Танцующая в тени

Танцующая в тени

Катарина Сергеева

© Катарина Сергеева, 2025

ISBN 978-5-0067-7970-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АННОТАЦИЯ

Танцующая в Тени – романтическое фэнтези о любви, боли и магии, разрывающей мир пополам.

Элиза – ведьма, носительница древней силы, о которой она не подозревала. Лиам – изгнанный вампир, потерявший всё. Их встреча – не случайность, а пересечение судеб, переплетённых светом и тьмой.

Вместе они проходят путь от страха до слияния душ, от одиночества до союза, способного изменить саму суть мира. Против них восстаёт Серый Ковен, охотники, и сам Повелитель Тьмы.

Чтобы выжить, им предстоит вспомнить, кто они на самом деле – богиня Каэльриэль и носитель древнего пламени.

Это история о том, как любовь становится магией, а магия – выбором.

Они – не просто пара. Они – начало новой эры.

## **Пролог – «Тьма, что помнит всё»**

> *Я – не бог. Я – до богов.*

> *Я – не судьба. Но судьбы пишут меня, как тень пишет свет.*

> *Я – тьма, что помнит всё.*

– —

Я не знаю имени, которое ты дашь мне. Может быть, *пустота*. Может – *прах времён*. Или, как называли меня когда-то в заброшенных храмах, *Шепчущий в корнях*. Но имена – как листья: шуршат, падают, гниют. Я не имя. Я – память.

Я родился раньше звука. Раньше начала. Когда только бездна смотрела в себя, и сама себе шептала сказания. Я был её эхом.

Я видел, как вспыхнул первый свет. Он был прекрасен – яркий, неуравновешенный, молодой. Он кричал, когда рождался, и в этом крике было столько боли, что я стал слушать.

А потом… появились они.

Люди.

Слишком хрупкие, чтобы не лгать. Слишком живые, чтобы не помнить.

Я следил. Не вмешивался. Я не судья, не создатель. Я только тот, кто помнит.

Но есть истории, что не хотят быть забытыми. Они сами вырываются из пепла веков. Они дышат сквозь мрак.

Эта – одна из них.

– —

Она родилась в безлунную ночь, когда даже звёзды отвернулись. Девочка с глазами, в которых плясала полынь и дрожала луна.

Они назвали её **Элиза**, но это не было её именем. Имя её – забылось. Слишком древнее, чтобы звучать человеческими устами.

Я помню его. И когда придёт время – напомню.

Она была первой из новой линии. Или последней из старой. Как знать. В ней сплелись кровь и пепел, магия и вина. Она не молилась – она слушала. И Тьма отвечала.

Я знаю это, потому что это *я* отвечал ей.

– —

А он… Он пришёл из противоположного края боли.

Он был создан не для света, и не для жизни. Он был звуком отчаяния, воплощённым в плоть.

Он – дитя охоты, губ и жажды. Его имя – **Лиам** – ничего не значит. Просто звук, чтобы удержаться от зверя внутри.

Он не искал её. Но всё, что не ищут – находит сильнее.

Они были рождены в разное время, на разных концах стихий.

Но я знал – они встретятся.

Потому что такие, как они, всегда встречаются.

– —

Мир их не ждал.

В нём не было места для ведьм, что не склоняют головы,

и вампиров, что боятся пить.

Не было алтарей для светотени. Не было учителей для тех, кто не желает выбирать между добром и злом.

Но всё, что не вписывается – сжигают.

Я видел, как их предавали.

Видел, как костры глотали имена,

как тела становились заклинаниями.

Как любовь превращалась в оружие.

Да, любовь.

Не та, что пишут в песнях.

Та, что разрывает. Та, что ломает клятвы и заставляет забыть, кем ты был.

Они не искали её. Но она нашла их.

– —

Я наблюдаю. Я всегда наблюдаю.

Я видел её первую кровь.

Видел, как он впервые сорвался.

Видел, как они касались друг друга, будто это последний берег.

Я слышал их шёпоты сквозь века.

*«Если ты свет – я тень». *

*«Если ты боль – я слияние». *

Когда-то я думал, что свет побеждает тьму.

А потом – что тьма поглощает свет.

Но теперь я знаю:

иногда они танцуют.

– —

Это история о них.

О ведьме и вампире.

О боли, которая стала домом.

О ритуале, который стал любовью.

О смерти, что освободила.

О свете и тени, которые слились, чтобы стать чем-то большим.

Ты готов слышать?

Хорошо. Тогда слушай.

Потому что я – тьма, что помнит всё.

И эта история, наконец, хочет быть рассказанной.

– —

## **Глава 1 – «Ведьма и кровь"**

> *Лес замирает, когда ведьма шепчет.

> Кровь слышит зов, даже если плоть молчит.*

– —

**1**

Дом Элизы стоял там, где даже тени не задерживались надолго.

Он не был обозначен на картах, не знал дорог и не приглашал гостей. Прячась между чёрными корнями дубов и вязов, он выглядел так, словно вырос сам из болотной земли, словно выдохнутая печаль приняла форму избы. Как будто сам лес, уставший хранить свои мёртвые тайны, изверг из себя это строение – напоминание о том, что есть вещи, которые нельзя забыть, и некого звать.

Окна были заколочены тряпками из старых пелерин, выцветших, как прошлое. Крыша поросла мхом и сухими ветками, а вход охраняли связки сухих трав, косточек и оберегов, которые звенели при каждом порыве ветра – не громко, но зловеще, как перешёптывающиеся души. Каждая связка звала свою часть памяти: имя, боль, заклинание.

Внутри было почти темно. Полумрак не был враждебным – он был принятым, почти домашним. Свет проникал с неохотой, скользя по стенам, как робкий гость. Пахло старым воском, сушёной лавандой, железом и солью.

Элиза сидела на полу у центра круга, вытянутого белым пеплом и вкраплениями ртути. Перед ней лежал оленёнок – совсем молодой, почти ребёнок. Он дрожал. Лоб зверя блестел потом, бок тяжело поднимался, грудная клетка будто ломалась при каждом вдохе. Из рваной раны на лапе сочилась чёрная, сгустившаяся кровь, в которой было больше проклятия, чем боли. Охотничья стрела, заточенная не железом, а страхом, всё ещё торчала в его плоти.

Элиза не моргала. Её пальцы были покрыты пеплом, ногти – срезаны до мяса. Она не читала заклинание – она выдыхала древнюю магию, как дыхание, как пепел из костра, который горит уже столетие. Не слова, а суть. Не молитва, но зов.

– Верни, что было взято… Забери, что не твоё… Отпусти… – её голос был больше хрипом, чем речью. Он казался голосом из глубины земли, а не из её уст. За каждым словом стояло не прошение, а обмен.

Свечи по периметру вспыхивали и затухали, будто кто-то невидимый дышал рядом. Магический знак, нарисованный на полу, светился, как жара над углём, пульсировал, словно сердце умирающего.

Элиза вложила ладонь в центр круга. Тепло крови, боль, страх – всё пронзило её в тот же миг. Сила оленёнка перетекала в неё, как роса в сухую землю, и вместе с ней – проклятие. Её тело выгнулось от боли, губы побелели. Кожа на руке задымила, покрылась трещинами, будто фарфор под ударами времени. Из-под ногтей пошла кровь.

Но она не отдёрнула руку.

– Живи, – прошептала она. – Возьми моё дыхание. Возьми мою пустоту. Но живи.

Минуты тянулись, как столетия. Воздух дрожал. Даже тени замерли.

И вдруг – пульс оленёнка замедлился. Становился ровным. Грудь поднялась и опустилась – не с болью, а с усталостью. Он моргнул, слабо повернул голову, издал едва слышный писк.

Элиза сгорбилась над ним, не открывая глаз. Ладонь её обуглилась, вена на шее дрожала от перенапряжения. Но она улыбнулась краем губ. Тихо, как для себя.

– Ты жив. А я снова пустая.

Её голос был не жалобой. Не скорбью. А привычной констатацией. Она снова спасла жизнь. И снова отдала за неё частицу себя.

**2**

Дом молчал, как всегда. Не потому, что был пуст – наоборот, он был наполнен. Просто говорил не словами, а запахами, скрипами, дыханием дерева, которое когда-то росло и помнило ветер. Он не требовал внимания. Он жил своей жизнью – как и его хозяйка.

Запах – влажный, травяной, с примесью сухой крови, горелого мёда и чего-то едва уловимого, будто озоном перед грозой – говорил: здесь живёт ведьма. Здесь живёт память. Не память рода, не человеческая. Память боли, сделок, заклятий. Память вещей, которые никто не должен помнить.

На потолке висели связки рябины, чертополоха, сушёных цветов и корней, чьи имена давно забыты обычными языками. Некоторые были чёрными, как пепел, другие – серебристыми, как свет луны. Они не просто сушились – они шептались между собой по ночам, перебирали страхи и желания тех, кто когда-то их срывал. Время не касалось их, потому что магия сохраняла каждую нить.

Полки были уставлены книгами. Не просто старыми, а древними. Каждая – написана от руки. Краска – не чернила, а кровь, слёзы, иногда – сама тень. Переплёты – из кожи. Иногда её можно было узнать по линиям ладоней. Каждая книга – не источник знаний, а существо. С характером, с настроением. Некоторые шептали по ночам. Некоторые – дышали.

В дальнем углу стояло зеркало. Высокое, в резной раме, опалённой на одном краю. Оно было тёмное, как стоячая вода в ночь без луны. Гладь – как чёрная пустота. Оно не отражало Элизу. Никогда. Ни её лица, ни её силу, ни даже её тень. Будто мир отказывался признавать её существование.

Элиза давно не пыталась заглядывать в него. Она знала – это не просто зеркало. Оно не показывает внешнее. Оно показывает то, что внутри. А тени ведьм… не для глаз. Даже собственных.

Иногда, проходя мимо, она чувствовала, как зеркало следит за ней. Не глазами, нет. Оно просто знало о ней. О каждом решении. О каждом сломе. О каждой капле вины, которую она не отмыла, не отпустила.

Но она не боялась. Не потому, что была смелой. А потому, что за свою жизнь она слишком часто смотрела в тьму – и слишком часто видела в ней себя.

**3**

Ночь была слишком тиха – словно сама природа задержала дыхание, ожидая чего-то неизбежного и страшного. Тишина в лесу – явление привычное, но эта была иной: плоской и натянутой, как тонкий шелк, вот-вот порвётся. Она висела в воздухе тяжёлым покровом, который давил на грудь и заглушал любые звуки, даже шорохи травы и скрипы веток.

Элиза стояла на пороге своей хижины, ощущая, как её тело инстинктивно сжимается. Внутри неё, под кожей, зарождалась тревога – неумолимая и неясная, как запах приближающейся грозы. Кожа на запястьях зазудела, как будто тысячи маленьких иголок проникали в неё изнутри. Амулет у сердца, плотно прижатый к телу, неожиданно дрогнул – словно в нём пробудилась давно уснувшая сила, отзываясь эхом на зов далёких миров.

Инстинкт ведьмы – это голос из глубины веков. Он не шепчет и не требует. Он есть. Он чувствуется в каждом биении сердца, в каждом шорохе листьев, в каждом вдохе ночного воздуха. Он старше любого слова, древнее любого заклинания. Он – неумолимый указатель пути, который нельзя игнорировать.

Элиза поднялась с места плавным, уверенным движением. Не спеша, чтобы не разрушить хрупкую ткань момента. Она натянула на плечи чёрный плащ, украшенный серебряными рунами – каждая из которых была не просто символом, а частью её судьбы, её боли и силы. Рисунки блестели в тусклом свете свечей, будто живые, напоминая ей о том, что путь ведьмы – это всегда путь через тьму и свет одновременно.

Ни ножа, ни амулета она не взяла с собой – потому что сейчас они были лишними. Лишь посох, выточенный из корня древней ольхи, в которой слились жизнь и смерть, покой и движение. Этот посох был её спутником, её продолжением – отшлифованным её дыханием, согретым её кровью. В руках он словно пел – тихую, едва слышимую песню леса и ветра.

Она вышла босиком на холодную землю. Каждый шаг приносил к телу импульсы древней мудрости: шорох мха, упругий отклик почвы, слабое вибрирование корней под ногами. Так земля говорила с ней чище всяких слов – напрямую, через кожу, кровь и кости. Босые ноги несли её к тайнам, скрытым в глубинах ночи и леса.

Лес встретил её не гостеприимством, но и не враждебностью – скорее с молчаливым ожиданием. Деревья дрожали, хотя не шевелился ни лист, ни ветка. Их корни затаились глубоко под землёй, а ветви – будто внимающие немому призыву. Листья шептали без слов, создавая музыку без языка, древнюю и забытую людьми. Ветер кружил вокруг, но не касался кожи Элизы – он словно избегал её, уважая её присутствие, ощущая силу, которую она несла.

Она шла туда, где мир казался сломанным, раненым – туда, где нарушилась ткань природного и привычного. Место, где прошлое встречалось с будущим, и где магия жила, но была изранена. Шла не задавая вопросов, потому что ведьма никогда не спрашивает, куда идти – она просто следует за голосом своего сердца и древнего инстинкта.

В каждом её шаге был вызов судьбе, тихое утверждение: я здесь, и я приму всё, что ты мне принесёшь.

– —

**4**

Он лежал у подножия старого дуба, как забытый зверь.

Тело истощено, рубашка разорвана, кожа в грязи и крови, словно его сбросили с самого неба и забыли подобрать. Волосы спутаны, губы потрескались, дыхание – тяжёлое и редкое. На груди – клеймо охотников: круг с двумя пересекающимися линиями, обожжённый до черноты, будто метка для тех, кого не отпустит тьма.

Глаза были закрыты. Но когда Элиза приблизилась, он заговорил:

– Не трогай.

Голос – низкий, сорванный, едва уловимый, как ветер перед бурей. Но в нём было нечто большее, чем боль. Внутри звучал осколок силы, за которой кто-то когда-то шёл до смерти.

– Ты ранен, – спокойно сказала она, будто не впервые видит человека, балансирующего на грани.

– Я не прошу помощи, ведьма.

Она остановилась. Слово вспыхнуло в воздухе, как проклятие, как вызов. Не оскорбление – распознавание.

– А я не предлагала, чужак, – ответила она с лёгкой насмешкой, в которой не было злости. Только усталость.

Он с трудом приоткрыл один глаз. Свет луны, пробившийся сквозь тучи, выхватил его лицо – обветренное, исписанное временем и битвами. Кровь на скуле, старый шрам у губ. Но взгляд… взгляд был острым, как лезвие, брошенное в ночную воду. Не испуганный, не благодарный – изучающий. Взгляд того, кто давно не верил в спасение.

– Что ты? – спросил он, не пытаясь пошевелиться. Голос стал чуть чище, но всё ещё ломался на дыхании.

Элиза наклонилась, но не коснулась его. Пальцы её лёгли на землю у его головы, словно она искала ответ не у него, а у самой почвы, напитанной его болью. Посох остался у дерева – знак доверия или вызова, она и сама не знала.

– Я – та, кого ты не хотел встретить этой ночью, – прошептала она.

– Тогда мне не повезло, – он едва заметно усмехнулся, губы дрогнули. Боль – его единственное топливо.

– Или наоборот, – она подняла бровь. – Ты ещё дышишь. Это редко происходит после встречи со мной.

Он снова замолчал. Тишина между ними была гуще ночи. Не зловещая – почти священная. Как будто лес тоже задержал дыхание, выжидая.

И всё же её рука потянулась. Сначала за край его рубашки, затем – за кожанную лямку на плече. Осторожно, будто проверяя не его, а себя. Вес был тяжёлым. Его тело – горячим, как уголь, в котором тлеет последняя искра.

Он не сопротивлялся. Не помогал. Только наблюдал, как её лицо остаётся спокойным, как будто она поднимает не незнакомца, а древнюю часть самой себя.

Только когда она сделала первый шаг, он прошептал, как заклинание:

– Тьма идёт за мной. Не спасай – если не хочешь её в дом впустить.

Элиза подняла взгляд. Над ними не было луны. Только рваные тучи и деревья, склонившиеся, будто прислушиваясь. Она знала: это не угроза. Это предупреждение. Исповедь.

– Тьма давно уже внутри, – сказала она тихо. – И я её хозяйка.

В её голосе не было страха. Только принятие. И, может быть, – лёгкое обещание, которое он ещё не понял.

**5**

Когда она потащила его к дому, он не пытался ни помогать, ни мешать. Просто смотрел на неё – слабым, выцветающим взглядом, будто собирал каждую деталь, словно запоминая дыхание женщины, которая не боится крови. Как плавно и уверенно движется та, что выбрала не убежать, а остаться, несмотря ни на что.

Она шла неспешно. Спокойно, ровно – будто несла не чужого мужчину, истекающего тьмой, а обычные дрова. Пальцы то и дело соскальзывали с влажной ткани его рубашки, но хватка оставалась крепкой, непоколебимой. Плечо Элизы ноило от напряжения, поясница стонала под тяжестью, но ни единого звука – ни вздоха, ни стонов – не вырывалось из её уст. Ни малейшего признака слабости или сомнения.

Тепло его тела прожигало кожу сквозь ткань одежды. Но это было не просто тепло – это было что-то большее, глубже физического. Предчувствие, словно трещина в самой судьбе, место, где должны были разойтись две жизни, но они соприкоснулись. Судьбы переплелись, начав новую нить.

Он был тяжёл не только телом, но и присутствием. Как будто сама тьма, что преследовала его, уже вцепилась в него когтями, став невидимой, но ощутимой тяжестью. Теперь тащить приходилось не только его, но и эту тёмную ношу – и всё же она шла вперёд.

С каждым шагом Элиза чувствовала, как кровь с его ран просачивается сквозь её плащ, медленно впитывается в неё. Как будто он без слов, без крика, без воли уже оставлял часть себя внутри неё. Метил её своей болью и страхом, делился с ней своей судьбой.

Стук его сердца был слабым, рваным – словно осторожный шаг по тонкому льду, не зная, треснет ли он и потянет ли вниз. Но он бился. Значит, он всё ещё здесь. Здесь, с ней, под её рукой.

Молчание между ними было густым, наполненным смыслом. Не пустым и не неловким – словно древний договор, заключённый без слов: он не станет спрашивать, почему она помогает, а она не раскроет свой самый глубокий страх.

Лес словно расступался перед ней. Корни не цепляли ноги, ветви не преграждали путь. Даже ветер замер, будто сам воздух затаил дыхание, и весь мир склонился перед её решением.

Она не знала, спасает ли его, чтобы спасти себя. Или спасает себя – чтобы он выжил.

Но знала точно: назад пути нет.

Когда вдали показался её дом – кривой силуэт, чёрный, как выдохнутый уголь, – она сжала зубы. Последние шаги были тяжелее прежних, словно сама земля восставала против её выбора, словно ночь пыталась вернуть своё.

И всё же она дошла.

Под скрипучим навесом, где колыхались связки трав и косточек, звенящие при каждом порыве ветра, она остановилась. Сердце грохотало, давило грудь, напоминая о каждой секунде, которую удалось выжить. Он был в её руках – полуживой, ещё не мёртвый. Она не знала его имени, не знала, кем он был, кем станет, чем обернётся их встреча.

Но чувствовала – что-то изменилось навсегда. Что-то, что уже не вернуть.

Всё висело на тонкой грани: его дыхание, её сила, их молчание.

И всё же она сделала шаг внутрь. Впустила не только тело, но и судьбу. Впустила то, что не может быть отвергнуто – то, что связывает и разрушает, что пугает и спасает одновременно.

**6**

Внутри дома было тесно и темно, но по-своему уютно – если, конечно, можно назвать уютом комнату, где стены пропитаны старой пылью, сушёными травами и незримой, едва уловимой магией. Здесь каждое дыхание казалось наполненным шёпотом давно забытых заклинаний и старых историй.

Элиза осторожно положила Лиама на корявый пень у очага, по которому ещё тлели угольки веток и пряных трав. Горячий дым клубился, наполняя пространство горечью и тьмой – запахом, знакомым ей с самого детства, запахом крови, боли и надежды.

Он не шелохнулся, лишь хрипло наблюдал за ней усталыми глазами, в которых пылала непростая смесь боли, усталости и глубокого недоверия, словно каждое прикосновение было для него испытанием.

– Почему ты… охотник? – спросила она, хотя ответ был очевиден. Этот шрам, обожжённый на груди, не был простым знаком – это было клеймо изгнанника, знак угрозы и обречённости, напоминание о том, кто он есть на самом деле.

– Не охотник, – его голос сорвался, как будто каждое слово вырвалось из горла когтями, – я тот, кто не оставляет следов. Тот, кто убивает, чтобы забыть… чтобы выжить.

Элиза улыбнулась – горько и безрадостно. – Ты говоришь загадками. На тебе слишком много тьмы, чтобы скрыть её словами.

Он скользнул взглядом по её рукам – испачканным землёй и кровью, по следам древних ритуалов, что были написаны на её коже. Его глаза стали более внимательными, почти настороженными, будто пытаясь прочесть её скрытые тайны.

– И ты тоже, ведьма, – прошептал он, – твоя тьма не менее глубока и не менее опасна.

– Но я не прячу её за масками и лицами, – ответила Элиза, не отводя взгляда. – Ты чужак здесь. Здесь тебе не помогут.

Он отшатнулся, словно слова проникли под кожу и укололи острую боль. Но не ушёл, остался, будто сражаясь с самим собой.

– Я не пришёл за помощью, – сказал он, голос тихий, почти ломкий. – Я пришёл за ответами.

В этот момент между ними повисла невидимая нить – напряжённая, как струна, готовая в любой миг зазвучать. Два мира столкнулись в одной комнате – мир тьмы и светлой магии, прошлое и настоящее, боль и надежда.

И оба знали – это только начало.

**7**

Она медленно подошла к старой полке, заваленной книгами, которые пахли временем и забвением. Пальцы её скользнули по потёртым страницам, пробегая по надписям, которые почти стерлись, но всё ещё хранили тайны – знания, которые могли стать ловушкой или спасением.

– Ответы, – тихо сказала она, – часто оказываются капканами. Если хочешь выжить в этом мире, ты должен не просто искать их – ты должен учиться слушать и запоминать то, что тебе говорят.

Она оторвалась от полки и вернулась к нему, держа в руках тёмный сосуд из грубой глины. Внутри переливалась густая жидкость – смесь корней, трав и капель крови, добытых ею собственноручно в самых тёмных уголках леса.

– Пей, – мягко сказала она. – Это облегчит боль, но не сотрёт её. Боль – часть силы, но её не должно быть слишком много.

Он замер, разглядывая сосуд, словно в нём таилась загадка, которую он боялся раскрыть. Но всё же, сдавшись, он сделал глубокий глоток, не отрывая взгляда от неё.

Мгновение прошло, и напряжение, словно невидимая броня, начало спадать с его тела. Его плечи опустились, дыхание стало ровнее, и он, наконец, вздохнул – лёгкий, освобождающий вздох, как если бы в нём снова пробудилась надежда.

– Кто ты? – спросил он, голос дрогнул, но стал открытым, чуть менее осторожным.

Она посмотрела прямо в его глаза, отражающие усталость и скрытую боль.

– Я – Элиза. Та, кто живёт на границе… – она сделала паузу, – между светом и тенью.

– И что же ты там находишь? – его голос был наполнен усталостью, но и любопытством.

– Одиночество, – прошептала она, – и силу, которая рождается в нём. Силу тех, кто научился жить на краю, кто понял, что свет и тень – не враги, а части одного целого.

**8**

Молчание стало плотным, тягучим, будто между ними повис невидимый туман из невыраженных мыслей и чужих снов. Он не давил – он обволакивал, как ткань, впитывающая всё несказанное.

Элиза перевела взгляд на окно. За потемневшим стеклом ночной лес затаился. Ветви деревьев казались застылыми в напряжённом ожидании, как нерешённый вопрос, как дыхание перед исповедью. Тьма там была густой, почти осязаемой, как чернила, разлитые по небу. В этом молчании даже луна пряталась – не осмеливаясь подсвечивать то, что не предназначено для чужих глаз.

– Почему ты не боишься меня? – его голос прозвучал вдруг, низко и чуть хрипло, как треск догорающего угля. Не угрожающе – но будто искренне. Будто спрашивал впервые.

Она усмехнулась. Не зло, не горько – скорее, как ведьма, которой давно знакома природа страха.

– Кто боится тьмы, тот никогда не станет её хозяйкой, – ответила она, не отрывая взгляда от ночи.

Он прищурился. Брови едва заметно сдвинулись, как у человека, который услышал правду, но ещё не знает, как с ней быть. Несколько мгновений он молчал, разглядывая её – так, будто искал трещины. Но нашёл только цельность, странную, почти пугающую уверенность в её тени.

– Что ты видишь во мне? – спросил он тише, будто боялся ответа. Или наоборот – нуждался в нём слишком остро.

Она повернула голову. В её взгляде не было жалости. Только знание. Глубокое, древнее.

– Боль. И страх. Но не страх смерти. Ты не боишься умереть, – её голос стал мягким, как прикосновение. – Ты боишься быть забыт. Боишься раствориться, не оставив следа. Как пепел, рассеянный на ветру.