Касание

После пережитого позора говорить совершенно не хотелось. Как замечательно, что Вера Аркадьевна этого не требовала. Я уже раз пятнадцать слышала рассказ о театральных гастролях в Риге, но в истории по-прежнему всплывали новые подробности.

– А ты помнишь, какого цвета были глаза у того дирижёра? А платье сохранилось? А по какой именно улице вы гуляли?

Обычно я слушала с удовольствием, но сегодня то и дело поглядывала на часы. Подобные вопросы приводили Веру Аркадьевну в детский восторг, и она продолжала монолог с новой силой.

Каждый будний день в шесть часов вечера тётя красила губы алой помадой и шла гулять к реке. Я не знала, с кем она гуляет, в каких кафе обедает, почему даже в жару носит длинные юбки и блузы с рукавом. Тётя не вмешивалась в мою жизнь, а я мало что знала о ней. Идеальный баланс.

– Ужин в холодильнике. Обязательно поешь, – сказала Вера Аркадьевна, шаря по карманам в поисках мелочи для попрошаек у церкви, а напоследок бросила: – И не смей пить кофе. А то опять будешь по ночам слоняться.

Я со всей ответственностью кивнула и проводила Веру Аркадьевну до двери. Убедившись, что в доме никого, вернулась в комнату, уселась за рабочий стол и достала тетрадь с загнутыми уголками.

Теперь заново и по порядку.

Цветастая обложка долгие годы хранила мои тайны. Когда в ней появился первый рисунок – начерченный дрожащей рукой на волнистых от слёз страницах – мне было пятнадцать. С тех пор каждый раз, когда меня настигало это проклятие, я пыталась осмыслить его через грифель карандаша. Вытаскивала навязчивые образы из головы и передавала на хранение бумаге. Там они ждали своего часа – того самого, когда я смогу разгадать закономерность, понять смысл, выяснить причину.

Ещё будучи подростком, я догадалась, что не стоит касаться некоторых предметов – я будто вижу их историю, обрывки чьих-то воспоминаний. Опаснее всего прикасаться к металлу и дереву, а вот стекло и пластик обычно не доставляют проблем. С людьми было ещё сложнее. Угадать, какое именно прикосновение вызовет приступ, невозможно. Поэтому большую часть времени я носила длинные перчатки и старалась не прикасаться к чужим вещам. Многие считали, что у меня мизофобия. Это стало отличным прикрытием.

Но сегодня что-то пошло не так. После того как на странице в клеточку обозначилась фигура рыжеволосой барышни, я ещё долго сидела над тетрадью. Пытаясь восстановить события прошедшего дня в мельчайших подробностях, я пришла к нетривиальному выводу: во всём виноват Маяковский. Пара кликов – и биография поэта на экране ноутбука. Родился, творил, умер… Лиля Брик. Фото. Рыжая. Жемчуг. 1915-й. Это она?

Горло свело, сердце больно стукнулось о рёбра. Неужели правда? Мысль о том, что я видела воспоминания женщины, жившей почти 100 лет назад, ужасала и радовала одновременно. Наконец мне удалось уловить хоть какую-то нить повествования в беспорядочных видениях.

Схватив книгу голыми руками, я дважды перечитала стихотворение – и… ничего. Почему именно эти строки? Почему именно в библиотеке? Почему жемчуг, щека и канарейка? При чём тут вообще канарейка? Голова разрывалась от противоречий… Может, это вовсе не Брик? Мало ли на свете рыжих женщин. Может, до меня эта книга принадлежала кому-то ещё? Или это просто больная фантазия, бред, галлюцинация? Да, вероятнее всего. От этих мыслей меня с головой накрыла волна страха. Знакомая, по-отечески тёплая волна. Они все узнают. Они меня заберут.

Каждый раз, когда приключалось Это, казалось, что я теряю рассудок. Видения начались лет в десять. Сначала были сны – то красочные и радостные, то тёмные и пугающие. Не придавая им особого значения, я охотно делилась впечатлениями с мамой. Рассказывала ей о лысом дедушке с добрыми глазами, который сидел с внуком у пруда и пел забавные частушки. О тётеньке с большой чёрной косой в цветастом платье, которая искала девочку Маню и всё время плакала. О прекрасной принцессе с блестящим ожерельем на тонкой шее, которая кружила юбкой в богато украшенном зале.

Мама считала мои рассказы невинной детской фантазией ровно до тех пор, пока сны не начали являться днём. А потом – обмороки, судороги, запреты, грубые женщины в белых халатах и горькие лекарства.

Отогнав непрошеные воспоминания, я окинула взглядом книжную полку. Пособия по клинической психиатрии соседствовали с эзотерическими фолиантами, историческими трудами и биографиями религиозных деятелей. И ни одна из этих книг не дала мне ответа – больна ли я?

Если я действительно нездорова, то едва ли эта болезнь излечима. И жить она мешает только мне. Я мечтала, как однажды явится столь прекрасное видение, что не захочется просыпаться – это было бы замечательным концом истории.

Хлопок двери прервал фаталистические размышления. Я по привычке выглянула в коридор, чтобы пожелать Вере Аркадьевне спокойной ночи. Я застала тётю врасплох всего на долю секунды, но успела заметить какое-то незнакомое выражение. Губы, обычно сурово поджатые, опустились полумесяцем. Щёки впали, уголки смешливых глаз поникли. В желтоватом свете коридора тётя выглядела усталой, изнурённой и какой-то потерянной. Я вдруг вспомнила, что через пару лет ей стукнет семьдесят. Именно стукнет. Неумолимо.

Но как только глаза Веры Аркадьевны встретились с моими, лицо её тут же посветлело.

– Ты выглядишь поникшей, что-то случилось? Не заболела? – бодро спросила тётя, расправляя тёмно-коричневый берет.

– Всё в норме, просто устала. Пишу курсовую, – также бодро ответила я сквозь натянутую улыбку.

Мы обе уловили дурную перемену, но не решились на неё указать. Каждая надеялась, что другая разберётся сама. Так же, как и всегда.

Глава 4. Лук Купидона

Допотопный будильник, стоящий на прикроватной тумбе, показывал 6.58. Ещё не рассвело. Губы пересохли, в животе неприятно тянуло. Я тихо выбралась из постели, натянула халат и проскользнула на кухню. Освещаемая одной лампой, кухня Веры Аркадьевны выглядела чужой и таинственной. Практически всё, что было в этой комнате, принадлежало прошедшей эпохе – тумбы на ножках с круглыми ручками, пожелтевший холодильник «ЗИЛ Москва», фарфоровый заварник и белоснежные тарелки на открытых полках. Эти вещи казались совсем новыми, до того бережно с ними обращались.

Ни детей, ни мужа у хозяйки не было, зато был театр. На протяжении 40 лет она пила на этой крохотной кухне утренний кофе, а потом отправлялась в свой настоящий дом. В театральной столовой Вере Аркадьевне подавали и обед, и ужин, и всё прочее. А в 64 года, когда заслуженная артистка вышла на заслуженную пенсию, стало ясно, что утреннего кофе бывает недостаточно. Возможно, именно поэтому после смерти мамы она предложила мне переехать.

Я достала перламутровый кофейник и одну крошечную чашку – надо же, когда-то такие делали – и стала ждать, пока вскипит вода. Была в этой необжитой кухне неоспоримая прелесть – я могла не носить перчатки. Ни одна вещь в этой комнате не была свидетельницей большой радости или печали. Вера Аркадьевна по-прежнему проводила вечера за прогулками, а обеды – в кафе со старыми знакомыми. И в театр она, разумеется, ходила. Хоть и ворчала постоянно: «Эти бестолочи всё развалили!» А эти бестолочи, в самом деле, просто жили как умели. Вот и я жила, как умела. Придумывала себе правила и беспрекословно их соблюдала, а главной моей целью было не угодить в сумасшедший дом. Сначала я говорила «не сойти с ума», но позже приняла неизбежное: эта грань уже пройдена.

Чайник вскипел. Я заварила чёрный кофе и подошла к окну. Светало. Пришло время подумать о новом дне. Что сказать Поле? Долгие годы я храню в секрете свои особенности – дело привычное, но что насчёт историка?

Утренний туман сбежавшим молоком растекался по улицам. Этот город умеет хранить тайны. И я умею.

***

– Маргарита, Маргарита Аксёнова!

Поля пихнула меня локтем в бок. Я подскочила и подняла глаза на стоящего рядом преподавателя.

– Извините, Олимпиада Юрьевна, задумалась, – я старалась быть вежливой, хотя на дух не переносила эту женщину с прилизанной причёской. Громадные очки в черепаховой оправе делали её круглые водянисто-голубые глазёнки почти бесцветными. А её тонкие, выкрашенные бордовой помадой губы расходились в улыбке только тогда, когда кто-то совершал ошибку.

– Это весна на вас так действует, Аксёнова? Лучше подумайте об экзаменах, в этом семестре никто вам спуску не даст! – злобно прошипела змея и поползла дальше, так и не задав свой вопрос

– Так что ей надо было?

– Она спрашивала о выборе темы для презентации. Рубежный контроль через три недели, – Поля старательно записывала в блокнот все возможные варианты. Ещё бы, в прошлом семестре она чуть не получила четвёрку по экономике.

– Если сделать презентацию о преимуществах плановой экономики перед рыночной, она точно растает, – я подбросила подруге отличную идею. – СССР – это, можно сказать, фетиш Олимпиады Юрьевны.

– Звучит заманчиво, но я не готова на такие компромиссы, – подруга прыснула в кулак.

– Аполинария! Что вас так рассмешило? Может, и нам расскажете? – грымза уставилась на Полю, будто действительно ждала ответа.

Та съёжилась и покраснела. Больше своего полного имени она ненавидела лишь одно – публичные унижения. Зато Олимпиада Юрьевна, напротив, питала к ним особую страсть. Поля уже начала оправдываться, когда в кабинет зашёл Савельев и отвлёк ядовитую кобру от трапезы.

– Когда-нибудь я придумаю, что ей ответить, – глаза у подруги сузились, челюсти сжались. Нужно было срочно сменить тему.

– Так что там с Сашей? Вы решили, куда поедете на выходные?

– Да, я наконец решилась. Едем к маме.

Я удивилась, но виду не подала. Полина встречалась с мамой своего парня всего раз – в калининградской больнице, куда Саша попал с сильнейшим отравлением. Отметив искреннюю заботу, Валентина Павловна пригласила Полю в гости. Тянуть дальше не позволяли приличия, поэтому в предстоящие выходные Поля с Сашей планировали перейти на очередную ступень близости.

– Удачи. Ты точно ей понравишься.

Я видела, как она волнуется, но ничем не могла помочь. В вопросах любви, семьи и приличий я совершенно ничего не понимала.

– И это всё, что ты скажешь? Что надеть, что привезти, что вообще с ними делать? – возмущалась подруга, наматывая на палец прядь русых волос.

– Ты у меня спрашиваешь? Я в последний раз своих родственников видела лет десять назад. Даже имена не все вспомню. Может, торт?

– А если она на диете?

– Ты ведь сегодня обедаешь с Сашей? Вот у него и спросишь.

Полина выстрадала саркастическую улыбку и протянула:

– А ты эмпат.

После обеда я выскользнула из столовой и по привычке отправилась в библиотеку. В пятое крыло, где были ещё музей и конференц-зал, почти никто не ходил. Не удивлюсь, если большая часть студентов даже не знала, что у нас есть библиотека – все предпочитали интернет. И благодаря этому мы обрели отличное место для работы. Укромное.

Я вошла в светлую, пахнущую типографской краской комнату, обогнула несколько столов и, увидев Полю на привычном месте, ускорила шаг. Вдруг из-за стеллажа показалась стройная фигура в сером поло и широких классических брюках. Я ещё не успела разглядеть лица, а уже знала, кому принадлежит размашистая походка. Заметив меня, историк остановился, изогнул губы в дежурной улыбке и заговорил, будто мы старые знакомые.

– Добрый день, Маргарита. Как вы себя чувствуете? Сегодня без эксцессов?

Не помню, что я промямлила в ответ – то ли «хорошо», то ли «спасибо». Но уже через секунду я сидела рядом с Полей и делала вид, что страшно занята. Историк пожал плечами и грациозно удалился. А меня ждал допрос с пристрастием.

– Какая, говоришь, у него была машина? – Поля не унималась уже минут двадцать.

– Серая. Цвета мокрого асфальта, – я старалась проявлять терпение.

Поначалу рассказывать было неловко, ведь пришлось врать о головокружении и низком давлении. Но Полину куда больше интересовало внимание историка, чем внезапное ухудшение моего здоровья.

– Да ясен пень, что не малиновая. Марка какая? Кроссовер, седан, джип?

– Господи, спроси что попроще!

– Ну значок ты запомнила? Галочка, колечки, «Газель»?

– Ну нет, «Газель» я бы точно запомнила, – мы хихикали, словно школьницы, – на руле был какой-то знак. Красный крест и змея, кажется.

– Он водит машину скорой помощи? – Поля смотрела на меня, как на идиотку. Мол, неужели сложно выучить все марки автомобилей наизусть?

– Я серьёзно. Крест и змея. Ну или мне так показалось.

Как любой миллениал, Полина полезла за ответом в Google. Пара секунд – и передо мной десяток круглых значков, и везде змея с крестом.

– Только не говори, что учитель истории водит Alfa Romeo. У нас на таких не ездят, – Поля открыла ещё с десяток картинок с изображением серебристых авто. Я ткнула пальцем в ту, которая казалась наиболее похожей.

– Да ну нет. Я не верю, просто невозможно! Она же стоит целое состояние! Может, всё-таки «Газель»?

Я закатила глаза.

– А они бывают легковыми?

– Да чёрт его знает, я вообще всю жизнь думала, что это холодильник, – настроение у Поли взлетело до небес.

– Тебе не кажется, что это неправильно. Обсуждать его вот так, – в бессмысленный разговор всё же просочилась капля благоразумия. – Много чести.

– Да ну брось. Мы же не сталкеры какие-то, и не охотницы за головами. У меня парень есть, у тебя, – Полина задумчиво почесала подбородок, – убеждения. Нельзя, что ли, просто посплетничать в удовольствие?

Капли благоразумия оказалось недостаточно. В итоге мы обсудили всё: цвет волос, текстуру кожи, форму носа. Провели лексический анализ каждой его фразы, истолковали каждый взгляд и пришли к выводу, что новый историк – сердцеед и выпендрёжник. Безапелляционно. Вчерашняя неловкость испарилась. Я чувствовала себя такой обыкновенной, такой нормальной. Две подруги перемывают кости симпатичному мужчине – что может быть естественнее?

Когда библиотекарь шикнула в третий раз, мы решили покинуть обитель знаний. Февральский день встретил моросью и рассеянным светом. Полина перекинула лямку рюкзака через плечо и пружинистым шагом преодолевала лужи, покрытые плёнкой льда. Наш разговор, как это всегда бывает, плавно перетёк к Александру. Поля принялась в очередной раз рассказывать, какой он замечательный: да, небогат; да, не слишком красив; зато имеет хорошее образование, спокойный нрав, заботлив и, вообще, – просто сын маминой подруги.

Я слушала и поддакивала, когда требовалось. А сама то и дело возвращалась мыслями к стройной фигуре, завиткам тёмных волос и выразительным губам. Такую форму губ называют «лук купидона» – мне они казались капризными, склонными к драматизму. Интересно, каковы на ощупь такие губы?

Глава 5. Человек-февраль

Не прошло и месяца, как к новому историку все привыкли. Показательных опросов он больше не устраивал, на семинарах не зверствовал и большую часть времени выглядел скучающим. Интерес не утратила разве что Катерина. Она выходила из кабинета последней, чаще других задавала вопросы и даже заранее определилась с темой дипломной работы. Разумеется, она касалась истории дипломатии – именно на этой теме специализировался Константин Альбертович.

– Что вы как бабки старые? Где жить, что есть… Чем больше нас будет, тем дешевле выйдет. Когда, если не сейчас? – Катерина уже третий день подбивала группу на поездку в Вену. – Выходные, весна, симпатичные немцы! Неужели вам не интересно? – не унималась она.

– А тебе не кажется, что встречать майские праздники в компании немцев – не лучшая идея, – съязвила Полина.

– Ну не майские, так апрельские. Можно и на два дня поехать. Да и что я тебя уговариваю? – Катя надула губы и пошла распространять свои идеи среди других представителей молодёжи.

Мы с подругой переглянулись.

– А если серьёзно, почему нет? К тому же впереди ещё больше месяца, – обычно я не вписываюсь в подобные авантюры, а вот Полин отказ меня удивил. – Ты ведь обожаешь путешествовать!

– Вена – это прекрасно, а вот Катю я не переношу. Но если мы будем вдвоём, то это не так уж важно.

– Ты же знаешь, я не…

– Знаю, знаю, – подруга протянула мне пальто, взятое из гардероба, и тут же сменила тему. Даже спорить не стала.

Последние недели она вела себя странно. Моя шумная, шебутная и до крайней степени общительная Полина стала задумчивой и плавной. Она всё реже звонила мне по вечерам, перестала присылать дурацкие картинки в соцсетях и начала с особым рвением готовиться к экзаменам. А о нелепых выходках младшего брата теперь говорила не с улыбкой, а с раздражением. Перемена произошла так стремительно, что я не успела разобрать, в чём причина.

Мир тоже переменился. К середине марта ветер стал чуть менее убийственным, а туман рассеивался к полудню. После обеда студенты высыпались из здания, как горошины, и разлетались по окрестностям. Мы были в их числе.

– Может, просто погуляем? А кофе попьём где-нибудь в центре? – я покрепче завязала чёрное пальто и отставила в сторону локоть. Полина тут же на нём повисла. Она была сантиметров на десять ниже и, в отличие от меня, почти не носила каблуков.

– Как хочешь, я не спешу. Что ты решила насчёт субботы?

– Тётя Вера просила прибраться в саду и привести в порядок мебель. В мае она хочет уехать жить на дачу. Не знаю, что ей в голову взбрело.

– А что если мы с Сашей отвезём тебя на дачу, поможем с уборкой, а вечером уедем к родителям? Там недалеко, – произнося эти слова, Поля украдкой следила за выражением моего лица.

– Опять?

– Ну, в общем-то да. Мама пригласила, – подруга засмущалась. Я насторожилась.

– Мама?

– Сашина мама, Валентина Павловна. Просто мы с тобой запланировали поездку на дачу, а за день до этого она звонила Саше, и он согласился приехать. Я забыла ему сказать, что уезжаю, – Полина затараторила. – Неловко вышло. Но мы можем перенести, или маму, или дачу.

– Нет, не надо переносить маму. Просто оставьте меня дома, а утром встретимся и поедем в город, – я старалась говорить как можно доброжелательнее, хотя появление второй мамы стало сюрпризом.

– Точно? Ты не обижаешься?

– Нет, Поля! Конечно, нет.

– Сама не заметила, как всё завертелось. Это странно, да?

– Кто я такая, чтобы осуждать? В конце концов, это ты у нас спец по отношениям. Мне в любви признавались только мамины попугаи, – я карикатурно закатила глаза, но решила воздержаться от дальнейших комментариев. Похоже, моя Поля уплывает в какую-то неизведанную, непонятную для меня жизнь.

Мы шли по широкой мощёной улице. Величавые трамваи проплывали мимо, цепляясь рогами за упругие провода, а кирпичи старых зданий жадно впитывали солнце. За десять лет в Калининграде не изменилось ничего – я росла, превращаясь из испуганного ребёнка в осторожную девушку, а он всё стоял и смотрел свысока. Пройдут годы, и осторожная девушка станет гордой женщиной, а потом сварливой старухой с клетчатым баулом обид, невыполненных обещаний и несбывшихся надежд. А город будет всё тем же. Спокойным, серо-красно-зелёным.

Я смотрела на Полю – мягкую и ясную, как сама весна. Её ждёт нежная любовь, пышная свадьба, уютный дом. А меня? Если Поля была весна, то я – февраль. Отвратительный, калининградский. Вечно хмурая и колючая. С подозрительным прищуром, со всегда готовым язвительным комментарием. И нежным сердцем. Таким нежным, что нельзя никому показывать.

– Чего ты так странно на меня смотришь? Что-то не так с волосами?

Как же хотелось просто взять и вывалить всё, как на духу. Я открыла рот, но в последний момент опомнилась.

– Смотри, какое местечко. Давай сядем! – я потянула Полю за руку и усадила на веранде уличного кафе.

Сложив локти на дощатый стол, Полина подпёрла ладонями подбородок и подставила лицо весеннему солнцу. Для марта погода была удивительно тёплой. Над нашими головами раскинулось кристально-голубое небо, какого я не видела с прошлого сентября. Воздух искрился чистотой, а чувство пробуждения было практически осязаемым.

– В последнее время ты какая-то загадочная, – подметила Полина, провожая взглядом пышнотелую официантку.

– Ты тоже.

– Вовсе нет, – по привычке возмутилась она, а потом задумалась. – Просто до выпуска осталось чуть больше года, а потом… Нужно решать, что потом.

– Я думала, у тебя всё решено. Я ведь буду подружкой невесты?

– Нет. Будешь стоять у входа и отпугивать незваных гостей, – она очертила в воздухе круг, выделяя моё лицо, и заразительно рассмеялась. – Вот-вот, именно с таким выражением лица. Отлично подходит.

Я прижала руки к сердцу и откинулась на плетёную спинку стула.

– Как жестоко. Я ранена.

– Не уходи от темы. Мы пьём преступно дорогой кофе на промозглом ветру и смотрим на голые старые камни. Ничего не хочешь мне сказать?

Меня поймали. С поличным.

– Нет. Вернее, да. Не знаю, как это выразить. Тоска, что ли, – с каждым моим словом озорства в глазах Полины оставалось всё меньше. – Просто тоска. Время идёт, ничего не меняется, – объяснила я, опустив важную деталь. Время идёт, а у меня по-прежнему никаких ответов. И никаких идей о том, где их искать.

– Так, может, пора менять? Ты же не дерево. Хочешь – двигайся, – новоиспечённый коуч пожала плечами и принялась за чизкейк.

– Так всё просто у тебя. Как там писали – «встань и иди»? Вера твоя…

– Ну вот опять. Я ей про веселье, а она Библию цитирует. Очнись, жизнь проходит мимо, – Поля щёлкнула пальцами прямо перед моим носом и добавила: – Можно начать с малого. Студенческая поездка, одно новое знакомство, этот бал, в конце концов. Выбирайся из панциря, пока илом не поросла.

– Ты права.

– Я всегда права.

– Не возгордись!

Мы пили кофе, ели пирожные, громко смеялись и болтали до самого заката. Потом за Полиной приехал по уши влюблённый парень, а я побрела домой по сухим весенним тротуарам.

Какой я буду через пять лет? А через десять? Наверное, перед днём рождения всех посещают такие мысли. Через несколько недель мне исполнится 21. Мысли плавно перетекали от прошлого к будущему, а затем обратно. Спустя пару кварталов я решила оставить абстрактные размышления и сосредоточиться на предстоящих событиях.

Каждый год за несколько дней до моего дня рождения в университете устраивают весенний бал. Худрук выбирает эпоху, в актовом зале целый месяц проводят занятия по танцам, девушки шерстят интернет-магазины в поисках подходящего инвентаря. Многие всерьёз считают этот бал главным событием года.

Я была на нём лишь однажды, на первом курсе. Но тогда нам разрешали только стоять в сторонке и наблюдать за тем, как кокетничают старшекурсницы в вуалях. А теперь я сама старшекурсница. Перед глазами появилась точёная фигура в синем платье и копна рыжих волос. Примечательно, что лицо парня, в которого я была влюблена, давно стёрлось, а вот образ развязной красавицы въелся в сознание, как слайм в обивку дивана.

Я прокрутила это неприятное воспоминание и стала размышлять: принять ли мне приглашение Артёма? Или, по обыкновению, остаться дома? Артём учится на четвёртом курсе филфака и уже две недели донимает меня вопросами. Я пыталась вспомнить лицо парня. Кажется, он симпатичный – светловолосый, голубоглазый, широкоплечий и курносый. Эдакий Есенин. Но ходил ли он на занятия по танцам? Я-то не ходила. И платья у меня нет. Я даже тему не помню – какой там у них век?

Тщательно взвесив все «за» и «против», мой внутренний голос постановил: это слишком опасно. А потом я представила, как вся моя жизнь проходит под эгидой страха. В двадцать это кажется не таким ужасным, но что я скажу в пятьдесят? Если я обречена на вечное одиночество, то почему бы не повеселиться сейчас, пока есть возможность? Весна, нежно-розовый закат, влюблённые глаза подруги и неумолимо текущее время – всё вокруг подталкивало меня к обрыву. И я сделала шаг вперёд – решила идти на танцы.

Глава 6. Сохраняйте дистанцию

Полина обрадовалась моему решению идти на танцы больше, чем предполагаемый спутник. Следующие два дня мы только и говорили, что о платьях, сумках и причёсках. В итоге решили перетрясти весь дачный чердак в поисках чего-то очаровательно старого. Девушкам на «Последний бал Романовых» требовалось явиться в «длинных платьях и высоких перчатках». На кринолины и жемчуга, разумеется, никто не рассчитывал, но от мини рекомендовали отказаться.

Впереди ждало главное испытание – нужно посетить хотя бы один урок танцев. Именно третьекурсники открывают бал, а значит, даже в последнем ряду придётся попадать в такт. Репетиции проходили каждый четверг, поэтому на следующий день я, Артём, Полина и Никита – друг детства, которого Поля ценила почти так же, как меня, – встретились у актового зала.

Все кресла предусмотрительно передвинули к стене, поэтому в центре образовалась достаточно большая площадка. Девушки сидели на подоконниках, как воробьи на проводах, и оживлённо болтали. А парни разбились по группам и не проявляли к происходящему особого интереса. Похоже, почти всех притащили сюда силком.