Неугомонная покойница

Выражаясь терминами первого свидания, я уже съела ужин и теперь лакомилась десертом и попивала кофе. Но хотела ли я остаться на ночь?

– Мне не терпится продолжить, – заявила Дороти по истечении часа. – А вы что скажете? Готовы взяться за дело официально?

– Я… правильно я вас поняла – вы хотите, чтобы я осталась у вас в гостях?

Она отрывисто кивнула:

– Я бы хотела, чтобы эта книга вышла иной. Я… – Она помедлила, опустив руку на диван между нами, и хотя нас по-прежнему разделяло некое расстояние, жест вышел почти интимным. – Я не так-то легко открываюсь другому человеку. – Она взглянула на меня, и уголки ее губ поползли вверх, к округлым скулам, делая ее похожей на озорного шимпанзе. – Шокирующее признание, да? А будь я более открытой, я бы возможно, не проиграла.

– А возможно, вы бы не добились такого успеха, – уточнила я, имея намерением сделать комплимент (ведь в конце концов Дороти почти выиграла выборы), но едва я произнесла эти слова, как поняла, насколько легко их истолковать как подначку, как намек на то, что если бы люди узнали ее получше, она не получила бы столько голосов.

Но Дороти разразилась смехом – так внезапно, что я едва не подпрыгнула на месте и с трудом удержала себя. Эти заливистые рулады так давно стали притчей во языцех, что только ленивый комик не спародировал их в своих выступлениях, и все равно она застала меня врасплох.

– А вы, возможно, и правы!

– Я не имела в виду…

Она отмахнулась от моих пояснений.

– Я прекрасно вас поняла. Слушайте, я хочу, чтобы вы рассказали мою историю, и уверена, что для этого вам необходимо поселиться здесь, неважно, как надолго. Так что скажете?

Я кинула взгляд поверх ее плеча, сквозь окно ближайшего эркера на лужайку перед домом. Смеркалось, и снег начал облеплять траву по обе стороны мощеной дороги, подчеркивая неровности почвы. Не то чтобы снег повлиял на мое решение в, так сказать, техническом отношении: и машина Лейлы, и водитель «Убера» легко бы справились с бездорожьем. Но у меня есть идиосинкразия[10] – я не люблю выходить под дождь или снег, – и эта идиосинкразия сейчас слилась в идеальной гармонии с решением, которое я приняла несколько часов назад, впервые услышав из уст Ронды имя Дороти Гибсон.

Я протянула руку, и Лейла просияла, глядя, как Дороти пожала ее в ответ.

Я стала официальным биографом Дороти Гибсон.

Глава 9

Несколько часов спустя я сидела на краю двуспальной кровати, застеленной лоскутным покрывалом, которое, как я подозревала, могло быть пошито руками самой Лоры Инглз-Уайлдер[11]. Прикроватную тумбочку украшало антикварное блюдо с изображением корабля «Сюзан Констант» с развернутыми парусами на фоне открытого моря (согласно «Гуглу», она стала первым кораблем, достигшим Джеймстауна в Виргинии в 1607 году, таким образом перемэйфлауэрив сам «Мэйфлауэр». Ну, про него вы в курсе)[12].

Вплотную к единственному в комнате квадратному окну, за которым танцевали снежинки, стоял такой небольшой письменный стол, что я решила – он предназначался для ребенка. Напротив кровати располагался небольшой камин, который кто-то уже разжег, пока мы ужинали. Это сделала Анна, горничная из «Аббатства Даунтон»? Тогда я, выходит, леди Мэри?

Да ну кого я обманываю – я всегда была леди Эдит.

Я только что закончила разговаривать с Рондой по «фейстайму» – вернее, совместно изучать висящую над камином в моей комнате картину авторства Эндрю Уайета[13]. На ней на фоне открытого окна развевалась прозрачная занавеска, а в глубине открывался прославленный им пейзаж: поля и волны травы. Под «изучать» я, конечно же, подразумеваю «гадать, сколько она может стоить». Ронда, у которой в доме висит несколько картин, оценила полотно в полмиллиона.

Ужин нам подали довольно простой: пасту, свежие овощи и такой сухой «Совиньон блан», что у меня при первом глотке свело скулы. Лейла с нами не осталась и ушла в свою комнату. Я вообще не видела ее с того момента, как начала интервью с Дороти, и подозревала, что Лейла подстроила это нарочно, чтобы дать нам проникнуться друг другом. Мы разговаривали в основном о книгах и телевидении (нам обоим нравились «Я захватываю замок» и «Хорошая жена», что сулило успешное взаимопонимание). Ужин нам подала пожилая женщина по имени Труди, самая крошечная из людей, что я видывала – ростом в метр сорок. Представляя нас, Дороти стояла позади нее, положив ладони на эфемерные плечи. «Труди я обязана всем, без нее я бы пропала», – сообщила она.

На десерт я получила обязательство о неразглашении, согласно которому мне запрещалось обсуждать суть моей работы до выхода книги, да и потом разрешалось только с коллегами по издательскому делу. Открой я рот перед прессой, придется вернуть каждый заработанный цент.

Я знала, Ронда обидится, что я подписала подобное соглашение, не поставив ее в известность, но я сделала это в качестве жеста доброй воли. Да и позлить Ронду было приятно. Всеми этими соглашениями о неразглашении авторов стращают, но в реальности практически никогда не пускают в дело (по крайней мере, так я убеждаю себя, пока пишу эти самые строки). И двенадцати часов не прошло с того момента, как в моем номере вашингтонского отеля раздался звонок, а я уже ручкалась с Дороти Блин Гибсон. У меня внутри как будто распускался изысканный цветок. Ощущения были безумные – но в кои-то веки безумные в хорошем смысле.

И, возможно, самым приятным в этой ситуации было то, что, сидя на краю своей постели, я позволила себе притвориться, что могла бы похвастаться такими новостями куче людей – да только мне запрещало соглашение.

Ну-ну, что за разговоры о себе такой бедной-несчастной? Не хочу вводить вас в заблуждение по поводу своего одиночества, так что скажу сразу то, что не принято говорить вслух: я горжусь тем, что отказалась от посредственных обедов с посредственными друзьями и от партнера, который не отвечает всем моим требованиям. А эти требования, в свою очередь, свидетельствуют не только о моем высоком к себе уважении, но и о том, что, несмотря на внешние признаки, я еще не сдалась в поисках и друзей, и любви.

И не собираюсь сдаваться.

Часть вторая

Жертва

Глава 10

Я и от природы ранняя пташка, но писательская карьера довела эту склонность до того, что зачастую я просыпаюсь еще затемно. Но не стоит сочувствовать – в это время суток гораздо меньше раздражителей, что в мире вокруг, что у меня в голове. Я просыпаюсь словно бы пустая, но в лучшем смысле этого слова, не опустошенная, а свежая, полная сил. Исправная, если вы понимаете, о чем я, поскольку обычно к ночи накапливаются тысячи досадных мелочей, которые с каждым из нас случаются за день. То есть одного интернета достаточно, чтобы лишить меня душевного равновесия: стоит мне всего лишь проверить почту и немного полистать «Твиттер», как я обнаруживаю, что не могу ни одну мысль удержать дольше двух секунд. Если нужно (тут помогает, например, надвигающийся дедлайн), я могу взять себя в руки, но никогда моя голова не бывает такой ясной, как в первые часы нового дня.

Вот и сейчас, проснувшись, за окном я все еще могла разглядеть звезды. Свесившись с кровати, я подняла с пола ноутбук, который заряжался всю ночь, и взяла его на руки, словно ребенка, которому приснился кошмар и которого нужно обнять. Снег перестал, но я удержала себя от того, чтобы встать и выглянуть в окно, решив, что любоваться видом буду в качестве награды за час – или даже два? – сосредоточенной работы. К тому же в комнате стоял холод, а под одеялом было замечательно тепло.

Я близорука и без очков вижу четко не дальше, чем на десяток сантиметров, поэтому я завела привычку класть под голову подушку и ставить ноутбук на грудь так, чтобы фактически прижимать его подбородком. И хотя из-за этого приходится развести в стороны локти, чтобы печатать, в целом я нахожу подобное сооружение исключительно удобным.

Для начала я набросала несколько заметок и быстро перешла к активному размышлению, вокруг какой идеи закрутить сюжет будущей книги. У меня уже проскальзывала мысль построить повествование по принципу путешествия героя, ну, этой фигни, о которой писал Джозеф Кэмпбелл[14]: когда персонаж поддается зову неведомого и возвращается из своего похода изменившимся человеком. Конечно, речь всегда идет о мужчине, но почему бы не приложить ту же схему к жизни Дороти? «Неведомым» тогда будет мир политики, мир мужчин, по которому она странствует, где-то теряя, где-то обретая, и возвращается со шрамами, а может и с добычей к безмятежной жизни, которую оставила много лет назад…

К тому времени, когда я наконец оторвала взгляд от экрана, руки у меня разболелись, а комнату залил дневной свет. Я отложила ноутбук, откинула одеяло, поднялась и, покручивая запястьями, подошла к окну. И даже зная, что там обнаружу, ощутила, как слегка перехватило дух – как всегда бывает, когда впервые после наступления холодов видишь мир, укрытый белым покрывалом. Но это благоговение уменьшается с каждым последующим снегопадом.

Судя по количеству снега на подоконнике, выпало сантиметров пятнадцать. Окно моей комнаты выходило на заднюю сторону дома, на большое патио с бетонным полом, откуда на зиму убрали мебель. Дальше располагалась небольшая лужайка, а за ней, сколько хватало взгляда, раскинулись леса – должно быть, те самые знаменитые леса, по которым так любила гулять Дороти Гибсон.

Безоблачное небо было такого бледного оттенка голубого, что казалось нарисованным слишком разбавленной акварелью, так что по краям голубой цвет истаивал до белого. Стоял еще достаточно ранний час, чтобы я ощутила ту сверхъестественную тишину, которая окутывает мир после снегопада, и я подняла нижнюю створку окна, чтобы без помех окунуться в нее.

Я простояла так пять минут, холодный воздух пощипывал тело, потом захлопнула окно, вернувшись в рукотворное тепло, и начала собираться в блаженный горячий утренний душ, скрестив пальцы в надежде, что в доме у Дороти хороший напор воды.

* * *

Давление воды оказалось не просто хорошим, а превосходным.

Все еще с немного влажными волосами я спустилась по главной лестнице с двумя пролетами. На просторной площадке между ними располагались две старинные скамьи, напоминавшие церковные, и кофейный столик, а из большого окна, тоже выходившего на заднюю сторону дома, открывался живописный вид. На одной из скамей сидел Телохранитель, с головой ушедший в какую-то книгу.

Сегодня он был облачен в штаны цвета хаки и жемчужно-серую рубашку с коротким рукавом из какой-то поблескивающей синтетической ткани. Рукава так плотно облегали его бицепсы, что наверняка оставили следы, и я видела его торчащие соски. Если отбросить коричневые походные ботинки на ногах, которые он довольно невоспитанно закинул на кофейный столик, выглядел он как гольфист, который подрабатывает телохранителем. Или наоборот.

Я замерла, уставившись на него, но не по той причине, о которой вы подумали (ладно, ладно, не только по той причине, о которой вы подумали), а потому, что он читал мою книгу, и к тому же не из числа мемуаров.

Я опустила этот факт как неважный, но в свое время – в самом начале карьеры – я опубликовала один роман под своим собственным именем. Он оказался грандиозной неудачей, меня аж передергивает при одном взгляде на эту глупую книжонку – передергивает в прямом смысле, как и в описываемый мной момент.

– А вы застали меня врасплох. – Он держал книгу одной рукой и поднял ее вверх, словно выполняя упражнение с гантелями, и на меня уставилась обложка с названием (которое я не буду разглашать), выложенным в форме сердечка (пристрелите меня кто-нибудь).

– Что это ты делаешь?

– А на что это похоже?

Он улыбнулся, так что все его лицо пришло в движение, явив всякие ямочки-складочки, но сейчас это детское очарование только раздражало: на часах еще даже не значилось восемь утра – слишком рано для возбужденных бабочек в животе. Для подобных эмоций мне требовалось топливо в виде порции кофеина и протеина.

– Где ты ее раздобыл? – спросила я – довольно требовательно, по правде говоря.

– Просто лежала тут, – пожал он плечами. – Я решил глянуть. – Значит, и Дороти ее читала, но не упомнила об этом в нашей беседе. – Хорошая книга оказалась.

– Вовсе она не хорошая.

Денни развернул суперобложку с одной стороны и использовал отворот в качестве закладки. Взглянул на меня, потом на фото на задней стороне обложки, которому исполнилось вот уже пятнадцать лет. Снова посмотрел на меня.

– Я вас едва узнал.

– Ну да, я теперь гораздо старше.

– Не, я имел в виду – без очков.

Для этого фото я надевала контактные линзы, опасаясь, что мои черные очки прирастут к образу или кто-то решит, что я надела их для солидности, хотя я ношу их постоянно. Эсме – одна из моих любимых редакторов, которая неизменно меня смешит, – называет их «твои умные очки».

– С ними некрасиво? – с прохладцей уточнила я, поправляя оправу на носу.

– О, нет. Вы красивая и так, и так.

Я не удержала смешок – не смущенное девичье хихиканье, а недоверчивое фырканье. Он это серьезно?

Денни приподнял брови, отчего на его гладком прелестном лбу залегли морщинки.

– А что смешного? То, что я считаю вас красивой?

Да, это в самом деле было смешно, и более того, – неуместно. Но я не собиралась вдаваться в дискуссии о своей внешности с человеком, с которым мне предстояло жить под одной крышей. Даже с таким привлекательным.

– Ты очень милый, – ответила я, и поскольку я стояла на несколько ступенек выше, мне не составило труда принять снисходительный вид. – Я умираю с голоду, где тут можно что-то перехватить?

Он поднял руки в знак капитуляции (все еще держа книгу в одной из них).

– Кухня налево от лестницы.

Он указал направление. Я увидела у него под мышкой большое пятно пота, задумалась, не наш ли разговор его так взволновал, и даже испытала к Денни приступ жалости – что со мной в отношении мужчин случается нечасто, особенно в отношении мужчин красивых.

– У меня перерыв еще не закончился, так что использую-ка я его для того, чтобы выйти наружу и нырнуть лицом в сугроб, чтобы никто не слышал, как я ору от стыда.

– Ну не стоит так переживать, – усмехнулась я, пересекая площадку и надеясь, что мои слова прозвучали благожелательно, а не пренебрежительно. – Если хочешь, можем просто сделать вид, что ничего не произошло.

– Совершенно не хочу, – заявил Денни, поймав мой взгляд и удерживая его, как делают все мужчины, когда проявляют интерес.

Я осознала, что глаза у него серые, а не голубые, как мне показалось накануне. Я кивнула – непонятно чему – и поспешила вниз, пока кто-то из нас не сказал что-нибудь еще.

Глава 11

Я обнаружила кухню по донесшемуся оттуда характерному смешку Дороти – она разговаривала с каким-то незнакомым мне человеком с более низким голосом. Мимолетно задержавшись, чтобы полюбоваться напольными часами с маятником, я дошла до конца короткого коридора и обнаружила гостиную с французскими окнами, выходящими в уже виденное мной утром патио. Посреди комнаты стояла женщина с волосами, стянутыми в конский хвост длиной до лопаток, – по осанке и проводу, тянувшемуся у нее из-за уха, я поняла, что это одна из коллег Телохранителя. Я кивнула ей, она кивнула мне, но не улыбнулась.

Присутствие охраны мне было не в новинку – как-то я писала серию заметок об РПП у поп-звезды подросткового возраста, так ее постоянно прикрывали не меньше восьми телохранителей. На своем опыте я узнала, что подобных людей от остального штата сотрудников – как постоянных работников, так и временных, типа меня – отделяет как бы невидимое пространство. И неважно, насколько дружелюбно ты себя ведешь, речь идет о деловых отношениях. Именно поэтому поведение Телохранителя выглядело таким необычным. Может, он плохо подходил на свою должность? Или попросту был слишком молод (кстати, а сколько ему все-таки лет)? Или – глупее вопроса не придумаешь – он правда находил меня настолько неотразимой?

К счастью, мне не дала углубиться в столь опасные размышления фигура, появившаяся в дверях по правую руку.

– А вот и вы! Мы уже собирались отправлять за вами поисковый отряд. Надеюсь, вы в курсе, что тут у нас гнездо ранних пташек?

Питер Гибсон, самый желанный холостяк страны, сложил губы бантиком и отпил кофе из огромной кружки. Обладатель мясистого носа и слишком близко посаженных глаз, он не унаследовал красоты своего отца, но зато перенял его харизму и остроту ума своей матери, и ходили слухи, что он тоже вот-вот ворвется в мир политики. Без его сотрудничества нельзя было рассчитывать написать удачную книгу, поэтому я знала, что мне придется отвечать на его остроты если не столь же искрометно, то хотя бы дерзко, иначе я рискую потерять его уважение.

– О, я уже давно встала, – ответила я, проплывая мимо него.

Кухня оказалась на удивление маленькой, но так часто бывает в старых домах. Я разглядела старинную газовую плиту и современный хромированный холодильник. В алькове у дальней стены сидели Дороти и Лейла. Я кивнула им, без труда нашла кофемашину и взяла одну из кружек, висевших над ней на крючках. Налила себе щедрую порцию, глядя на Питера.

– Не все ранние пташки сразу набрасываются на червячков, знаете ли, – прокомментировала я и показательно отпила глоток, хотя еще не успела добавить положенную ложку сливок.

– А вы тут придетесь ко двору, – заметил Питер и повернулся к Лейле. – Отличная работа, сестренка. – Та возвела очи горе, якобы тайком взывая к моему сочувствию, но явно играя напоказ. – Я зову ее сестренкой, поскольку она заменила моей матери родную дочь. Пока я не перестал прятать от нее свою истинную суть.

Он говорил с гнусавым акцентом, приобретенным за детские годы, прожитые в Виргинии – и не северной ее части, которая могла считаться продолжением Вашингтона. После смерти мужа Дороти обосновалась так далеко от столицы, как могла, учитывая, что каждый день ей приходилось ездить туда на работу. В результате исконно принадлежавший Новой Англии мальчишка получил южное воспитание. Как мать и сын они составляли забавную пару, но, несмотря ни на что, слаженную.

– Ага, я уже сама догадалась. – Я прислонилась бедром к кухонному островку посередине помещения, отодвинув, чтобы не помять, лежавшую на нем газету. – Но все равно спасибо.

– А вы дерзкая штучка! – восхитился он. – Похоже, мне придется быть пай-мальчиком, пока вы здесь.

– Очень рада это слышать, – вклинилась в разговор Дороти. – Хорошо ли вам спалось? – обратилась она уже ко мне.

Я заверила, что хорошо.

– Утром мы обычно обходимся без прислуги, – пояснила она. – Так что чувствуйте себя как дома и берите все, что пожелаете.

– Сухие завтраки в буфете позади вас, – подсказала Лейла.

– Мой сын развлекал нас драматическим озвучиванием прессы, – сообщила Дороти, глядя, как я достаю коробку хрустящих отрубей (хотя я предпочла бы взять стоявшую рядом упаковку хлопьев с какао).

– Прикалываться над писаками у нас вроде семейной традиции. – Питер склонился над газетой и откашлялся. – Итак, сводка полицейских новостей! Должно быть забавно, посмотрим-ка… Ух ты, пьяные дебоши в центре города вечером пятницы. Подлинные страсти кипят на темных улицах Сакобаго, красота… Опа, еще один неопознанный бездомный найден мертвым, очевидно, вследствие переохлаждения, ибо на нем не было и нитки. Вроде не эксгибиционист, а там – кто его знает. – Он быстро поцокал языком. – А я-то думал, Торговая палата распорядилась всех бомжей вывезти куда подальше. Или сжигать на месте.

– Питер, не увлекайся, – предупредила его Дороти.

– Та-а-ак, похоже, пропала местная жительница, некто Пола Фицджеральд, сорока двух лет, инструктор по плаванию. Судя по фото – в образцовой для инструктора форме. Пола, шалунья, куда ж ты подевалась? О тебе уже два дня ни слуху ни духу.

– Присоединяйся к клубу, Пола, – ввернула Дороти.

Я увидела, как Питер и Лейла обменялись взглядами – как настоящие брат и сестра, обеспокоенные душевным состоянием матери и сравнивающие свои наблюдения. У меня возникло ощущение, что Питер приехал, чтобы подбодрить Дороти. Он жил в Нью-Йорке, но частенько наведывался в Мэн – по крайней мере, так писали. Об их невероятной близости с матерью тоже частенько упоминалось, и теперь я убедилась воочию, что на этот раз таблоиды не врали и не ошибались.

Кстати, эти две заметки заинтересовали меня больше, чем я дала понять окружающим. Я тот еще фанат криминальных расследований, хотя нынче это столь же банальное заявление, что и «как далеко шагнуло телевидение» или «я терпеть не могу слово “влажный”»[15]. В девяностые годы я читала романы Энн Рул[16] – задолго до того, как их сменили бесчисленные подкасты и документалки на «Нетфликс». Я сделала мысленную пометку при случае тщательнее ознакомиться с этими двумя происшествиями.

Питер снова обратил взгляд на газету.

– Та-а-ак, посмотрим. Кто-то совершил целую серию телефонных розыгрышей, названивая в приемную мэра. Я полагал, подобные развлечения остались в прошлом, впрочем, я уважаю чужой выбор. Мэру зато хоть будет чем заняться. – Он взглянул на мать. – Ричмондская простыня была поинтереснее, а? Помню, ты временами хохотала аж до слез.

– Да, но, пожалуй, пока что лучше не давать воли слезам. – Дороти резко встала, с грохотом опустив тарелку в раковину. – Иначе есть риск, что я не смогу остановиться.

Глава 12

На пухлом диване в библиотеке мы провели восемь часов – боже, эта женщина работала как заведенная. Нет, нас то и дело прерывали: то Лейла, извиняясь, заглядывала на минутку по важному делу, то Питер заходил с каким-то нелепым (но веселым) замечанием или вопросом. И каждый раз Дороти возвращалась к работе как ни в чем не бывало. Я накопила арсенал уловок психологического характера, которые использовала, чтобы помочь клиенту сконцентрироваться, успокоиться, заставить оторваться от чертова телефона, но за первый же час нашего делового общения я поняла, что никогда не применю эти уловки к Дороти – потому что это будет настоящим оскорблением.

К четырем часам я поняла, что готова выбросить белый флаг – я уже двенадцать часов находилась на ногах, а Дороти не проявляла ни малейших признаков усталости, но я не сдавалась из принципа, ожидая, что Дороти сдастся первой. Так что когда в библиотеку вальяжной походкой с руками в карманах вошел Питер, я испытала нешуточное облегчение.

– Ку-ку.

Дороти даже головы не подняла от своего ноутбука – у нас был открыт общий документ, и я следила, как красный курсор, помеченный «ДЧГ», танцует по экрану, стремительно стирая одни слова и замещая их другими.

– Четыре часа, – объявил Питер.

– Я всегда знала, что однажды ты научишься определять время, – по-прежнему не глядя на него, констатировала Дороти.

Питер вздохнул:

– С чего американская общественность вообразила, что у тебя нет чувства юмора, – ума не приложу.

В ответ на эти слова Дороти наконец резко подняла голову, и я последовала ее примеру, чтобы увидеть ее реакцию: в ее глазах плясали огоньки, но мне показалось, что Питер – единственный человек, которому сходили с рук подобные заявления.

– Чего же ты желаешь, дитя мое?

– Ну, начинать выпивать считается социально приемлемым как раз с четырех часов – по крайней мере, так меня учила матушка.

– Мудрая женщина. Почему же тогда ты не смешаешь себе напиток?

– Потому что я не хочу смешанный напиток, – надул он губы. – Я хочу хороший бокал доброго красного вина. Разве не хорошая идея, раз за окном навалило снега? Впервые за год наконец-то наступила погода для красного вина.

Я никогда не слышала выражения «погода для красного вина», но прекрасно поняла, что Питер имеет в виду. Очевидно, Дороти тоже.

– Хм-м, – выпятила она нижнюю губу, – звучит и правда замечательно. Ну, вроде у нас лежало в запасе несколько бутылок.

– Не-а. Их выдули аусси[17], помнишь?

– О господи, как я могла забыть?

Я сделала пометку в другом документе «Спросить о выпивохах-австралийцах».

– Что ж, тогда почему бы тебе не прокатиться и не привезти новый запас? – терпеливо посоветовала Дороти.

– Потому что ты будешь жаловаться, что я привез полную туфту, и заставишь возвращаться, так что лучше давай поедем вместе, – ответил Питер не менее терпеливо. – И в любом случае, не пора ли заканчивать на сегодня? Я знаю, предложение безумное, но может хоть разок – хоть один разочек – ты не будешь работать до потери сил?

Дороти наградила его долгим взглядом, а потом решительно захлопнула ноутбук.

– Ты прав, поехали за вином. – Она взглянула на меня. – Хотите с нами?

Вообще-то я хотела удалиться в свою комнату, плюхнуться животом на кровать и погрузиться в разгадывание кроссвордов, но моя работа предполагала, что я буду соглашаться на подобные любезные приглашения – особенно в начале сотрудничества, пока мы с клиентом только узнаем друг друга. Поэтому я изобразила сияющую улыбку, кивнула и побежала наверх за своей тоненькой ветровкой, которая никоим образом не могла защитить меня от холода с Атлантики.