Теоретический генезис. Как научные теории формируют реальность

Однако Кант, при всей революционности своей мысли, остаётся в рамках определённых ограничений, которые теоретический генезис стремится преодолеть. Во-первых, кантианские априорные формы познания (пространство, время, категории) рассматриваются как универсальные и неизменные структуры человеческого разума, независимые от исторического и культурного контекста. Теоретический генезис, напротив, признаёт историческую эволюцию теоретических моделей, структурирующих наш опыт.

Во-вторых, Кант проводит жёсткую границу между конститутивной ролью априорных форм, которые структурируют феноменальный мир, и недоступным для познания ноуменальным миром вещей в себе. Теоретический генезис размывает эту границу, рассматривая отношение между теорией и реальностью как диалектический процесс взаимного формирования, в котором независимая реальность не только ограничивает возможные теоретические интерпретации, но и актуализируется в различных аспектах через взаимодействие с теоретическими моделями.

В-третьих, кантианская модель фокусируется преимущественно на эпистемологическом аспекте конструирования – на том, как априорные формы структурируют наше восприятие и понимание мира. Теоретический генезис расширяет эту перспективу, включая онтологический аспект конструирования – то, как теоретические модели участвуют в формировании самой реальности через материализацию в экспериментальных практиках, технологических артефактах и социальных структурах.

Несмотря на эти различия, кантианская философия остаётся фундаментальным источником концепции теоретического генезиса. Идея Канта о том, что мир нашего опыта не просто дан нам, но активно конструируется априорными формами нашего познания, представляет собой первый решительный шаг от наивного реализма к пониманию активной, конструирующей роли теоретических моделей в формировании научной реальности.

3.3. Феноменология и конститутивная роль сознания

Если Кант обозначил горизонт вопроса о конститутивной роли сознания в формировании опыта, то феноменологическая традиция, начатая Эдмундом Гуссерлем и развитая Мартином Хайдеггером, Морисом Мерло-Понти и другими, сделала этот вопрос центральным для философского исследования. Феноменология – это не просто одно из направлений в философии, но радикально новый метод философствования, стремящийся вернуться «к самим вещам», как они даны в непосредственном опыте сознания, очищенном от теоретических предпосылок и естественных установок.

Однако этот «возврат к вещам» не означает наивного реализма, полагающего, что вещи просто «даны» нам в опыте независимо от структур нашего сознания. Напротив, феноменологический анализ раскрывает, как сознание активно конституирует смысл и структуру опытного мира через интенциональные акты – акты сознания, направленные на объекты и наделяющие их смыслом.

В этом смысле феноменология продолжает и углубляет кантианскую революцию, переходя от формального анализа априорных структур познания к конкретному исследованию актов сознания, в которых конституируется смысл и структура опытного мира. Этот переход от формальных условий возможности опыта к конкретным актам конституирования опыта имеет фундаментальное значение для концепции теоретического генезиса, поскольку позволяет понять, как теоретические модели активно участвуют в формировании той реальности, которую они стремятся описать.

3.3.1. Гуссерлевская феноменологическая редукция: от естественной установки к конститутивному анализу

Отправной точкой феноменологического метода Гуссерля является критика «естественной установки» – наивного, дорефлексивного отношения к миру, которое характеризует как обыденное сознание, так и позитивистскую науку. В естественной установке мы принимаем существование мира и его объектов как нечто самоочевидное, данное независимо от нашего сознания. Мы воспринимаем мир как «просто существующий» и себя как психофизических субъектов внутри этого мира.

Для перехода от естественной установки к феноменологическому исследованию Гуссерль вводит методологический приём, известный как феноменологическая редукция или эпохе́ (от греч. ἐποχή – «остановка», «прекращение»). Эпохе́ представляет собой «заключение в скобки» или «приостановку» естественной установки – не отрицание существования мира, но временное воздержание от суждения о его независимом существовании, позволяющее сосредоточиться на исследовании структуры сознания и его конститутивной роли в формировании опыта.

После осуществления феноменологической редукции философу открывается новый домен исследования – «чистое сознание» или «трансцендентальная субъективность», в рамках которой конституируется смысл и структура опытного мира. Это сознание характеризуется интенциональностью – направленностью на объекты, которые предстают перед ним как феномены, как явления в потоке опыта.

Феноменологический анализ раскрывает, что эти феномены не просто «даны» сознанию, но конституируются в сложных, многослойных актах сознания. Каждый объект опыта – будь то физическая вещь, математическая структура, социальный институт или эстетическая ценность – предстаёт как коррелят определённых интенциональных актов, наделяющих его смыслом и структурой.

Этот гуссерлевский анализ конститутивной деятельности сознания имеет фундаментальное значение для концепции теоретического генезиса. Он позволяет понять, что научные объекты – такие как элементарные частицы, электромагнитные поля или гены – не являются просто «данными» в опыте независимо от теоретических структур, но конституируются в сложных актах научного сознания, структурированных теоретическими моделями.

Например, электрон как научный объект не является просто «открытым» в природе, но конституируется в контексте определённых теоретических моделей (таких как модель атома Бора, квантовая механика, квантовая теория поля), экспериментальных практик (таких как катодно-лучевые трубки, камеры Вильсона, ускорители частиц) и интерпретативных схем, позволяющих понимать экспериментальные данные как свидетельства существования электрона с определёнными свойствами.

Однако теоретический генезис идёт дальше гуссерлевской феноменологии в двух ключевых аспектах. Во-первых, он фокусируется не столько на индивидуальном сознании, сколько на интерсубъективных, социальных процессах конституирования научных объектов. Во-вторых, он признаёт не только эпистемологический, но и онтологический аспект конституирования – теоретические модели не просто структурируют наше понимание реальности, но участвуют в формировании самой реальности через материализацию в экспериментальных практиках и технологических артефактах.

3.3.2. Интенциональность сознания как формирующая структура опыта

Центральным понятием феноменологии Гуссерля является интенциональность – фундаментальное свойство сознания быть направленным на что-то, быть сознанием о чём-то. В отличие от физических процессов, которые просто происходят, не будучи «о чём-то», все акты сознания – восприятие, воображение, воспоминание, суждение – характеризуются этой направленностью на объекты, трансцендентные самому акту.

Гуссерль анализирует структуру интенциональности через различение ноэзиса (noesis) – акта сознания, и ноэмы (noema) – смыслового содержания этого акта, того, как объект предстаёт в сознании. Например, в акте восприятия дерева ноэзис – это сам акт восприятия, а ноэма – это дерево, как оно дано в восприятии, со всеми его воспринимаемыми качествами и горизонтами возможного опыта.

Этот анализ интенциональности раскрывает конститутивную роль сознания в формировании опыта. Объекты не просто «воздействуют» на сознание извне, вызывая соответствующие восприятия, но конституируются в интенциональных актах, наделяясь смыслом и структурой. Каждый объект опыта предстаёт как коррелят определённых интенциональных актов, без которых он не мог бы быть дан как этот конкретный объект с этими конкретными характеристиками.

Это понимание интенциональности как формирующей структуры опыта имеет глубокое значение для концепции теоретического генезиса. Оно позволяет понять, что научные теории не просто описывают предсуществующие объекты, но участвуют в конституировании этих объектов как научных феноменов.

Например, квантовая теория поля не просто описывает элементарные частицы, но конституирует их как научные объекты с определёнными свойствами и отношениями. Без этой теоретической структуры элементарные частицы не могли бы быть даны научному сознанию как эти конкретные объекты с этими конкретными характеристиками.

Однако интенциональность в научном познании имеет особую структуру, отличающую её от интенциональности обыденного сознания. Она опосредована сложными теоретическими моделями, экспериментальными практиками и измерительными приборами, которые структурируют научное восприятие и понимание. Научные объекты конституируются не в прямых актах индивидуального сознания, но в сложных интерсубъективных процессах, включающих теоретизирование, экспериментирование, интерпретацию данных и коммуникацию результатов.

Теоретический генезис развивает феноменологический анализ интенциональности, распространяя его на социальные и материальные аспекты научного познания. Он показывает, как теоретические модели структурируют интенциональность научного сознания, направляя его на определённые аспекты реальности и конституируя их как научные объекты. И, что наиболее важно, он исследует, как эта теоретически структурированная интенциональность материализуется в экспериментальных практиках, измерительных приборах и технологических артефактах, создавая стабильные структуры опыта, доступные интерсубъективной верификации.

3.3.3. Хайдеггерианская онтология: от сознания к бытию-в-мире

Мартин Хайдеггер, ученик Гуссерля, радикально трансформировал феноменологический проект, переведя его из области эпистемологии и теории сознания в сферу онтологии – учения о бытии. Если Гуссерль стремился понять, как сознание конституирует смысл и структуру опытного мира, то Хайдеггер задался более фундаментальным вопросом: каков смысл бытия как такового и какова онтологическая структура того сущего, которое способно задаваться вопросом о бытии, – человеческого существования, или Dasein (букв. «вот-бытие» или «присутствие»).

В своём главном труде «Бытие и время» (1927) Хайдеггер подвергает критике традиционную метафизику, которая, по его мнению, забыла вопрос о бытии, сосредоточившись на сущем – на вещах, которые существуют, а не на самом существовании как таковом. Он также критикует картезианский дуализм, разделяющий мир на познающий субъект и познаваемые объекты, и гуссерлевский трансцендентализм, сводящий мир к коррелятам актов сознания.

Вместо этих подходов Хайдеггер предлагает анализ Dasein как «бытия-в-мире» (In-der-Welt-sein) – не изолированного сознания, противостоящего объективному миру, но существа, всегда уже погруженного в мир, всегда уже находящегося в практических отношениях с вещами и другими людьми. Для Dasein мир не является сначала теоретическим объектом познания, но всегда уже практическим полем возможностей, значимостей, инструментов и действий.

Хайдеггер вводит фундаментальное различение между двумя способами, которыми вещи могут предстать перед Dasein: как «подручное» (Zuhanden) и как «наличное» (Vorhanden). В повседневном, практическом взаимодействии с миром вещи предстают как «подручное» – не как объекты теоретического рассмотрения, но как инструменты, используемые для определённых целей в контексте значимых практик. Например, молоток в руках плотника не является сначала объектом, обладающим определёнными физическими свойствами, но орудием для забивания гвоздей, понимаемым в контексте практики строительства.

Только когда нарушается нормальное функционирование «подручного» – когда молоток ломается или обнаруживается непригодным для выполнения своей функции – он становится объектом теоретического внимания, «наличным», вещью с определёнными свойствами, требующей анализа и исправления. Этот переход от «подручного» к «наличному» представляет собой своего рода теоретическую объективацию, в которой вещь изымается из контекста практического использования и превращается в объект теоретического рассмотрения.

Эта хайдеггеровская критика теоретической установки как производной от более фундаментального практического отношения к миру имеет глубокое значение для концепции теоретического генезиса. Она позволяет понять, что научное теоретизирование не является первичным отношением к миру, но возникает на основе определённого практического контекста, включающего экспериментальные практики, измерительные приборы, технологические артефакты и социальные институты науки.

Научные теории не создаются в вакууме абстрактного мышления, но возникают в контексте практического взаимодействия с миром, опосредованного научными инструментами и методами. Теоретические объекты науки – такие как электроны, кварки или гены – не являются изначально данными вещами, но конституируются в определённых практиках измерения, экспериментирования и интерпретации, структурированных теоретическими моделями.

Кроме того, хайдеггеровская онтология позволяет понять, что теоретический генезис не ограничивается сферой чистого сознания, но имеет онтологическое измерение. Теоретические модели не просто структурируют наше понимание реальности, но участвуют в формировании самой онтологической структуры мира нашего опыта, определяя, что может предстать как сущее, с какими свойствами и отношениями.

3.3.4. Мерло-Понти: восприятие как активная встреча субъекта и объекта

Морис Мерло-Понти, французский феноменолог, развивает и трансформирует феноменологическую традицию, фокусируясь на телесном, воплощённом характере сознания и восприятия. В отличие от Гуссерля, стремившегося к «чистому сознанию», и Хайдеггера, сосредоточенного на бытии-в-мире Dasein, Мерло-Понти ставит в центр своего анализа тело как первичный орган восприятия и действия, как «точку зрения на мир».

В своём главном труде «Феноменология восприятия» (1945) Мерло-Понти подвергает критике как эмпиризм, редуцирующий восприятие к пассивному восприятию сенсорных данных, так и интеллектуализм, рассматривающий восприятие как активность мышления, конституирующего смысл воспринимаемого. Вместо этих подходов он предлагает понимание восприятия как активной встречи воплощённого субъекта с миром, как диалога между телом и миром, в котором оба участника взаимно формируют друг друга.

Восприятие, согласно Мерло-Понти, не является ни пассивным принятием внешних данных, ни активным конструированием смысла, но «диалектикой» между телом и миром, между «я могу» тела и «приглашениями» мира. Воспринимающее тело не просто регистрирует сенсорные данные, но активно исследует мир, двигаясь в нём, взаимодействуя с его объектами, проецируя свои возможности на экран мира. И мир не является просто пассивным объектом восприятия, но «откликается» на действия тела, открывая новые возможности и горизонты опыта.

Эта диалектическая концепция восприятия имеет фундаментальное значение для теоретического генезиса, поскольку позволяет понять научное познание не как одностороннее отражение или конструирование, но как диалог между теоретическими моделями и независимой реальностью. Подобно тому, как восприятие у Мерло-Понти является активной встречей тела и мира, научное познание в модели теоретического генезиса предстаёт как активная встреча теоретических моделей и независимого бытия.

Особенно важным для теоретического генезиса является понятие Мерло-Понти о «телесных схемах» – системах моторных и перцептивных возможностей, структурирующих взаимодействие тела с миром. Эти схемы не являются ни врождёнными структурами, ни сознательными конструкциями, но формируются в процессе взаимодействия тела с миром, в диалектике «я могу» и «приглашений» мира.

Научные теории можно рассматривать как аналоги «телесных схем» на уровне научного познания – как системы концептуальных и экспериментальных возможностей, структурирующих взаимодействие научного сообщества с исследуемой реальностью. Подобно «телесным схемам», научные теории не являются ни априорными структурами, ни произвольными конструкциями, но формируются в диалектическом взаимодействии с исследуемой реальностью.

Кроме того, Мерло-Понти подчёркивает неотделимость восприятия от действия, от практического взаимодействия с миром. Мы воспринимаем мир не как пассивные наблюдатели, но как активные участники, действующие в мире и трансформирующие его. Эта идея неразрывной связи восприятия и действия имеет прямое отношение к теоретическому генезису, который подчёркивает, что научное познание не ограничивается пассивным наблюдением, но включает активное вмешательство в реальность через эксперименты, измерения и технологические приложения теоретических моделей.

В своих поздних работах, особенно в незаконченной книге «Видимое и невидимое», Мерло-Понти развивает онтологию «плоти» (chair) – особого рода бытия, которое не является ни материей, ни духом, но «стихией» (élément), в которой субъект и объект, видящий и видимое, касающийся и осязаемое переплетаются и взаимно конституируют друг друга. Эта онтология «плоти» предлагает философскую основу для понимания диалектического взаимодействия между теорией и реальностью в процессе теоретического генезиса.

3.4. Язык и конструирование реальности

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1:1—3). Эти известные строки из Евангелия от Иоанна выражают глубокую интуицию о формирующей, творящей силе слова, логоса, который не просто отражает реальность, но участвует в её создании. Эта интуиция находит своё философское развитие в лингвистическом повороте XX века – движении в философии, которое поставило язык в центр философского исследования, признав его не просто средством выражения мысли, но фундаментальной структурой, формирующей наше мышление, опыт и понимание реальности.

Лингвистический поворот, произошедший почти одновременно в аналитической и континентальной философии, хотя и в различных формах, имеет фундаментальное значение для концепции теоретического генезиса. Он позволяет понять, как язык науки – включая не только естественный язык, но и формализованные языки математики, логики, теоретической физики – активно участвует в конструировании научной реальности, структурируя восприятие, мышление и экспериментальную практику учёных.

3.4.1. Витгенштейн: «языковые игры» и формы жизни

Людвиг Витгенштейн, один из самых влиятельных философов XX века, прошёл в своей интеллектуальной эволюции путь от логического атомизма, представленного в «Логико-философском трактате» (1921), к философии обыденного языка в «Философских исследованиях» (опубликовано посмертно в 1953). Этот путь отражает фундаментальную трансформацию в понимании отношений между языком, мышлением и реальностью.

В «Трактате» Витгенштейн пытается анализировать язык с точки зрения его логической структуры, рассматривая предложения как логические образы фактов. Идеальный язык, согласно раннему Витгенштейну, должен отражать логическую структуру реальности, состоящей из простых объектов, комбинации которых образуют факты. Эта «картинная» теория языка предполагает изоморфизм между структурой языка и структурой реальности: «To, что изображает факт, есть предложение» (4.03).

Однако в «Философских исследованиях» Витгенштейн радикально пересматривает свою раннюю концепцию, отказываясь от идеи единого, логически совершенного языка в пользу признания многообразия «языковых игр» – различных способов использования языка, укоренённых в различных «формах жизни». Язык больше не рассматривается как зеркало, отражающее заранее структурированную реальность, но как набор инструментов, используемых для различных целей в различных контекстах.

«Языковая игра» – это целостная система языка и деятельности, в которой слова обретают смысл не через соответствие объектам «в мире», но через их функцию в конкретных практиках. Значение слова в этой перспективе определяется не его референцией к объекту, но его употреблением в языковой игре: «Значение слова есть его употребление в языке» (PI, 43).

Эта концепция языковых игр имеет фундаментальное значение для теоретического генезиса, поскольку позволяет понять научные теории как особые языковые игры, укоренённые в специфических формах научной жизни, включающих экспериментальные практики, методы наблюдения и измерения, социальные институты науки. Научные понятия, такие как «электрон», «ген» или «чёрная дыра», обретают смысл не через прямую референцию к объектам «в мире», но через их функцию в научных языковых играх, включающих теоретизирование, экспериментирование, коммуникацию результатов и технологические приложения.

Более того, витгенштейновская критика «приватного языка» – идеи, что языки могут быть понятны только их создателю – подчёркивает необходимо социальный, интерсубъективный характер языка. Языковые игры существуют только как социальные практики, подчиняющиеся общим правилам, даже если эти правила не всегда явно артикулированы. Эта идея социальной укоренённости языка имеет прямое отношение к теоретическому генезису, который подчёркивает роль коллективных, интерсубъективных практик в конструировании научной реальности.

Наконец, витгенштейновская идея «семейных сходств» – понятие, что некоторые концепты не объединены единым определением, но сетью пересекающихся сходств, как члены семьи могут быть похожи друг на друга различными способами – предлагает альтернативу классической модели категоризации с необходимыми и достаточными условиями. Эта идея имеет важные следствия для понимания научных понятий, которые часто не имеют жёстких определений, но эволюционируют вместе с развитием научных теорий и экспериментальных практик.

3.4.2. Сепир-Уорф: лингвистическая относительность как предшественник теоретического генезиса

Гипотеза лингвистической относительности, связанная с именами американских лингвистов Эдварда Сепира и Бенджамина Уорфа, утверждает, что структура языка влияет на мировоззрение его носителей и на их когнитивные процессы. В своей сильной формулировке (лингвистический детерминизм) эта гипотеза утверждает, что язык полностью определяет мышление; в более умеренной формулировке она утверждает, что язык влияет на мышление, создавая определённые склонности или предпочтения в категоризации и концептуализации опыта.

Сепир и Уорф основывали свою гипотезу на исследованиях языков американских индейцев, особенно хопи, структуры которых радикально отличаются от индоевропейских языков. Например, Уорф утверждал, что хопи имеют иную концепцию времени, чем носители европейских языков, не разделяя время на прошлое, настоящее и будущее, но фокусируясь на различении между тем, что является «манифестацией» (доступной чувственному восприятию), и тем, что является «проявляющимся» или «манифестирующимся» (включая все субъективные явления и будущие события).

Хотя многие конкретные утверждения Уорфа о языке хопи были позднее оспорены, сама идея о влиянии языковых структур на восприятие и мышление нашла эмпирическое подтверждение в современных исследованиях. Например, исследования показали, что системы цветообозначения в разных языках влияют на восприятие и категоризацию цветов, а грамматические структуры, такие как категории времени, числа или гендера, влияют на концептуализацию времени, количества или гендерных различий.

Гипотеза лингвистической относительности имеет глубокое значение для теоретического генезиса, поскольку позволяет понять, как языки науки – включая не только естественные языки, но и искусственные языки математики, логики, теоретической физики – влияют на восприятие и концептуализацию исследуемой реальности. Научные языки не являются нейтральными инструментами описания, но активно структурируют научное восприятие и мышление, делая определённые аспекты реальности заметными и значимыми, а другие – невидимыми или незначимыми.

Например, математический формализм квантовой механики с его операторами в гильбертовом пространстве создаёт совершенно иную концептуализацию субатомной реальности, чем классическая физика с её дифференциальными уравнениями. Эти различные математические языки не просто по-разному описывают одну и ту же реальность, но буквально создают различные концептуальные «миры», структурируя научное восприятие и мышление различными способами.

Более того, гипотеза лингвистической относительности позволяет понять, как создание новых научных языков – новых математических формализмов, новых теоретических моделей, новых экспериментальных методов – может открывать доступ к аспектам реальности, которые были невидимы или немыслимы в рамках предшествующих языковых структур. Например, создание неевклидовой геометрии сделало возможным концептуализацию искривленного пространства-времени в общей теории относительности, открыв доступ к аспектам реальности, немыслимым в рамках евклидовой геометрии.