Холодные берега

Рука Лидии судорожно потянулась к латунной ручке – Войти! Закричать! Но ноги оказались свинцовыми. Ледяной, парализующий страх сковал каждую мышцу. Не сейчас. Не здесь. Сжав «Сладкое приключение» так, что корешок впился в ладонь, она отпрянула от двери, как от раскаленной плиты, и бесшумно отступила в темноту коридора.

Слова родителей висели в ушах, жгучие и неотвязные: «Отдал… Сломал… Страдает… Призрак… Елене хуже…». Она шла, не видя пути, спотыкаясь о собственные тени, вытягивавшиеся на стенах в чудовищные очертания. Пустота зияла в груди, заполняемая леденящим ужасом. Дверь спальни захлопнулась с глухим щелчком – звук отрезанной надежды.

Спина с силой прислонилась к холодному дереву, и она бесшумно съехала на пол, обхватив колени, тщетно пытаясь сдержать мелкую дрожь, сотрясавшую все тело. Враги… Отдал… Сломал… Усталость навалилась свинцом, смешанная с тошнотворной тревогой.

Она доползла на коленях до туалетного столика. В мутном зеркале бледное лицо с огромными, темными от ужаса глазами смотрело на нее. Чужое. Пальцы, цепляясь за полированное красное дерево, оставляли холодные, влажные следы. С трудом подняв потрепанный том, она швырнула его на столик. Он шлепнулся, подняв облачко пыли, закрутившееся в луче ночника, как джинн из бутылки. Лидия рухнула на стул. Пальцы судорожно скользнули по прохладной, твердой поверхности, ища опоры. Она машинально потянулась к книге – к спасительной иллюзии.

Пальцы наткнулись не на гладкий синий коленкор «Сладкого приключения», а на шершавую, потрескавшуюся кожу странного, темно-синего, почти чернильного оттенка. Что-то холодное и тяжелое, словно сама тень, пробежало по коже, когда она коснулась тусклой металлической застежки. Пальцы наткнулись не на гладкий синий коленкор «Сладкого приключения», а на шершавую, потрескавшуюся кожу странного, темно-синего, почти чернильного оттенка. Что-то холодное и тяжелое, словно сама тень, пробежало по коже, когда она коснулась тусклой металлической застежки, покрытой зеленоватой патиной, как старая монета.

Застежка поддалась с сухим, скрежещущим звуком, будто не открывалась десятилетия. Внутри – не привычные типографские страницы, а стопка пожелтевших, хрупких листов, испещренных знакомым, но чужим почерком матери. Почерк Ольги Витальевны, каким подписывали поздравительные карточки, но… искаженный – резкими, рваными штрихами, с дрожью в завитках, будто руку сводила судорога невысказанной боли или ярости. Страницы пахли не только вековой пылью, но и чем-то горьким, терпким – полынью? – и едва уловимым духом старой, затаенной печали.

Взгляд, скользнув вниз, намертво прилип к верхней строке. Слова были выведены с такой силой, что чернила местами прожгли бумагу:

«Я НИКОГДА ЕГО НЕ ЛЮБИЛА И НЕ ПОЛЮБЛЮ…» Ледяная волна ударила от темени до пят. Воздух перехватило. Горло сжал спазм. Его? Отца? Но… как? Мысль не успела оформиться – тело отреагировало первым: желудок сжался в тошнотворном узле, ладони вспотели, а в ушах зазвенело. Рука инстинктивно впилась в грудь, пытаясь унять бешеный стук сердца, готового разорвать ребра. Губы шевельнулись сами, выдавливая хриплый, чужой шепот:

– Никогда… не любила… – Звук собственного голоса, повторяющего эту немыслимую правду, повис в тишине комнаты, нарушаемой лишь ее прерывистым дыханием и.… чуть слышным шелестом страниц, хотя сквозняка не было.

– Это не «Сладкие приключения» … А дневник мамы?

Пальцы, онемевшие от холода и шока, лихорадочно перевернули хрупкую страницу. Бумага хрустнула, угрожая рассыпаться. Взгляд упал на дату в углу. Чернила чуть расплылись:

Июнь 1899-го.

За год до ее рождения.

И следующая строчка, написанная тем же яростным, надломленным почерком, вонзилась в сознание острее отточенного кинжала:

«Этот брак – моя тюрьма, а ребенок в моем чреве – цепь, навечно приковавшая меня к палачу».

Глава 3: «Клетка из золота»

Сентябрь. Терпкий запах увядающих садов. Церковь. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь витражи, рисовали на мраморном полу разноцветные пятна – иллюзию разбросанных самоцветов. Лидия у алтаря, фамильная вуаль – свинцовая мантия. Рядом – Дмитрий, безупречный, с ледяной улыбкой на тонких губах. Она знала. Знала со вчерашнего вечера, подслушав за дубовой дверью кабинета отца. Голоса звучали приглушенно, искаженно, будто из глубины колодца:

– Ричард Безупречный ручается за союз, – бархатистый и холодный голос Дмитрия резал слух.

– Его слово – закон для министров. И приговор для… неугодных. Характерное покашливание отца – знак волнения.

– Но дочь… она мечтала…

– Любовь – роскошь для крестьян и поэтов, – металлический смешок.

– Вам же, барон, я предлагаю место в Верховном Совете. О чем вы всегда грезили?

Долгая пауза, прерываемая треском поленьев. Звон бокалов. Приглушенный голос отца:

– За взаимовыгодное соглашение. В тот миг что-то оборвалось внутри – последняя нить к прежней жизни.

Сейчас, в кафе, невидимые тиски сдавили грудь Лидии. Дышать стало нечем. Отвращение, густое и липкое, поднималось из глубины. Разменная монета. Пешка. Воздух запахло тиной и озоном, как перед грозой над болотом.

– Лидия, не верю своим глазам! – Звонкий голос, похожий на перелив серебряных колокольчиков, вырвал ее из плена так резко, что она пошатнулась на стуле.

Подняв взгляд, Лидия замерла. Перед ней, словно ожившая картина импрессиониста, стояла Верея – взрыв цвета в сером мире. Непослушные кудри цвета спелой пшеницы, смуглое, веснушчатое лицо, оживающее при улыбке золотистыми брызгами. Воздух вокруг нее дрожал едва заметно, запах шалфея и корицы стал резче, с горьковатой ноткой дикого меда. Платье из лоскутов всех цветов радуги, нити бус, звенящие браслеты, серьги-кольца. Свет, падающий на нее, казался теплее и ярче.

– Верея! – Выдохнула Лидия, чувствуя, как ком в горле тает от неожиданной радости. – Сколько лет… Подруги бросились друг к другу. Объятие было крепким, время застыло. Лидия вдохнула знакомый аромат – травы, специи, летняя гроза.

– Искала тебя, – прошептала Верея, отстраняясь, ее теплые ладони прикоснулись к щекам Лидии. Ярко-зеленые глаза лихорадочно изучали черты подруги.

– Господи, Лидия… Ты изменилась. Но твоя душа… она все еще светится сквозь все это. – Ее палец легонько ткнул в кружевной воротник. Предательские слезы навернулись. С Вереей скрывать было бесполезно.

– А ты совсем не изменилась, – Лидия рассмеялась, смахивая слезы. – Все такая же яркая, будто украла все краски у радуги. Верея сияла. Ее улыбка – широкая, открытая – согревала сильнее камина.

– Мне казалось, я больше никогда тебя не увижу, – пробормотала Лидия, осознавая вдруг всю глубину тоски.

– После замужества…

– И переезда в особняк этого… чопорного тритона? – Верея фыркнула, взмахнув рукой. Браслеты зазвенели. Она прижала ладонь к груди. Жест был настолько искренним, что у Лидии снова защипало в глазах. Она стояла, держа Верею за руки, боясь, что та растворится. Столько раз репетировала слова… А теперь они были не нужны. Они всегда понимали друг друга без слов.

Обсудив новости, Лидия вдруг замолчала. Улыбка угасла. Взгляд потух. Пальцы нервно теребили салфетку. Верея читала ее как открытую книгу.

– Что случилось? – Наклонилась вперед, теплая ладонь легла на холодную руку Лидии.

– В твоих глазах буря. От меня не спрячешься. Лидия глубоко вдохнула. Слова, годами копившиеся, прорвались. Голос дрожал, срывался, пока она пересказывала подслушанный разговор в библиотеке. Двойная жизнь… «Выдал дочь врагам» … «Сломал жизнь»… Пальцы впились в кружево салфетки. Закончив, она подняла глаза, ожидая возмущения – того огня, что пылал в ней. Но встретила лишь странную, усталую печаль в зеленых глазах Вереи.

– Дорогая моя, – тихо начала Верея, голос мягкий, но с горькой ноткой. – Я открою тебе тайну. Почти все дамы вокруг… живут так же. Я прошла через это. – В ее глазах мелькнуло что-то старое и больное

– Мы все в клетках, просто прутья у кого-то позолочены.

Брови Лидии взметнулись. Губы приоткрылись в немом протесте. В глазах вспыхнула искра возмущения.

– Но разве это справедливо? – Голос ее звенел незнакомой сталью. Она выпрямилась, будто оскорбленная самой мыслью о покорности. – Разве мы обязаны с этим мириться?

Верея откинулась на спинку стула, изучая подругу. Ее глаза потемнели, стали глубже, как лесное озеро в сумерках.

– Милая, – произнесла она, склонив голову, серебряная подвеска качнулась. – Ты выбирала, за кого выйти замуж? – Вопрос повис в воздухе, полный горького скепсиса. Не дожидаясь ответа, она продолжила, голос понизился, стал глубже, проникнут древней женской горечью: – Увы, нет. Таков наш век. Мы можем смириться. Я научилась находить щели в стенах этой клетки. – Она вздохнула, разглаживая несуществующую складку на пестром платье. – Ведь мы с тобой… лишь фигуры на чужой доске. – Тонкие пальцы изящно изобразили в воздухе ход шахматной пешки.

– Фигуры… – Лидия повторила, покатав горькое слово на языке. Плечи ее поникли под невидимым грузом. Взгляд затуманился, скользя по фарфору, скатерти – символам пустого благополучия. Обручальное кольцо на пальце вдруг показалось тусклым, холодным куском металла.

– Помнишь ту красную книгу? Про служанку? – На губах Вереи дрогнула едва заметная усмешка, направленная в никуда. Она слегка наклонилась вперед, солнечный луч высветил золотые искры в ее волосах. – Ты говорила – бредни. Все еще так думаешь?

Лидия отвела взгляд, не выдержав пронзительности зеленых глаз. Длинные ресницы отбросили тени на бледные щеки. Пальцы сжались в кулак, костяшки побелели. Ту книгу… про любовь между барышней и слугой… Она тогда возмущалась, называла фантазией бедной девушки.

Верея заметила жест отчаяния, смягчилась. Насмешка угасла, сменившись искренним сочувствием. Она осторожно коснулась руки Лидии, словно гладя испуганную птицу.

– Лидия? Ты здесь? – Голос Вереи, резкий от беспокойства, вернул ее в реальность. Лидия часто моргнула, будто выныривая из темной воды.

– Да, да, – глухо отозвалась она. – Слышала. Я… задумалась. – Она опустила взгляд на свои руки, разжимая кулак, рассматривая ухоженные ногти, тонкие пальцы, тяжелое, холодное кольцо с бриллиантом – внезапно показавшееся чужим трофеем.

– Ты предлагаешь… развлечения? Пока мой муж… – Лидия запнулась, не в силах выговорить, но мысль была ясна. Две алые пятна выступили на щеках – не от стыда, а от гнева и шока перед открывшейся бездной.

– Я предлагаю жить, дорогая. – Мягко, но твердо. – По-своему. Читать запретные книги, бывать в неожиданных местах… – Она сделала паузу, взглянув на часы, и ее губы изогнулись в загадочной улыбке. – …знакомиться с людьми, которые ценят твой ум, а не только герб на карете.

Лидия резко подняла голову, глаза расширились. – Ты имеешь в виду… – она не договорила, само предположение казалось кощунством.

– Я имею в виду свободу, Лидия, – Верея произнесла слово медленно, смакуя его. – Не ту, о которой твердят гувернантки. Настоящую. Выбор в рамках, что нам отведены. – Она бросила осторожный взгляд вокруг, наклонилась ближе, голос упал до шепота: – Знаю одного человека… Профессор. Доступ к книгам, о которых наши мужья и не слыхали. Философия, политика… все, что «неподобает женскому уму». Библиотекарь там – мой старый знакомый, рот на замке. Если хочешь – устрою встречу. В Публичной библиотеке – Дмитрий туда ногой не ступит, его прихлебатели тем более. Там безопасно.

Лидия молчала так долго, что Верея забеспокоилась. Но по лицу подруги медленно разливалось выражение, которого она давно не видела – луч света сквозь тучи.

– Знаешь, – наконец прозвучало с неожиданной твердостью, – я ведь раньше запоем читала. В пансионе… помнишь, как мы с тобой Бальзака под подушкой прятали?

Верея рассмеялась, звонко и искренне, возвращая их в юность:

– Еще бы! Твоя контрабанда чуть не лишила меня рождественского бала!

Обе улыбнулись, годы отступили перед волной общих воспоминаний.

– А потом… – Лидия провела пальцем по ободку чашки, – Дмитрий, балы, помолвка… Все говорили – счастливица. – Она подняла глаза. – Потом я перестала читать. Совсем. Будто часть меня уснула.

– И, может, пора разбудить спящую красавицу? – мягко предложила Верея, накрывая руку подруги своей. Ее пальцы были теплыми и твердыми. – Этот профессор… – запнулась Лидия, затем решительно: – Когда можно встретиться? Улыбка Вереи стала лукавой и довольной.

– Завтра. Три часа. Публичная библиотека. Скажешь мужу – едем к модистке. Его это усыпит лучше мака.

В груди Лидии что-то екнуло – смесь страха и давно забытого азарта.

– Но… что я ему скажу? О чем говорить? – растерянность вернулась на миг.

Верея смотрела с легкой снисходительностью.

– Вспомни себя. Ту, что спорила о смысле «Анны Карениной». Ту, что тайком газеты читала. – Сжала руку. – Вспомни ту Лидию.

Что-то дрогнуло в глубине. Куда делась та пылкая девушка? Горло сжал комок.

– А если Дмитрий узнает? – проскользнул страх.

Верея фыркнула:

– Уверяю, его круг там не водится. Он скорее в болото войдет, чем в храм знаний. – Она встала, стремительно собирая пеструю сумочку. – О, я бегу! Уже опаздываю! Завтра в три! – Торопливый поцелуй в щеку – и она растворилась в дверном проеме, оставив Лидию одну в гудящем кафе.

Звон посуды, обрывки фраз, скрип стульев – все слилось в монотонный, давящий гул. Лидия обхватила леденевшую чашку. Стены казалось, сдвигались, голоса превращались в шепот: Смирись… так должно… все терпят… твой долг… Воздух стал тяжелым, спертым, пахнущим застоявшейся пылью и приторными духами соседки. Она поправила воротник – ощущение удавки. Ты его жена… смирись… Глоток остывшего чая оставил во рту едкую горечь, как и ее брак.

– А может, он мне не верен? – Искра мысли вспыхнула в темноте отчаяния. Лидия замерла. Воздух словно прочистился.

– Может, у него уже бастард? Или дети от прежних связей? – С каждым вопросом невидимые кандалы ослабевали. Плечи непроизвольно расправились. – Он нарушил клятву первым! – Жар праведного гнева разлился по жилам, выжигая апатию дотла. Она больше не жертва. Она – охотница.

Лидия резко вскочила, бросив на стол монеты (щедрые чаевые – жест новой независимости). Шаги по полу кафе звучали твердо, отмеряя новый ритм. Муть в голове рассеялась, мысли стали острыми, отточенными.– Доказательства… Найти доказательства его неверности. – Это был не просто план. Это был ключ от клетки.

– Странные письма… Те, что приходили в синих конвертах без обратного адреса. Пальцы рефлекторно сжались. – Где он их прячет? В потайном ящике дубового бюро? Или в сейфе за портретом его болотного предка? Первая цель.

– Каждая «задержка на совещании», каждый незнакомый запах духов, каждая отговорка… – Теперь не досадные мелочи, а улики. Пазл, который она соберет.

Лидия сжала кулаки так сильно, что обручальное кольцо впилось в палец, оставляя багровый след – клеймо новой эры. Эта боль была живой, гордой.

– Я выведу тебя на чистую воду, – прошептала она. Слова растаяли в воздухе, но сталь в голосе осталась. Она отбросила привычную сутулость светской дамы. Плечи расправились, подбородок взметнулся вверх. В осанке появилась непривычная стать – не герцогини, но воительницы, взявшей контроль.

Глава 4: «Цена ангела»

ГОД НАЗАД. ОСОБНЯК БРОДСКИХ.

Тяжелые бархатные шторы особняка Бродских поглощали серый свет петербургского дня. В гостиной, обшитой темным дубом, трещал камин. Воздух пах воском, старыми книгами и едва уловимым запахом тины – наследие древнего договора рода. Фарфоровые тритоны и нереиды на полках казались живыми в дрожащем свете пламени.

У камина, в вольтеровском кресле с выцветшей штофной обивкой, сидела тетушка Лилибет. В старомодном платье цвета морской волны она напоминала заброшенную куклу. Бледно-голубая кожа, тонкие перепонки между пальцами, дрожавших над страницей потрепанной кожаной тетради – ее личной летописи. Она уставилась на племянника, рот полуоткрыт, глаза – мутные озера забвения.

Дмитрий Бродский опирался на каминную полку из черного мрамора. Невысокий, с легкой хромотой, он держался с аристократической выправкой. Серебристый отлив его кожи мерцал в огне. Влажные щели на шее судорожно сжались при вдохе, издав тихий, хриплый звук.

– Тетя, я настроен серьезно, – голос Дмитрия прозвучал глухо, но твердо. Пламя бросало зыбкие тени на его нечеловеческие черты. Дмитрий… – голос Лилибет сорвался, тонкий и растерянный.

– …как?

– Да! – Он порывисто шагнул вперед, перепончатая ладонь непроизвольно сжалась. Кожа над жабрами натянулась.

И тогда из глубины библиотечной ниши, где тени сгущались гуще ночи, раздался голос – бархатный, безупречно модулированный, каждый слог отточен как клинок:

Дорогая Лилибет, ваш племянник воспылал страстью к старшей дочери моего друга. Разве не наш долг помочь юным сердцам?

Фигура Ричарда Безупречного выплыла из полумрака. Он шагнул в свет, и комната словно замерла, подчиняясь его присутствию. Высокий, в идеально сидящем сюртуке, он двигался с гипнотической плавностью. Длинные черные волосы были уложены с безукоризненной точностью. Взгляд холодных изумрудных глаз пронзал насквозь, видя не только лица, но и тайные мысли. Улыбка – рассчитанный инструмент обаяния. Тени вокруг него легли под неестественным углом, а близстоящий бронзовый канделябр казался чуть наклоненным.

– Ричард! – выдохнула Лилибет. Бледные пальцы забегали по страницам тетради. В глазах мелькнуло смутное узнавание, тут же поглощенное туманом.

Дмитрий лишь едва приподнял бровь, не удивленный появлением.

Лилибет с преувеличенной осторожностью отставила фарфоровую чашку с гербом рода.

Но Ричард, это… слишком, – прошептала она, следя, как он льет чай с грацией часового механизма. – Не пара она ему. – Голос окреп, стал громче, но сохранил детскую нотку страха: – Девушки Нового Света… не знают наших законов. Я слышала… она спорила с гувернанткой! Голос – колокол! Смех… слишком громкий! Они… чужие. Она смотрит на тебя… как на диковинку, Дмитрий. Не как на человека.

– Она не такая! – отрезал Дмитрий резко. Он выпрямился, забыв о хромоте. Жабры расправились. Серебристая кожа на скулах покрылась темными пятнами. Гнев сменился трепетным благоговением: – С первой встречи… она явилась мне ангелом…

Воспоминание нахлынуло, смывая гостиную…

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ БАЛ. ОСОБНЯК ШТОКМАНОВ.

Зал сиял огнями хрустальных люстр. Он стоял в тени колонны, перепончатые пальцы нервно теребили набалдашник трости из мореного дуба. И тогда – она.

Лидия вошла в зал. Черные волны волос отливали синевой под люстрами. Но более всего – глаза. Чистые, прозрачно-голубые, как горные озера. В них светились живой ум и тепло. Даже серьезное лицо озаряла едва заметная улыбка, прячущаяся в уголках губ. Толпа инстинктивно расступалась. Дмитрий замер, жабры на шее болезненно сжались от нехватки воздуха.

Она направилась сквозь толпу прямо к нему.

– Вы не танцуете, сэр? – Голос ее звучал ясно, с легким, музыкальным акцентом Нового Света. В нем – непритворный интерес. – Или ждете особого приглашения?

– Я.… не танцую, – ответил он, инстинктивно отступая глубже в тень. – Боюсь, моя нога…

– Ах, – она легко наклонила голову, – тогда, может, прогулка по зимнему саду? Говорят, там расцвел ночной лотос, исполняющий желания. – Глаза блеснули озорной искоркой.

Дмитрий кивнул, механически предложил руку. Когда ее теплые, сухие пальцы коснулись его прохладной, перепончатой ладони, он сжался внутри, ожидая отдергивания, гримасы. Но Лидия лишь улыбнулась шире, уверенно приняла его руку. Ее пальцы легко сжали его.

В оранжерее царил влажный полумрак. Воздух был густ от запаха земли, тропических растений и чего-то сладковато-пряного. Шепот искусственного водопада сливался с тишиной. Лидия смотрела на него так, словно жабры и хромота были невидимы. Словно видела сквозь оболочку.

– Вы пишете стихи, не так ли? – спросила она неожиданно у журчащего ручья.

Как вы… – он замер, пораженный.

– У вас глаза поэта, – просто сказала она. – Они видят не только то, что перед ними. Прочтите что-нибудь.

Там, под сенью гигантских папоротников, он впервые читал свои стихи вслух, не стыдясь хриплого, булькающего тембра. Слова падали в тишину, а ее глаза светились не вежливым интересом, а подлинным пониманием.

Вернувшись в гостиную Бродских, из плена теплого воспоминания, Дмитрий закончил:

– Только рядом с ней я чувствую себя… просто Дмитрием. – Пальцы бессознательно коснулись шеи. – Без титула. Без… этого. Она видит… меня. – Последние слова прозвучали как обет. В глазах – голая, беззащитная надежда.

Лилибет тяжело вздохнула, опустив перепончатые веки.

– Дело не в искренности, Дмитрий. Между вами – пропасть. Ее не заполнить стихами. – Голос ее звучал устало и безнадежно, как эхо давней мудрости.

Ричард Безупречный легко поднялся. Солнечный луч, пробившийся сквозь тяжелую портьеру, заиграл на его коже, придав ей вид полированного нефрита. Шаги по персидскому ковру были абсолютно бесшумны. Тень от его фигуры упала на пол чуть левее, чем следовало. Положив руку на плечо Дмитрия, он сжал его – жест одновременно успокаивающий и неоспоримо властный. Прикосновение несло странный холодок и ощущение нечеловеческой силы.

– Я поговорю сегодня с Алексеем, – произнес Ричард. Голос, похожий на шелест шелка над бездной, заставил воздух слегка вибрировать. Улыбка сохраняла теплоту друга.

– Мне есть что ему предложить. Этот союз… цементирует позиции рода в Городе. Твой брак с дочерью Штокмана – ключ к контролю над Советом и Новым Светом, Дмитрий. Ключ к настоящей стабильности. – Он наклонился чуть ближе, шепотом, насыщенным древней силой:

– Чтобы ты смог стоять рядом со своим ангелом. Навсегда.

Зрачки Ричарда сузились до вертикальных щелей, как у глубоководного хищника. Пальцы на плече Дмитрия задержались, передавая не обещание, а приказ.

Той же осенью, когда листья окрасили сад Штокманов в багрянец и золото, Ричард Безупречный стоял в прихожей их особняка. Запах дорогого одеколона «Жокей-клуб» смешивался с ароматом опавшей листвы и воска для паркета. Его фигура в безукоризненном визитке из английской шерсти воплощала непоколебимую уверенность.

– Ричард, дорогой, добрый вечер! – Ольга Штокман вышла из гостиной. Шелк платья в стиле модерн зашуршал. Улыбка была безупречной, но глаза оставались ледяными.

– Рад и тебя видеть, Ольга, – ответил он, снимая пальто с бархатным воротником. Улыбка – обаятельная, непроницаемая маска.

– Как дети? Как семейная жизнь? – Светская болтовня звучала механически.

– Все как обычно, Ричард, – Ольга легко коснулась его локтя, направляя в зал. В жесте – отточенная любезность и стальная настороженность. – Проходи, я передам Алексею.

– Буду весьма признателен, – Ричард безупречно склонил голову.

Ольга исчезла наверху. Ричард вошел в гостиную. Звуки «Лунной сонаты» оборвались. В просторном зале, освещенном газовыми рожками в бронзовых канделябрах, за массивным роялем сидела Лидия. Прямая, как струна, спина, напряженные плечи. Рядом – бледная тень, Елена, ее младшая сестра.

– Лена, вот так, – прозвучал голос Лидии с металлической ноткой. Пальцы стремительно, безупречно пробежались по клавишам. Елена повторила медленно, с усилием. Закончив, сияюще улыбнулась, обнажив все зубы в чистой, детской радости. Лидия едва заметно поморщилась.

– Не показывай все зубы, – отчеканила она, демонстрируя сдержанную, ледяную улыбку светской львицы. – Сдержанность, Лена. – Елена попыталась повторить. Лицо застыло в неестественной гримасе.

– Уже лучше, – вздохнула Лидия, хотя в глазах читалось раздражение. – Теперь быстрее.

Ричард наблюдал. Его тень на паркете лежала чуть не там, где должна была. Когда Елена коснулась клавиш, он сделал шаг вперед. Лидия встала, совершила безупречный реверанс, кротко улыбнулась гостю. Елена просияла своей искренней, широкой улыбкой. На лице старшей сестры – вспышка смущения, мгновенно сменившаяся стальным раздражением.

– Прекрасная улыбка, дорогая Елена, – произнес Ричард, приближаясь. Свет пламени играл на его нефритовой коже. – Видно, тебе значительно лучше. – Поклон дамам был идеально учтив, но взгляд задержался на младшей сестре дольше приличий. Он не моргал.

– Она старается, но над улыбкой еще работать, – торопливо проговорила Лидия. Пальцы впились в ткань платья.

– Зато она искренна, – возразил Ричард, и в голосе прозвучала неожиданная, почти человеческая теплота. – Если б могла говорить, выражала бы голосом. Пусть улыбается, как чувствует. – Он смотрел на Елену, чьи рыжие кудри пламенели в свете. Несмотря на немоту, фарфоровая кожа излучала внутренний свет. Глаза – два живых изумруда – сияли чистым восторгом.

Лидия резко направилась к массивному дубовому буфету. Движения отточенные, но резкие, как у заводной куклы. Фарфоровый чайник, чашки. Руки заметно дрожали. Ричард следил, не мигая. Его дыхание было невидимо.