Сны Персефоны

– Позволь тебе представить, моя Весна, – начал Аид, – старинного приятеля. Тот, книжный червь и зануда.

Тот улыбнулся и вернул шпильку:

– Сказал повелитель мертвяков.

Затем перевел взгляд на Персефону, и она заметила, как в его глазах мелькнуло искреннее восхищение.

– Я много слышал о твоей красоте, царица, – с лёгким поклоном сказал он, – но теперь с уверенностью могу сказать: нет слов во всех языках мира, чтобы описать твою несравненную прелесть.

Несмотря на пафос комплимента, Персефоне он оказался очень приятен, она раскраснелась и ослепительно улыбнулась ему. Но когда – испугавшись, не перешла ли грань в своём кокетстве – бросила взгляд на мужа, к удивлению, не увидела в его глазах искр ревности. И скоро поняла почему.

Послышались лёгкие шаги, и в зал вошла девушка. Тоненькая, изящная, стройная, словно драгоценная статуэтка. По её узкой спине струились чёрные волосы, отливающие серебром и перламутром, нежная кожа имела лёгкий золотистый отлив, а глаза – чернильная синева. Высокий лоб перехватывал обруч, на котором, словно диковинный цветок на тонком стебле, вздымалась звезда.

Простые белые одежды дополняли образ и ничуть не портили нежной красоты. Она подошла и встала рядом с Тотом, вежливо поклонившись гостям.

Тот положил узкую длиннопалую ладонь на плечо девушки и представил:

– Моя жена Сешат. Вот кто настоящая зануда.

Несмотря на эти подначки, Персефоне казалось, что она попала к старым добрым друзьям. Среди блестящих обитателей Олимпа Персефона всегда чувствовала себя так, будто оказалась в комнате со стигийскими чудовищами, надевшими маски красавцев и красавиц. Все юлили, интриговали, строили козни и ненавидели друг друга, скрывая ненависть за высокопарными фразами высшего придворного этикета и ослепительными улыбками.

От Тота и Сешат Персефона не ждала подвоха.

Аид приобнял её за талию и сказал:

– У моей жены сегодня день рождения. Можешь ли сделать ей подарок и позволить выбрать книгу в твоей библиотеке?

Тот повел рукой:

– Все полки в твоём распоряжении, прекрасная царица. Сешат поможет тебе.

Богиня Письменности мягко взяла Персефону под локоть и повела вглубь библиотеки. Богиня Весны поняла – от неё сейчас вежливо избавились, но она не обиделась. Пусть Аида сюда и привело дело, но он показал ей удивительный мир, и сердце юной богини переполняла благодарность.

– Какие тексты интересуют тебя, сестра?

От Сешат веяло мудростью старинного фолианта, а голос её походил на шелест страниц.

– Я хочу знать, может ли зародиться жизнь среди мрака и небытия?

Сешат улыбнулась:

– Жизнь и рождается из них. Посмотри.

Тонкий палец указал наверх, и Персефона взглянула на хрустальный свод библиотеки. Там, в абсолютной космической тьме, притягиваясь друг к другу, спрессовываясь, округляясь, крутились частички пыли. Пройдут миллиарды лет – и она станет планетой, на которой потекут реки, вырастут леса, взметнуться горы. И всё это явится из мрака и небытия.

Но Сешат всё-таки подвела Персефону к одной из полок и достала объёмный свиток.

– Вот, надеюсь, это поможет тебе, сестра. – И прижала узкую ладонь к плоскому животу Персефоны.

Та густо покраснела и тихо проговорила:

– Спасибо.

Ей так редко доводилось произносить это слово.

– Мне нужно вернуться к записям, если ты не против, – сказала Сешат, указывая на высокое бюро, где были разложены папирус и письменные принадлежности.

Персефона кивнула, уселась в кресло в углу, развернула свиток и… потеряла счёт времени.

Сешат мягко коснулась плеча и сообщила, что Аид спрашивал её, потому что им пора уходить.

Персефона поднялась, свернула свиток и направилась к выходу.

Но Сешат остановила её:

– Ты должна приложить ладонь сюда, – она указала на панель на стене, где был изображен большой круг и пять кругов поменьше, – чтобы унести эту книгу.

– Но разве это не подарок? – удивилась Персефона.

– Подарок, – подтвердила Сешат, – но книги любят учёт.

Персефона послушно прижала ладонь к панели, ощутив кожей приятное тепло.

Но вдруг стена, которой она коснулась, полыхнула красным.

– Что это значит? – слегка испугалась Богиня Весны, спешно отдергивая руку.

– Библиотека не распознаёт тебя. В тебе две сущности, две богини. Она не знает, кому из них мы отдаём книгу – Коре или Персефоне.

– И что теперь делать? – она с сожалением посмотрела на свиток. Неужели придётся его оставить?

– Идём к Тоту.

Тот быстро нашёл решение:

– Объединить, – сказал он, – Богиню Весны с Владычицей Подземного мира. Какие будут версии?

– Богиня Подземной Весны, – предложил Аид, глядя на неё чернотой космоса, в которой мерцали звезды. – Она умудряется выращивать розы в аиде.

Эту её новую ипостась Вселенская библиотека распознала и приняла.

Они вернулись домой, и пока Аид отлучился, бросив «Сюрпризы не закончились», Персефона забралась на кровать и погрузилась в чтение. Да так и заснула.

Проснулась от аромата. На столике у кровати лежала серебристо-чёрная роза. Она пахла тонко, чуть терпко и немного сладковато. На бархатной подушке красовалась… корона Владычицы. Из червленого серебра, на котором, как капельки крови, блестели рубины. Такой же рубиново-красный хитон из воздушной мерцающей ткани лежал рядом. Его украшали серебряные ленты, по которым выгибались изящные веточки, вышитые вишнёвым шелком.

Так мир и его хозяин признали её своей царицей в полной мере.

– Мамочка, куда тебя унесло? – Загрей присаживается на корточки возле моей кушетки и заглядывает в глаза.

– В плаванье по реке воспоминаний, сынок, – говорю и потягиваюсь, понимая, что заснула и отлежала себе всё на свете.

– Как ты относишься к тому, чтобы немного перекусить? – лукавым отцовским тоном интересуется он.

– Сугубо положительно, – отзываюсь я, – если только речь не идёт о нектаре и амброзии.

– Помилуй, – он закатывает глаза, – разве я могу предлагать такое родной матери? Только пицца, только хардкор!

Он подаёт мне руку, я встаю, мы успеваем сделать всего пару шагов к столу, как раздаётся… вернее, ничего не раздаётся. Наоборот, все звуки вмиг исчезают. Хотя с потолка летит штукатурка, искрит аппаратура, что-то кричит мой сын. Он увлекает меня на пол, накрывает собой. И какое-то время мы лежим так в абсолютной тишине, и я не слышу даже собственного дыхания.

Загрей шевелится, что-то говорит мне, а я вижу, как по его впалой щеке течёт ихор20. Стираю душистую жидкость и чувствую, как изнутри вздымается что-то могучее, хтоническое и очень тёмное.

Нет, убивать может не только чудовище. Убивать может и мать, защищая своё потомство. И я убью, только бы понять – кого…

Сон третий: трава без корней

Женщина уныло брела по пустынной равнине, едва переставляя ноги. Земля кругом высушена и покрыта трещинами. Кажется, будто это льдины весной. Вот-вот почва вздыбится, пойдёт земляными валами, сметёт то, что есть на поверхности – путницу в грязных рваных одеяниях.

Её волосы – некогда огненно-рыжие – сейчас выгорели и сбились, ярко-зелёные глаза потускнели и слезятся. Кожа похожа на пергамент – тонкая, изжелта-бледная, в пятнах и потёках сукровицы. Губы растрескались, как почва под её босыми израненными ступнями.

Женщина не знала, куда она идёт. Просто двигаться – вошло в привычку: без цели, без смысла, в никуда. Она не помнила ни своего имени, ни того, кто она. Она не помнила дом, и был ли он у неё вообще.

Ветер хлестал заношенными лохмотьями, в которые превратилась её одежда, и катал мимо неё шары из сухих пожелтевших растений. Женщина провожала их пустыми глазами, чувствуя странное родство. Она тоже – перекати-поле, трава без корней.

Иногда, ложась прямо на выжженную мертвенную землю и заворачиваясь в драный холщовый плащ, она желала умереть, чтобы её бессмысленное странствие закончилось. А иногда – упорно брела дальше.

Смерть почему-то оставила её, не приближалась к ней, будто тоже забыла.

Женщина уже давно ничего не ела, много дней ей не попадалась вода. Но она продолжала жить, продолжала идти. И даже вороны уже давно оставили её в покое, поняв, что им нескоро можно будет поживиться. Чёрных падальщиков испугала её не-жизнь.

Ветер усиливался, злился, налетал на тонкую фигуру, грозил замотать, унести. А может… силился что-то сказать?

Иногда ей казалось, что когда-то очень давно она могла слышать ветер. И каждый цветок. И ток воды под землёй. Что когда-то природа льнула к ней. У природы были волосы цвета спелой пшеницы, серо-зелёные глаза и тёплые руки. Когда она пела – птицы замолкали, устыженные красотой её голоса. Природе было так удобно класть голову на колени.

Но сейчас женщина не слышала ничего. Она оглохла. Звуки вокруг умерли… Вот уже много лет она двигалась в кромешной тишине.

Напрасно ветер теребил её одежды, напрасно трогал и звал.

А ещё – приходили сны. Странные сны. В них юная рыжеволосая девушка бегала по полям и танцевала среди цветов. Лёгкая, весёлая, беспечная… А потом налетал чёрный вихрь, подхватывал, отрывал от земли и уносил туда, где невозможна жизнь. Где есть только мрак и холод. И она медленно чахла, иссыхала, бледнела, как трава без корней…

Я засыпаю прямо на маленьком диване в прихожей Афининой квартирки, до гостиной так не добираюсь. Подруга заботливо укрывает меня и не беспокоит.

И вот теперь, проснувшись, обнаруживаю на столике, приютившемся у дивана, кофе и бутерброды. В квартире тихо, лёгкий сумрак, и только слышно, как тикают на стене старинные ходики. Но они не могут сказать, закончился ли сегодняшний сумасшедший день или уже начался другой? Сколько времени я проспала?

***

…помню, как медленно возвращались звуки. Как кричал сын, осторожно встряхивая меня:

– Мамочка, мама, ты в порядке?!

А я могла только плакать и шептать:

– Сынок… ты ранен… сынок…

Он ловил мои руки, заглядывал в глаза:

– Это пустяк, царапина, осколком задело. Главное, что ты не пострадала, мамочка! – и прижимал к себе, как великую ценность, которую совсем недавно мог потерять.

Мой взрослый сын. Мой защитник. Мой герой.

Потом прибежали Прометей и Афина. Тей подхватил меня на руки – я ещё не могла идти, а Афина скомандовала Загрею:

– Обопрись на меня.

Мы уже выбрались в коридор, когда сын вскинулся, вспомнил:

– Макария!

Меня посадили прямо на пол, и все рванули в соседний отсек, который, судя по прорехам в стене, пострадал куда больше нашего.

***

Макария, глупая девчонка, у неё в крови приносить себя в жертву. Наверняка кинулась на тех, кто устроил этот беззвучный погром, не позвав на помощь и не соизмерив силы.

Маленькая «блаженная» смерть. Вся в отца. Нельзя быть дочерью Геракла и не лезть в гущу событий, сломя голову. Она принесла себя в жертву мне (как будто мне когда-то приносили человеческие жертвы!), чтобы её братья Гераклиды победили ненавистного Эврисфея, потребовавшего от их отца совершить двенадцать подвигов.

С улыбкой Макария взошла на костёр, чтобы добрая Персефона подарила успех её братьям. Вспыхнула, сгорела, но не умерла. Явилась к нашему с Аидом трону – ни тень, ни человек.

«Ты не приняла мою жертву, Владычица?»

В глазах – разочарование и удивление.

«Я не принимаю таких жертв».

«И что же мне делать теперь? Я ведь не умерла…»

«Значит, найдём тебе работу в Подземном мире, – вмешался в нашу беседу Аид. – Потому что вернуться на поверхность ты уже не сможешь».

Макария тогда изрядно приуныла.

«Но как же я смогу выполнять какие-либо обязанности, я же не богиня?»

Аид даже поперхнулся: божественных дел он ей поручать явно и не собирался.

А Макария между тем продолжала:

«Мой отец, конечно, сейчас вознесён на Олимп и причислен к сонму бессмертных, хотя и был всего лишь человеком».

Я поняла, к чему она клонит. Но Аид осадил нахалку раньше:

«У нас не Олимп, мы бессмертие не раздаём».

Девушка понурила голову:

«Ну вот… А я так хотела быть полезной смертным. Когда Танатос прилетает к ним, они пугаются и рыдают. Я бы рассказала, что умирать можно с улыбкой. Умирать, принося себя в жертву за тех, кого любишь», – патетично заявила Макария, вздёргивая веснушчатый носик.

Аид хмыкнул:

«Прямо блаженная смерть».

«Именно! – обрадовалась она. – Я бы приходила к детям, к старикам, к тем, кто жил праведно и для других. Я бы улыбалась им, и они умирали бы счастливыми».

Аид опёрся щекой о кулак, внимательно разглядывая её. Я не по-владычески ёрзала на троне: мне слишком нравились рассуждения Макарии, и я уже готова была упрашивать мужа, когда он произнёс:

«Знаешь, блаженная, а в этом что-то есть».

«Царь мой, – робко вставила я, – мы не можем возложить на неё такие заботы. Она, как сама заметила, не богиня. Для этого нужно быть или в родстве с богами, или хотя бы… – я поймала суровый взгляд мужа и проглотила окончание фразы: – …спать с ними».

Аид решил по-своему.

«Всё просто – мы её удочерим».

Я хотела вставить: а как к этому отнесётся Загрей? И как вообще я могу быть матерью или хотя бы опекуном девушки, которая на вид моя ровесница? Но Владыка уже поднимался с трона и протягивал мне руку. Он всё решил, просчитал последствия, а значит, я не стану возражать.

Прямо там, в зале, где судили тени, мы объявили Макарию нашей дочерью. И мир принял наше решение, и согласился с возложенной на неё миссией, будто одобрив осознанный выбор.

Как только обряд удочерения завершился, к Макарии вернулись краски жизни – перламутром разлились по плечам серебристо-каштановые волосы, озорные искры заблестели в огромных карих глазах, а пышные губы сделались алыми. Тоненькую фигурку окутало невозможное в Подземном мире сияние.

Так Макария обрела бессмертие (первая из всех – в аиде, а не на Олимпе) и теперь несла людям блаженную смерть.

А я всё думала: кто же она – трава без корней или успешно прижившийся на дикой почве нежный росток?

Кстати, Загрей был только рад сводной сестрёнке – Макария, несмотря на довольно серьёзный божественный удел, который выбрала сама, отличалась весёлым и беспечным нравом.

А с годами я стала замечать – сын начал смотреть на неё не только как на подругу юношеских проказ, но и как на весьма привлекательную девушку. Правда, он стеснялся своей внешности, считая себя едва ли не уродом.

…и вот теперь он, бледный и растерянный, несёт её на руках, всю в потёках ихора. Она прерывисто дышит, ослабевшие тонкие руки свисают вниз, словно поникшие крылья. Сын кладет девушку возле меня и не просит, скорее, требует:

– Спаси.

Я ведь ученица Пеана и Асклепия21 – умею врачевать. И я пускаю в ход всё своё умение.

Макария приходит в себя, обнимает нас с Загреем и плачет:

– Я не успела… они так быстро…

Загрей вытирает ей слёзы, заглядывает в карие глаза, полные мягкого тёплого света, и спрашивает:

– Ты их видела?

– Смазано… Чёрные тени… Так быстро…

И я понимаю, почему Загрей подбирается и по-отцовски сжимает губы в узкую полоску: кто-то был настолько быстр, что за ним не уследила даже Богиня Смерти, а ведь их с Танатосом считают самыми быстрыми.

Вскоре появляются Афина и Прометей с каким-то предметами, похожими на голыши, мерцающие зелёным цветом. Тей выглядит озабоченным, трёт пальцами светло-русую бороду, сверкает пронзительно-голубыми глазами.

– Я в отдел, нужно разобраться, что это за штуковина.

Суёт голыш в карман потёртых джинсов и исчезает, мазнув по нам струёй воздуха.

Чуть позже Загрей и Макария тоже отбывают – докладывать о произошедшем Аиду.

Афина же, взглянув на меня, решительно заявляет:

– А ты – ко мне. У меня тебе точно будет безопаснее, чем где-либо.

И мы отбываем к ней, да я так и остаюсь в прихожей… Вроде только присаживаюсь на диван перевести дыхание, собрать мысли в кучу, постараться подумать, что делать дальше. У меня же салон, клиенты, невесты…

И засыпаю, проваливаясь в сон про женщину, бредущую по пересохшей равнине.

Я до сих пор ещё не могу отделаться от жуткой изнуряющей жажды, которая мучит меня после того сна. Добираюсь до кухни, открываю кран и пью, пью, пью… Последний раз я так хотела пить после своего похищения, когда боялась взять хоть каплю в рот в Подземном мире…

Так, наверное, хочет пить трава без корней…

Кора умирала, чахла день ото дня, бледнела и таяла… Оторванная от матери, лишенная солнечного света, замерзающая среди ледяного холода мрачного Подземного Царства…

Ненавидела ли она своего похитителя? Того, кто утащил её в этот жуткий мир?

Нет, ненависть пожирает слишком много сил, а она едва могла двигаться. Она уже даже не плакала: слёзы высохли, как русло реки знойным летом…

Она просто тихо умирала.

Кора не знала, сколько времени прошло с того дня, когда её – лёгкую и беспечную богиню Весны, собиравшую цветы в Ниссейской долине – подхватил и увёз тёмный бог на золотой колеснице, запряжённой четвёркой чёрных огнедышащих коней…

Сколько дней и ночей минуло с того ужасного мига, когда похититель, ногой распахнув дверь, втащил её, бьющуюся и рыдающую, сюда – в спальню, и бесцеремонно швырнул на кровать. Потом навалился сверху, срывая полупрозрачные одежды, которые ещё утром с таким тщанием выбирала для неё мать.

Его глаза блестели лихорадочно и страшно. Сам же он был так отвратителен. Кора ещё никогда не видела настолько некрасивых богов. Она выросла среди красоты, и уродство пугало её. Оно казалось заразным. Недаром его ненавидели наверху, даже по имени не называли, только пренебрежительно – «этот»…

Кора давилась слезами. А он осыпал жадными поцелуями каждый сантиметр её кожи, вжимая хрупкие запястья в подушку … Но шептал при этом что-то совсем неправильное, то, чего не говорят насильники и похитители своим жертвам:

– Богиня… несравненная… самая красивая… Весна… сводишь с ума… пожалуйста…

То, что следовало за «пожалуйста», она разобрала даже не сразу, но, услышав, замерла:

– …моей женой…

Тогда она перестала дёргаться и извиваться под ним. Он тоже остановился, отстранился и внимательно посмотрел на неё. Она не поняла, почему в его взгляде плескалось такое отчаяние. Ведь он – победитель. Получил, что хотел…

– Зевс отдал тебя мне. Я попросил твоей руки, и он согласился…

Вот так просто! В мире мужчин всё просто – один другому может дарить женщину, как вещь. Не спросив ни её саму, ни её мать.

Тогда-то на Кору и накатила обречённость. Она поняла, что никто не придёт спасать. Что она навек принадлежит монстру, которому её отдал Верховный Владыка. И спорить с таким решением не станет никто… Даже её бедная мать…

Кора отвернулась к стене. Она так и лежала с раскинутыми руками, разметавшимися по подушке волосами, в разорванной одежде, со следами его диких поцелуев…

Он сидел рядом и не трогал. Просто смотрел на неё, и она чувствовала эти горящие взгляды, как прикосновения раскалённого железа…

– Я трус. Жалкий трус, – горько проговорил он. – Только трус и слабак может силой принуждать женщину стать его женой…

В словах звучала горькая насмешка над собой. Но ей было всё равно. Она лишь подтвердила слабым голоском:

– Да… трус…

– Ты позволишь, – спросил он с удивительной нежностью, беря её руку и целуя запястье, где остались следы от его грубых пальцев, – всё исправить… если возможно… добиться тебя, Богиня?

Она лишь усмехнулась бледными пересохшими губами: к чему этот фарс? Потом отвернулась набок и подтянула колени к груди, ощущая, как могильной плитой на неё давит безысходность…

Она наклонился, осторожно убрал локон, упавший на щёку, обвёл пальцем контур её нежного личика, отстранился, укутал – дрожащую, маленькую, одинокую – одеялом… и ушёл.

Он заходил каждый вечер, зачем-то спрашивал, как её самочувствие. Клал на подушку бледный букетик асфоделей, извиняясь, что другие цветы здесь не растут, просил её что-нибудь поесть или выпить и уходил вновь, ни с чем…

Он больше не касался её и пальцем.

Но ей было уже всё равно… Её сознание уже путалось… меркло… становилось обрывочным и бессвязным…

«Зачем тебе нарцисс? Он отравит тебя своей слизью, ты умрёшь и попадёшь к Аиду», – звучал периодами взволнованный голос матери.

«Я не умру, я ведь Богиня», – весенним ручейком звенел её голосок.

«Моя Богиня, – шептал кто-то рядом глухо и отчаянно, осторожно беря её истончившуюся ладошку. – Пожалуйста… хоть глоток… хоть кусочек…»

Зачем она потянулась за тем нарциссом? Откуда он вообще взялся там, если у них с матерью не растут нарциссы? Он был красив, так совершенен…

«Самая красивая… Никого не видел лучше… – шептал голос. – До тебя я не знал, что значит – лицезреть Богиню… Каково это – преклоняться…»

Губы коснулись её лба. И она почувствовала: говоривший пылал от жара.

«Мне бы солнца… хоть на миг… цветы…» – пересохшими губами чуть слышно пролепетала она. Протянула вперёд тонкую ручку, ухватилось за грубую ткань одежд…

Её легко подняли, будто она ничего не весила, прижали к горячему телу – она слышала, как ухает и колотится сердце. Сердце ли? разве оно есть у монстров, что воруют девушек с цветущих лугов?

Миг, и её осторожно, как великую ценность, опустили на нежный ковер ярко-зелёной травы. Коре даже пришлось закрыться от солнца – успела отвыкнуть от него. Она приподнялась, села, опираясь на руки, и обомлела: сколько видел глаз – простиралась поляна, усыпанная красивейшими цветами, над ними порхали пестрые бабочки, густые кроны деревьев отбрасывали плотную тень, а у их корней журчал говорливый ручеёк.

– Что это за дивное место? – спросила она, жадно и полной грудью вдыхая ароматы цветов.

– Элизиум22, – невесело отозвались рядом.

Но она уже не слушала, снова наполненная энергией, как весенние всходы полны жизненных соков.

Она вскочила, закружилась, рассмеялась. Ей казалось: ещё чуть-чуть – и из-за деревьев, хохоча и передразниваясь, выскочат верные спутницы – Иахе, Левкиппа, Фено. Что строго взглянет на проказниц Каллигенейя, доплетающая красивейший венок. Что легкой и величественной поступью к ней выйдет мама…

Радостная, Кора упала в траву, раскинула руки, уставившись в безоблачно-синее небо. Потянула на себя ближайший кустик и… тот поддался удивительно легко.

Странно, мелькнула мысль. Кора поднесла растение к глазам и… даже не поверила сразу… У него не было корней…

Она вскочила и начала хватать травинку за травинкой, и те легко взмывали вверх, ничем не удерживаемые…

Тогда у неё подломились колени, и она рухнула вниз, горько зарыдала, комкая тоненькими пальчиками пучки вырванных растений:

– Трава без корней… Как я… Плохая трава… плохое солнце… слизь отравила… я умру…

Её сгребли в охапку, с силой прижимая к себе:

– Ты не умрешь. Ты богиня. Ты вернёшься к корням и солнцу, о Весна…

Потом её унесли в спальню, оставили одну, и торопливые шаги удалились прочь…

А потом пришёл мальчик – худенький, некрасивый, юркий… Он держал в руке крупный красный плод.

– Вот, – протянул ей дольку, и Кора замерла от красоты: словно драгоценные камни, поблёскивали внутри плотной корки пурпурные семена. – Не бойся, – ласково сказал он, – я Аскалаф, здешний садовник. А это гранаты. Они растут в моём саду. Попробуй. Они очень вкусные. Ты точно на земле такого не пробовала.

И Кора соблазнилась: протянула руку, выбрала четыре крупных зёрнышка и бросила их в рот. Раскусила, брызнул сок – терпко-кисло-сладкий.

– Невероятно! – восхищённо прошептала. – Я действительно не ела ничего подобного!

Парень улыбнулся:

– Здорово, что тебе понравилось, царица.

Она не обратила внимания на оговорочку, всё ещё смакуя необычный вкус фрукта, а юный садовник ушёл крайне довольный собой.