Маттео. Тишина Сердца

– Кьяра.

Из горла вырвался только хрип – жалкий, нечеловеческий звук.

– Не пытайтесь говорить. – Женский голос, профессионально-успокаивающий, с той особой интонацией, что вырабатывается годами работы с болью. Медсестра склонилась над ним – полное лицо, добрые глаза, седая прядь выбилась из-под колпака. Проверила капельницу, поправила что-то в мониторах. – Вы в больнице Святого Джованни во Флоренции. У вас была серьёзная травма. Вы провели в коме четыре дня.

Больница. Травма. Четыре дня. Слова падали в сознание как камни в глубокий колодец. Обрывки памяти собирались в картину – солнечное утро, Кьяра в синем платье, дорога в Монтальчино. Дождь на серпантине. Грузовик. Визг тормозов. Переворот. Кровь.

Кьяра, висящая на ремне безопасности. Неподвижная. С неправильным углом шеи.

– Где… Кьяра? Моя жена?

Медсестра отвела взгляд. Секунда – но достаточно. В её глазах мелькнула та особая тень, что появляется у медиков перед тяжёлыми словами. Жалость, смешанная с профессиональной отстранённостью.

– Доктор Росси всё объяснит. Он уже идёт.

– Пожалуйста… – Маттео попытался приподняться, но тело не слушалось. Что-то тяжёлое давило на грудь – не физически, изнутри. – Где она?

– Мне очень жаль, синьор Бернарди. Очень.

Мир обрушился.

Не метафорически – физически. Потолок с трещиной-молнией раскололся и упал. Белые стены больничной палаты сдвинулись, сжимая пространство до размеров гроба. Пол провалился в чёрную дыру. Маттео закрыл глаза, цепляясь за последнюю соломинку неведения, но сознание было беспощадно ясным.

Вошёл врач – седой мужчина лет шестидесяти с усталым лицом человека, видевшего слишком много смертей. Папка в руках, очки на цепочке, профессиональная маска сочувствия.

– Синьор Бернарди, я доктор Росси. Как вы себя чувствуете?

Абсурдный вопрос. Как он себя чувствует? Как чувствует себя человек, которому только что подтвердили конец мира?

– Кьяра… она…?

– Мне очень жаль. Ваша жена погибла в результате аварии. Смерть наступила мгновенно, она не мучилась.

Не мучилась. Словно это могло что-то изменить. Словно отсутствие мучений делало смерть приемлемой.

Доктор продолжал говорить – профессиональный голос перечислял повреждения. Множественные переломы рёбер – три справа, два слева. Сотрясение мозга второй степени. Разрыв селезёнки – успели прооперировать. Ушиб лёгкого. И… повреждение обонятельного нерва вследствие черепно-мозговой травмы.

– Вам повезло, синьор Бернарди. При такой силе удара вы могли остаться парализованным. Или не выжить вовсе.

Повезло.

Маттео почувствовал, как губы растягиваются в жуткой пародии на улыбку. Повезло – это встретить любовь всей жизни. Повезло – это проснуться рядом с ней солнечным утром. Повезло – это состариться вместе, окружёнными внуками. А выжить, когда она мертва – это проклятие.

– Мне нужно проверить ваши рефлексы, – доктор достал фонарик. – Следите за светом. Влево… вправо… вверх…

Маттео послушно следил, отвечал на вопросы. Тело функционировало отдельно от разума, выполняя команды по инерции. Сожмите кулак. Пошевелите пальцами ног. Какое сегодня число? Как вас зовут?

Какое число? Он не знал. Знал только, что четыре дня назад – целую жизнь назад – они ехали на дегустацию. Она рассказывала про амфоры и древних римлян. Смеялась. Мечтала о детях – мальчике с его глазами, девочке с её упрямством.

– Двадцать первое марта, – подсказал доктор. – Весеннее равноденствие. Начало новой жизни, как говорят.

Конец жизни. Начало существования.

– Когда похороны?

Врач переглянулся с медсестрой – быстрый профессиональный взгляд.

– Ваши родители ждут снаружи. И… родители мисс Кастелли. Вашей жены. Они хотели бы поговорить, когда вы будете готовы.

Как я посмотрю им в глаза? Людям, доверившим мне свою дочь?

– Пока нет. Мне нужно… время.

– Понимаю. Но вы должны знать – водитель грузовика был задержан. Экспертиза показала 1,8 промилле алкоголя в крови. Это не ваша вина, синьор Бернарди. Вы сделали всё возможное, чтобы избежать столкновения.

Не моя вина. Но она всё равно мертва.

Доктор ушёл, оставив его наедине с белым потолком и механическим писком приборов. Больничная палата гудела особенной тишиной – той, что бывает в местах, где смерть ходит по коридорам как полноправная хозяйка. Маттео смотрел на трещину над головой, пытаясь осознать новую реальность.

Кьяра мертва.

Слова не складывались в смысл. Как «сухая вода» или «тёмное солнце» – грамматически верно, логически невозможно. Где-то в параллельной вселенной она всё ещё жива, они приехали в Монтальчино, она блистает на дегустации, очаровывает всех своими знаниями и страстью. Вечером они возвращаются домой, занимаются любовью в их большой кровати под портретом прабабушки, засыпают в объятиях друг друга…

На третий день пришли родители. Мать постарела на десять лет – новые морщины прорезали лицо, волосы поседели у висков. Отец держался внешне спокойно, но руки дрожали, когда он наливал воду из графина.

– Сынок. – Мать села на край кровати, коснулась его щеки. Её пальцы были холодными, сухими. – Мы так волновались. Думали, потеряем и тебя.

– Прости. – За что он извинялся? За то, что выжил? Что не уберёг чужую дочь? За то, что разрушил их надежды на внуков? – Прости, мама.

– Тише. Ты ни в чём не виноват. Это ужасная трагедия, но ты не виноват.

– Я вёл машину…

– Хватит. – Отец положил тяжёлую руку ему на плечо. Знакомый жест, который успокаивал с детства. – Водитель грузовика – Джузеппе Морелли, если тебе интересно. Хронический алкоголик, уже дважды попадался пьяным за рулём. В этот раз был не только пьян – ещё и под амфетаминами. Экспертиза подтвердила. Это он виноват, только он.

У убийцы есть имя. Джузеппе Морелли. Обычное имя для человека, разрушившего мир.

– Как её родители?

Мать отвела взгляд – ещё один красноречивый жест.

– Убиты горем. Но… Синьора Кастелли просила передать, что не винит тебя. Что Кьяра бы не хотела, чтобы ты винил себя. Они понимают – ты сделал всё возможное.

Но возможного оказалось недостаточно.

– Мама, – Маттео вцепился в её руку с силой утопающего. – Принесите её вещи. Что-нибудь. Её духи. Пожалуйста.

– Конечно, милый. Всё, что захочешь.

Через час она вернулась с небольшой сумкой. Флакон духов чудом уцелел – ни трещины, ни скола. «Жасмин ин Уайт» от L’Artisan Parfumeur – её любимый аромат. Она говорила, что он пахнет счастьем и утренней росой.

Маттео открыл крышку дрожащими руками, поднёс к лицу, глубоко вдохнул.

Ничего.

Паника накрыла как цунами. Он брызгал на запястье, на больничную подушку, в воздух. Просил мать проверить – не выдохся ли аромат?

– Нет, милый, запах очень сильный. Вся палата пахнет жасмином.

– Я не чувствую! Не чувствую запах!

– Маттео, успокойся!

– Вы не понимаете! Я не чувствую её! Не чувствую Кьяру!

Прибежали медсестра, дежурный врач. Успокоительное в вену. Голоса становились дальше, расплывались.

– …типичное проявление аносмии… повреждение обонятельного нерва при ЧМТ… может быть временным…

Следующее пробуждение было хуже. Теперь он знал – мир потерял не только Кьяру. Он потерял все запахи. Больничная еда могла быть картоном – вкус без аромата превращался в текстуру. Цветы в вазе на подоконнике – яркие герберы, принесённые чьей-то заботливой родственницей – были просто цветными пятнами без души.

Родители Кьяры пришли на пятый день. Маттео ждал их визита со страхом, репетировал слова извинения, которые всё равно были бы недостаточными.

Джузеппе Кастелли вошёл первым – крупный мужчина с мягким лицом, в котором угадывались черты дочери. Те же карие глаза, та же линия подбородка. За ним Мария – копия Кьяры через тридцать лет, только с печатью горя вместо смеха.

Маттео ждал обвинений, криков, может быть, даже физической агрессии. Имели право.

Вместо этого синьора Кастелли подошла к кровати, взяла его руку в свои.

– Мальчик мой. Не смей винить себя. Слышишь? Не смей.

– Я не смог её спасти. Простите. Простите меня.

– За что? – Синьор Кастелли встал у изножья кровати. Голос хриплый, но твёрдый. – За пьяного ублюдка на дороге? За дождь? За то, что законы физики работают против маленьких машин? Ты пытался увернуться – свидетели видели. Ты сделал всё, что мог.

– Но я жив, а она…

– И слава Богу! – Мария сжала его руку сильнее. Её обручальное кольцо впилось в его ладонь – боль была почти приятной, напоминала, что он всё ещё способен чувствовать хоть что-то. – Думаешь, Кьяра хотела бы, чтобы вы оба погибли? Чтобы мы потеряли и дочь, и сына – потому что ты был нам как сын, Маттео. Был и остаёшься.

Больше жизни она любила тебя. Помнишь? «Люблю тебя больше жизни, больше всех роз в Тоскане, больше всех рассветов».

– Похороны в субботу, – тихо сказал Джузеппе. – В церкви Святого Духа, где вы собирались венчаться в июне. Мы… мы подумали, она бы хотела именно там.

Венчание в июне. Белое платье, которое они уже выбрали. Медовый месяц в Греции. Дети. Вся жизнь впереди.

– Если ты не сможешь прийти, мы поймём, – добавила Мария. – Врачи говорят, тебе нужен покой.

– Я приду. Должен прийти.

Выписка под расписку – доктор Росси был против, но Маттео настоял. Подписал все бумаги, принял на себя ответственность за возможные последствия. Костыли, корсет для рёбер, пакет обезболивающих. Мир за больничными стенами казался слишком ярким, слишком громким, слишком живым.

Джованни ждал у входа с машиной – старый друг семьи, управляющий плантациями сорок лет. Молча помог устроиться на заднем сиденье, бережно, как стеклянного.

– Как розы? – спросил Маттео, когда они выехали на шоссе.

– Стоят. Ждут. Я сказал всем – пока хозяин не вернётся, работаем только по необходимости. Полив, не больше. Из уважения.

Из уважения к мёртвой. Даже розы носят траур.

Дом встретил пустотой, которая кричала громче любых звуков. Недопитая чашка кофе на кухонном столе – её чашка, с отпечатком помады на краю. Синее платье на спинке стула в спальне – она переодевалась трижды. Записка на холодильнике её почерком: «Купить молоко и твой любимый пармезан. И не забудь – встреча с нотариусом в четверг по поводу дарственной на северное поле».

Встреча была в прошлый четверг. Мир уже неделю жил без неё, а он не знал.

Маттео опустился на их кровать – правая сторона, его сторона. Левая хранила вмятину от её тела. Он провёл рукой по простыне, поднёс подушку к лицу.

Ничего. Просто ткань.

Суббота. Церковь Святого Духа была полна – казалось, вся долина пришла проститься. Кьяру любили все – солнечную девушку с заразительным смехом, которая помнила имена всех детей в округе и никогда не забывала поздравить стариков с днём рождения.

Белые розы. Море белых роз с плантаций Бернарди – Джованни срезал лучшие, те самые ночные, что пахнут сильнее всего. Ирония судьбы – он их вырастил, но не мог почувствовать аромат. Красота без запаха – метафора его новой жизни.

Гроб белый, закрытый. Священник – отец Антонио, который должен был их венчать – говорил о жизни вечной, о том, что смерть не конец, а переход. Хор пел «Ave Maria» – любимую песню Кьяры. Маттео стоял, опираясь на Джованни, чувствуя себя статистом в чужой пьесе.

Когда пришла его очередь говорить, слова застряли в горле. Он смотрел на море лиц – родственники, друзья, соседи, клиенты – и не мог произнести заготовленную речь о том, какой она была замечательной.

– Кьяра любила рассветы, – сказал он наконец. – Говорила, что каждый рассвет пахнет новыми возможностями. Разными – летом лавандой и росой, осенью яблоками и туманом, зимой снегом и предвкушением, весной… весной надеждой. Я больше не чувствую запахов. Мир стал беззвучным в самом важном смысле. Но я буду встречать рассветы за нас обоих. Каждый день. Обещаю. И может быть, однажды я снова почувствую то, что чувствовала она.

Кладбище Сан-Миниато на холме над Флоренцией. Вид на весь город – красные черепичные крыши, купол Дуомо, извилистая лента Арно. Кьяра любила это место, часто приходила сюда рисовать. Теперь останется здесь навсегда.

Дождь начался, когда гроб опускали в землю – мелкий, почти незаметный, но уместный. Небеса плакали вместе с людьми. Маттео бросил горсть земли – она глухо ударилась о полированное дерево. Потом белую розу – последнюю из тех, что были в машине. Джованни сохранил их, засушил между страницами старой книги. Теперь это был просто хрупкий цветок без запаха, как всё в его новом мире.

Поминки в доме родителей Кьяры. Длинный стол во дворе, накрытый белыми скатертями. Еда, вино, приглушённые разговоры. Люди подходили, говорили слова соболезнования. Маттео кивал, благодарил, отвечал что-то уместное. Внутри – пустота, которую не заполнить никакими словами.

– Если тебе нужно будет поговорить… – Франческа, подруга Кьяры со времён университета, неловко переминалась с ноги на ногу. – Я знаю, мы не были близки, но Кьяра была моей лучшей подругой, и…

– Спасибо. Я запомню.

– И не замыкайся, ладно? Она бы не хотела.

Все знают, чего бы хотела мёртвая. Удобно говорить за тех, кто не может возразить.

– Работа поможет, – сказал кто-то из дальних родственников. – Розы не ждут. Весна, самое важное время.

– Да. Работа ждёт.

Универсальный ответ на все случаи жизни. Работа ждёт. Розы не ждут. Жизнь не ждёт. Механические фразы, за которыми можно спрятать правду – если остановишься хоть на секунду, сойдёшь с ума.

Вечером, когда гости разошлись, Маттео остался помочь с уборкой. Мария мыла посуду, он вытирал – простое, механическое действие, не требующее мыслей.

– Она оставила дневник, – сказала Мария внезапно. – Я не читала, не могу. Но подумала – может, ты захочешь. Когда-нибудь. Когда будешь готов.

Маттео взял протянутую тетрадь – обычную, в клетку, с картинкой подсолнухов на обложке. Кьяра купила её в прошлом году на рынке, смеялась, что она слишком жизнерадостная для серьёзных мыслей.

Дома, в пустой спальне, при свете настольной лампы, он открыл последнюю запись.

«17 марта. За четыре дня до. М. волнуется из-за поездки больше меня! Сегодня трижды проверил машину, составил два маршрута – основной и запасной. Как мне повезло с ним. Мужчина, который так заботится о моей безопасности. Мужчина, который разговаривает с розами и думает, что я не слышу. Мужчина, который любит меня больше, чем я думала возможным. Господи, как я его люблю! Иногда просыпаюсь ночью и не верю своему счастью. Смотрю, как он спит, и думаю – неужели это моё? Навсегда? Да. Навсегда. В июне скажем это официально перед Богом и людьми, но в сердце я уже его жена. Миссис Бернарди. Звучит как музыка.»

Дневник выпал из рук. Маттео сжал виски, пытаясь остановить рвущийся наружу вой. Заботился о безопасности. Проверял машину. Составлял маршруты. И не уберёг.

Бутылка граппы в баре – подарок клиента на прошлое Рождество. Он открыл её, по привычке поднёс к носу. Ничего. Налил полный стакан, выпил залпом. Жидкость обожгла горло, но опьянения не принесла. Без запаха алкоголь был просто горючей жидкостью. Противной, бессмысленной, как всё теперь.

Ночь без сна. Он бродил по дому, касаясь её вещей. Халат на крючке в ванной. Зубная щётка в стакане. Крем для рук на прикроватной тумбочке. Недочитанная книга с закладкой на середине – детектив Камиллери, она обожала комиссара Монтальбано.

На кухне – её фартук с подсолнухами. Блокнот с рецептами, записанными её рукой. На последней странице – список покупок для пасхального обеда. Ягнёнок, артишоки, миндаль для десерта. Она не встретит эту Пасху.

В гостиной на каминной полке – их фотографии. Первое Рождество вместе. Поездка в Венецию на годовщину. Прошлым летом в Чинкве-Терре – она смеётся, ветер треплет волосы, за спиной бирюзовое море. Живая. Счастливая. Влюблённая.

Три года. Всего три года им было отпущено. Тысяча девяносто пять дней. Горсть рассветов. Капля в океане времени.

Рассвет застал его в саду. Розы начинали просыпаться – бутоны раскрывались навстречу первым лучам. В обычное утро воздух был бы полон ароматов – сладость дамасских роз, пряность галльских, фруктовые ноты английских сортов. Теперь – только визуальная красота без души.

– Прости меня, – сказал он розам. Или Кьяре. Или пустоте. – Прости, что не смог спасти. Что остался жив. Что буду жить дальше без тебя.

Ответа не было. Только птицы начали утреннюю песню, приветствуя новый день. Первый день из тысяч, что ему предстояло прожить без неё.

Маттео поднялся с мокрой от росы травы. Рёбра кольнуло болью – напоминание о том, что тело ещё не исцелилось. Только тело. Душа не исцелится никогда.

Джованни уже ждал у калитки – пришёл, как обещал, помочь вернуться к работе.

– Доброе утро, – старик окинул его внимательным взглядом. – Не спал?

– Спал достаточно.

– Врёшь, но ладно. Пойдём, покажу, что нужно сделать в первую очередь. Розы ждать не будут, даже ради траура.

Розы ждать не будут. Контракты не ждут. Жизнь не ждёт.

И он будет жить. Механически, по инерции, без радости и запахов. Но будет. Потому что обещал ей встречать рассветы. Потому что кто-то должен заботиться о розах. Потому что у него не хватит смелости сделать то, о чём он думал этой бесконечной ночью.

Жизнь как долг. Как искупление вины выжившего. Как бесконечное «прости» той, которая не может услышать.

И может быть – только может быть – этого будет достаточно. Не для счастья, но для следующего вдоха. И следующего. И следующего.

До конца.

Глава 3: Розы для призрака

Сентябрь 2019

Сентябрь пришёл с первыми холодными утрами и запахом умирающего лета – вернее, с памятью о том, как должен пахнуть умирающий сезон. Маттео стоял у могилы, как каждое воскресенье последние полгода. В руках – белые розы с плантации, срезанные на рассвете, когда роса ещё серебрила лепестки. Тридцать штук. По одной за каждый год, что Кьяра должна была прожить.

Мраморная плита блестела от утренней влаги. «Кьяра Кастелли Бернарди. 1992—2019. Её смех был музыкой жизни». Эпитафию выбирала её мать, долго перебирая слова в блокноте, вычёркивая и начиная заново, пытаясь вместить целую жизнь в одну строчку. В конце остановилась на самом простом и точном.

– Привет, amore, – Маттео опустился на колени, игнорируя протест рёбер – они так и не зажили до конца, напоминая о себе в сырую погоду. Начал раскладывать розы у подножия памятника, создавая узор, который видела только она. – Белые, как ты любишь. С того куста у южной стены, помнишь? Ты говорила, он самый ароматный во всей Тоскане. Джованни клянётся, это лучший урожай за последние годы. Жаль, ты не можешь оценить.

Он говорил с ней каждое воскресенье. Рассказывал о плантациях – какие сорта зацвели повторно, где пришлось бороться с тлёй, как новая система капельного полива спасла восточное поле от засухи. О новых контрактах – парфюмерный дом из Грасса увеличил заказ вдвое. О том, что Анна наконец научилась готовить то ризотто с шафраном, которое так нравилось Кьяре – «секрет в том, чтобы добавить вино в самом конце, представляешь?». Обычные вещи, которыми делятся супруги за ужином. Только ужина больше не было, и отвечать было некому.

– Вчера приезжали из Франции. Месье Дюбуа с женой – помнишь, они были на нашей помолвке? Привезли контракт на следующий год, крупный заказ. Хотят эксклюзивную партию дамасских роз для юбилейного аромата их дома. Я подписал, хотя… – он помолчал, поправляя розу, которая упала набок. – Хотя не знаю, смогу ли гарантировать то качество, которого они ждут. Джованни стареет, ему всё труднее определять точное время сбора. А я… ты знаешь. Приходится полагаться на его опыт и лабораторные анализы. Пока получается, но что будет дальше?

Ветер шелестел в кипарисах – те самые кипарисы, которые она хотела нарисовать. «Осенью, – говорила, – когда свет станет золотым». Не успела. Кладбище было почти пустым – ранний час воскресенья, большинство флорентийцев ещё спали или неспешно завтракали в семейном кругу. Только старик в дальнем конце поливал цветы на какой-то древней могиле – герань и бархатцы, простые, но ухоженные.

– Мама опять звонила, – продолжил Маттео, усаживаясь на мраморную скамью напротив могилы. Колени больше не выдерживали долгого стояния – последствия аварии давали о себе знать всё чаще. – Хочет, чтобы я начал встречаться. Представляешь? Полгода прошло, а она уже планирует мне невест. У неё список, Кьяра. Целый список «подходящих девушек». Дочь нотариуса Бенвенути – «прекрасное воспитание и своя квартира во Флоренции». Племянница её подруги из Сиены – «умница, заканчивает докторантуру по истории искусств». Даже какая-то кузина из Милана – «современная, но с правильными ценностями». Говорит, жизнь продолжается. – Он усмехнулся горько, сорвал травинку. – Как будто я не знаю. Каждый день продолжается, хочешь ты этого или нет. Встаёшь, бреешься, идёшь к розам, проверяешь заказы, ложишься в пустую постель. И так по кругу.

Где-то зазвонили колокола – воскресная месса в церкви Сан-Сальваторе. Кьяра любила этот звон, говорила, что он напоминает ей детство в Милане, когда они с матерью жили недалеко от собора.

– Помнишь нашу первую совместную мессу? – спросил он камень. – Ты так нервничала, что я представлю тебя дону Антонио как невесту. А он взял и сказал: «Наконец-то наш Маттео нашёл достойную спутницу. Розам нужна женская рука». Ты покраснела до корней волос. А потом на выходе шепнула мне: «Если розам нужна женская рука, я готова учиться». И училась. Господи, как ты училась. К концу первого года различала сорта лучше некоторых моих работников.

Он поднялся, отряхнул колени. Джинсы промокли от росы, но холод не чувствовался – только сырость, неприятная, проникающая. Достал из кармана маленькую фляжку – глоток граппы для тепла. Или для храбрости. Или просто по привычке одинокого мужчины.

– До следующего воскресенья, amore. Береги там место рядом – когда-нибудь я приду насовсем. Надеюсь, не заставлю ждать слишком долго.

Дорога до плантации занимала час. Маттео вёл машину – новую, купленную после аварии, с максимальными системами безопасности – по знакомому маршруту. Тот же путь, те же повороты, те же виды из окна. Только теперь он выбирал широкие трассы, избегая горных серпантинов. И никогда, никогда не ездил в дождь.

Джованни ждал у ворот, как обычно. За полгода они выработали ритуал – Маттео приезжал к девяти, они обходили поля, Джованни докладывал о состоянии роз, используя все свои семьдесят лет опыта. Маттео принимал решения на основе этих отчётов и лабораторных данных, стараясь не показать, насколько слеп в главном.

– Доброе утро, – старик критически осмотрел его с головы до ног. – Опять не спал?

– Спал достаточно.

– Врёшь. У тебя круги под глазами, как у енота. И щетина трёхдневная. Анна прислала завтрак, хоть поешь нормально. Говорит, ты худеешь на глазах.

В корзинке были свежие корнетти с абрикосовым джемом, домашний сыр, прошутто, термос с кофе. Анна упорно продолжала заботиться о нём, игнорируя все попытки отказаться. «Кто-то же должен, раз ты сам о себе не думаешь», – отрезала она, когда он пытался протестовать.

Маттео взял булочку из вежливости, откусил. Вкус был правильным – сладковатое тесто, кислинка абрикоса, но без запаха еда превращалась в топливо, не больше. Процесс заправки машины, чтобы продолжать функционировать.

– Северное поле готово к сбору, – Джованни разложил план плантации на капоте пикапа, придавил углы камнями. – Но я бы подождал ещё пару дней. Есть ощущение… – он потёр переносицу, подбирая слова. – Аромат ещё не достиг пика. Ещё день-два, и будет идеально.

– Доверяю твоему носу. Что с тлёй на восточном участке?

– Справились. Божьи коровки сделали своё дело – экологический метод сработал. Химию не пришлось использовать. Хотя пара кустов пострадала, придётся их выкорчевать по осени.

– «Мадам Альфред»?

– Одна из них, к сожалению. Но три куста из четырёх в порядке, это главное.

Они поехали по полям на стареньком пикапе, останавливаясь у каждого участка. Маттео осматривал розы визуально – искал признаки болезней, оценивал размер бутонов, цвет листьев, общее состояние кустов. Всё, что можно определить без запаха. Для остального был Джованни – нос плантации, как он сам себя называл.

На участке белых роз – тех самых, что предназначались для Кьяры – Маттео задержался дольше обычного. Кусты были великолепны: высокие, здоровые, усыпанные идеальными бутонами. Белые розы всегда были гордостью плантации Бернарди, но в этом году они словно старались особенно. Каждый цветок – совершенство формы, каждый лепесток – шёлковая поэма.