Девушка у моря

Ее напряженное лицо сменилось наигранным испугом, как в считанные секунды она нахмурилась, заметно раздражаясь моей откровенной лжи. Такой вот она казалась в разы настоящей, чем в минуты заливистого смеха, но, завидев выражение моего хитрого лица, вновь заулыбалась.

– Правда? – искусственно изумилась она, поправив волосы. – С нетерпением хочется услышать подробности.

Рассмеявшись, я наклонил голову в сторону.

– О, думаешь, что я вру? – с притворной обидой протянул я, ладонью задержавшись на своей груди.

Она все также недоверчиво хмыкнула, закинув ногу на ногу, и мне пришлось замотать головой от ее скепсиса, махнув ладонью.

– Это правда, пускай и наполовину. – Заверил я, пожав плечами.

Зина сузила глаза, причмокнув.

– Из тебя актер ровно такой же, как и из меня балерина. – С хмуростью комментирует она, жестом указывая на свои синюшные ноги, прошедшие долгие годы тренировок, а после закатила глаза.

– Мне незачем врать, – заверяю я, – просто совсем не помню детали. – А после вытягиваю перед собой руки, расставив пальцы, чтобы истошные лучи солнца проходили сквозь них. – Помню только, что это сделал…

Смолкаю, уводя взгляд в сторону, как она наклоняет голову, уточнив:

– Твой брат?

Сдавленно кивнув, я пытаюсь вспомнить, когда это случилось, но даже это воспоминание померкло вслед за теми, которые я так старательно пытался забыть.

– Надо же, – простодушно отзывается Зина, отворачиваясь к морю, – что же между вами произошло…

Сжав у корней волосы, я прикрываю глаза, чтобы попытаться вспомнить хоть что-то, но только лишь сдавленно усмехаюсь, обхватив локти. В конечном счете, я лишь безнадежно пожимаю плечами, вздохнув.

– А сейчас? – бросает она, в недоверии повернувшись ко мне. – Вы близки сейчас?

Замешательство на моем лице заставило ее нахмуриться, на что я заметно обозлился, сказав:

– Я был бы и рад, только его больше нет.

Она поджала губы, уведя взгляд куда-то поверх моей головы, из-за чего я только лишь откинулся назад, чтобы рассмотреть безоблачное небо, ведь таковым оно в тот день не было.

Я не говорил о своем брате ровно четыре года. Даже с родителями эта тема была табу, а вместе с тем событием из дома в миг исчезли все его вещи: начиная от справочников по истории, которые он так любил, заканчивая простой одеждой.

И почти сразу по какому-то негласному правилу, которое точно было прочувствовано всеми родственниками, прослывшие о нашем горе, все решили, что никого, кроме меня, никогда и не существовало. Это могло показаться даже спасательным кругом, на деле же в этом не было ничего святого, ведь я все понимал.

А дальше я слишком часто менял школу. Настолько часто, что никого, кроме тети со стороны мамы, я не знаю вовсе. Будто бы меня никогда никогда и не существовало.

Но не существовало не только меня, но и… я осекся, поджал губы и отупело уставился в горизонт. У него больше не было имени, места в моей жизни и даже фото. А самое неприятное, что даже его голос я едва ли помню.

Зина прочистила горло, привлекая к себе мое внимание. Она не выглядела расстроенной, опечаленной и сострадающей. Она просто смотрела вперед, рассуждая о чем-то своем. Казалось, что вот она – настоящая Зина, не отягощенная переживаниями, которые совсем были ей не свойственны. Так я понял, что она хорошо притворялась, играя легкомысленную дурнушку, не ведущая о настоящей жизни. Чему я был даже благодарен, ведь вместе с тем никаких вопросов больше не последовало.

– Я читала в нашей газете, – начинает она, причмокнув, – о том случае четыре года назад.

В ответ я промычал что-то членораздельное.

Тогда мы не уехали сразу. Остались, верили спасателям, волонтерам и морякам, прочесывающих каждый периметр бескрайнего моря, разлившееся в Приморске, но разбились о действительность, что его больше не найти. И мы покинули поселок, оставив пестреть местные газеты, надеясь, что в столице найдется покой.

Но его там не было, ведь с нашим приездом все только начиналось.

Я поджал губы от наростающей тошноты от того, насколько тяжелыми оказались эти несколько месяцев после трагедии, и мне совсем было не понятно, как в то время мне удалось справиться с тем, что происходило. Репортеры на углу нашего дома, тремор мамы, которая легла на вынужденное лечение в клинику, хриплый голос отца, стоило только ему завидеть меня в коридоре квартиры, и я, извечно видящий собственное отражение в зеркале.

– Мне жаль, – прибавляет Зина, – я не могу представить, каково это.

– И не нужно, – ответил я.

Недолго пауза глумилась, дав шуму моря мне протрезветь, как Зина вынула из тряпичной сумочки книгу, принявшись к чтению. Я не противился, пока со стороны горизонта не потянулись живописные тучи, подгоняемые ветром.

– Шторм надвигается, – опустело отозвался я, поднявшись на ноги, и она кивнула, встав следом.

Не сказав друг другу больше ни слова, она затерялась среди посевов, сливаясь с окрасом мохноногих подсолнухов. Я шел за ней. Также неторопливо, рассуждая о чем-то своем, будто бы с ее приходом моя голова не шла кругом от ее присутствия. Но сейчас все было по-другому. Я ощущал себя потерянным.

Еще немного и мы оказались на обочине, припыленной принесенным с пляжа песком, а Зина, наконец, обернулась, сведя за спиной руки.

– Надолго ты у нас? – интересуется она.

– До конца школы. – Отвечаю я, утирая рукавом тонкой рубахи капельки пота с виска.

Зина тяжело вздохнула, стянула с себя шляпу и накинула на меня, плотно затянув ленту на подбородке.

– И на кого я теперь похож, – раздраженно отзываюсь я, – на барышню из средневековья?

– Не дрейфь! – хмыкает она, подмигнув. – У меня хоть волосы светлые.

– Да уж… – вздыхаю я, пнув мысом обуви подножку велосипеда. – Поедешь?

Она хмурится и мотает головой, пригладив юбку.

– У меня еще дела.

– Дела? – переспрашиваю я, косясь на небо. – Если хочешь, я могу подождать.

– Правда? – лукаво протягивает она, хмыкнув. – И все же не нужно, – настаивает Зина, – я должна встретить бабушку.

Я сдался, вздохнув.

– Еще увидимся?

Девушка пожимает плечами, улыбаясь, и уводит загадочный взгляд в сторону. Больше не осталось следа от глупой улыбки, смеха от каждого слова и кокетства, будто бы она прощупывала меня, откровенно глумясь, стоило мне только задержать свой взгляд на ней.

И вот опять, как только она заметила мой продолжительный взор, она хитро улыбнулась, наклонив голову в сторону. Словно кошка, дурящая доверчивых людишек за свежую рыбку из ларька.

– Если ты будешь не против, – отвечает она, махнув рукой перед моим носом, и поворачивается, медленным шагом удаляясь в горку.

Какое-то время я провожал ее силуэт, неустанно глядя на то, как мягко колышется вдалеке платье, пока хмурая точка не исчезает, слившись с горизонтом. Я вздохнул, поправил шляпу и надавил на педаль.

Жара к вечеру не стихала. Если вспомнить тот вечер, произошедший четыре года назад, то могу поклясться, что она начинала спадать еще с пяти или четырех часов. Действительно, многое изменилось: это поле, погода в конце очередного августа, Зина и я. Неизменным осталось только море.

С горы я сошел быстро, стремительно укатывая вглубь крошащейся дороги. Потихоньку меня покидала душная плантация скучного подсолнуха, со смешно вертящимися головками влево, вправо, и следом показался серебрящийся коваль, за которым удалось завидеть блики моря. Вытянув шею и тыльной стороной ладони поправив поля шляпы, я пытался разглядеть за растениями и уходящее солнце, и морскую гладь, и пленительную серебряную нить коваля, в мечтах изображая этот пейзаж на акварельной бумаге. И все же было что-то в море, в этих плантациях и в скучном ковале.

Вдалеке показались частные дома, несколько хрущевок, перекресток, другие люди, которые спустя время стали для меня чем-то чуждым, и горстка закрывающихся магазинов. Здесь не хватало неона города, чтобы скрасить отчужденность далекого места, но и с перегоревшими фонарями было также весьма не плохо. Зато отсюда открывался млечный путь.

Этот последний день лета тянулся медленнее обычного. Уже были видны звезды, и я невольно обратился к небу с мечтательной просьбой об упавшей звезде, но это желание так никогда и не сбывалось. Голубизну неба сменила беспокойная синева, молочные от солнечных лучей облака почти таяли на этом фоне, но даже так: мне нравилось. Ведь откуда-то с востока тянулся табун туч, омраченный жарким приливом.

И, как это и бывает в особенно чуткие моменты, колесо врезается в камень, и я успеваю лишь томно выдохнуть, пока отец не схватился за руль велосипеда, спасая от фатального падения. Я перевожу дыхание и спешиваюсь, руками войдя в колени, а в ответ слышу лишь хриплый смех, так не присущий его суровому бородатому лицу.

Не успев даже опомниться, я в непонимании уставился на отца, пока тот не развязал ленту, покрутив на пальце женскую шляпку.

– Ты решил ограбить бабушкину кладовую? – в усмешке бросает он, хмыкнув.

Вздохнув, я выхватываю шляпу из его рук и качу к гаражу велосипед, в конечном счете, скатившись спиной по железной двери, с особым жаланием приняв помощь отца.

– Ну, не злись, – отмахивается он, уже закрывая ворота, – даже твоя бабушка не настолько старомодна.

– И не поспоришь, – отзываюсь я.

– Чья она тогда? – интересуется он, закурив.

Небо посерело, звезды стали куда отчетливее переливаться, а облака пропали. Тонкая нить самолета разделила поднебесье на две половины, но каждая была по-своему хороша: одна чиста, словно гладь воды, другая искрилась, будто роса под лучами солнца. Жизнь здесь казалась мне странной: не такой, какой я привык ее видеть.

Отец перехватывает мой взгляд, усаживаясь на скамью рядом с фундаментом дома, и грузно вздыхает, обмахиваясь от насекомых душистой веточкой. До сих пор пахло летом и беззаботностью, которая, казалось, вот-вот и разрушится, никогда больше не возвращаясь в эти края.

– Знакомой. – Отвечаю я, глядя на шляпу.

Он не ответил, а лишь похлопал по моему плечу.

Неожиданно поднялся ветер, который разбросал небольшие камешки по всей дорожке, небо укрылось под нагнавшими меня тучами. Стало на редкость зябко и одиноко.

В доме напротив загорелся свет, и я заметил шевеление пожилой женщины за пожелтевшей шторой, находя в этом некую реальность, будто все то время она была далека от меня.

– Готов к местной школе? – поинтересовался отец, глядя со мной в одну сторону.

Задумавшись, я непроизвольно мотнул головой.

Школа никогда не вызывала во мне предвкушения и жажды. Школа для меня была всего лишь школой – местом, которое я поменяю несколько раз за год, поэтому мне оставалось только лишь привыкать к этому ощущению, пока чувства не притупились. И стало как-то совсем уж ровно.

– Мне все равно, – отозвался я, облизнувшись, – ты ведь знаешь, что у меня иммунитет к подобным ситуациям.

– Прости за это, – неожиданно сбрасывает он, из-за чего я вздрагиваю, переведя на него взгляд, – тебе пришлось многое пережить из-за случившегося.

– Пап, – говорю я и смолкаю, теперь глядя к себе под ноги, точно боясь продолжить.

Полился дождь. Сначала несколько капель приятно ударилось о лист дерева, после неслышно зашептал песок и, перед настоящей бурей, одна капля насквозь прорезала гладь стывшей с утра воды в уличной бочке, издав своеобразный «бульк». Только после этого где-то издалека донесся морской шум, разворошивший все внутренности от темнеющей улицы. А ведь где-то там была Зина.

– Больше не извиняйся, – прошу я, подойдя к входной двери, – это не то, что я бы хотел от тебя слышать.

Отец нахмурился, приложил к подбородку руку и отвернулся. И только он был готов что-то сказать, как что-то зазвенело, и мы повернулись: в окне стояла мама, приглашая войти в дом.

Его веки прорезали уже глубокие морщины, улыба нежно растянулась на губах и я понимаю, ради чего никогда не бунтовал, даже когда обзаводился крепкими связями в школе – ради родителей, ради отца и матери, которая только сейчас начала приходить в себя.

Оказавшись внутри дома, я тут же разулся и, простодушно кивнув матери, которая с улыбкой отвернулась к плите, ринулся вверх по ступеням в ванную, наглухо заперев дверь. Погода за окном ублажала мой слух, но одновременно слышать барабанящий дождь было до чертиков жутко, потому я тут же залез в ванну, попутно сняв с себя всю одежду, и отвинтил кран с ледяной водой.

Дереализация, который год идущая со мной нога в ногу, обступала каждый палец водной гладью, накрывая собой и ступни, пока я не выдохнул, прикрыв глаза. Слишком часто я задумывался о нарисованной картинке жизни, что не успевал оглядеться, как смысл утекал из-под пальцев, что становилось как-то не по себе. И все те холсты, оставленные в скромной Московской квартирке тети, да тысячи скетчбуков говорили о том, как часто я старался сбежать от той реальности, упаковав остатки стабильности в чемодан. Было страшно.

Спустя время стало клонить в сон и я, наспех вымывшийся и переодетый, кое-как распределил еще влажные волосы по голове руками, но тут же недовольные кудри стали препятствовать моим усилиям, и я сдался. Взяв соломенную шляпу, я вышел в припыленный тенью коридор, отказавшись от ужина, и заперся в комнате, ненадолго зависнув у двери.

Ностальгия подкралась незаметно, мелко покусывая локти, ведь я до сих пор помнил, как мой брат зависал на подоконнике, пытаясь определить название дерева, растущий под окном, а сейчас на месте того тополя росла молоденькая вишня, каждую весну благоухавшая дивным ароматом цветения.

Воспоминания больно огрели по затылку, и я, пошатываясь, сел на край кровати, рухнув спиной назад. Смотреть туда, где все еще были выцветшие звезды, которые мы успели повесить до отъезда в Москву, только теперь от них остались лишь бестелесные силуэты. Я бросил взгляд к зеркалу, заведомо зная, что мы с ним – одно целое, схожие внешне, как капли воды, но никакая черта не была на него похожа.

Вместе с вынесенными его вещами из этой комнаты была отрезана и частица меня, пока с треском не было обнаружено, что место второй кровати занял мой письменный стол. Что-то вконец разбилось, избавляя меня от мучений, потому что его больше не было, а, значит, бессмысленно было верить во что-то еще.

2

Готов поклясться, что первое сентября у многих ассоциируется с катастрофой.

Как это и бывало, от какого-то предвкушения оставались одни лишь щепки. Мне только хотелось уподобиться изворотливой крысе, умело огибающей мышеловки, чтобы покинуть предстоящее событие и войти в класс без лишних почестей и бестолковых изречений. Только из-за этого давящего нежелания я неохотно взялся за руль велосипеда и, еле волоча ноги, медленным шагом поплелся по неизвестной дороге вперед, прямо вглубь тошнотворного празднества.

Каждый шедший школьник – юный натуралист, искусный флорист или садовод-любитель. Иначе говоря, я просто не могу объяснить то, почему почти у каждого встречного в руках находился роскошный букет лицемерия. Все же, это была суперсила нашего поселка (поселка городского типа, на минуточку) – сегодня вшивый букет из маргариток, а завтра клеймо позора прямо на калитке твоего участка. Все же, не мне судить, ведь я ничем не отличился: в корзинке велосипеда, роняя свои пестрые лепестки, о стенки бился скромный букет пионов, подготовленный бабушкой еще с вечера.

Желания приближаться к зданию все не появлялось. Время на наручных часах еле-еле переваливало за половину десятого утра. Хотя я и не горел желанием отличиться ранним приходом, напротив, мне хотелось пропустить торжественную часть больше всего на свете, но этому не удалось свершиться. Зависнув возле калитки, я примотал велосипед к забору и, вынув чертов букет, отошел к могучей кроне дубового дерева, обогнув его так, чтобы шедшие с обеих сторон люди не смогли разглядеть чье-то присутствие даже вблизи.

Я прибился спиной к стволу, припав к редким рассуждениям.

Девятый класс… должен ли он быть запоминающимся?.. я слегка выглянул, очертив взглядом здание школы – единственное, что не выглядело так воодушевленно, как взволнованный рой людишек. Скучный фасад старой, потрепанной временем, школы. Посеревший кирпич, выложенный друг на друга в два этажа высотой, старые окна с деревянной рамой. Из нового только фешенебельные двери, за которыми точно таился турникет, да проблески отремонтированных белесых коридоров, которые можно отметить, если долго вглядываться за гигантские сплошняковые окна. Пожалуй, это единственное, что приводило в немой восторг, учитывая, что не каждая пригородная школа оснащена даже новым ремонтом, наличие которого на меня произвело сильное впечатление. А я уж знал толк в школах, учитывая мой бэкграунд.

И среди всей этой толпы было не трудно отыскать свой класс, учитывая, что параллели совершенно не наблюдалось. Мой девятый выглядел самым обжитым. От своего московского приятеля я часто слышал жалобы на родню: «За такое поведение отправишься в село учиться. Поближе к деду с бабкой». Возможно, большинство моих будущих одноклассников – страдальцы приятельского монолога. По правде, в село его так и не отправили. И хотя мои родители не пугали сельскими дискотеками и школой, но, в конечном счете, здесь оказался именно я.

Проделки судьбы…

Популярных людей, кстати, видно невооруженным взглядом, впрочем, как и лидеров. Не так важно, каких именно лидеров: их всегда видно, как бы тебе не хотелось. И даже с этого места у дерева я прекрасно видел свой класс, держащийся в стороне от муравейника. Я оглядывал каждое лицо с излишней придирчивостью, но так и не отметил, какой конкретно человек входил во влиятельные позиции. Не видел его только потому, что пока он не подошел.

– Тебе чем-то помочь? – раздраженно поинтересовалась незнакомка, обойдя меня вокруг кроны.

На ней был твидовый сарафан, украшенный струящейся рубашкой, короткая челка, открывающая брови, и черные загнутые пряди волос, подчеркивающие угловатые скулы. Не хватало красной помады, чтобы быть законодательницей моды этого года, но, я уверен, что нам оставалось лишь переступить порог школы, как она тут же накрасит губы.

И пускай такого фурора, как Зина, она не произвела, я с уверенностью могу сказать, что передо мной был авторитет моего класса, и вряд ли авторитетом она была только за красивые глаза.

– Если подумать, – она нахмурила тонкие брови, – я тебя раньше не видела. – Замерев рядом со мной, к носу пристал аромат ладана. – Новенький что ли?

Замешательство на ее лице было до того откровенным, что я невольно сощурился, пытаясь предугадать ее действия, как она берет меня за запястье, уводя вглубь толпы.

Благодарен ей я не был. Солнце неистово слепило глаза, а шум толпы растягивал мыслительную жвачку, делая голову неподъемной. Только у своего класса до меня дошло вырвать руку, отойдя в сторону.

– Эй, – сквозь зубы вымучиваю из себя я, – зачем ты?..

– Расслабься, – бросила она, сощурившись, – я ничего такого не сделала.

Только я засобирался ответить ей, как Дарья Геннадьевна, стоящая в нескольких метрах от нас, махнула рукой. И уже я был готов ступить в ее сторону, но эта назойливая девчонка опять потащила меня за руку сквозь толпу, минуя каждого заинтересованного встречного.

Меня трясло от гнева, но не было и шанса, чтобы вырываться – она крепко вцепилась в запястье, не позволив даже лишний раз шелохнуться, пока не замерла рядом с нашей классной, как бы разрешая, наконец, обойти ее.

– Я привела его, Дарья Геннадьевна.

– Спасибо, Марина, – ласкового говорит женщина, кивая к остальным, – проверь, все ли на месте. – Теперь ее ясный взгляд ушел ко мне, и она расплылась в нежной улыбке. – Давно не виделись, Богдан.

Легкая рука Дарьи Геннадьевны легла на мое плечо, аккуратно поглаживая через рубашку. Я сухо улыбнулся в ответ.

– Правда, – отвечаю я, – давно.

– Как там Инга? – интересуется женщина, припав к моему уху, пускай в этой толпе нас никто бы и не услышал. – Я так переживала за твою маму, стоило только прочесть о случившемся в газете.

– Столько воды утекло, – нервно отзываюсь я, махнув рукой, – радует, что сейчас все хорошо.

– Я зайду к вам в эти выходные, – оповещает она, – предупредишь маму?

В ответ я кивнул, наблюдая за развернувшейся церемонией, и она благодарно улыбнулась, взглянув в ту же сторону.

Дарья Геннадьевна совсем не изменилась. Она была такой, какой я запомнил ее четыре года назад: невысокая, смугленькая, с выгоревшими на солнце волосами и в очках. Такой же она была на фотографиях маминой молодости, когда учительница была Дашей, а моя мама просто Ингой. Удивительно, что из них двоих только Дарья Геннадьевна оставалась неизменной.

Мероприятие под открытым небом постепенно подходило к концу. В какой-то момент я отвлекся. Мелькнула в толпе знакомая голова, и внутри меня все стихло: это была Зина, о которой я буквально забыл с началом этого дня.

Локон ее пушистых волос был украден одной заколкой за ухо, на ее щеках красовался нежный румянец от жары, а с ее юбкой до сих пор игрался излюбленный мною ветер. Зина стояла в стороне от всех, теребя подол коричневого платья. С ее плеча мягко спадала тряпичная сумка, которую она вновь натягивала, когда та совсем сваливалась, а взгляд не поднимался выше земли. Она была не похожа на ту себя, которую мне пришлось застать вчера на обрыве, будто бы было две Зины, о которых я даже не знал.

Зазвучала торжественная музыка, директор под рукоплескания родителей младшеклассников просила пройти учеников в школу, как участь дошла и до нас. Стоило мне только сдвинуться, как наши с Зиной взгляды пересеклись, пока та самая Марина не дернула меня за манжету рубашки, на что я поморщился.

– Чего тебе? – раздраженно поинтересовался я.

– Не витай в облаках, – устало комментирует она, даже не взглянув в мою сторону, – или кого знакомого встретил?

Я закатил глаза, нагнав Дарью Геннадьевну, лишь бы присутствие Марины больше не омрачало этот день. И вот мы уже проходим по белоснежному коридору, где неистово воняло хлоркой, дальше поднялись вверх по лестнице на второй этаж, завернув сразу вправо. И мы оказались в классе.

Какой-то рыжий паренек с широкой улыбкой сел впереди, левее от меня тихоня с выбившимися вверх волосами, а где-то в центре раздражительная девчонка по имени Марина, в руках которой я только сейчас заметил богатый букет лилий, стоящий целое состояние. А рядом с ней сел такой же высокий парень, как и я, бросив беглый взгляд в мою сторону. Я лишь неловко кивнул, отвернувшись к классной доске, у которой зависла Дарья Геннадьевна, заворожено глядя прямо на меня.

Только не это…

– Рада всех видеть вновь!

Мягкие хлопки застали меня врасплох, и я одеревенело повторил за остальными, улыбнувшись поломанными от волнения губами. Такое состояние настигало меня впервые. И стоило только Марине передать свой пахучий букет, как все остальные подтянулись.

Я оказался последним. Неторопливо замерев рядом с Дарьей Геннадьевной, мне не пришло ничего в голову, кроме как взять большую часть охапки в свои руки, аккуратно уложив их на стол к своим пионам. Она расплылась в благодарственной улыбке, похлопав меня по плечу, и развернула лицом к классу, неосознанно поставив под обстрел.

– Знакомьтесь – Богдан Шацкий. Приехал к нам из столицы. С сегодняшнего дня он будет учиться с вами.

Восторженная толпа одноклассников прогудела что-то на захватывающем маневре, не выпуская этот огонек, плещущийся в зрачках. И только одна Марина оставалась холодна, сощурив острые глаза явно с целью уличить меня в какой-то лжи. На это я лишь поморщился, убирая руки в карманы брюк.

Жест Дарьи Геннадьевны заставил всех присутствующих стихнуть.

– Давайте не ставить его в неудобное положение. – Она вынимает из стола журнал, раскрывая на первой странице, и украдкой обращается ко мне. – Богдан, я слышала, что ты занимался волейболом.

– Да.

– Не хочешь присоединиться к команде?

Кто-то из одноклассников восторженно выгнулся, и я заметил рыжую голову, выбившаяся в предвкушении.

– Не знаю, – пожимаю плечами я, неуютно почесав шею, – я бросил его из-за травмы и ушел в художественную школу.

– Ну, не отказывайся! – тянет рыжий, взмыв на ноги. – Нам позарез нужны профи в команду!

– Саша! – строго обратилась к нему Дарья Геннадьевна, как ее телефон завибрировал. – Дети, сидите тихо! – прислоняет она к губам тонкий палец руки, в особенности задержав взгляд на рыжем. – Учтите, что я буду за дверью.

Стоило ей покинуть кабинет, как Саша оказался рядом со мной, шутливо хлопнув меня по плечу, и я лишь удивился, насколько низким он был на деле. И оставшиеся восторженно обступили меня, будто бы я оказался главной достопримечательностью этого музея.

– Я Саша Кудяков! – выпаливает он, помахав передо мной шершавой ладонью. – Либеро нашей команды, а это, – он тянет из реденькой толпы такого же высокого парня, как и я, отличающийся разве что холодным взглядом, очертивший меня с долей скепсиса, – Кира – наш атакующий.