Неугомонная покойница

– Десять баллов, – заметила она. – Вот что значит – писатель. Мне кажется, ты даже Джо разведешь на улыбку.

Мы все уставились на офицера Доннелли, и, похоже, тонкая линия его рта и в самом деле слегка изогнулась.

– Я ценю хорошие шутки! – торжественно сообщил он, заставив нас покатиться со смеху.

Оглядываясь назад, я испытываю некоторое смущение: мы ехали на поминки по женщине, которая покончила с собой, но разве в подобных случаях частенько не бывает именно так? Смерть выбивает нас из колеи, и нас тянет на сомнительные шутки, но иногда шутить – лучший способ справиться с ситуацией.

Пока машина забиралась все глубже в вечнозеленую чащу, Лейла сообщила, что Вивиан была замужем не впервые. Заняв второе место в конкурсе «Мисс Вирджиния», она какое-то время перебивалась в Нью-Йорке участием в пьесах Офф-Бродвей и работой диктором на местном телевидении, пока не вышла замуж за банкира намного старше себя. Несколько лет спустя тот умер, оставив Вивиан приличное состояние и дом в Мэне, куда она наезжала время от времени, чтобы сделать пару-тройку пластических операций.

– А теперь он, похоже, работает над каким-то проектом по регенерации кожи. Пока не очень понятно. Насколько я выяснила по крохам информации из сети, идея состоит в том, чтобы взять несколько клеток кожи и из них создать целый пласт. Полагаю, там будет использоваться та же технология, что и в 3D-принтерах. Ну или вроде того.

Перед моим взором предстал принтер, из которого выползает костюм из человеческой кожи…

– Спонсоров они пока не набрали, но сюда приехал представитель одной из крупных венчурных компаний из Кремниевой долины, – продолжала Лейла. – Фогель развел целый цирк с конями, что и понятно: Хрустальный дворец арендуют, только чтобы произвести на кого-то впечатление. – Она подняла голову, откинув волосы с лица. – Помнишь, как туда приезжали эти засранцы, замороченные на солнечной энергии? Та толпа, которая трется вокруг Маска?[21]

Дороти демонстративно распахнула глаза.

– Да как такое забудешь!

«Толпа, которая трется вокруг Маска»? Да куда ж мы едем-то?

И тут – что бывает нечасто – на мой вопрос прилетел мгновенный ответ: словно в последнем акте пьесы, вечнозеленый полог расступился, и перед нами предстал Хрустальный дворец во всем своем великолепии.

* * *

Задавать вопрос, откуда взялось такое название, мне не пришлось – весь фасад здания состоял из окон, возможно даже из одного окна, поскольку я не видела рам. Высотой в три этажа и равной ширины, дворец представлял собой идеальный куб, сверкающий под безудержным декабрьским солнцем так ослепительно, что я не могла смотреть на него прямо – пришлось приложить ладонь козырьком к глазам и пожалеть, что я не захватила с собой солнечные очки, как Дороти и Лейла (у Лейлы были стандартные авиаторы розового цвета, а у Дороти – огромные, черные, в стиле Анны Винтур[22]). Никаких подходов к зданию я не видела – ни тропки, ни лестницы, я даже двери не могла разглядеть. Просто штука из стекла, словно упавшая на снег с неба. Он походил скорее на неолитический монумент или космический корабль, чем на дом, внутри которого люди вели обыденную жизнь. Неужели там, внутри, кто-то разогревал суп или чистил уши?

Мы подрули к черной конторке, типа тех, что я привыкла видеть на входе в рестораны и прочие деловые заведения. Над конторкой – и над стоявшим за ней служащим – возвышался Телохранитель, который приехал заранее для поверки безопасности. Сегодня он облачился в черный костюм и галстук – идеальный вариант, чтобы слиться с толпой на поминальной церемонии – и всем своим видом излучал вайбы «людей в черном». Наконец-то его внешний облик соответствовал прозвищу, и я не без труда отвела от него взгляд.

Мы выбрались из машины и несколько мгновений стояли, созерцая возвышавшееся перед нами чудовищное порождение архитектурного бреда. Подойдя ближе, я разглядела ровно посередине первого этажа прямоугольный контур размером с дверь, над которым на несколько сантиметров выдавалась камера наблюдения, смотревшая вниз.

– Внутри еще страннее, – пробормотала Лейла, когда прямоугольник подался внутрь.

В проеме возникла молодая женщина в облегающем коктейльном платье, с африканскими косами, собранными на макушке. Она жестом пригласила нас войти и отступила в сторону, давая дорогу.

Телохранитель пошел вперед, и я видела, как напряжена его могучая, как у Минотавра, спина под пиджаком.

Дверь за нами захлопнулась, отрезав нас от внешнего мира.

Глава 16

Прошу прощения за историческую справку, но оригинальный Хрустальный дворец – это выставочный зал, построенный в лондонском Гайд-парке в 1851 году из чугуна и стекла для демонстрации чудес тогдашней промышленной революции. Само здание являлось одним из этих чудес, поскольку массовое производство больших листов стекла тогда только начиналось. Из стекла был сделан даже потолок дворца, и поэтому из всех известных строений он обладал самым высоким соотношением стеклянных частей к частям, сделанным из других материалов. Полагаю, если бы строители могли обойтись совсем без металлического каркаса, они бы так и поступили. Так что современный Хрустальный дворец, спрятанный глубоко в лесах Сакобаго, штат Мэн, полностью наследовал своему тезке. Правда, он предназначался не только для проведения мероприятий, но и сдавался в аренду под жилье на недели и месяцы по баснословной цене. Его выстроили примерно двадцать лет назад, на волне бума в интернет-сфере; его использовали в качестве санатория для высшего руководства компании, входящие в список «Форбс», а частные лица, которые купались в деньгах, считали предметом гордости приехать сюда в отпуск на неделю-другую. Престиж дворца только вырос, когда рядом поселилась Дороти Гибсон, и наверняка лист ожидания брони в нем почти сравнялся с листом ожидания сумочки «Биркин». Тот факт, что Вальтер Фогель и Вивиан Дэвис остановились тут, свидетельствовал об их высоком статусе в местном обществе.

Мы вошли в длинный узкий зал, из которого открывался беспрепятственный обзор что в горизонтальной, что в вертикальной плоскости, подтверждая мои предположения о том, что и задняя стена здания, и потолок были сделаны из стекла – тонированного, поскольку отсюда небо казалось темнее, чем снаружи, цвета голубики, а не незабудки. Я испытала уверенность, что стены по левую и правую руку тоже прозрачные, хотя пока что не имела тому доказательств, поскольку зал с обеих сторон обрамляли большие листы гипсокартона. На фоне этих внутренних стен возвышались два ряда колон, образовывавших букву U. На высоте двух третей здания колонны разделялись, огибая каждая по балкону и обозначая второй этаж, а вершинами поддерживали еще один ряд балконов, обрамлявших третий этаж. Таким образом балконы образовывали арки в виде подков, очень сильно напоминая церковные хоры. Вообще интерьер создавал ощущение, что вы вошли в один из огромных европейских соборов с их вытянутыми, стрельчатыми пропорциями.

И как обычно при виде большой высоты, мне представилась ужасающая картина падения с одного из этих балконов на черно-белый мраморный пол.

Помимо церковного нефа этот зал напоминал и вестибюль музея, и атриум шикарного отеля – между колонн были расставлены большие кадки с папоротниками, создававшими дополнительный арочный мотив. Будь здесь лестница, это пространство стало бы больше походить на дом, но я не видела ни одной.

– Добро пожаловать, – поприветствовала встретившая нас женщина достаточно тихо, чтобы не вызвать эхо. Она одарила нас идеально подобранной для события, по поводу которого мы собрались, улыбкой: дружелюбной, но сдержанной, как бы говорящей: «Какая приятная встреча, несмотря на сложившиеся злосчастные обстоятельства». Я тут же позавидовала ее фигуре, прекрасно обрисованной облегающим коктейльным платьем: с пышными формами, но подтянутой, явно благодаря регулярным активным упражнения. Само платье было самого темного серого оттенка. Я поняла, что оно не черное, только разглядев черный узор «гусиная лапка», и меня впечатлил столь удачный выбор наряда для поминок – сдержанный, но стильный.

– Меня зовут Ева Тёрнер, я личная помощница мистера Фогеля.

Свежесть юности сочеталась в ней с крайним самообладанием, что встречается не так редко, как вам может подуматься. Клянусь, чем старше я становлюсь, тем больше усилий мне приходится прикладывать, чтобы скрывать неблаговидные черты моей личности. Я помню времена, когда подобная внешняя безмятежность давалась мне куда легче (и естественнее), а теперь, когда впереди маячит цифра 40, я понимаю, что класть я хотела на внешнюю благопристойность, в то время как Еве Тёрнер до этого еще очень далеко. Будь она моей воспитательницей в детском саду, я считала бы ее самой красивой женщиной в мире. Но, став старше, я больше не верила, что выдержка добавляет человеку красоты.

– Пол возьмет ваши пальто.

Из-за ее спины появился мужчина, облаченный в двубортный пиджак с воротником-стойкой и клетчатые брюки, какие носят работники кухни, и смущенно помахал нам рукой. Его грузная фигура с объемным животом и складкой шеи, нависающей над воротником, и заплывшие узкие глаза напомнили мне свинью – но дружелюбную, вроде Бейба, а не персонажа «Скотного двора». Волосы у него на висках слиплись от пота, и у меня возникло ощущение, что если он мотнет головой, то промочит нас насквозь.

– Позвольте проводить вас в Приемную, – пригласила Ева, когда мы выпутались из одежды и сгрузили ее на руки Пола. – Церемония состоится там.

Давненько я не слышала слова «церемония» в обыденной речи.

Вслед за Евой мы пошли вдоль правой сводчатой галереи.

– Эй, босс, – театральным шепотом обратилась Лейла к Дороти.

– Да-а? – не менее театральным шепотом отозвалась та.

Лейла подняла указательный палец вверх.

– Этот стеклянный потолок вам будет не так-то просто пробить.

Дороти подняла палец в знак одобрения.

* * *

Вслед за Евой мы вошли во вторую дверь по правую руку, миновали короткий коридор и оказались, вне сомнения, в Приемной.

Описывать площадь в цифрах для меня бесполезно; по моим прикидкам в это помещение влезло бы четыре, а может и все шесть моих однокомнатных квартир. Таким образом речь шла о площади в двести, а то и триста квадратных метров, фактически, самолетном ангаре (и с цементным, как в ангаре, полом). Разбросанная там и тут массивная угловатая мебель напоминала островки в цементном море: два кожаных кресла и при них куб, изображавший кофейный столик; высокая стойка, на которую вы могли облокотиться, чтобы заняться созерцанием установленного на ней вычурного бонсая; четыре стальные скамьи, составленные в квадрат, вокруг углубления в полу в центре. Каждую из этих инсталляций разделяло расстояние в несколько десятков шагов, и, похоже, их расположение было призвано не заполнить пространство, а похвастать тем, что тут не экономят на месте. Лейла была права – это было очень странное место, и когда я увидела его изнутри, мне стало еще сложнее представить обычных людей, ведущих тут обычную жизнь: как они едят суп или чистят уши. Это здание предназначалось для показухи, для того, чтобы делать громкие заявления, а не ходить из комнаты в комнату, занимаясь рутинной человеческой деятельностью. Полагаю, ситуацию смягчал тот факт, что во Дворце не предполагалось задерживаться надолго, но даже несколько часов жизни в этих стенах лично для меня стали бы мучением.

Вивиан Дэвис явно разделяла мои чувства.

Стеклянные стены Приемной создавали ощущение, что мы оказались в аквариуме, и оно только усилилось после того, как все умолкли и уставились на нас. Всего здесь собралось около двадцати человек, разбившихся на группки по трое-четверо. Судя по роскошным темным нарядам и по тому, как сияла их кожа в приглушенном солнечном свете, все это были люди богатые. Очень богатые. И почти все среднего возраста – в данном случае я подразумеваю «на шестом десятке» (впрочем, чем старше я становлюсь, тем дальше для меня отодвигается нижняя граница этого понятия. Если мне удастся дотянуть до семидесяти, наверняка я буду считать, что столетние старички преодолели только половину жизненного пути). Обычно двадцать человек в одном помещении создают ощущение толпы, но не в этом зале. Ева уверенно лавировала между ними, направляясь к мужчине, который выпал из своей группки, развернулся и поприветствовал нас.

Вальтер Фогель был совершенно лыс, хотя видно было, что волосы перестали расти только на макушке, гладкой, как яйцо, а ее окружала бритая кожа, но в целом его голова выглядела очень симпатично. Лысина придает мужчинам уверенный вид – во всяком случае, если подавать ее правильно, – и Вальтер Фогель являл собой один из лучших образчиков носителей великолепной лысины среди белых мужчин.

Отсутствие волос привлекало все внимание к его лицу с выразительными, скульптурными чертами. Оно словно вышло из-под резца Родена, только творения Родена не могут похвастать каким-то особенными глазами, а в облике Вальтера вы в первую очередь замечали именно их. Я увидела их еще с середины зала – бледно-голубые, как лед, и почти прозрачные, холодные глаза дельца или, возможно, маньяка. С самого начала, еще до того, как мы оказались рядом, до того, как обменялись хоть словом, я знала, что ему нельзя доверять.

Или мне так кажется задним числом.

– Дороти, – протянул он руку. – Рад, что ты приехала.

Странно, почему все вокруг считали себя вправе вести себя с ней так панибратски? С другой стороны, Дороти в самом деле была своей для всей страны.

Ева развернулась и шагнула в сторону изящным танцевальным движением.

– Вот и Вальтер, – попросту представила она, жестом предлагая нам подойти ближе, а сама направилась обратно к дверям, через которые мы вошли. Там теперь стоял Телохранитель, выглядевший среди собравшихся, несмотря на костюм и галстук, белой вороной: он был на добрых двадцать, а то и тридцать лет младше их и на десять-пятнадцать килограммов (мышц, а не жира) тяжелее. Меня захлестнула волна ревности, когда Ева прошла мимо него и они оглядели друг друга. Но как я могла винить их, ведь в этом помещении никто не мог сравниться с ними красотой.

Впрочем, Вальтер Фогель не многим им уступал. Даже под рыбацким свитером и мешковатыми шерстяными штанами угадывалось тренированное тело. Ростом он не отличался, его практически можно было назвать коротышкой, но каждое его движение переполняла энергия, и в сочетании с глазами, пронзительными, как у Распутина, впечатление от роста отходило на второй план.

Дороти шагнула ему навстречу, и он обхватил ее ладонь обеими руками.

– Для меня большая честь, что вы и ваши друзья, – он умолк, кивнув мне и Лейле, – смогли присоединиться к нам по такому печальному поводу.

Он говорил без акцента, но академический стиль речи и то, что он не использовал стяжение, выдавали тот факт, что английский ему не родной. Подобно многим иностранцам, он говорил так, словно сначала написал текст, выучил его и уже потом произнес.

– Я тоже рада, Вальтер, хотя сожалею, что мы знакомимся в подобных обстоятельствах, – ответила Дороти, представив меня и Лейлу. – Позвольте выразить мои глубокие соболезнования вашей утрате.

– Благодарю. Мы все здесь опечалены, но ваш приезд согрел мое сердце, потому что я знаю, как рада была бы Вивиан увидеть вас. Не могу описать, как… – он умолк, подбирая выражение, – она прыгала от радости после встречи с вами. Она снова и снова показывала мне ваше совместное фото.

Дороти вежливо улыбнулась.

– Она была сама доброта и дружелюбие.

– В тот день я впервые после выборов увидел ее жизнерадостной и оживленной. Такой, какой она всегда была. – Вальтер вздохнул. – Я надеялся, что перемена места ей поможет, но увы. Мы живем тут неподалеку, – пояснил он. – Уже две недели как.

– Да, Вивиан об этом упоминала, – подтвердила Дороти.

– Я собираюсь презентовать инновацию в области биоматериалов, – продолжал он, – бывшему коллеге. Они с женой и сыном приехали погостить у нас. Моя помощница, Ева, с которой вы сейчас встретились, тоже живет с нами, поскольку мы сбиваемся с ног. И Пол тоже. Полагаю, он встретил вас на входе? – Мы кивнули. – Он тоже живет здесь, так что в доме было полно людей, но, боюсь, это обстоятельство не отвлекало ее от переживаний. Наоборот, она начала задыхаться. У моей Вивиан было такое нежное сердце.

Не такое определение я дала бы женщине, которую четыре дня назад мы встретили в винном магазине, но стоит повторить еще раз: как я могла судить? Никто не заслуживает того, чтобы ему вынесли оценку после разговора продолжительностью в несколько минут.

– Ее сестра тоже приехала, не так ли? – уточнила Дороти. – Вивиан упоминала об этом, и я хотела бы выразить и ей свои соболезнования.

Тень пронеслась по лицу Вальтера, на несколько мгновений пригасив взгляд, но он быстро взял себя в руки.

– Лора пока не выходит из свой комнаты, – сообщил он. – Она слишком… разбита, чтобы спуститься к гостям.

– Конечно, это можно понять.

Воцарилась пауза, которая продлилась самую малость дольше положенного.

– Как долго вы собираетесь тут пробыть? – спросила Дороти.

– Еще несколько дней. Потом я вернусь домой. – Он покачал головой. – Хотя я не представляю его без Вививан. А вот и Пол несет напитки. Позвольте удалиться.

Позволение было даровано, и мы взяли с подноса, который держал в руках Пол, три бокала. В них оказался гевюрцтраминер, один из моих любимых сортов вина – хотя в процессе изготовления его легко испортить. К счастью, этот экземпляр оказался удачным, таким насыщенным и полнотелым, словно пьешь личи. Никто не подходил к нам, что вы могли бы счесть удивительным, но я уже познакомилась с этим феноменом за время общения с клиентами-знаменитостями, особенно когда оказывалась в самой гуще сливок общества, как сейчас. Вместо того, чтобы осаждать звезду, большинство собравшихся будут изо всех сил ее игнорировать, пытаясь доказать, что они принадлежат к элите, которой наплевать на чьи-то лавры. И чем менее притязательная публика будет присутствовать на событии, тем больше людей захотят поболтать со знаменитостью. В общем, знаменитость – это лакмусовая бумажка для проверки социально-экономического статуса собрания: чем больше такого человека игнорируют, тем этот статус выше.

Судя по всему, мы оказались в чрезвычайно напыщенной компании. Нашего общества никто не домогался, так что мы беспрепятственно профланировали к задней стене здания полюбоваться на виды.

До сих пор я не осознавала, что Дворец построен на вершине холма. Снег покрывал уходящие вдаль склоны, словно на картине, а у подножия холма целеустремленно струился то ли большой ручей, то ли маленькая речка с прозрачной водой, сверкающей в солнечных лучах – весь Мэн иссечен сетью подобных речушек. На том берегу снова стеной стояли деревья, и их укутанные в снега кроны тянулись вдаль, сколько хватало глаз.

– Сногсшибательный вид, а? – заметила Лейла.

Я кивнула.

– Куда лучше, чем из моего дома, – добавила Дороти. – Они построили эту махину на самой высокой точке этого района. – Она указала на речной поток. – Это Кристал-ривер, она протекает почти через весь город и впадает в Кристал-лейк немного к северу, тоже на территории, принадлежащей Дворцу. Отсюда не видно, потому что холм загораживает нам обзор.

– О да, – кивнула Лейла, – в то озеро что только не стекает. Помнишь скандал, который разразился по поводу слива сточных вод? Здесь тогда еще останавливалась та актриса. Господи, она тут прямо поселилась, как же ее звали? Она снималась в сериале «Оранжевый – хит сезона». Ты же понимаешь, о ком я?

Я не поняла, но все равно согласно кивнула.

– Настоящая заноза в заднице – хотела, чтобы все, у кого было право пользования водными объектами, подписали поручительство, что не будут ничего сливать в реку.

– Лейла, осторожнее, – негромко предупредила Дороти.

– Прости, – ответила та так же приглушенно.

Мы находились на чужой территории, неизвестно, кто мог нас прослушивать, и как раз подобные моменты удерживают меня от чувства зависти к той сказочной жизни, которую якобы ведут мои клиенты. Потому что, как верно гласит присказка, за все приходится платить.

Глава 17

Я вынырнула из праздничной кутерьмы и отправилась в дамскую комнату, которую приметила по дороге.

Я люблю совать нос в чужие туалеты и ванные – а вы нет? Только там можно не опасаться – и обоснованно – камер наблюдения, а некоторые санузлы могут много чего рассказать.

К несчастью, этот был не из их числа: просто типичный туалет для гостей, с раковиной и унитазом (и биде, представляете!). Тут не было шкафчика для лекарств, в котором можно порыться в поисках рецептурных препаратов, никакого специфического содержимого, по которому можно угадать гигиенические ритуалы хозяев (в отличие от ванных наверху). Мне даже некуда было поставить бокал, так что я опустошила его единым духом, глядя на себя в зеркало.

Я выглядела устало. Кожа вокруг ноздрей шелушилась, как всегда зимой, из-за пересушенного горячего воздуха в помещениях. Я поставила бокал на пол и выдавила немного увлажняющего крема из дозатора на стойке, где также лежали изысканные полотенца для рук из махровой ткани, скрученные, как обеденные салфетки. Крем, конечно же, предназначался для рук, но когда соперничаешь с двадцатилетней секретаршей с кожей, как цветочный лепесток, будешь пользоваться всем, что попадет под руку.

Соперничаю? За какой приз? Внимание Телохранителя? Да не бывать такому, напомнила я сама себе и приложила указательный палец между носом и верхней губой. Я стала так делать, когда мне исполнилось двенадцать, и я регулярно впадала в отчаяние, видя, насколько мое лицо напоминало карнавальную маску с очками, большим носом и усами. Честно, я не уверена, повторяю ли я этот жест до сих пор в знак того, как далеко я шагнула, или напротив, потому что спустя четверть века ненавижу собственную внешность с неизменной силой. В любом случае, такое повторяется каждый раз, когда я смотрю на себя в зеркало.

Я выключила свет и вышла из туалета.

* * *

– Это неприемлемо.

Я застыла в дверях как вкопанная – голос доносился справа, резкий и поэтому отчетливо слышимый. Без сомнения, он принадлежал Еве Тёрнер, недостижимо прекрасной в своей юности. Вокруг никого не было видно, поэтому я бессовестным образом задержалась, чтобы послушать еще.

– Доктор Ислингтон, я понимаю, что такое завал дел, именно поэтому я в третий раз спрашиваю вас, что мы можем сделать, чтобы оказаться в приоритете?

На эти слова последовала явно негативная реакция, поскольку примерно в течение минуты Ева несколько раз произносила «доктор», похоже, пытаясь прервать возмущенную тираду. По прошествии этой минуты она издала длинный измученный вопль, словно Чарли Браун[23], упустивший мяч, и выскочила в коридор.

– О, привет.

– Привет, – безмятежно откликнулась я.

– Прошу прощения, если до вас долетел мой вопль Тарзана.

– Я бы сказала, что это вопль человека, который устал биться в глухую стену.

Ева улыбнулась – не той тонкой приветственной улыбкой, с которой она встретила нас на входе в здание, – на этот раз она сделала это искренне и широко, и внезапно я представила ее девчонкой с хвостиками, грязной мордашкой и зелеными от травы коленками. В конце концов, не так давно она стала взрослой.

И еще я поняла, что она не просто устала, а измотана до предела.

– Что случилось? – поинтересовалась я. – Могу ли я чем-то помочь?

Признаюсь чистосердечно – во мне говорило выпитое вино. Обычно я не бросаюсь подобными предложениями, и, судя по тому, как Ева расправила плечи, она уже была готова решительно мне отказать – и вдруг замерла, обдумывая мои слова.

– А знаете что – наверное, можете. Только пообещайте остановить меня, если я зарвусь.

– С этим у меня никогда проблем не было, – заверила ее я.

Ева снова улыбнулась и жестом предложила мне пройти с ней в комнату, из которой она только что вышла. Как всегда, будучи под влиянием алкоголя, я поразилась, насколько это легко – сходиться с людьми. Очевидно, всего-то и нужно, что быть… доброй и милой? Дружелюбной? Почему я не поступала так чаще?

Мы оказались в огромной кладовой. По левую сторону от меня выстроились контейнеры для овощей с несколькими сортами картофеля, мелкими кривыми луковицами – я решила, что это лук-шалот, – морковью всех цветов радуги в пучках. В углу размещались запасы макаронных изделий и крупы, а по правую сторону на полках из грубых досок выстроились сотни банок с консервами. Освещение здесь было приглушенным, а воздух прохладным – как я поняла, ради сохранности продуктов. Бетонная лестница посередине комнаты вела, должно быть, в винный погреб, а в противоположной стене виднелась дверь, ведущая на кухню, и из-под нее просачивался свет, позволявший разглядеть все помещение.

– Это я не ради того, чтобы напугать вас, – поспешила успокоить меня Ева, – просто уединиться можно только тут и еще в паре комнат.