»

Первые странности начались в день заселения.

– Лифтёр (да, тут до сих пор дежурит старик в форме) предупредил: – Не ездите на четвёртый этаж после заката.

– Почему?

– Там не тот этаж.

Я, конечно, поехал.

«Пассажиры»

Кабина двигалась неестественно медленно. Сквозь решётку я увидел:

2 этаж: Девушка в кринолине машет платком (но дом построен в 1883, а кринолины вышли из моды в 1860-х). 3 этаж: Мальчик в советской школьной форме бросает в меня камешек (в 1941 году здесь разорвалась бомба). 4 этаж: Пусто. Только зеркало в конце коридора.

Я вышел.

«Зеркальный этаж»

В зеркале отражался не я, а:

Молодой человек в цилиндре (1880-х), женщина в платье с турнюром (1890-х), красноармеец (1920-х)

Все они смотрели на меня и шептали одно слово:

«Выход».

«Обратный билет»

Я рванул к лифту.

Кабина стояла открытой. Внутри – старый лифтёр.

– Я же предупреждал, – вздохнул он.

Когда двери закрылись, я посмотрел в зеркало.

Моё отражение осталось на 4-м этаже.

А в кабине стоял тот самый парень в цилиндре.

P.S.

Теперь я работаю лифтёром в этом доме.

Жду кого-то, кто поедет на 4-й этаж.

Чтобы забрать моё место.

А зеркало…

Оно до сих пор показывает меня там, на том этаже.

С каждым днём я всё старше.

А он – всё моложе.

ДОМ ВАСИЛЬЧИКОВЫХ

ПОДМОСКОВНЫЙ САМОДУР

1824 год. Генерал-майор Васильчиков, только что купивший усадьбу у разорившихся Долгоруких, решил отметить покупку с размахом – приказал заложить в стену первого гостя, который пожалует без подарка.

Первой явилась 16-летняя невеста сына с букетиком полевых цветов. Каменщики плакали, но замуровали девушку живьём – ровно до пояса (чтобы «не портить фасад»). С тех пор в полнолуние из стены торчит бледная рука с увядшими цветами.

«Призрачный оркестр»

В 1853 году Васильчиков-младший запер в бальном зале цыганский ансамбль, заподозрив музыкантов в краже серебра.

Все 7 человек сгорели заживо (слуга «случайно» опрокинул канделябр). Теперь по ночам в доме играет скрипка, а на паркете проступают обугленные отпечатки босых ног.

«Советская коммуналка-убийца»

После революции в доме расселили 20 семей. К 1925-му в живых осталось трое:

Старуха, которая крестила каждый угол (её нашли в колодце). Мальчик, рисовавший чёрных ангелов (исчез, оставив кровавые ладони на обоях). Чекист, писавший доносы на соседей (сошёл с ума и забил себя кирпичом).

«Современные тайны»

После реставрации 2010-х в доме открыли элитный клуб. Гости жалуются на:

Зеркала, показывающие не их отражения, а толпу людей в старинной одежде. Вино, которое в бутылках превращается в тёплую кровь. Лифт, который везёт только на 4-й этаж (которого нет в проекте).

«Последняя шутка Васильчикова»

В 2022 году охранник ночью услышал в бальном зале смех. Заглянул – все зеркала были завешаны похоронными вуалями.

На пианино лежала записка XIX века:

«Добро пожаловать. Теперь вы – часть дома».

P.S. Дом продаётся. Цена – 1 рубль.

Но новый владелец обязан: Жить там лично. Не менять интерьеры. Кормить «прежних хозяев» – каждую полночь ставить на лестницу стакан крови (подойдёт говяжья).

(Смельчаки, записывайтесь на просмотр. Лифт уже ждёт.)

Пролог. Просмотр

Риелтор (потирая руки): – Уникальное предложение! Историческая усадьба, 1824 года постройки. Всего за 1 рубль!

Я (подозрительно): – Что подвох?

Риелтор (нервно смеётся): – Да нет же! Просто… есть небольшие условия…

Он разворачивает договор. Пункт 7.3: «Владелец обязуется кормить прежних хозяев».

Глава 1. Кровавое новоселье

Я переступаю порог. В прихожей – портрет генерала Васильчикова с безумными глазами.

Голос из ниоткуда: – Первый гость… без подарка…

Стена рядом со мной начинает «потеть» красным. Из неё медленно появляется бледная рука с увядшими цветами.

Я (отпрыгивая): – Что за чертовщина?!

Горничная (появляясь из тени): – Ах, это всего лишь Дуняша… Невеста барина. Её замуровали на первом же балу. Вы к ужину?

Глава 2. Ночные серенады

Полночь. Из бального зала доносится скрипка.

Я (ворчу): – Соседи совсем оборзели…

Открываю дверь – и застываю. В зале кружатся семь обугленных фигур. Скрипач поворачивает голову на 180 градусов:

Скрипач (шипяще): – Играть… или гореть… Выбирай…

Я захлопываю дверь. Наутро на паркете – следы сажи в форме вальсирующих ног.

Глава 3. Коммунальный ад

На второй день обнаруживаю дневник под полом:

«3 января 1925 года. Все мертвы. Крести углы. Не смотри в зеркала. Не…»

Текст обрывается кровавым пятном.

Голос за спиной: – Папочка говорил – кто не работает, тот не ест…

Оборачиваюсь – мальчик лет пяти рисует на стене углём:

Мальчик (шепотом): – Они в стенах…

Глава 4. Лифт в никуда

На третий день решаю сбежать. Лифт старинный, с решёткой.

Лифтёр (глухо): – Какой этаж?

Я: – На выход!

Лифт резко дергается. На табличке загорается: «4 этаж». Двери открываются – передо мной зеркальный коридор. В зеркалах – отражения всех бывших жильцов. Они хором:

Хор призраков: – Останься…

Сзади раздаётся скрип. Оборачиваюсь – это мой портрет в стиле XIX века уже висит в галерее Васильчиковых…

Эпилог. Новые условия

Сейчас я сижу в кабинете генерала. Пишу этот текст. Внизу снова играет скрипка.

Горничная (в дверях): – К вам гости. Готовы встретить?

За её спиной – семья с чемоданами. Их глаза горят жадным блеском.

Я (устало): – 1 рубль… и подпишите здесь…

*Протягиваю договор. Пункт 7.3 обведён кроваво-красным.*

P.S. Лифт ждёт нового хозяина. Может, вы?

ПОЛНОЧНЫЙ АРБАТ И НИКОЛЬСКИЕ ЧУДЕСА

Над золотыми куполами Кремля два призрака устроили перепалку. Скрипач (дёргая смычком): – Твоя Никольская – как старая аптека! Пыльные склянки да скучные книжки. Аптекарь (гремит пузырьками): – Зато у нас наука! А твой Арбат – сплошные туристы да плохие художники. Вдруг из рук Аптекаря выскальзывает хрустальный флакон. Скрипач (хохочет): – Ой, смотри-ка, твоё зелье прямо к «Елисеевскому» летит! Хаос на Никольской. У аптеки №1 толпа столпилась вокруг поющего фонаря. Фонарь (громко, фальшиво): – «Подмосковные вечера-а-а…» Студент (тыча пальцем): – Ребят, я трезвый как стекло, или фонарь реально поёт? Бронзовый лев (с рычанием): – Садись, детка, прокачу! Девчонка в испуге запрыгивает льву на спину. Девчонка (визжит): – Мама, я в сказке! Безумие на Арбате. У «Синего попугая» Высоцкий слезает с портрета. Высоцкий (прочищая горло): – Эх, давно не пел на свежем воздухе… Окуджава (из угла):

– Володя, давай «Кони»! Вдруг скамейки вздымаются в воздух. Парень (цепляясь за девушку): – Лен, мы летиииим! Девушка (смеётся):

– Гоу в космос!

Великие вмешиваются. Из кафе выходит тень в цилиндре. Пушкин (строго):

– Кто тут ночью шумит? Я стихи пишу! Булгаков (с балкона):

– Александр Сергеевич, да это ж мои герои разгулялись! Чайковский садится за внезапно появившийся рояль. Чайковский (играя):

– Раз-два-три, вальс, господа! Утреннее похмелье На рассвете у аптеки. Студент (с бодуна): – Мне вчера… лев что ли песни пел? Аптекарь (из-за прилавка):

– На, выпей «Микстуру от воспоминаний». Скрипач и Аптекарь снова на облаке. Скрипач (бренчит на скрипке):

– Признай, мой Арбат веселее! Аптекарь (смеётся):

– Ладно, но в следующий раз моя очередь устраивать праздник! Где-то внизу Москва просыпается… и улыбается.

Но никакая вакханалия не сравнится с какофонией Малой Бронной и Патриков

КАКОФОНИЯ НА МАЛОЙ БРОННОЙ И ПАТРИКАХ

«Джаз мёртвых трамваев»

3:15 ночи. Перекрёсток Малой Бронной и Б. Бронной Из люка выползает полупрозрачный трамвай «Аннушка». Кондуктор-призрак (звякая колокольчиком): – Свободно едем! Всех, кто слышит этот звон – просьба не пугаться! Пьяный поэт (спотыкаясь о рельсы): – Блин, опять «чёрный трамвай» из булгаковской рукописи?! Трамвай (скрежеща тормозами): – Не «чёрный», я ж бирюзовый! И вообще, это ты на моих путях спишь! «Хор вышедших в тираж актёров» У театра имени… (ну вы поняли) собираются тени. Призрак Станиславского (в ярости): – Не верю! Опять мимо нот попадаете! Хор призрачных статистов (фальшиво): – «Москва златоглавая-а-а…» Таксист (из окна):

– Да заткнитесь вы! Я GPS из-за вас потерял! Призрак Мейерхольда (из канализации): – Биомеханика, детка! Ты просто не понимаешь искусства! «Битва духовых» У «Яра» встречаются два призрачных оркестра: Дух цыганского хора (страстно):

– «Две гитары, зазвенев…» Призрак военного духового (трубя):

– Внимание! Марш «Прощание славянки»! Пьяный гость (затыкая уши):

– Да когда же это закончится-то?! Оба оркестра (хором):

– Ни-ког-да! Особняком стоит тень Шаляпина, которая матерится и бросает в них сапогом. «Уличный театр абсурда» На Патриках оживают вывески: Буква «П» (от «Парикмахерской»): – Я устала, я ухожу! Буква «М» (от «Мясной»):

– Если она уйдёт, я тоже! Вывеска «Аптека» (вся в слезах):

– Опять вы со своими драмами! В этот момент из подворотни выкатывается бронзовый Ленин и начинает читать рэп. «Утро. Похмелье. Беруши.» Рассвет. Дворник подметает осколки бутылок и нотные листы. Дворник (бормочет):

– Каждый чёртов четверг… Где-то в канализационном люке слышен последний аккорд. Над городом встаёт солнце. На Малой Бронной воцаряется тишина. До следующей ночи.

P.S. Если в 3:33 вы услышите на Патриках джаз – не пугайтесь. Это просто Москва напоминает всему миру, что она жива. И вам спать не даст. Ни-ког-да.

Про Пушкина и забытую перчатку

Фонарь №3 (с позолотой):

– Помнишь, как Сашка наш в 1826-м тут махаться собрался? Вышел такой важный, цилиндр набекрень…

Фонарь №4 (хриплый, без одной лампочки):

– Ага! Перчатку обронил – ту самую, что ему Натали вышивала. А потом как заорёт:

– Да чёрт с ней, с перчаткой, главное – пистолеты не забыть!»

Фонарь №1 (мигая):

– До сих пор под моей тумбой валяется. Раз в год какой-нибудь поэт её находит – и сразу стихи писать начинает.

Большой Каменный мостъ

I.

Стоялъ надъ Москвою-рекою мостъ каменный, великій, словно хребетъ исполинскій, перекинутый межъ береговъ. Не просто путь съ торгу на торгъ, а градъ въ граде, улица надъ водою, где шумъ да гулъ стоялъ отъ зари до зари. Лавчонки, словно ласточкины гнезда, жались по бокамъ его; торгаши, ярыжники, калики перехожіе – всяк сбродъ людской толклся тутъ, крича, бранясь, молитву творя да кошель бережа.

Вонь, чадъ

II.

Но пришелъ векъ осьмнадцатый, и взглянули власти на сей мостъ очами строгими. «Негоже, – молвили, – дабы у самыхъ стенъ кремлевскихъ торжище грязное кишело!» И разогнали торгашей, какъ псовъ голодныхъ, лавчонки снесли, мостъ очистили – сталъ онъ гладокъ, величавъ, да только душа изъ него ушла, словно паръ изъ котла снятаго.

III.

А потомъ и совсемъ старость на него навалилась. Камни крошились, арки стонали подъ тяжестью обозовъ, и река, бывало, плескалась у основаній, словно роптала: «Долго ль, молъ, терпеть тебя?» И не стерпела. Въ лето 1850-е решили мостъ разобрать. Да не тутъ-то было! Крепокъ оказался старикъ – не ломъ его беретъ, не кирка. Пришлось порохомъ рвать, дабы сокрушить кладку, что держалась, будто зубами вцепившись въ землю.

IV.

Новый мостъ, железный, трехпролетный, всталъ на место старого. Но и ему не суждено было въ векахъ укорениться. Въ лето 1938-е, когда Москва ломала старое, какъ ребятишки ломаютъ игрушки, разобрали и его. А нынешній мостъ, что стоитъ ныне, – хоть и зовется по-прежнему «Большимъ Каменнымъ», да только камня въ немъ – котъ наплакалъ, а величиною онъ – какъ все, ничемъ не выдающійся.

V.

А старый мостъ, тотъ, что на картинахъ Васнецова остался, – онъ и поныне стоитъ въ памяти, какъ стоялъ надъ водою: шумный, грязный, живой. И кажется, будто слышится еще скрипъ телегъ, крики торгашей, плескъ веселъ да шепотъ ветра межъ камней.

«Ибо ничто не проходитъ безследно, а особливо – камни, что люди клали съ молитвою да проклятьемъ».

Каменный мостъ

I. Торжище надъ водою

Афонька-слепецъ, что торговалъ на мосту ладанкомъ да свечами восковыми, слышалъ его прежде, чемъ ощущалъ подъ босыми пятками дрожь дубовыхъ досокъ.

– «Раздайся!» – гремелъ голосъ, и толпа расступалась, какъ рожь передъ косой.

Тяжелая телега, груженая бочками съ рыбой, скрипя колесами, ползла по мосту. Возница – коренастый мужикъ съ рванымъ ухомъ – оралъ на оседланнаго мерина, который упирался, пуча глаза на шумъ торга.

– «Черти бъ васъ вздернули!» – рявкнулъ возница, хлестнувъ кнутомъ.

Рядомъ, подъ навесомъ лавчонки, сидела Матрена-пряха – худая, какъ жердь, старуха. Она плела кружева и, не отрываясь отъ работы, шипела на мальчишку-воришку:

– «Опять за мной шныряешь, щенокъ? Отъ веретена въ лобъ получишь!»

Мальчишка, Гришка-рыжій, только скалилъ гнилые зубы и юркалъ въ толпу.

II. Чистка

А потомъ пришли «чистильщики» – солдаты въ мундирахъ, съ дубинками.

– «По указу Ея Величества – разойтись! Лавки – долой!»

Кузьма-кузнецъ, что тридцать летъ чинилъ на мосту котлы да подковы, схватился за наковальню:

– «Да какъ же?! Это жъ мой хлебъ!»

Но его схватили подъ мышки и потащили прочь. Афонька-слепецъ упалъ на колени, ощупывая землю:

– «Где мои свечи? Где ладанъ?»

Ему никто не ответилъ.

Кремль старый, да думы новые

I.

Стоялъ Кремль-градъ, какъ вековой богатырь, подперъ небо маковками златыми, укрылъ стенами белокаменными святыни древнія. А въ нутре его – не одни палаты царскія, да приказы боярскіе, а и обители монастырскія, где молитва, словно дымъ кадильный, не угасала ни въ день, ни въ ночь.

Вознесенскій монастырь – строгій, белый, будто лебедь на взлете. Чудовъ – темный, дубоватый, словно старецъ въ схиме. А межъ нихъ – Спасъ на Бору, древнейшій, прадедовскій, что помнилъ еще князей московскихъ, когда и Кремль-то былъ не каменный, а дубовый, частоколомъ стянутый.

II.

Пришли ины времена, ины власти. Затоптали сапогами солдатскими мостовыя кремлевскія, повыдергали кресты, какъ зубы у старца, да и поставили вместо храмовъ корпуса казенные – тяжелые, серые, безъ лика, безъ души.

А про Спасъ на Бору и вовсе байка ходила, будто самъ Сталинъ, проезжаючи, увидалъ у стенъ его дрова наваленные, да и гаркнулъ: «Безобразіе! Убрать!» И не стали уточнять – дрова ли ему не по нраву пришлись, али самъ храмъ. Снесли.