Танцующая в тени

Он откинул голову назад, закрыл глаза. Мышцы на челюсти дрогнули. Это не был вздох облегчения. Это был жест усталости, накопленной веками.

– Иногда забывание – это единственное спасение, – прошептал он. – Единственный способ перестать быть тем, кем ты стал.

Элиза опустила взгляд. Её пальцы на миг сжались в кулак – как будто в ней отозвались собственные воспоминания.

– А иногда – это проклятие, – сказала она почти шёпотом. – Быть забытой – значит исчезнуть. Быть забытой – значит, что всё, через что ты прошёл, было напрасно.

Она посмотрела на него снова. И в этот момент между ними не было ни ведьмы, ни чужака. Только два человека – изломанных, измученных, но всё ещё способных чувствовать.

И в этом молчании родилось что-то новое. Что-то, что невозможно было назвать.

Но оно было. Живое. Как пламя между двумя тенями.

**9**

В доме пахло горечью и мятой, смешанной с пылью древних книг и чем-то ещё – едва уловимым, как эхо забытых имён. Тот аромат, который можно почувствовать только на границе между мирами. Он был не чужой для Лиама. Но и не родной.

Элиза снова села рядом, её движения были спокойными, почти ритуальными. Она не торопилась, не суетилась – словно рядом с ней лежал не раненый чужак, а часть леса, которую она приняла как данность. Её платье чуть шуршало, как листва за окнами, и каждый её вдох словно вязал тонкие нити между ними – осторожные, хрупкие, но живые. Нити судьбы, которые никто не видел, кроме дома. И самой ночи.

– Ты знаешь, что лес не прощает ошибок? – её голос прозвучал почти как песня, глухо, с шёпотом старого заклинания. – Здесь каждое существо связано с другим. И если нарушить баланс – всё рушится. Как паутина, в которую попала молния.

Он медленно обернулся к ней. На его лице читалась не усталость – она уже стала частью его. Там было понимание. Угрюмое, запоздалое. И воспоминание боли, которую не стереть даже временем.

– Я это уже почувствовал, – прервал он. – Они идут за мной. Всегда. Даже во сне.

Она наклонилась чуть ближе. Тени от свечей бегали по её щекам, по губам, по глазам, делая лицо призрачным, неуловимым.

– Тьма, что преследует тебя, – это не просто охотники, – произнесла она медленно. – Это проклятие. Оно в твоей крови, в дыхании, в следах, что ты оставляешь на земле. Это память о том, кем ты был. И страх перед тем, кем можешь стать.

Он закрыл глаза, на мгновение отгородившись от мира. Веки дрогнули, и в этом жесте было больше боли, чем в его ранах. Когда он заговорил снова, голос был тихим, но в нём не было больше колючек.

– Я устал. От бегства. От молчания. От того, что всё, к чему прикасаюсь, умирает. – Он посмотрел на неё, уже без вызова. Впервые – с просьбой. – Помоги мне.

Элиза не ответила сразу. Она смотрела на него, как смотрят на луну сквозь завесу облаков – не понимая, свет это или иллюзия. Но её рука чуть дрогнула, и это дрожание было едва заметным согласием.

– Тогда ты останешься здесь, – сказала она наконец. – Пока не сможешь идти дальше.

Он медленно кивнул. В этом кивке было согласие, и подчинение, и что-то похожее на надежду.

А за окном, в ночной тишине, что-то хрустнуло. Лес слушал.

Дом – принял.

**10**

Ночь медленно сгущалась, как чернила по стеклу. Тьма не просто опускалась – она проникала в трещины дерева, просачивалась сквозь щели, обволакивала дом снаружи, будто пыталась вернуться внутрь. Не как враг – как старая хозяйка, изгнанная когда-то, но до сих пор помнящая запах каждой балки, каждого узора на полу.

Но в доме уже горели свечи.

Их свет был не обычным. Он не только освещал – он оберегал. Тёплый, густой, как мёд, он плыл по стенам, мягко касаясь травяных связок, отбрасывая на потолок длинные тени, похожие на пальцы старых духов. В этих тенях таились не страхи, а память – эхо обрядов, дыхание тех, кто жил здесь до. Словно сам дом помнил, как это: ждать, лечить, прятать от мира чужие раны.

Лиам лежал на старой кушетке, укрытый выцветшим пледом, пропитанным дымом и тысячами заклинаний. Его кожа была бледной, как зимнее утро, но дыхание стало ровнее. Он больше не боролся с болью – он спал. Или… находился в промежутке. Между сном и сном. Между жизнью и чем-то, что почти как она. Он был не здесь, но и не там. Он был между.

Элиза сидела у очага, поджав ноги под себя, будто защищаясь от самой себя. Тени плясали на её лице, касались щёк, как ласковые руки кого-то, кого она давно потеряла. Она не отрывала взгляда от огня – не потому, что боялась тьмы. Тьма была ей сестрой. Просто пламя отвечало ей. Шептало. В каждом потрескивании было что-то знакомое. Что-то о ней. О нём. О тех, кто ещё придёт. О боли, что ещё не закончилась. И о любви, что ещё не началась.

Её руки были перепачканы кровью, но она не мыла их. Пусть останется след. Пусть магия запомнит этот выбор. В этом доме каждое пятно, каждая травинка, каждая царапина – были частью её памяти. И теперь он стал её частью тоже.

В эту ночь они были не просто ведьмой и чужаком. Не просто теми, кого развела судьба по противоположным берегам. Они были двумя потерянными душами, случайно сплетёнными… или, быть может, слишком точно подобранными друг к другу. Как ключ к замку. Как рана к бинту. Как слово – к заклинанию.

Элиза чувствовала его даже сейчас. Не просто присутствие – отклик. Тонкую вибрацию, которую не объяснить словами. Как будто его сны касались её мыслей. Как будто внутри него – тоже возникала тишина, в которой она могла дышать.

Она не знала, что принесёт утро. Магия не давала ответов на такие вопросы. Иногда, чтобы выжить, нужно просто остаться. Остаться рядом.

И сейчас, пока ветер за окнами рассказывал свои древние сказки, которых никто не услышит, пока свечи танцевали, а дом – дышал, как живой, – она позволила себе быть.

Не ведьмой.

Не хранительницей границ.

Просто женщиной. Которая осталась. Не потому что обязана. А потому что захотела.

И пусть он этого не знал – она уже выбрала. Не его. Не себя.

Их.

«В эту ночь кто-то спас его.И кто-то спаслась сама.»

## **Глава 2 – «Прикосновение к тени"**

– —**1**

Утро пронзало дом ледяными лучами, но даже свет казался здесь чужим – будто пробирался сквозь слои боли, заклинаний и недосказанности. Лучи, тонкие и бледные, скользили по полу, касаясь его, как чужой голос, взывающий издалека. Дом не любил рассвет. Здесь он был не началом, а напоминанием, что ночь закончилась – но не закончилась её сила.

Элиза сидела на коленях у низкого стола, заваленного травами, чашами, кожаными свитками и книгами, страницы которых пахли смертью. Её движения были точны и почти священны. Пальцы – тонкие, сильные, словно привыкшие говорить с миром без слов – извлекали листья и корни, разламывали, измельчали их в каменной ступке. Она добавляла каплю за каплей тёмную, густую жидкость, пахнущую землёй, горечью и древними лесами, которые давно перестали расти.

Из угла, где лежал Лиам, доносилось только дыхание – хриплое, но стабильное. Он почти не двигался всю ночь, как будто был не человеком, а брошенным артефактом, который ещё пульсирует магией, но уже не принадлежит этому миру. Его кожа побелела настолько, что напоминала старую кость. Тьма отступила от его тела, но не ушла – она затаилась внутри, как зверь, что дремлет, но не приручён.

Время от времени он приоткрывал глаза. И тогда в комнате что-то менялось – будто становилось тише. Его взгляд, тёмный, как чёрный лёд, не просто следил за ней – он изучал. В нём не было страха. Только ожидание. Как у хищника, раненного, но не забывшего, кто он. Как у мужчины, у которого отняли волю, но не инстинкт. Он не знал, что чувствует. Но знал точно: она – центр этой комнаты. Её тепло, её голос, её движения удерживали его в реальности.

И всё же в этом взгляде было нечто большее. Что-то, от чего у Элизы по спине проходил холодок. Не просто голод, не просто любопытство. В нём была жажда… принадлежать. Или хотя бы быть увиденным. Настоящим. Не как оружие, не как проклятие, а как человек, которого ещё можно спасти. Если осмелишься.

Она чувствовала его взгляд, как невидимое касание – не грубое, но тяжёлое. Как дождь, начинающийся с одной капли на плече. Он проникал в её мысли, и с каждой секундой её дыхание становилось глубже, медленнее. Но она не отводила глаз. Не отводила духа. Она знала, что этот момент важен. Тонкий, как лезвие, он мог стать началом чего-то – или концом всего.

Она подняла чашу с отваром, немного поднесла к губам, чтобы ощутить силу. Затем встала, тихо подошла к нему, присела на корточки рядом. Его глаза – такие же, как и раньше, и всё же иные – встретились с её взглядом. Он не дрогнул.

– Выпей, – тихо сказала она. – И если тьма всё ещё внутри… пусть хоть на миг она устанет.

Он молчал, но взял чашу. Пальцы их не коснулись, но жар от его кожи прошёл по её руке, как искра. Он пил, глядя в её глаза. Глоток. Второй.

И когда он отдал сосуд, Элиза не сразу отодвинулась. Она вслушивалась в тишину, которая снова наступила. Но теперь она была другой.

Это была тишина между двумя, кто больше не один.

– —

**2**

Он наконец заговорил – голос был хриплым, словно прошедшим сквозь сотни зим и битв. Он звучал так, будто ему пришлось вырваться из самой груди сквозь кровь, пепел и молчание. В этом голосе было многое: утомление, недоверие, настороженность… и лёгкое, почти неуловимое удивление. Как будто он впервые позволил себе говорить не в бою.

– Это… что за магия? – прохрипел он, кивая в сторону стола, заваленного пучками трав, склянками с настойками и пыльными свитками. Он чуть приподнялся, и в его взгляде сверкнуло то, что едва не походило на интерес. Или осторожную надежду.

– Моя сила – от боли, – ответила Элиза, не поднимая головы. Её руки двигались размеренно, точно, будто каждая травинка была древним заклинанием. – Каждое растение, что ты видишь, – память. Каждая капля – часть боли, пропущенная через руки, через кровь. Это лечит плоть. Но не сердце. Не то, что глубже.

– А ты? – голос его стал тише, почти интимным. – Ты тоже… болела?

Она медленно подняла глаза. И в её взгляде не было жалости к себе – только признание. Прямая, честная усталость.

– Больше, чем могу рассказать. Больше, чем кто-либо вынес бы снаружи. Но я не ломалась. Я срослась. И каждый раз по-новому.

Она замолчала, снова вернувшись к своему отвару. В комнате стало тише, словно само пространство замерло между ними, слушая.

– Боль… – продолжила она, не глядя на него, – единственное, что напоминает мне, что я ещё дышу. Ещё здесь. Ещё не растворилась в тенях.

Он не ответил сразу. Лёгкие вздохи вырвались из его груди – как эхо чего-то, что когда-то называлось доверием.

– Тьма… внутри меня холоднее, чем эта комната, – выговорил он наконец. – Она не шепчет, она рычит. Я ношу её с собой, как клеймо. Как гниющую душу. Но ты…

Он повернул к ней лицо. И на миг в его взгляде вспыхнуло нечто уязвимое. Такое, что прятал всю жизнь.

– Ты не боишься меня?

Элиза отложила чашу, встала и подошла ближе. Тени на её лице колыхались от огня, делая её похожей на живое заклинание.

– Я боюсь другого, – ответила она. – Боюсь того, кто носит маску света и режет в темноте. Ты же… не прячешь свою тьму. Она на тебе, она снаружи. Ты не скрываешь, кто ты есть.

Она медленно присела рядом, почти касаясь его, но не дотрагиваясь.

– Я боюсь лжи. А ты – правда. Даже если ужасная.

Он смотрел на неё долго. И впервые – без маски.

И тогда он прошептал:

– Это страшнее всего. Быть увиденным – и не быть отвергнутым.

– —

**3**

Элиза улыбнулась с горечью – не насмешкой, не утешением, а как человек, который давно перестал искать в улыбке спасение.

– Бояться – значит быть живой. А я… давно больше мертва, чем ты.

Слова повисли между ними, как паутина – тонкие, почти невесомые, но цепляющие за дыхание. Лиам смотрел на неё долго, и в его глазах на миг мелькнула искра. Не жалости – узнавания. Он знал это чувство. Знал, что значит быть живым наполовину.

– Значит, ты – ведьма, – произнёс он, словно не спрашивал, а подтверждал то, что знал с первой секунды.

– Да, – тихо кивнула она. – И тень, что за мной следует, не менее страшна, чем твоя. Я просто научилась ходить рядом с ней, а не убегать.

Она хотела отвести взгляд, но он поднял руку – с трудом, будто преодолевая сопротивление самой плоти – и коснулся её запястья. Его кожа была холодной, почти мёртвой, но под этой ледяной оболочкой таилось что-то иное. Тонкая дрожь. Призрачное эхо жизни.

Элиза не отдёрнула руку.

Её пальцы ответили. Неуверенно, но с намерением. Их кожа встретилась – и в этом простом, почти неосознанном касании родилось напряжение. Оно не было ни страстью, ни страхом – это было как трещина в ткани мира. Как первая нота заклинания, ещё не произнесённого, но уже живущего между ними.

Время замерло. Дым от свечей застыл в воздухе, шёпот леса стих. Мир, казалось, задержал дыхание.

Их дыхание стало единым – не похожим, но слаженным. Два ритма, идущие навстречу друг другу. Или – отзеркаленные. Как если бы один вдох был продолжением другого. Сердца не били в унисон, но казались связанными чем-то большим, чем плоть и кровь. Противофазой. Отражением.

Он смотрел на неё, как на свет в конце собственной тьмы. А она – как на бездну, в которую можно не упасть, если держать кого-то за руку.

– Ты холодный, – прошептала она, но в голосе не было страха.

– Потому что всё тёплое… ушло. Давно.

– Тогда возьми моё. Пока можешь.

Молчание стало ответом. Но их пальцы не разомкнулись.

– —

**4**

Лиам с лёгкой, почти насмешливой, но не злой улыбкой отнял руку. Его движения были неторопливы, будто он возвращал не только прикосновение, но и что-то большее – эмоцию, тень былой человечности.

– Ты не боишься, ведьма? – спросил он, повторив свой вопрос, но теперь в голосе не было прежнего вызова. Вместо этого – уважение. Тихое. Почти нежное. Как если бы он увидел в ней не просто женщину, а равную. Ту, кто прошёл сквозь свои адские круги – и выжил.

Элиза медленно выдохнула, словно стряхивая пепел с души.

– Страх – роскошь слабых, – ответила она, глядя ему прямо в глаза. – А я привыкла жить на грани. Между смертью и чем-то, что ещё теплее её.

Слова висели в воздухе, как запах полыни – терпкие, обжигающие, но очищающие. Она не позировала. Она не играла в силу – она была ею. Сломанной. Укрощённой. Перекованной в нечто иное.

Лиам посмотрел на неё долго. Без желания, без вожделения – с любопытством, в котором было что-то почти первобытное. Как будто он видел её впервые. Настоящую. С обнажённой душой, полной трещин и шрамов, не прячущуюся ни за чарами, ни за цинизмом.

– Тогда… останься со мной этой ночью, – тихо произнёс он. – В этом доме. В этом лесу. Среди теней, где даже свет боится ступить.

Элиза замерла. Сделала шаг назад, словно оторвавшись от чего-то зыбкого. Дрожь пробежала по груди, холодком рассыпалась вдоль позвоночника. Не от страха. От осознания. Его слова были не просьбой. Почти молитвой.

– Если ты меня укусишь, – тихо сказала она, – ты умрёшь.

Он не рассмеялся. Улыбнулся – да. Тихо, беззвучно, как тень, что скользит по стене и исчезает, не оставляя следа. В его улыбке не было ни угрозы, ни сарказма. Только печаль. Принятие.

– Может, я этого и хочу, – прошептал он. – Может, смерть от тебя – единственное, что я бы выбрал добровольно.

Тишина после его слов была не пустотой, а плёнкой – тонкой, натянутой между двумя душами, готовыми разорваться, если сделают ещё один шаг.

– —

**5**

Элиза стояла, затаив дыхание. Половицы под босыми ногами были холодными, будто камень в подземелье. Воздух сгущался вокруг, становился вязким, как мёд, впитавший горечь. И всё же в нём было что-то ещё – неуловимое, электрическое, как напряжение перед бурей.

Лиам всё так же лежал, будто не дышал, но она чувствовала – он слышит её. Не ушами. Кожей. Кровью. Инстинктом, который есть у тех, кто давно перешагнул черту между человеком и чем-то иным.

И в нём отзывалось что-то её собственное. Дремлющее. Опасное.

Элиза подошла ближе, почти неслышно, и опустилась рядом. Её взгляд задержался на его лице: спящем, но не мирном. Губы чуть приоткрыты, будто он вот-вот что-то прошепчет. Ресницы дрожат. Под кожей – движение, как под тонким льдом: магия, что не хочет спать.

Она протянула руку, хотела коснуться – только на миг. Только чтобы убедиться, что он всё ещё здесь, в этом мире. Но на полпути замерла. Между её пальцами и его телом было всего несколько сантиметров – но пространство вибрировало, как тонкая мембрана. Магия. Не его. Их общая.

Вдруг он открыл глаза.

Глубокие, чёрные, с вкраплениями серебра, как ночное небо после шторма. Не испуганные. Не злые. Полные тишины и чего-то гораздо древнее.

Они смотрели друг на друга.

Не как на чужих. Не как на врагов.

Как на тех, кто узнал друг друга слишком рано. Или слишком поздно.

– Почему ты не спишь? – тихо спросила она, не отводя взгляда.

– Потому что чувствую, – ответил он. Голос был низким, шершавым, но в нём не было боли. – Тебя. Магию. Что-то… большое.

Элиза кивнула медленно, словно подтверждая то, чего сама ещё не до конца поняла.

– Это место не защищает от правды, – сказала она. – Только от лжи.

– Тогда оставайся, – прошептал он, – пока ночь не исчезнет.

И она осталась.

Села у его изголовья, не касаясь, но разделяя тепло.

Словно страж. Словно спутница.

Словно та, кто выбрала – не бояться.

За окнами завывал ветер, но он не смел проникнуть внутрь.

А между ведьмой и чужаком рождалось нечто большее, чем связь.

Рождалось пророчество.

И ночь действительно менялась.

Впервые – не разрушая, а… соединяя.

– —

**6**

Утро сменялось тихим днём, но дом, словно сопротивляясь времени, оставался в полумраке. Солнце царапало ставни снаружи, пробиралось в щели, но не решалось войти – будто чувствовало, что здесь царит иной порядок. Здесь живёт не время, а ритуал. Не человек, а ведьма.

Элиза сидела у стола, склонившись над миской. Её движения были безмолвными, сосредоточенными, словно она разговаривала не с травами, а с самой тканью мира. В стеклянной плошке покачивалась тёмная жидкость, тягучая, как кровь леса. Запах полыни, сушёной черемши, коры и солёной земли наполнял пространство. Она шептала – не слова, а вибрации. Каждое – как звук, который не нужен слуху, но нужен телу.

Лиам лежал на боку, укрытый грубой тканью, и смотрел на неё. Не просто смотрел – впивался взглядом, как голодный поцелуем. Но не плоть его жаждала – истина. Он искал ответы в изгибах её запястья, в изгрызанных ногтях, в том, как она не вздрагивала от его взгляда.

Его дыхание сбилось – не от боли, а от внутренней борьбы. Рука судорожно сжалась в простыне, как будто он удерживал себя от чего-то. От желания броситься к ней? От инстинкта – убежать? Он сам не знал. Слишком многое в ней нарушало привычные ему границы. Слишком много жизни, где он привык видеть страх.

Элиза, не поднимая взгляда, сказала тихо:

– В тебе пульсирует не только боль. Ты держишь в себе что-то… дикое.

Он вздрогнул. Как будто она увидела его насквозь.

– Это… не моё, – прошептал он. – Оно пришло со мной. С тех мест, откуда я сбежал.

– И всё же оно в тебе, – сказала она, наклоняя миску, сливая мазь в глиняный сосуд. – А значит, теперь и во мне.

Он нахмурился.

– Почему ты это делаешь?

– Потому что если я не встречу тьму с открытыми глазами, она найдёт меня во сне, – ответила она спокойно.

Он замолчал. Слова застряли в горле, как острые шипы. Он не знал, как назвать то, что сейчас ощущал. Страх? Желание? Благодарность? Ни одно не подходило.

Элиза подошла к нему, сосуд с мазью в руках. Опустилась на колени. Коснулась его плеча – холодного, напряжённого.

– Это будет жечь, – сказала она. – Но потом станет легче.

Он кивнул, не отводя глаз.

– Ты ведьма, – сказал он тихо. – Но ты мягче, чем ночь. И опаснее, чем утро.

Элиза едва заметно улыбнулась.

– А ты всё ещё не решил, убежать ли тебе… или остаться. Правда?

И в этот миг, когда её пальцы коснулись его кожи, когда мазь начала впитываться, причиняя жар и облегчение одновременно, – он понял.

Он уже остался.

– —

**7**

– Твоя магия… – его голос звучал с той же неуверенностью, с какой произносят имя давно ушедшего, но всё ещё держащего за сердце. – Почему она такая… живая?

Элиза замерла, не завершив движение. Её пальцы застыли над пучком сухих листьев, в воздухе повис аромат полыни и крови. Она медленно подняла голову. В тусклом свете лампы глаза её блеснули – не светом, а воспоминанием. Взглядом, в котором дышала давняя боль.

– Она – часть меня, – сказала она негромко. Голос упал тяжело, как последние капли дождя по стеклу. – Из боли и страха. Без них магия, как и я, давно бы умерла.

Листья шуршали в пальцах, но в комнате воцарилась тишина. Эти слова прозвучали как заклятие – простое, но сильное, вырванное из самой плоти жизни. Они висели в воздухе, будто кости, разложенные для гадания.

Лиам смотрел на неё. Его взгляд, сначала настороженный, стал глубже. Словно в ней он увидел себя – другого, искажённого, но родного. Пальцы на его колене подёргивались, будто он боролся с желанием прикоснуться – не ради тела, а чтобы убедиться: она реальна.

– Ты прячешься от света, – прошептала она, не отводя глаз. – Твоя кожа холодна, как у мертвеца. Но ты не кусаешь. Почему?

Он отвёл взгляд. Плечи дрогнули, будто кто-то невидимый провёл по ним рукой. Потом он чуть усмехнулся, уголки губ едва тронула тень – не радости, а усталости.

– Я выбираю, что и когда брать, – сказал он. – И кого.

Слова звучали мягко, но под ними скрывался контроль. Лёд, удерживающий бурю. Желание, завёрнутое в цепи. И страх – не перед ней, а перед собой.

Элиза подошла ближе. Её шаг был неслышным, как тень, скользящая по полу. Она протянула руку, не касаясь его, но воздух между ними уже дрожал. Пульс её замедлился, дыхание стало тише.

– Сила – не то, что можно взять или отнять, – прошептала она. – Она живёт внутри. Даже если её боишься. Даже если она жрёт тебя изнутри.

Он посмотрел на неё – по-настоящему, без маски. И на миг в его глазах вспыхнуло нечто похожее на огонь. Не яркий, не разрушающий – но древний, первозданный. Такой, что может либо согреть, либо сжечь.

– Я боюсь тебя, – признался он неожиданно. – Потому что ты не даёшь мне исчезнуть.

Элиза едва заметно улыбнулась.

– А я боюсь себя… когда ты рядом, – ответила она.

И в этот миг между ними не осталось ни слов, ни расстояний. Только напряжённый, пульсирующий мост из боли, желания, силы и сдержанности. Мост, по которому они оба могли упасть – или пройти.

И если ночь примет их шаг… она больше никогда не отпустит.

– —

**8**

Между ними вновь повисла тишина, наполненная не пустотой – нет – а чем-то пульсирующим, зыбким, как трещина во времени. Воздух сгущался, будто сам дом, стены, пол, книги и пыль – замерли в ожидании. Даже старая посуда на полке затаила дыхание, свечи потрескивали в такт их молчанию, словно чувствуя напряжение, что скручивало пространство.

Их дыхание слилось в один ритм. Не одинаковый – связанный. Один вдох, один выдох. Один холод, одно тепло. Даже пламя свечи, дрогнувшее в стороне, казалось, слушало.

Он наклонился ближе. Настолько, что её волосы шевельнулись от прикосновения его дыхания. Оно было холодным – не мёртвым, но потусторонним. Как воздух в гробнице, где покоятся души, не завершившие свой путь. Оно скользнуло по её шее, как невидимый знак, как первый шрам перед посвящением.

Элиза не отпрянула. Не дернулась. Она осталась на месте – неподвижная, как скала, как корень, что прорастает в землю сквозь века. Но внутри… под кожей, под рёбрами – прокатилась искра. Узкая, хищная, такая тонкая и быстрая, что сердце сбилось с ритма. Не от страха.

От узнавания.

От чувства, что уже жило в ней, как эхо другой жизни. Давно забытой – или только предначертанной.

– Ты не боишься меня, ведьма? – прошептал он. Его голос был густым, как вино, хранившееся в темноте слишком долго. В нём не было ни угрозы, ни вызова. Только тихая, горькая искренность. Он спрашивал так, будто не верил, что ещё может кого-то не оттолкнуть.

Элиза ответила не сразу. Слова шли издалека, из самой её пустоты, где всё ещё теплилось нечто живое.

– Бояться – значит жить, – выдохнула она, почти не открывая рта. – Но я давно больше мертва, чем ты.