Холодные берега

– Лидия, – произнес он неожиданно мягко, но сталью под бархатом. – Не думали о замужестве?

Тонкая севрская чашка в руках Лидии дрогнула. Костяшки пальцев побелели.

– Нет, – ответила она резко, грубо ломая все светские условности.

– Нет в плане «не задумывались» или «не хотите»? – настойчиво продолжил Ричард. Обаятельная улыбка не дрогнула.

– Думайте что угодно! – Глаза Лидии сверкнули опасным огнем, когда она обернулась. Чай в чашке опасно заколебался. Годы подавления, осознания своего положения как товара – все клокотало в ней.

– Какие неосторожные слова, дорогая, – Ричард произнес тихо, почти интимно. В предостережении – едва уловимая, но леденящая пустотой угроза.

Лидия, не говоря ни слова, вышла из зала, сжимая чашку как оружие. В дверях едва не столкнулась с отцом – высоким, седеющим, с благородной осанкой и усталыми глазами. Алексей Штокман мельком заметил гневный румянец на щеках дочери, но лишь коротко кивнул, пропуская бурю мимо себя, словно неприятный сквозняк.

Ричард, какими судьбами? – воскликнул Алексей, раскинув руки в приветствии. Глаза – настороженные щели. – С новостью, друг, – ответил гость. Уголки губ изогнулись в хищный оскал. – Вернее, с решением проблемы.

– Неужели нашел лекарство для Елены? – В голосе Алексея – хрупкая, почти детская надежда. Лицо – каменная маска. За спиной отца Елена приподнялась на стуле, широко раскрыв изумрудные глаза, впиваясь взглядом в Ричарда.

– Нет, – Ричард покачал головой, улыбка померкла, словно туча закрыла солнце. – По поводу власти. Поста мэра.

Лицо Алексея преобразилось мгновенно. Радушие испарилось, оставив голую, жадную сосредоточенность. Тень упала на его резкие черты.

– И как? – выдохнул он, звук сорвался на шепоте.

– Для этого… – Ричард сделал театральную паузу, смакуя нарастающее напряжение. Свечи в канделябрах словно притушили пламя. Тени в углах комнаты сгустились, поползли по стенам, как живая черная вода. – …мне нужно нечто очень ценное для тебя… – Воздух загустел, стал тяжелым, как перед грозой. – Обещаю, сокровище останется целым, невредимым… обретет блестящее будущее.

Он замолчал. Тишина натянулась, звенящая, готовая лопнуть. Ричард смотрел Алексею прямо в глаза, не мигая, изумрудные зрачки – ледяные ловушки.

– Это сокровище… – медленно, с губительной нежностью выдохнул он, – …твоя старшая дочь.

В камине громко треснуло полено – выстрел в тишине. Алексей Штокман отшатнулся, будто получил удар кинжалом в солнечное сплетение. Кровь отхлынула от лица, оставив мертвенную, землистую бледность. Рука впилась в спинку ближайшего кресла, суставы побелели. Сердце колотилось, гулко отдаваясь в пересохшем горле. Власть… Мечта всей жизни… Или Лидия? Мелькнул образ: маленькая Лида, смеющаяся на качелях в их старом саду, черные кудри развевались на ветру. «Папа, выше!» – эхо детского голоса прозвучало в памяти как нож в сердце.

– Мою… Лидию? – выдавил он, звук был хриплым, чужим, рожденным в спазме. Глаза, широко раскрытые от животного ужаса, впились в безупречное лицо Ричарда. В них читалась немыслимая мольба:

– Скажи, что это шутка!

Ричард Безупречный стоял недвижимо. Его тень на дубовом паркете лежала чуть левее, создавая едва уловимый диссонанс. Он не моргнул. Дыхание было невидимо. Только в его изумрудных глазах, холодных и бездонных, мерцало что-то древнее и хищное – удовлетворение мастера, видящего, как его ход ставит противника в мат.

– Именно, – подтвердил Ричард, голос оставался бархатным, но в нем зазвучала неумолимая сталь судьбы. – Ее брак с Дмитрием Бродским. Герцогский титул. Положение при самом влиятельном дворе Старого Света. Гарантированная безопасность и богатство для нее. А для тебя… – он сделал крошечную паузу, смакуя каждое слово, – …пост мэра. Тот самый. Где куются настоящие судьбы Города. Газовые болота, концессии, голоса в Совете – все в твоих руках. Для этого нужны надежные союзники наверху. – Взгляд Ричарда скользнул по лицу Алексея, впитывая пот, бледность, дрожь в руке. – Твоя дочь станет герцогиней. Ты получишь ключ от Города. Все выигрывают. Это не обмен, Алексей. Это триумф вашего дома.

Алексей сглотнул огромный, колючий ком, вставший в горле. Пальцы все еще впивались в ткань кресла, ногти оставляли вмятины на старом бархате. Взгляд его метнулся к Елене, сидевшей за пианино. Девочка смотрела на отца огромными, испуганными глазами, инстинктивно чувствуя ледяной ужас, разлившийся по комнате. Лидия… Герцогиня… Мэр… Слова кружились в голове, смешиваясь с детским смехом и холодным, ослепительным блеском власти. Годы борьбы, интриг, унижений ради этой цели… И вот она – в шаге от него. Цена… Цена была его плотью и кровью. Или… единственным шансом?

Цена… Цена была его плотью и кровью. Или… единственным шансом?

Он не видел, как Ричард слегка наклонил голову, словно прислушиваясь к стуку его сердца, к шелесту мыслей. В отражении огромного венецианского зеркала фигура Ричарда на мгновение дрогнула, стала полупрозрачной, как мираж над болотом.

ГОД СПУСТЯ. КАБИНЕТ ДМИТРИЯ БРОДСКОГО.

Пламя в камине из черного мрамора плясало зловещими языками, отбрасывая гигантские, корчащиеся тени на стены, обитые темно-зеленым штофом. Дмитрий Бродский сидел в глубоком кожаном кресле с грифонами на подлокотниках. Отблески огня выхватывали резкие черты его лица, за год ставшего жестче гранита. Глубже залегли морщины у глаз, темные круги под ними отливали синевой, серебряные нити в черных как смоль волосах – все кричало о выжженной пустоте внутри. В руке он сжимал хрустальный бокал с темно-рубиновым глинтвейном. Аромат корицы, гвоздики и апельсиновой цедры смешивался с едва уловимым запахом тины и пепла. Вода в хрустальном графине на столе едва заметно колыхнулась, будто живая.

Тяжелая дубовая дверь с бронзовой фурнитурой скрипнула почти неслышно. Дмитрий не шелохнулся. Он знал.

Ричард Безупречный материализовался из тени у портьеры. Его темный силуэт на мгновение слился с мраком, прежде чем выступить в ореол каминного света. Тень от него легла на персидский ковер с неестественным угловатым изломом. Бронзовые часы на каминной полке тикнули раз, другой… и замерли.

– Не предложишь выпить старому другу? – Голос Ричарда, похожий на шелест шелка по глади мертвого озера, нарушил тишину. Он бесшумно опустился в кресло-бочонок напротив, не дожидаясь кивка. Движения были плавны, лишены инерции, как у змеи.

Дмитрий молча махнул рукой в сторону графина, не отрывая взгляда от пламени. В языках огня ему мерещился образ ангела, обернувшегося фурией. «Она смотрит на мои жабры… с отвращением. Каждый день. Её ангельская улыбка… маска для гостей.» – горечь, острая как нож, пронзила сознание.

Ричард налил себе вина. Бокал в его безупречно белых, холодных пальцах казался инородным телом. Он сделал вид, что отпивает, лишь коснувшись губами края. Его изумрудные глаза, холодные и пустые, как глубины Марианской впадины, изучали Дмитрия, отражая пламя, но не поглощая его тепла.

– Ты был слеп от любви, – произнес Ричард наконец, растягивая слова. В них звучала не насмешка, а констатация неопровержимого факта, холодная и безжалостная. – Иллюзия счастья. А теперь… цепи этого брака не разорвать. – Он бесшумно поставил бокал на лакированный столик из красного дерева. Вино осталось нетронутым, как и его душа.

Дмитрий вздрогнул, словно от удара током. Пальцы сжали бокал так, что тонкий хрусталь жалобно застонал. Костяшки побелели. Вода в графине резко колыхнулась, забурлила на секунду.

– Я был слеп… – вырвалось у него, слова обжигали горло пеплом и горечью. Он сделал большой глоток глинтвейна, пытаясь заглушить внутренний вой. – Ослеплен иллюзией. Её ангельским ликом… который оказался позолотой на гробу. – Голос сорвался. Она назвала меня чудовищем. В тот день, когда отец объявил ей о свадьбе… – воспоминание ударило, острое и ядовитое.

Ричард медленно наклонился вперед. Огонь камина отбросил на его лицо зловещие тени, подчеркнув хищный изгиб тонких, бескровных губ. Тень на стене за его спиной дернулась, не совпадая с движением, приняв на миг очертания чего-то крылатого и острого.

.      – Не терзайся так, Дмитрий, – голос звучал как фальшивый бальзам, обернутый в бархат. – Ты герцог. Империя у твоих ног. Мир полон женщин, жаждущих разделить твою постель… – Пауза. Его узкие, вертикальные зрачки неотрывно следили за каждой мышцей на лице Дмитрия.

– Если жена холодна… найди утешение на стороне. Получишь то, чего лишен. – Еще одна пауза, рассчитанная как удар кинжала. – А ведь у тебя была такая… трогательная… безответная любовь.

Последние слова он произнес с ледяной точностью скальпеля, вонзая их прямо в незажившую рану. «Безответная». Звучало как окончательный приговор.

Лицо Дмитрия исказилось. Не болью – чистой, первобытной яростью. Он взметнулся с кресла. Темно-красное вино веером брызнуло на персидский ковер ручной работы, оставляя пятна, неотличимые от запекшейся крови.

– Пришел издеваться, змея?! – Голос его хрипел, как ржавая пила, срываясь на вопль. Кулаки сжались, ногти впились в перепонки ладоней до крови. – Тогда вали! Пока я не швырнул этот бокал в твое безупречное, мерзкое лицо!

Ричард не дрогнул. Ни один мускул не шевельнулся на его каменном лице. Он поднялся с кресла с той же нечеловеческой, ленивой грацией. Его тень поплыла за ним по ковру. Он не выказал ни страха, ни гнева – лишь абсолютное, леденящее безразличие. Маска вежливого сожаления легла на черты, но глаза оставались мертвыми изумрудными льдинами.

– Как пожелаешь, – он слегка склонил голову, пародируя прощальный поклон. – Но помни, Дмитрий…

Он направился к двери. Шаги были абсолютно бесшумны по глубокому ворсу ковра. Тени от камина лизали его спину, будто провожая темного владыку. У самого порога он обернулся. Полумрак исказил его черты, придав им демоническую остроту, а глаза вспыхнули холодным фосфоресцирующим светом. Тень на стене замерла, не повторяя движения, застыв огромным, крылатым силуэтом с когтистыми лапами.

– Если тебе понадобится… устранить помеху – зови. – Голос был тихим, интимным, как шепот совратителя в исповедальне. В нем слышался шелест древних глубин и космический холод пустоты. – Я ни в чем не откажу… старому другу.

Дверь закрылась за ним с тихим, окончательным щелчком замка. В комнату ворвался запах – резкий, чистый, как озон после удара молнии, смешанный с ледяной пустотой вечности. Часы на камине замерли навеки.

Дмитрий остался один. Пламя камина бешено плясало, отбрасывая гигантские, корчащиеся тени на стены, будто духи проклятого рода. Зеленоватый отблеск играл на его искаженном яростью лице. Вода в графине успокоилась, став черным зеркалом. В руке он все еще сжимал бокал. Хрусталь, напряженный до предела, издал короткий, сухой треск. Тонкая паутинка трещины побежала по стенке. Темно-красные капли вина, как запекшаяся кровь, медленно просочились через разлом и потекли по его пальцам, падая на ковер, туда, где уже алело пятно. Он смотрел на стекающую «кровь», на разбитые иллюзии, на дверь, за которой растворилось последнее подобие дружбы. В глазах не осталось ничего, кроме холодного, беспощадного огня гнева, готового спалить весь мир. Бокал в его руке был больше не сосудом – а осколком его прежней жизни.

Глава 5: «Солнце за Бархатом»

Город N купался в необычайном солнце. Золотистые лучи заливали булыжные мостовые, высвечивая позолоту куполов собора Св. Пантелеймона и граненый шпиль биржи. Воздух гудел от редкой радости горожан, смешивая запах свежеиспеченного хлеба с резким духом дегтя и воды из городских каналов. Где-то звякнул трамвай, с мостовой потянуло сладковато-терпким запахом конского навоза. Но для обитателей особняка Бродских этот свет был чужим, почти враждебным.

В просторной комнате царил прохладный полумрак. Тяжелые вишневые бархатные шторы были наглухо задернуты. Мраморный бассейн в центре отбрасывал на стены причудливые блики, танцующие в такт легкой ряби воды – казалось, она шевелилась сама по себе. На стене, в луже странно вытянутых бликов, серебрился иней, хотя в комнате не было мороза.

У кромки воды, в резных креслах, сидели две женщины. Сестры. Лилит и Лилибет. Их бледная, почти прозрачная кожа с голубоватыми прожилками вен казалась фарфоровой в приглушенном свете. Обе были в старомодных платьях с высокими воротниками и пышными кринолинами, но у Лилит на груди алел шелковый бант, у Лилибет – синий. Они листали старинные фолианты, их мелодичный смех был тих, как шелест страниц.

Дмитрий Бродский наблюдал за ними, откинувшись в кресле. Его темные глаза, обычно настороженные и холодные, сейчас излучали редкое спокойствие. Тонкие губы тронула легкая улыбка. В такие моменты он чувствовал себя почти счастливым, словно вернулся в детство, где мир был проще, …У главного выхода рука замерла на ручке. Шорох? Лидия обернулась. Пусто. Лишь сумерки дома провожали ее взглядом. Она резко дернула тяжелую дверь.

Жара обрушилась, как тяжёлое одеяло. Воздух – густой, вязкий, пропитанный пылью, сладковатой липой и гарью далёкой фабричной трубы. Лидия прикрыла глаза, ослеплённая. Когда веки поднялись, мир ударил по нервам: кричаще яркие фасады, громкий смех прохожих («щебет чужих птиц»), солнце, слепящее, как допросная лампа. Вдалеке маячила вывеска «Паровой экипаж Волгинъ» – медные трубы блестели, выпуская клубы белого пара. Она двинулась вперёд, к парку, где цветущие деревья обещали хоть каплю утешения.

Аромат жасмина и сирени висел в воздухе – душистый, тошнотворно-сладкий. Лепестки вишни падали к её ногам, как облетающие надежды. Цветы разворачивали лепестки с вызывающей жизнерадостностью. Лидия рухнула на скамейку. Тело обмякло. Мысли метались: образ Дмитрия с незнакомкой. Шёпоты при дворе: «Бедная герцогиня, её бросили. Вечное заточение…» Ком подкатил к горлу. Что со мной стало?! – вырвалось шёпотом, крик души в пустоту. Яркие цветы у ног казались насмешкой.

– Лидия… – Голос был тихим, но знакомым. Верея. Её лицо искажено тревогой. Она присела, тёплая рука легла на плечо Лидии. – Ты не одна.

– Я так больше не могу… – Голос Лидии предательски дрогнул. Бездна отчаяния в глазах.

– Я рядом, – твердо сказала Верея, её прикосновение – якорь в бушующем море. Верея, всегда бунтовавшая против условностей Старого света, понимала цену свободы. – Пойдём.

Уютный холл Вереи заливал мягкий свет из окон в кружевных занавесках. Пахло лавандой и воском свечи. Яркие, почти дерзкие картины на стенах кричали о внутреннем мире хозяйки. Лидия погрузилась в бархатное кресло. Аромат имбирного чая с мёдом от Вереи едва пробивался сквозь гул в голове. Она не поняла, как дошла. Видимо, по памяти. Да и в разговоре подруга упомянула, что проживает на том же старом адресе.

Травяной чай успокаивал, слезы высохли. Но тревога, холодный ком, не отпускала. Пальцы бесцельно теребили край перчатки.

– Так, по порядку, – голос Вереи стал мягким, но настойчивым. Она поймала взгляд Лидии. – Что случилось? Настоящее.

Девушка сжала кулаки, ногти впились в ладонь сквозь тонкую кожу перчатки. Отчаяние, как прилив, захлестнуло разум, вынося на поверхность безумный план. Надо знать. Любой ценой.

– Когда ты вчера ушла… – начала она, голос хриплый. – Я вспомнила… странные письма к Бродскому. Удалось подглядеть в одно. Вечером – собрание в мужском клубе «Эгида». Я… я собиралась туда. Найти… доказательства. – Слова вырывались с трудом, стыд жёг щёки.

– Ты после встречи со мной – в мужской клуб?! – Верея вскочила, глаза расширились от ужаса. – Лидия, это чистое безумие! Ты совсем отчаялась? Это пик истерии!

Лидия вздрогнула, съёжилась в кресле. – Верея, я…

– Ты зациклилась! – Подруга резко схватила её руку. – Проснись! Герцогиня Бродская в таком месте? Тебя узнают! Нельзя было послать верного слугу? Любого другого!

Лидия опустила голову. Мысль пронзила: Они все знают моё лицо. Жена «Порядочного» герцога. Стыд сдавил горло. – Прости… Не знаю, что мной движет, – голос сорвался в шёпот. Она уткнулась в ладони, чувствуя, как дрожь бежит по спине.

– Нужен план. И помощь. Милый! – позвала Верея громче, решительнее.

В дверях возник высокий, худощавый мужчина. Григорий. В практичной жилетке поверх рубашки, с карманными часами на цепочке. Круглые очки. Взгляд за стёклами – проницательный, настороженный, как у учёного, столкнувшегося с опасным экспериментом. Он поправил очки.

– Верея, надеюсь, это действительно серьёзно? – ровный голос с лёгкой, но ледяной иронией. Взгляд скользнул по сжавшейся в кресле Лидии, будто ставя диагноз: "Крайняя степень истерического отчаяния. Прогноз сомнительный".

– Очень серьезно, Гриша, – Верея шагнула к нему, голос низкий, напряженный, но в нем звучала сталь. – Нам нужна твоя книга. «Невидимое Око». Один раз. Только посмотреть.

– Магия запрещена Уложением Старого Света, Вера, – Григорий скрестил руки на груди. Брови сдвинулись, образуя глубокую складку. Его поза была непроницаемой, но в уголке глаза дрогнула едва заметная тень – не страха за себя, а тревоги за жену, чья натура бунтаря могла втянуть их всех в бездну. – Это не просто риск. Это петля на шею. Для всех троих. Инквизиция не дремлет.

– Но, миииилый… – Верея сделала еще шаг, сократив дистанцию до минимума. Глаза, широко открытые, умоляли, но в них горел и вызов. – Только «Око»! Одно заклинание! Помоги ей! Ты же видишь, в каком она состоянии? Это же Лидия!

Лидия поставила чашку с грохотом, едва не расплескав остатки чая. Сердце колотилось так, что боль отдавала в виски. Страх сдавил горло ледяным обручем, перекрывая воздух.

– Магия? – прошептала она, и голос сорвался. – Но она же… запрещена… Это же…

– Почти запрещена, – поправил Григорий, его голос внезапно стал сухим, деловитым, как на лекции. Он снял очки, протер линзы платком, выигрывая время, взвешивая. – С точки зрения экономической целесообразности, магические артефакты и энергии представляют значительный интерес. Они способны заменить сотни рабочих на фабриках, удешевить производство. Но Старый Свет… – Он многозначительно замолчал, водворяя очки на переносицу и глядя поверх голов женщин, будто в пустоту висели незримые цепи условностей.

– …ненавидит все, что угрожает его устоям и власти, – закончила Верея, не отрывая от него взгляда. Глаза ее горели решимостью. – А что ненавидит Старый Свет, то и объявляется вне закона. Нам нужно только это. Один взгляд. Пожалуйста.

Григорий замер. Его взгляд скользнул от решительной, почти неистовой Вереи к Лидии – бледной, дрожащей, с глазами, полными безумной надежды и ужаса. В его собственном взгляде мелькнул сложный расчет: любовь к жене, ее упрямство, которое он не мог сломить; острый, профессиональный интерес к практическому применению запретного фолианта; и глубокая, застарелая антипатия к ханжеству и деспотизму Старого Света, который душил все живое. Он вздохнул, звук вышел резким, почти сердитым.

– Только аккуратно. И тихо. – Его голос стал жестким, командным. – Одно неверное движение, одно лишнее слово – и последствия будут необратимы. Понятно?

Не дожидаясь ответа, он повернулся к массивному бюро из темного дерева. Ловким движением он нажал на незаметную пружинку в нижнем ящике. Раздался тихий щелчок, и из потаенного отделения он извлек книгу. Она была не просто старой – она была древней. Переплет из потрескавшейся черной кожи, похожей на кожу рептилии, испещренной стершимися от времени шрамами. От нее пахло не только пылью веков, но и чем-то металлически-кислым, как старая кровь, и холодом глухих склепов. Застежки из тусклого, почерневшего серебра были выполнены в виде двух сплетенных змей, чьи головы с рубиновыми глазами смыкались на середине корешка. Григорий щелкнул застежками – звук был похож на сухой костяной треск. При открытии страниц в воздухе резко запахло озоном, как перед ударом молнии, но под ним чувствовался и другой, гнилостно-сладковатый шлейф. Температура в комнате ощутимо упала.