Медсестра в платье с кринолином

Госпожа Ева

Медсестра в платье с кринолином

Во-вторых, потолок не тот.– Ой, спина не болит… Только проснулась, а уже что-то не так. Во-первых, не болит. Ни поясница, ни колени, ни даже голова не болит. Это странно.

Я, Галина Сергеевна, 72 лет от роду, бывшая старшая медсестра районной поликлиники, собиралась вчера просто лечь вздремнуть после «Доктора Хауса» и внезапного приступа ностальгии. А проснулась… где-то.

Пахнет сыростью, лошадью и лавандой. Лежу под тяжёлым одеялом. Ощупываю одеяло, это же шерсть натуральная, безо всяких гипоаллергенных приблуд. В комнате тусклый свет, каменные стены и… окно с деревянными ставнями.

Медленно приподнимаюсь, и тут всё становится ещё страннее: в теле ватная слабость, словно после капельницы с димедролом, лёгкое головокружение. Не то от смены давления, не то от шока, а руки… тонкие, чужие, точно я сама себе пациент в отделении неврологии. Руки тонкие, кожа гладкая, грудь малюсенькая, если единичка будет а то хорошо. А где моя полная троечка? И самое тревожное когда я встаю, колени не хрустят. Вообще.

– Это сон, говорю себе вслух, и голос тоже… не мой. Молодой, звонкий, будто мне не семьдесят, а семнадцать.

Закрыла глаза и стала думать. Я прожила семьдесят два года в мире, где магии не было. Но было нечто другое: усталость, забота, и любовь к жизни, несмотря ни на что. Сначала я была медсестрой, потом старшей, потом заведующей отделением. Работала в районной больнице, потом в хосписе, потом снова в приёмном покое, где пахло антисептиками, кипячёными пеленками и крепким чаем из ординаторской.

Мое утро начиналось не с прогулки в розовом саду, а с того, что я поднимала из постели пожилого пациента, меняла простыни, разбирала истории болезней и протирала холодильник, потому что "никому, кроме меня, оно не надо". Я пережила девяностые, кормила кошку с работы, продавала пельмени на две смены в неделю, хоронила подругу, лечила брата от инсульта, одиночество – от чая с лимоном и сериалов.

Моя жизнь была полна забот, но не жалоб. Я никогда не была замужем. Да просто не сложилось, отвечала если спрашивали. А потом уже некогда было разбираться, кто тебе звонит после смены, а кто просто от скуки.

– Вот бы мне такое. Только без этих всех “ах, у меня короткая юбка в средневековье”. Дайте мне работу, дом, огород и кусочек покоя. У меня, была шаль от мамы, старый термос и руки, которые держали чью-то жизнь сотни раз.Читала фэнтези перед сном, в метро, между капельницей и вызовом врача. Любила истории про попаданок, ведьм и ведьмаков, вздыхала:

И когда я, в очередной раз заснула на старом диване, завернувшись в плед, с открытой книгой на груди, я не знала, что проснусь в другом мире.

С другим телом. С другим прошлым. Но с той же душой.

Я подхожу к зеркалу старому, мутному, в деревянной раме. Смотрю и вижу лицо юной девушки с большими глазами, рыжими косами и щёчками как у наливного яблочка.

– Вот те на, выдыхаю. А где мои седые волосы и очки?

– Миледи Аделаида! Вы встали?! Доктор сказал, что вы, может, не очнётесь после удара по голове! Слава Предвечному, вы в сознании!И тут в комнату врывается девчушка в чепчике:

Я сажусь на край кровати. Разглядываю девчушку в чепчике. На вид, ей лет двенадцать, глаза на пол-лица, щеки румяные, зрачки не расширены, лихорадки нет. Пульс, судя по всему, у неё нормальный, а вот у меня скорее учащённый. Видимо, побочное действие путешествия в параллельную реальность.

У себя. Потому что если я не сошла с ума – значит, я в теле этой самой Аделаиды, благородной барышни, судя по акценту девчонки и состоянию простыней.Аккуратно, по привычке, проверяю пульс.

Книжки-то я, конечно, читала. И про попаданок, и про магические академии, и про красавцев в мантиях. У влекалась этими сказочными сюжетами вечерами, особенно когда телевизор ломался. Но одно дело читать в кресле с шерстяным пледом, а совсем другое очнуться внутри сюжета, да ещё и в теле юной баронессы с подозрительным анамнезом и отсутствием санитарных норм вокруг.

Что ж. Похоже, моя пенсия откладывается.

– Так… Девочка, постой, поднимаю ладонь, как на обходе, когда пациентка пытается пересказать историю болезни со дня рождения. Помедленнее. Дышим. Без паники. Что случилось? Какой ещё удар по голове?

Девчушка, видимо, привыкла к строгому тону, потому что сразу замолкает и хлопает ресницами как моргающий птенец, только в чепчике.

– Так ведь… вы ж на лестнице упали, миледи! выдыхает она и делает жест в сторону моего, то есть, этой комнаты крыльца. Вчера днём! С палаты графа возвращались, поскользнулись, ударились об балясину… ну, и с тех пор без сознания. Все думали, что вы…

– Ага. Понятно, киваю, как будто диагноз подтверждён. Черепно-мозговая травма легкой или средней тяжести. Классика жанра.

Она ещё сильнее хлопает глазами, а я вглядываюсь в неё внимательнее. Кожа чистая, дыхание ровное, на лбу небольшой шрам старый, заживший. Выглядит здоровой, но слегка задерганной. И явно боится, что я начну кидаться вещами или что там принято от юных аристократок с сотрясением.

– А как тебя зовут, душа моя? Спрашиваю уже мягче, вспоминая, что пациенты лучше всего идут на контакт, если их не пугать.

– Т-телла, миледи.

– Прекрасно, Телла. Тогда ты мне сейчас всё аккуратно и по порядку расскажешь. Без «ох» и «ай», как на приёме. А я пока проверю, не вывихнула ли себе новую шею при переселении.

Телла кивает так старательно, что чепчик съезжает на бок. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не поправить – руки дрожат, голова всё ещё слегка кружится, но с моей прежней практикой я и в ночную смену с температурой бегала.

– Значит, с палаты графа, говоришь?.. – протягиваю, словно это мне что-то должно сказать. Хотя пока у меня в голове только вопросы: кто я, кто граф, и, простите, где ближайший умывальник.

– Да, миледи. Вы навещали господина Эрвена он снова схватился за грудь после ужина… ну, того самого, с тушёной дикой куропаткой. А вы всегда к нему ходите, когда сердце шалит. Вы ж у нас добрая, хоть и… тут она осекается.

– Хоть и что? поднимаю бровь в духе преподавателя на экзамене.

– Ну… Телла мнётся. Строгая. А ещё вы книги про «внутренности» читаете и травнику местному рот затыкаете, когда он начинает про лягушек.

О, так значит, моя предшественница тоже была с характером. Удобно. Можно списывать на привычку. Или наследственность.

– Понятно, говорю я, вставая. Ноги не подкашиваются уже прогресс. А потом?

– А потом вы шли по лестнице, споткнулись, ударились об балясину – и упали. Головой. Сразу и без слов. Госпожа-мачеха велела не поднимать шум, а доктор вызывал дух Эймара, чтобы он посмотрел, вернётесь ли вы из тумана… или уже туда.

– Мда, хмыкаю. Скорая помощь в виде духа. Не завидую тутошним санитарным нормам.

Телла смотрит, как будто я только что заговорила на драконьем. Наверное, для неё это я – тот самый "шум".

– Так вот, Телла, говорю, поправляя платье, в котором, между нами, корсет натянут так, что даже вдохнуть страшно. Я, конечно, вернулась. Но с… лёгкой корректировкой состава.

Она хлопает ресницами.

– То есть?

– Это, девочка моя, долгая история. Начнём с малого: принеси, пожалуйста, воды. И если есть хлеба. Я, видимо, давно не ела, а организм у меня теперь юный и, судя по ощущениям, весьма голодный.

Телла кивает, как заправская сестричка из процедурного, и убегает с таким выражением, будто я не только выжила, но и, возможно, воскресла с миссией.

Жизнь начинается сначала. Без пенсии, но зато с кринолином.Я сажусь обратно. В голове шумит, в животе урчит, в воздухе пахнет лавандой и пылью.

Сижу на кровати и смотрю в стену. Красивая, каменная, с трещинками как на даче в погребе. Только тут гобелен, на котором какой-то рыцарь протыкает кого-то с хвостом. Ну, мило. Аппетитно.

Жду ужин. Судя по ощущениям, есть хочется сильно. Новое тело требует калорий. И, судя по звукам за дверью, тут где-то кормят. Но я не спешу.

Потому что, во-первых, фиг его знает, что тут едят. Может, жабьи лапки. Может, духов. А во-вторых – порядки.

Кто его знает, как тут относятся к девушкам, которые внезапно начинают задавать неудобные вопросы, знают, что такое белок и глюкоза, и не хотят лечиться пиявками? В моём отделении таких быстро отправляли в психоневрологию. Тут могут и в башню с привидениями.

Так что пока стратегия проста:

Веду себя прилично.

Поменьше говорю.

Всё слушаю.

И, если что, я потеряла память. Ага, классика. В книжках это работает.

– Простите, миледи, раздаётся за дверью голос Теллы, можно входить? Вас приглашают к вечернему столу.

О, началось. Мой первый официальный ужин в новом мире.

Она входит, несёт платье ещё пышнее. Смотрю на него и думаю: Если я выживу в этом корсете – мне уже не страшны ни интриги, ни магия, ни даже зелья на козлиной желчи.

Телла, душа моя, говорю с мягкой интонацией, которой обычно успокаивала буйных бабушек в процедурном. Поможешь мне причесаться? А то я, кажется, пока не в самой лучшей форме.

– Конечно, миледи! вспыхивает румянцем и тут же начинает шуршать по комнате, доставая щётку, ленту и какой-то подозрительно сверкающий гребень, будто откуда-то из сундука прабабки ведьмы.

Пока она колдует над причёской, я закрываю глаза и прикидываю:Телла аккуратно расчёсывает мои волосы. Рыжие, густые, до талии. Не волосы – мечта трихолога.

Я всё ещё не знаю, как пройти до столовой.

Признаваться в этом глупо. Вдруг подумают, что и правда повредилась.

Значит, план такой: иду с Теллой под руку, даже не надо делать вид, что слаба. Пусть Телла и ведёт.

Когда причёска а точнее, две косы, уложенные в кольцо и перевязанные лентой, готова, я встаю. Сила вернулась не полностью, но на ноги держусь уверенно. Пора включать театральную школу имени Палаты №6.

– Телла, говорю, слегка опираясь на спинку кровати. Будь доброй, подай мне руку. Всё ещё немного кружится… Наверное, последствия падения.

Она тут же кивается, подставляет локоток, и мы выходим из комнаты. Я чинно опираюсь на неё, чуть медленно, с видом благородной особы, пережившей трагическую, но вдохновляющую медицинскую драму.

– А… начинаю небрежно, как бы мимоходом, столовая… всё там же?

– Да, миледи, конечно! радостно подтверждает Телла. В малом зале, как всегда, для домашних. Госпожа велела подать туда. Большой – только по праздникам. И когда приезжает Его Светлость.

Ага. Вот и полезная информация. Делаем вид, что так и знала. Киваю с достоинством, как будто у меня в голове архитектурный план замка, а не пустота с отголосками сериала "Тайны следствия".

Выхожу в коридор. Голову держу прямо, осанку выпрямила. Пусть думают, что я просто слегка ударилась. А про попаданку – потом разберёмся. Вдруг тут это, наоборот, привилегия. Или… смертный приговор.

Вхожу в столовую, опираясь на руку Теллы, как положено даме с хрупким здоровьем и прошлым, полным драматических падений.

Зал – не сказать чтобы огромный, но впечатляющий. Каменные стены, гобелены, деревянные балки под потолком, люстра с десятками свечей – как будто внутри средневековой реконструкции, только без экскурсовода и табличек «не трогать руками».

Сделав шаг, я рефлекторно выпрямляюсь. Медсестринская осанка включается автоматически: плечи ровно, подбородок чуть вверх, взгляд – скользящий, наблюдающий.

Сначала – по клинической шкале:Оцениваю обстановку.

Вон та дама у камина – явно мачеха. Осанка, прищур, брови в форме полумесяца и губы, сложенные в «всё не так». Походка у неё уверенная, значит, суставы в норме. Психоэмоциональный фон – тревожно-контролирующий.

Рядом с ней – юноша лет двадцати. Костюм дорогой, лицо скучающее. Постукивает пальцем по кубку. Типичный представитель аристократии с хроническим недосыпом и гипертрофированным самомнением. Возможно, кузен. Или претендент. Или просто завтрак мачехи на завтра.

В дальнем углу – пожилой господин с налётом драматизма. Подперев щеку, он меланхолично водит ложкой по тарелке с супом.

И наконец – незнакомец в тёмном плаще, полулицо в тени, глаза внимательные, руки длинные, как у хирурга. Или колдуна. Или, что более вероятно, колдуна-хирурга. Смотрит, не моргая. Мне сразу хочется спросить: "А вы стерилизуете свои амулеты перед операцией?"

Я делаю шаг внутрь, немного поправляю юбку и киваю, как будто я тут хозяйка, а не внезапно вселившаяся душа пенсионерки.

– Миледи Аделаида! раздаётся голос мачехи с сахарным налётом. Какое облегчение видеть вас на ногах. Мы все так волновались…

Но я улыбаюсь. Улыбка у меня добрая, отренированная и профессиональная. Такая, какую я дарила родственникам пациентов, когда они спрашивали, почему капельница «пузырится».Волновались? Сомневаюсь. Скорее, ждали, перестанет ли занимать жилплощадь и титул.

Пока что.– Благодарю, госпожа, отвечаю, мягко. Кажется, всё обошлось.

Мачеха, как и положено женщине с привилегиями и стратегическим мышлением, сидит в кресле у камина, будто родилась там и уже лет двадцать не встаёт без крайней необходимости. В возрасте неопределённом – от тридцати до сорока с хвостиком, в зависимости от освещения и косметической магии.

На ней платье цвета вываренного граната, с таким вырезом, что даже мне, бывшей медсестре с дежурствами в родильном, слегка неловко. Зато осанка – как у анатомического фантома с внутренним каркасом из железа и амбиций.

Глаза – серые, как град над участковым терапевтом. Взгляд – оценивающий, при этом вежливый, как у заведующей, которой вы задолжали отчёт за квартал.Лицо красивое, если вам нравится стиль "аристократия с повесткой". Скулы острые, нос прямой, губы тонкие и очень натренированные в усмешках «я вам верю, но это не точно».

На шее – ожерелье из черного жемчуга. Дорогого. Универсального. Подходит и для торжественного приёма, и для, скажем, лёгкой травли падчерицы.

Она встаёт при моём появлении не торопясь, словно это жест великодушия, а не приличие.

– Аделаида, дитя моё, произносит она с мягкой печалью, в голосе которой поразительным образом сочетаются сочувствие, ирония и намёк на «не делай глупостей, пока тебя ещё жалеют». – Ты, должно быть, всё ещё слаба после несчастья. Но ты так держишься… просто героиня.

Ха. Узнаю комплимент с прицелом.

Я киваю, изображая благодарность. Пускай думает, что я такая же, как раньше. Хотя, если верить Телле, прежняя Аделаида и так особо не отличалась покладистостью.

А значит, с мачехой фронт у нас уже есть. Осталось только выяснить, какого рода боевые действия здесь в моде: тонкие яды, семейные советы или тихие исчезновения в башнях без лестницы.

– Ах, Аделаида, начинает мачеха, когда я только-только сажусь за стол и успеваю наколоть кусочек… чего-то, подозрительно похожего на запечённую куропатку с душистыми травами и шансом на ботулизм. Мы все так переживали за тебя. И, разумеется, молились. Ты ведь знаешь, как я к тебе привязана…

– Конечно, госпожа, отвечаю, жуя с ангельской невозмутимостью. Эта привязанность почти ощутима в воздухе.

Ни одним мускулом. У таких женщин мимика на случай по-настоящему счастливого события, вроде смерти врага или удачного брака падчерицы.– Как мило, что ты не потеряла чувство юмора, улыбается она, но глаза у неё не улыбаются.

Ты ведь понимаешь, в каком положении сейчас наш дом… После болезни господина Эрвена и… твоего несчастного падения.– А потому, – продолжает она с видом хирургини, готовой сделать надрез, я позаботилась о тебе.

Положение? Я-то, конечно, понимаю: одно неловкое движение и уже невеста. Это не поликлиника, тут не вывернешься справкой.

У него… как бы сказать… весьма серьёзные намерения.– Я поручила кузену Леандру присмотреть за тобой в ближайшие дни.

Телла, стоящая у стены, издаёт звук, напоминающий вдох с хрипа. Я молча поднимаю бровь.

– Леандр, слащаво зовёт мачеха, подойди, дитя моё.

К «дитю» лет двадцать шесть. Ростом выше среднего, волосы тёмные, лицо породистое, но с той выраженной скукой, которую можно увидеть только у людей, которых с детства учили, что они – подарок судьбы, причём судьбе.

Он подходит, берёт мою руку слишком формально и склоняет голову:

– Аделаида. Рад видеть вас в добром здравии. Ну, насколько это возможно после столь… впечатляющего падения.

Улыбается. Зубы белые. Челюсть напряжённая. Пахнет розмарином и самодовольством.

– Я был очень обеспокоен, продолжает он, и пришёл сразу, как только услышал, что вы снова в сознании. Считаю, мы могли бы быть полезны друг другу. Наши семьи, как вы знаете, давно…

– Взаимодействуют, подсказывает мачеха сладко.

– Именно, кивает Леандр. Я же, к слову, увлекаюсь наукой. Изучаю алхимию, анатомию, устройство мира. У нас с вами, я уверен, найдётся множество общих тем.

Я киваю в ответ, медленно, будто проверяю, не плывёт ли картинка.

С костяными рунами, или просто на глаз?– Ну конечно, Леандр. Особенно если вы расскажете, как у вас тут вместо рентгена определяют переломы.

Мачеха – нет.Он зависает.

Но ты подумай, дорогая. Леандр – завидная партия. И ужин с ним, согласись, лучше, чем сидеть в одиночестве, теребя свои… медицинские книги.– Ах, как же я обожаю вашу остроумную прямоту, Аделаида. Прямо в мать, светлая ей память.

Я улыбаюсь. Как перед тем, как ввести пациенту первую дозу обезболивающего.

– Несомненно, госпожа. Но… давайте понаблюдаем. Знаете, как мы говорим в медицине: диагноз не ставят, пока не изучили все симптомы.

Высокий, сухощавый, со скулами, за которые можно порезаться, и манерами, будто он не ест, а вдыхает пищу по капле, чтобы не нарушить линию подбородка.Леандр – как музейный экспонат из раздела «Аристократия: глянец и генетика».

На перстне герб. На лице – выражение вечного превосходства и лёгкого разочарования в окружающих.Волосы чёрные, тщательно зачёсаны, один локон нарочно выбивается – чтобы создать иллюзию живости. Плащ бархатный, рукава с вышивкой, золотая цепь поверх тонкая, но демонстративная.

– Я давно хотел поговорить с вами, Аделаида, продолжает он, будто между нами уже состоялся первый танец, поцелуй и одобрение семейного совета. Меня всегда восхищала ваша… необычность.

Ну да. Особенно теперь, когда душа внутри – с медицинской пенсией и больным терпением.

– Благодарю, отвечаю сладко. Необычность это, знаете ли, побочный эффект сотрясения.

Всё ещё смотрит, как будто я особенно редкий зверёк, который неожиданно заговорил по-латыни.Он не ловит иронии.

– Я бы хотел показать вам свои заметки. По анатомии. Особенности разреза печени у синих варанов. И ещё – мои опыты с составами для сохранения тканей…

Ну конечно. Первый ужин – и уже формалин с экскурсиями по препарированной рептилии. Романтика живёт!

Я уже готовлюсь сказать что-нибудь резкое, но тут вдруг:

Он стоит прямо, шаг его нетороплив, но точен – как у человека, привыкшего командовать, но не нуждающегося в демонстрации власти.– Миледи Аделаида, раздаётся глубокий, ровный голос от двери. Тот самый незнакомец в тёмном плаще выходит из тени.

Волосы тёмные, собраны на затылке лентой. На поясе – книга, мешочек с чем-то явно подозрительным и амулет в форме круга с двумя пересекающимися линиями.Глаза у него серо-зелёные, спокойные, но внимательные, как у врача при первом осмотре. Возраст – сложно сказать. То ли 30, то ли 200.

Он кланяется неглубоко, но достаточно, чтобы соблюсти этикет. И говорит:

Он желает видеть только миледи Аделаиду.– Простите, что прерываю… алхимическую поэзию. Но граф Эрвен просил передать: у него снова боли.

– Только её? с изумлённым протестом спрашивает мачеха.

– Он сказал: "ту, что лечила меня не словами, а руками." Думаю, он имеет в виду вас, миледи.

Я медленно ставлю вилку на край тарелки.

Может, в другой раз поговорим о варанах, Леандр.– Ну что ж. Пациенты прежде всего. Прошу простить.

– Конечно, отвечает тот, с лицом, будто проглотил кислое зелье.

Я встаю, опираюсь на стул с видом мученицы, и иду за незнакомцем.

Он слегка поворачивается ко мне и негромко говорит, уже в дверях:

– Надеюсь, вы не возражаете. Я решил, что вам может срочно понадобиться… предлог.

Я чуть улыбаюсь.

– Доктор? Или колдун?

– Чуть-чуть того и другого, отвечает он с оттенком иронии. Меня зовут Роальд.

Ага. Спаситель. И, кажется, гораздо опаснее, чем Леандр с его лягушками.

Неврология сказала бы, что это стресс, я скажу новая опора.Коридор прохладный, каменные стены хранят запах времени влажная штукатурка, пыль, свечной воск и отголоски давно высказанных интриг. Я иду рядом с Роальдом, чуть позади, чтобы не торопиться вид у меня всё ещё «немного слаба после падения», и пусть это работает на меня. Каждый шаг по гладкому полу отдаётся в теле странной упругостью – не в коленях, а где-то глубже.

Пока мы идём, я украдкой осматриваю замок. Даже в полумраке он производит впечатление: высокие окна с цветными стёклами, резные деревянные панели, гобелены с сюжетами, которые вполне могли бы украсить старинные учебники по символике – тут тебе и дракон с книгой, и дама с чашей, и король с вытянутой рукой, будто ловит что-то, чего не видно.

Пусть себе смотрит. У меня, между прочим, состояние после падения и этический иммунитет.Слева проходит галерея с нишами – в каждой статуя: какие-то герои, маги, или, возможно, умершие родственники. Один смотрит таким строгим взглядом, что я непроизвольно поджимаю губы.

И тут, пока мы поворачиваем в очередной коридор, я думаю:

А кто вообще был в обеденном зале?

Роальд стоял в тени. Телла – у стены. Но вот кто ещё?Да, мачеха. Да, Леандр с лицом рассерженной графики. Да, граф с лицом уставшего пациента.

Как узнать, кто из них – просто присутствующий, а кто может быть важной фигурой?

На работе я отличала по походке, запаху и длине истории болезни. Тут – пока нет карточек.

Аппетит – лучший индикатор невиновности.Что ж, нужно действовать по старинке: – смотреть на манеры, – слушать, как говорят, – запоминать, кто кого перебивает и кто не кланяется, – и классика кто за столом ел, а кто только делал вид.

Может, позже расспрошу Теллу. Или найду местного слугу те всегда знают больше, чем предполагается. А может, Роальд уже всё понял. Он молчит, но изредка бросает на меня короткие взгляды – оценивающие. Не как у женихов, а как у врачей на первом обходе.

Стены меняются появляются ковры, тёплые тона, запах сушёной мяты. Это, похоже, жилые покои графа.– Мы почти пришли, говорит он негромко, и я киваю.

– Перед тем как войти, добавляет Роальд, уже у двери, советую быть собой. Даже если вы… не совсем та, кем были прежде.

Мои пальцы сжимаются на ткани платья.Он смотрит прямо в глаза.

Так. Кажется, кто-то действительно что-то знает. Или догадывается.

Я расправляю плечи, выдыхаю и отвечаю:

– Ну, это уж как получится. Иногда, чтобы быть собой, надо сначала понять, кто ты теперь.

Он кивает и открывает дверь.

Здесь – полки с книгами, кресло с потрёпанной обивкой, чашка с травами на столике и, главное – человек, не играющий роль, а просто… уставший.Покой графа оказался неожиданно тёплым. Не от камина – от атмосферы. Не чувствовалось той ледяной показной торжественности, что витала за ужином.

Он поднял глаза и… улыбнулся.Граф Эрвен сидел в глубоком кресле, укрытый тонким пледом. Волосы с проседью, но глаза ясные. Взгляд цепкий, как у хорошего терапевта: один раз посмотрел – и понял, врёшь ты или просто стесняешься.

– Аделаида, дитя моё.

Я замерла. Это было… неожиданно. По-настоящему.

Он протянул руку, и я, почти по инерции, подошла. Присела на край кресла, будто рядом с пациентом, не решаясь пока назвать себя дочерью хотя память Аделаиды, где-то глубоко, уже поднималась, как осадок в старом вине.

Рассматривала отца Аделаиды. Не могу назвать его моим отцом. Граф Эрвен человек, который умеет молчать так, что тишина начинает звучать громче слов. В кресле у камина он выглядел не сломленным – а просто уставшим быть тем, кого все считают сильным. Высокий, хотя годы и болезнь немного согнули его спину. Волосы цвета пепла, гладко зачёсаны назад. Лицо узкое, скулы резкие, взгляд пронзающий, как будто умеет видеть и через кожу, и через ложь. Он производит впечатление мудреца, который слишком рано стал воином, а потом слишком поздно понял, сколько стоит мир. Руки – тонкие, но сильные, с выразительными суставами. Такие держат меч – а потом перо. Такие не трясутся от страха, но могут сжаться в кулак, когда речь идёт о дочери.

Не отцовское в привычном понимании, не нянюшкину ласку, а тихую, твёрдую решимость: «Я не знаю, как тебя защитить, но сделаю всё, что смогу. Даже если ты мне теперь почти незнакома.»Когда он на меня смотрел, я чувствовала что-то…