Злые сказки Неизведанного

Роды прошли легко. Белокурочка с нетерпением ждала, когда же увидит своего первенца. Подала ей повитуха омытого младенца, взглянула на него в первый раз Белокурочка да обомлела. Малыш был здоровый, живенький, взгляд любопытный, только какой-то не такой. Не сын это был Белокурочки и ее златовласого мужа. Был он больно обычный, совсем простой.

– О том и речь! Он обычный!– Это не мой ребенок! – воскликнула Белокурочка. – Ты что, бред какой мелешь? – воскликнула повитуха. – Сама же его только что родила. – Да, но он какой-то не такой. Не может он моим сыном быть! – А что с ним не так? По-моему, обычный здоровый малыш.

Смотрела она на младенца да не узнавала в нем себя. Кожа красная, личико сморщенное, тельце несуразное.

– Любовь моя, он только что родился, все дети такие, – хотел успокоить муж Белокурочку. – Подрастет немного, и узнаешь ты в нем нашего сына.

Успокоилась Белокурочка тогда, да только зря. Не видела она в ребенке себя. Вроде кровь одна, а вроде и чужая. Был он обычным. Кожа не бархатная, волосы не как золотая пшеница, а будто бы грязнее, нос курносый, ушки торчат. Словом, не сын он ей, прекрасной Белокурочке.

– Ты что такое говоришь! Очаровательный мальчуган! – восклицали ее подруги, да только казалось ей, что они все видят, да втихомолку над ней потешаются.

Она так мечтала, что будет ее ребенок самым прекрасным-распрекрасным на свете, а этот… простой. И уже даже дети подруг ее не такие и страшненькие в сравнении с ним. Тошно ей было на него смотреть. Тоска великая, усталость смертная напали на Белокурочку, совсем уж поникла она плечами тонкими своими. Не понимала она, за что ей такое горе, ведь не мог у такой прекрасной девицы родиться такой обычный ребенок. Может, это и не ее сын? Не лежалось ей сердце к младенцу, не шли с руки ни сказки, ни пестование…

Хоть и говорили все, что мальчик прелестен, не верила им Белокурочка, не видели они того, что видела она, не понимали. А может, и понимали, да только смеялись над ней и ее горем.

И вот однажды, когда она без сил качала младенца, который уж заснул, осматривала его в сотый раз, пытаясь в нем себя увидеть, горькая слеза покатилась по ее щеке.

– Не вижу в тебе себя, сынок мой. Кровь вроде и та, а вроде и нет. А может, ты и впрямь не мой сын? Не может у меня с тобой родства быть, как ни пытайся я тебя любить. Не сын ты мне. Видно, Неизведанное решило меня наказать, что послало мне тебя. А может, и подменили тебя, пока никто не видел. Как узнать теперь, где мой сын настоящий?

Потушила она с этими словами последнюю лучину в избе и пошла к мужу спать, долго горько рыдала в подушку несчастная мать, пока сон не сморил. А когда заснула, пробралось Неизведанное к ним в дом, нависло молочным туманом над мирно спящим ребенком, полностью его укутав. Когда туман поднялся над люлькой, младенца не стало, а на его месте лежала прекрасная деревянная кукла, только без глаз. Две пустые глазницы зияли как бездна темная. Тогда тонкая, длинная рука вылезла из облака тумана, держа кончиками когтистых пальцев личинку крошечную с головой, как у человека, острыми зубками и красными глазками, которые облизывал длинный раздвоенный язык. Разомкнулись пальцы, бросило Неизведанное личинку в глазницу куклы, и тут же недобрый красный огонек бездну осветил, заполнив глазницы. Кукла ожила, кожа разгладилась, стала мягкой, приподнялось существо, посмотрело на спящих родителей и хищно улыбнулось, облизывая раздвоенным языком младенческие губки, а затем легло обратно.

Наутро проснулась Белокурочка, посмотрела на кроватку с ребенком и видит – подменыш исчез! Смилостивились силы небесные и вернули ей ее дитя. Прекрасного, с локонами золотыми, словно лучик солнца, с губками пухлыми, нежными, будто бутон розы, а глазки… сияют, словно изнутри, глубоким лазурным цветом и смотрят на нее так любопытно, так озорно!

– Муж мой! Наш сын! Он так прекрасен! – воскликнула Белокурочка.

Ребенок же, их сын, ни звука не издавал, улыбался так спокойно и задумчиво глядел то на мать, то на отца.

Муж Белокурочки с удивлением приметил перемену в дитяти. И кожа чище, и щечки милее, и очи такие красивые, что не оторваться. Так и не понял он, что приключилось, но, глядя на ребенка, без сомнения понимал, что это впрямь их сын, а жена впервые после родов была рада ребенку и с радостью делала все дела по дому, так что не стал он тревожиться. Может, у младенцев так и положено, кто ж его знает.

Все остальные тоже заметили преображение ребенка, но сомнений не было: эта звездочка сияла не меньше своих прекрасных родителей, до того он был хорош, до того чудесен, что, гляди, и их самих затмит, когда подрастет. Да и Белокурочка перестала грустить и с гордостью выносила любимого сына погулять, да показать всему честному люду. Так что подивились люди, поудивлялись да и решили, что порода взяла свое и ребенок нагнал, да и перегнал родителей.

Белокурочка, казалось, даже от счастья еще больше похорошела, только и знала, что о своем прекрасном сыне рассказывать.

И за этими приятными хлопотами, за восхищенными охами да ахами соседей не заметил никто, что младенец и в характере переменился: ни крикнуть, ни пискнуть, никогда не плакал даже, только улыбался, а улыбка его была так прекрасна, что только пуще умиляла людей вокруг. А за его лазурными, раскосыми очами, что словно светились изнутри, никто и не замечал взгляда пристального и тяжелого, что хищно все вокруг изучал.

Все были так поглощены дивной красотой малыша, что даже не приметили, как кожа Белокурочки обрела какой-то бледный, нездоровый оттенок.

А все оттого, что по вечерам, после того как она сказку сыночку своему сказывала, а его глазки закрывались, она тушила лучину и шла спать к мужу. И как только в ночной тиши можно было расслышать сонное сопение родителей, ребенок открывал глаза. Но то были очи красные, не человечьи. Зрачки, как у козла, тонкие и квадратные, быстренько оглядывались, поднимался ребенок, который еще утром едва головку держал, и выползал из кровати, подползая на своих крошечных ножках к спящим родителям, облизывая тонким, раздвоенным языком пухлые детские губки. Взбирался он на спящую мать, проводил рукой по ее коже, приоткрывал рот, откуда виднелись зубки острые, тонкие, как иголочки, и присасывался к ее груди, ее шее, рукам – куда дотянется – и начинал пить. Маленькому тельцу нужно было немного, он быстро напивался и под сонные болезненные постанывания полз в свою кроватку обратно.

Наутро Белокурочка начала жаловаться на худобу здоровьица: то спина отваливается, то кости ломит, то горло болит. Но стоило ей завидеть своего улыбающегося сыночка, открывающего свои лазурные глазки, все болячки словно рукой снимало.

Так и зажили они. Ребеночек рос здоровым, молчаливым, спокойным и красоты неописуемой. И насколько хорошел он день ото дня, настолько же чахли отец с матерью. Сначала Белокурочка побледнела, волосы поредели, стали жесткие, ломкие и какого-то грязного, блеклого оттенка. Губы начали трескаться, синеть, глаза помутнели, а со временем и вовсе выцвели.

Кожа покрылась пятнами, а затем и вовсе странными гноящимися рубцами. А дело все в том было, что ребенку нужно было все больше и больше плоти, чтобы расти, потому мало ему стало крови матери пить, начал он то тут, то там кусочки кожи отрывать и есть. Раны, что он наносил, к утру затягивались, да только гной из них шел ядовитый, и Белокурочке больно было к ним прикасаться.

Лечили ее и мужа как могли, вызывали лекарей и знахарей, да никто понять не мог, что за напасть на них обрушилась. Были здоровые, молодые да пригожие муж с женой, а за десять лет от рождения сына превратились, к ужасу всех, в дряхлых стариков. Кожа их обвисла, вся рубцами покрылась, стала синевато-зеленого цвета, точно у мертвеца, исхудали они да так, что кожа к костям намертво прилипла, глаза выцвели и впали, волосы почти полностью выпали, а от гноящихся ран нестерпимо воняло, словно от мертвечины. Остановить гной можно было только прижиганием, отчего тела их ожогами покрылись, но каждый день все новые и новые раны появлялись.

Одно и радовало Белокурочку – ее прекрасный сын. Говорил он мало, по дому не шибко помогал, но зато был так красив, что, лишь на него глядя, могла она счастье почувствовать, что жизнь ее короткая прожита не зря. Пугало ее одно: что же будет с ее бедным сыночком, когда ее с мужем не станет, а сей день не за горами – она это чуяла. Муж уж и ходить давно не мог – неведомая хворь поела его ноги, от одной лишь кость осталась. У нее же наутро одного глаза не оказалось – лишь заросшая глазница, из которой гной зловонный сочился. Стали они столь уродливы и немощны, что стороной их обходили все соседи, только самые близкие оставляли еду-питье у порога, да уходили до того, как Белокурочка дверь отворит.

И сидела она однажды на лавке у крыльца своего дома, сына своего взглядом провожала, который в лес погулять пошел, и слезы горькие текли из ее единственного ока.

– За что же нам такое наказание, сыночка? Чую я, что скоро кости мои здесь лягут, на кого ты останешься, бедный мой мальчик? Кто же о тебе позаботится?

– Это тебе забота нужна, матушка, – услышала она голосок где-то рядом.

Испуганно оглянулась она и увидела, что стоит рядом с ней мальчик, ровесник ее сыночку. Очи серо-голубые, лицо слегка округлое, все в веснушках, рот маленький, волосы мышиного цвета. Стоял он и грустно на нее смотрел.

– Не мать я тебе, мальчишка! – рявкнула Белокурочка. – Убирайся отсюда, а то хворостиной отстегаю!– Ты чей, мальчик? – Сын твой. Настоящий. – Что ты городишь? Мой сыночек только что ушел. – Нет, матушка, я твой сын. Неужто не припоминаешь? – Но как же так? Я же своими глазами видела, как мой сын растет. – И не приметила, что в одну ночь он переменился? Стал красивым, как ты и хотела? Помнишь ту ночь, матушка? Сказала ты тогда, что Неизведанное твоего сына подменило? Оно и подменило. – Я знала! Я знала! – воскликнула она. – И вернуло мне его обратно! – Нет, матушка, подменило оно меня на подменыша. А меня взяло растить в добрые руки. Но я пришел тебя предупредить – бегите от этого дитяти нечистого, он вас сгубил уже. Отца моего чуть не доглодал, а там и до тебя очередь дойдет, сожрет заживо. – Что ты молотьбу развел, мальчишка! Бредни несешь! – Матушка, помочь тебе хочу! – воскликнул мальчик. – Не хочу, чтобы ты померла, ты же мать мне родная.

Замер мальчик, губы его задрожали, кулаки сжались. Смотрел он на Белокурочку недолго, и уловила она в его взгляде такую тоску и кручину.

– Помрешь ты, а так и не признаешь, что сын твой не красавец, – вздохнул мальчик. – А может, и правда, я не сын тебе. Кровь вроде и та, а вроде и нет.

Вздрогнула Белокурочка. Сердце екнуло, услышав знакомое, но разве такое возможно? Вздор какой!

Моргнула она – и мальчика как не бывало. Больше она его не видала.

Как больше никто и не видал Белокурочку с мужем. С тех самых пор еду с порога начал забирать их сын, а родители и носа из дома не казали. Думали все, что хворь их уж совсем одолела, ходить не могут. И вздыхали люди о тяжкой доле бедного отрока, который один о своих хворых родителях печется. Ему бы сердца девичьи пленять, а он целыми днями при дряхлых да больных сидит.

А однажды увидели соседи, как вышел из избы прекрасный юноша лет пятнадцати, такой пригожий, что дух захватывало. Волосы золотые, очи лазурные, плечистый, статный, осанка что у великого воина. При одном его виде казалось, будто сами боги спустили с небес кусочек чистой красоты на радость миру. В руках у него был узелок нехитрый, ушел он те края, ни с кем не простившись, ни слова не молвив, и с тех пор его никто не видал. А когда зашли в дом соседи, увидели они два иссохших скелета на постели, и только.

С тех пор и ходят по белу свету Подменыши, коих жестокое Неизведанное по своим причинам родителям подкидывает, а их детей забирает неведомо куда. Опасны они, нелюди в обличье человеческом. Питаются они духом и плотью своих жертв, начиная с родителей и всех, с кем растут, а когда с семьей расправятся, идут в мир большой. Могут они быть красою неописуемой, речи их могут прельщать, ум – восхищать, а перед силой их склонится и самый опытный воин. Распознать же в них чудище очень сложно. Потому будьте осторожны, люди добрые.