Я поднес обломок гитары к уху. Сквозь гул Хора и рев нового голоса Мордана я услышал… ее. Чистый, тонкий звук. Как струна. «…я здесь… боюсь…» Он вел прямо к той двери. К «Зоне Альфа».
Хор бушевал, предупреждая о ловушке. Но гитара пела только о ней. О ее страхе. О ее надежде на меня.
Ярость во мне стала тихой. Абсолютной. Ледяной. Хор смолк, почуяв мою непоколебимость. Даже голос Мордана стих, подавленный.
Я повернулся к металлической двери. Обломок гитары в моей руке издал тихий, ясный звук. Одна струна. Чистая нота. Она звала вперед.
Я уперся плечом в холодный металл двери. Не тенью. Проводником. С симфонией мертвых в сердце и сломанной гитарой, поющей о мести, в руке. Рипперт думал, что его расчеты идеальны? Он забыл главное: мертвецу нечего терять. А я уже был мертв. И я шел забрать его в свой Хор. Игра только начиналась. Дверь поддалась с грохотом сорванных петель.
Глава 7: Зона Альфа и Песнь Заглушенных Душ
Грохот сорванной двери эхом раскатился по узкому, сырому коридору, куда я шагнул. За спиной остался рев Хора – смесь предупреждений, проклятий в адрес Рипперта и дикого ликования голоса Мордана, жаждавшего мести даже после смерти. Но звук захлопнувшейся за мной двери (как будто ее захлопнула сама тьма) резко приглушил их. Не заглушил полностью – гул остался, как далекий шторм, – но отодвинул, накрыл толстым слоем промозглого молчания.
Зона Альфа.
Здесь не было флуоресцентных ламп конвейера. Свет, тусклый и желтый, лился от редких, зарешеченных светильников, вделанных в стены из грубо отесанного камня. Воздух был другим – не кровь и антисептик, а сырость склепа, пыль веков и… старый ладан, смешанный с запахом чего-то металлического и кислого. Пол под ногами – неровные каменные плиты, покрытые скользкой плесенью и местами – темными, въевшимися пятнами, которые не отмыть. Стены были испещрены странными, выцветшими фресками – не святые, а какие-то искаженные фигуры, то ли люди в муках, толи демоны в триумфе. Сводчатый потолок терялся в тенях. Это место не было построено Гробманами. Оно было древним. Их логово стояло на костях чего-то старше и, возможно, страшнее.
Обломок гитары в моей руке дрожал. Но его звук изменился. Раньше он ревел, визжал, звал к мести. Теперь он выл – тихо, протяжно, как ветер в пустой костяной флейте. Это был вой потерянности. Он чувствовал Иру – ее слабый, заглушенный страх висел в воздухе, как миазм, – но не мог указать точное направление. Ее «песня» была искажена, подавлена самим местом.
«…здесь…» – шептал Хор, но его голоса были приглушены, словно доносились из-под толстого стекла. «…стены помнят… старую боль…»
«…Рипперт… он знал… подготовил…» – голос Мордана звучал тупо, но с новым оттенком страха. Даже в смерти он боялся этого места.
«…не иди глубже… ловушка…» – стонал кто-то.
Я шагнул вперед. Каждый шаг отдавался гулким эхом, преувеличенно громким в гнетущей тишине. Тусклый свет светильников дрожал, как будто боялся освещать то, что было дальше. Обломок гитары выл тише, его струны лишь слегка дрожали, улавливая вибрации камня.
Коридор поворачивал, открываясь в более просторное помещение. Бывшая часовня. Высокие своды, полуразрушенные каменные скамьи, поваленные вдоль стен. На месте алтаря не было распятия. Стоял массивный каменный стол, похожий на саркофаг, покрытый глубокими, темными бороздами. Над ним свисали цепи с заржавевшими крючьями. Запах старой крови и отчаяния висел здесь особенно густо. Это было место первых «сделок» Гробманов. Или место, где они приносили жертвы чему-то еще.
Ира была здесь. Я чувствовал ее страх, как ледяную иглу в груди. Но не видел.
«…Лео…» – ее мысленный шепот пробился сквозь заглушку места, слабый, как дыхание. «Он здесь… везде…»
И тогда заговорил он.
Голос Рипперта раздался не из одной точки. Он лился со стен, с потолка, из самого камня. Ровный, холодный, без эмоций, как всегда.
«Добро пожаловать в Зону Альфа, Проводник. Или Лео? Какое имя предпочитает твоя… текущая оболочка?»
Я замер, вжимаясь спиной в холодный камень стены, сканируя тени. Никого.
«Ты нашел мой конвейер. Эффективный, не правда ли? Чистая экономика. Но это…» – его голос, казалось, коснулся каменного стола, цепей. – «Это душа бизнеса. Основа. Здесь начиналось все. Здесь оттачивалось мастерство. Здесь… заглушали первые крики».
Звук его голоса заставил струны гитары взвизгнуть – коротко, болезненно.
«Твоя гитара… интересный артефакт. Резонирует с агонией. Я слышал ее песню через мониторы. Предполагаю, она питается болью? Как и ты, впрочем. Некротический симбиоз с коллективной психе утилизированных активов. Фаcцинирующе».
Его слова были ледяными иглами. Он не просто говорил. Он препарировал меня. И гитару. С холодным любопытством энтомолога, рассматривающего редкого жука.
«Но здесь, в Зоне Альфа, боль… другая». – Его голос стал чуть тише, интимнее. – «Она древняя. Концентрированная. Она… заглушает. Заглушает крики. Заглушает шепот таких, как ты».
Как будто в подтверждение, вой гитары внезапно стих. Струны обвисли. Она стала просто куском холодного, мертвого дерева с торчащими проволоками в моей руке. Связь с Хором не прервалась, но стала едва ощутимой, как радиопомехи на краю диапазона. Даже страх Иры померк, стал далеким. Место давило. Подавляло.
«Вот так лучше», – заметил Рипперт с легким удовлетворением в голосе. – «Шум мешал концентрации. Теперь мы можем поговорить. Бизнес к бизнесу».
Из теней за каменным столом выступила его фигура. Не спеша. Он был в том же безупречном костюме, но без пиджака. Рукава рубашки закатаны, обнажая тонкие, но жилистые предплечья. В руках – не скальпель. Два длинных, узких стилета из темного металла. Их лезвия не блестели, они словно впитывали тусклый свет.
«Ты уничтожил Мордана. Физически. Это… потеря. Но восполнимая». – Он сделал легкий выпад вперед, стилеты описав в воздухе короткие, точные дуги. – «Ты уничтожил Глеба. Меньшая потеря. Ты нарушил работу конвейера. Это убытки. Значительные».
Он остановился в десяти шагах от меня. Его ледяные глаза изучали меня, как хирург – разрез.
«Но главное – ты угрожаешь Активу 113. Или Ире, как ты ее называешь». – В его голосе не дрогнуло ничего. – «Это неприемлемо. Ее комплектность органов исключительна. Рыночная стоимость высока. Она будет утилизирована по плану. Ты… мешаешь».
Я попытался вскинуть гитару, издать звук, призвать Хор. Но дерево было тяжелым, мертвым. Струны молчали. Слова Рипперта висели в воздухе, как яд, парализующий волю. Место работало на него.
«Твоя неуязвимость», – продолжал он, делая еще шаг, – «интересна, но не уникальна. Я видел подобное. У старых… клиентов. Они тоже думали, что бессмертны. Пока не оказывались разобранными на молекулы. Или пока не теряли то, что давало им иллюзию жизни».
Его взгляд скользнул по обломку гитары, потом вновь уперся в мой горящий глаз.
«Эта связь с ней. Она твой якорь? Твоя слабость? Что будет с тобой, Проводник, когда ее сердце перестанет бить в чужой груди? Когда ее глаза станут просто роговицами в банке? Останется ли в тебе что-то, кроме шума мертвых?»
Его слова били точнее стилетов. Они находили трещины, о которых я не подозревал. Что будет, если Ира умрет? Стану ли я просто пустым сосудом для Хора? Бессмысленным орудием?
«Я предлагаю сделку», – голос Рипперта стал почти шепотом, но он резал тишину, как лезвие. – «Отдай мне гитару. Этот… резонатор боли. И уйди. Я дам тебе час. Час, чтобы раствориться в тумане Септима. Ира умрет быстро. Без мук. Это больше, чем получают другие».
Он протянул руку, не для рукопожатия. Для принятия дани. Его стилеты были опущены, но я знал – он сможет вонзить их быстрее, чем я моргну.
Ярость. Черная, абсолютная ярость поднялась из глубин, где Хор все еще бушевал под толщей подавления. Не на его слова. На его уверенность. В том, что я сдамся. В том, что Ира – просто товар. В том, что он контролирует все.
Я не отдал гитару. Я взревел. Звук вышел не из горла. Он вышел из самой моей мертвой сути, из костей, из ран, что зажили тьмой. Это был нечеловеческий рев, полный отрицания, ненависти, боли Иры и тысяч других.
Р-Р-Р-Р-А-А-А-А-А-А-Р-Р-РГХ!
И этот рев оживил гитару.
Обломок дернулся в моей руке. Не заиграл. Взвыл. Одинокая, искаженная, но мощная нота, полная моей ярости. Она не победила гнет места, но пробила его. На миг.
Этого мига хватило.
Из стен, из плит пола, из самого камня алтарного стола вырвались тени. Не просто тени. Фигуры. Полупрозрачные, искаженные болью, со следами страшных ран – пустые глазницы, зияющие разрезы, отсутствующие органы. Души первых жертв Зоны Альфа. Тех, чья боль впиталась в камень. Они не были частью моего Хора. Они были духами места. И их разбудил мой рев и ответный вой гитары.
Они кинулись не на меня. На Рипперта.
Их беззвучные крики наполнили часовню леденящим визгом. Их холодные, неосязаемые руки потянулись к нему, проходя сквозь плоть, высасывая тепло, вселяя ужас, который не знал его расчетов.
Впервые я увидел на лице Рипперта не раздражение. Испуг. Микроскопический, но настоящий. Его ледяное спокойствие дрогнуло. Он отшатнулся, его стилеты взметнулись, пронзая пустоту, но бесполезно. Тени облепили его, как пиявки, не причиняя физического вреда, но терзая его непоколебимый разум первобытным страхом смерти, который он так легко навязывал другим.
Это был мой шанс. Единственный. Хор снова зашумел в голове, гитара выла, указывая направление – узкая, почти незаметная дверь за алтарем, заваленная обломками камней. Туда вел след ее страха.
Я рванул вперед, не к Рипперту, замученному призраками его же преступлений, а к двери. Мимо него. Его стилет метнулся в мою сторону – быстрый, как змеиный удар. Лезвие скользнуло по моей руке, разрезая кожу и мышцы до кости. Боль? Холод. И мгновенное стягивание раны черной, живой тьмой. Я даже не замедлил шаг.
Я врезался в заваленную дверь плечом. Камни рухнули внутрь. Я прыгнул в проем, в кромешную тьму, чувствуя, как гнет Зоны Альфа снова наваливается вслед, пытаясь заглушить гитару, Хор, мою ярость. Но позади оставался рев Рипперта – не холодный, а яростный, полный впервые обретенного гнева, смешанного с тем самым страхом, который он сеял. И вой гитары, звавшей меня к Ире.
Ловушка захлопнулась. Но я прорвался в ее следующую камеру. Глубже в чрево Маяка. Ближе к Ире. И Рипперт знал, что его неуязвимый кошмар, его «некротический субъект», все еще на свободе. Игра вступила в новую, еще более мрачную фазу. Проводник вошел в самое сердце тьмы, и гитара мертвых запела снова – теперь с нотой триумфа и предвкушения новой крови.
Глава 8: Кричащий Колодец и Последняя Струна
Тьма за рухнувшей дверью была не просто отсутствием света. Она была субстанцией. Густой, липкой, как деготь, пропитанной запахом вековой пыли, разложения и… тихого, многоголосого плача. Гнет Зоны Альфа обрушился на меня с новой силой, пытаясь раздавить, заглушить, превратить в часть каменного молчания. Гитара в моей руке была тяжелым, безжизненным обрубком. Хор – далеким шепотом за толстой стеной. Даже моя ярость казалась приглушенной, укутанной этой адской ватой.
Но она была здесь. Ее страх. Не крик, не стон. Вибрация. Тонкая, отчаянная дрожь, пронизывающая тьму, как игла. Она исходила из центра помещения. Я двинулся на ощупь, плечом скользя по холодной, шершавой стене. Камни под ногами были неровными, влажными.
Мои мертвые глаза постепенно адаптировались. Тусклый, фосфоресцирующий свет лился откуда-то снизу, окрашивая пространство в зловещие сине-зеленые тона. Я стоял на узком каменном уступе, опоясывающем гигантскую, зияющую шахту. Колодец. Не для воды. Для чего-то другого. Его стены уходили вниз в непроглядную черноту, а вверх – терялись в сводах, которых я не видел. Воздух здесь вибрировал от того самого плача – тысячи, десятков тысяч голосов, слившихся в один непрерывный, тихий, душераздирающий стон. Кричащий Колодец. Сердце Зоны Альфа. Место, где Рипперт, а может, и его предшественники, сбрасывали не только тела, но и накопленную боль, страх, отчаяние, чтобы они впитывались в камни и питали это место.
И в центре этого ада, на крошечном каменном островке, выступающем из стены шахты на высоте в несколько метров над бездной, стояла Ира.
Она была прикована цепью за лодыжку к железному кольцу, вбитому в камень. Хрупкая, бледная, в рваном больничном халате. Ее глаза были широко открыты, полные нечеловеческого ужаса, устремленные вниз, в черноту, откуда лился плач. Она не кричала. Она была парализована страхом, ее губы беззвучно шевелились. Ее «вибрация» была криком запертой в клетке души.
«Леша…» – слабый, как паутина, мысленный шепот пробился сквозь гнет Колодца. «Не подходи… он везде… колодец… он живой…»
И тут я увидел его.
Рипперт. Он стоял на противоположном уступе, как тень, сливаясь с камнем, но лицо… На его обычно бесстрастном лице застыло выражение напряженного сосредоточения. Капли пота блестели на лбу. В руках – не стилеты. Два странных предмета: один похож на камертон из темного металла, другой – на резонатор с кварцевой сердцевиной. Он держал их направленными на Иру и на сам Колодец. Его губы шевелились, произнося беззвучные слова, ритмичные, как заклинание. Он не просто приковал ее там. Он использовал ее. Ее чистый страх, ее отчаяние – как катализатор, чтобы управлять силой Колодца, направлять его гнетущую мощь.
«Он… усиливает…» – мысль Иры была прерывистой, полной муки. – «Моим страхом… он держит тебя… и гитару…»
Объяснение гнета. Рипперт не просто спрятал ее. Он сделал ее живым фокусом, антенной для усиления подавляющей силы места, направленной специально на меня и на инструмент Хора. Его "План Б" в действии.
Я попытался шагнуть вперед, к краю уступа, к Ире. Но воздух вокруг сгустился, стал вязким, как смола. Каждая мышца моя напряглась до предела. Гитара в моей руке словно налилась свинцом. Даже Хор стих до едва различимого писка. Рипперт не смотрел на меня. Он был погружен в ритуал, в управление древней силой через ее страх.
«Не… могу…» – ярость клокотала внутри, но не могла прорваться наружу. Он выигрывал. Холодным расчетом и использованием самой нашей связи против нас.
И тогда я взглянул на гитару. На обломок грифа, на жалкие остатки струн. На кровь Глеба и Мордана, впитавшуюся в дерево. Она была почти мертва здесь. Но не совсем. В ее сердцевине, в том месте, где когда-то был резонатор, слабо пульсировал темный свет. Энергия поглощенных душ. Энергия Хора. Она была придавлена, но жива.
Рипперт использовал Иру как оружие против меня. Что, если… я использую гитару как оружие для нее?
Идея была безумной. Опасной. Но выбора не было. Я собрал всю свою волю, всю ярость, всю любовь к Ире, всю ненависть к Рипперту – не для того, чтобы прорвать гнет, а чтобы влить это в гитару. В ее темное, пульсирующее сердце. Я сжал обломок так, что дерево затрещало, впиваясь осколками в мою ладонь (рана мгновенно затянулась черной пленкой). Я представил не звук, а силу. Силу, которая могла бы… защитить. Оградить ее от этого места. От его страха. Хотя бы на мгновение.
«Возьми!» – мысленно проревел я в глухую тишину гитары. «Возьми все! Но дай ей ПЕРЕДЫШКУ!»
Темная сердцевина гитары вспыхнула. Не ярко. Глубоким, кроваво-черным светом. И из нее, не через струны (их почти не было), а напрямую, устремился тонкий, невидимый глазу луч защитной ненависти и любви. Он пронзил сгущенный Риппертом воздух и ударил в Иру.
Она вздрогнула, как от удара током. Ее глаза, полные ужаса, метнулись ко мне. И в них… промелькнуло осознание. Очищение. На миг. Жуткий плач Колодца, усиленный Риппертом, отступил от ее сознания. Страх не исчез, но его острота, его парализующая сила – ослабли. Она вдохнула полной грудью, впервые за долгое время. Ее вибрация страха сменилась на миг вибрацией… надежды. И любви. Чистой, как колокольчик, даже здесь, в аду.
Этот миг был всем.
Связь Рипперта с Колодцем через ее страх дрогнула. Его ритмичное бормотание споткнулось. Он открыл глаза, его ледяное спокойствие сменилось яростью и изумлением. Его взгляд метнулся от Иры ко мне, к гитаре, из которой еще струился черный свет.
«НЕТ!» – его крик был нечеловеческим, полным бешенства. Он рванул камертоном, пытаясь восстановить контроль.
Но гитара в моей руке уже реагировала. На чистую ноту надежды и любви Иры, пробившуюся сквозь гнет. Обломок дернулся. Оставшиеся струны запели. Не вой, не скрежет. Одну чистую, высокую, дрожащую ноту. Ноту ее души, усиленную и переданную через инструмент Хора. Этот звук был как лезвие по натянутой струне.
ДЗИИИНЬ!
Звук ударил не по ушам. По самой силе Колодца. По связи Рипперта с ним. Древние камни шахты взвыли в ответ. Гул многотысячного плача превратился в рев. Цепь, сковывавшая Иру, заходила ходуном, как змея. Каменный островок под ее ногами затрещал.
«Леша!» – ее крик был уже не мысленным, а настоящим, полным ужаса и предчувствия.
Я рванулся вперед. Гнет ослаб, но не исчез. Каждый шаг давался с адским усилием, будто я пробивался сквозь стену желе. Рипперт, оправившись от шока, бросил камертон и схватил стилеты. Его глаза горели холодной яростью. Он знал – я доберусь до Иры первым. Или мы оба рухнем в Колодец.
Я прыгнул. Не через бездну – это было невозможно. На цепь, сковывавшую Иру. Мои руки вцепились в холодные звенья над ее лодыжкой. Моя мертвая тяжесть, энергия Хора, ярость – все обрушилось на одно звено.
КРЯХ!
Звено лопнуло. Цепь сорвалась. Ира вскрикнула, потеряв опору, начала падать… в бездну Колодца.
Я не думал. Я отпустил гитару. Она упала на каменный уступ, издав жалобный звон. Мои руки схватили Иру в падении. Я прижал ее к себе, спиной к зияющей черноте, ногами отчаянно ища опору на крошечном островке. Мы балансировали на краю. Снизу ревел голодный Колодец, жаждущий новых душ. Сверху, с уступа, на меня смотрел Рипперт, поднимая стилет для броска. В его глазах не было сомнений. Он бросит. В меня. В нее. В нас обоих. Чтобы сбросить в бездну и покончить с угрозой его бизнесу.
В моей руке была только Ира. Гитара лежала на камне в нескольких шагах, ее черный свет погас, последняя чистая нота затихла. Хор бушевал где-то далеко. Я был один. Мертвец с живой любовью в руках, на краю вечности. Рипперт сделал шаг к краю своего уступа, стилеты блеснули в фосфоресцирующем свете. Его губы растянулись в беззвучном слове, похожем на "Прощай".
Глава 9: Кровь на Струнах и Падение Маэстро
Время замедлилось. Стилеты Рипперта в его руках были не просто сталью – они были сгустками его воли, его холодной ярости, его расчета на окончательное устранение угрозы. Они блеснули в фосфоресцирующем свете Колодца, как зубы хищника. Его рука замерла в точке броска. Он не метил в меня. Он метил в Иру. В сердце. В голову. В то, что превратит ее из "актива" в мгновенный труп, а затем – в падающее в бездну тело, утягивающее за собой и меня. Расчетливо. Безжалостно.
Ира вжалась в меня, ее дыхание – горячее и частое – обжигало мою мертвую кожу. Ее глаза, полные ужаса, смотрели не на Рипперта, а на гитару. На обломок, лежащий на камне уступа, в нескольких шагах от нас, но в этой замедленной реальности – в световых годах. В ее взгляде не было отчаяния. Был вопрос. И доверие. Она верила в эту сломанную вещь. В ее музыку. В меня.
«Играй…» – ее мысленный шепот был тонкой нитью, протянутой сквозь рев Колодца. «Играй… для него…»
Для него? Для Рипперта? Понял. Не для атаки. Для правды. Для того, что он так тщательно заглушал в себе и в этом месте. Для его страха. Его вины. Его боли.
Я не мог дотянуться до гитары. Но я мог позвать. Не яростью Хора. Ее верой. Нашей связью. Я вложил в этот зов все, что оставалось от Лео – не мертвеца, не Проводника, а человека, который любил и был любим. Я протянул к гитаре не руку, а суть.
Обломок дребезжаще вздрогнул. Темная сердцевина, погасшая после вспышки защиты, запульсировала снова. Слабый, но чистый звук пробился сквозь гул Колодца. Одна струна. Та самая, что пела ноту ее души. Но теперь она звучала иначе. Призывно.
И Колодец отозвался.
Многоголосый плач не стих. Он изменился. Из сплошного стенания выделились отдельные голоса. Женский визг. Детский плач. Хриплый предсмертный стон мужчины. Голоса тех, кого Рипперт принес в жертву здесь, на этом камне или сбросил в бездну. Тех, чьи органы принесли ему богатство, а души питали его силу. Гитара, резонируя с чистой нотой Иры, как камертон, настроилась на их конкретную, неутоленную боль. Она стала рупором мертвых, которых Рипперт считал лишь "утилизированными активами".
«Рипперт…» – прошелестел женский голос, прямой как ледоруб. – «Помнишь? Мои глаза… ты сказал… "премиум роговицы"… пока Мордан держал меня…»
«…папа… где папа?» – плакал детский голосок. – «Ты сказал… он на небе… но здесь так темно…»
«…боль…» – хрипел мужчина. – «Когда ты резал живьем… чтобы почка была свежей… я чувствовал… каждое движение…»
Звуки лились не из гитары. Они лились из самого Колодца. Из камней. Из воздуха. Они обрушились на Рипперта, как лавина. Его лицо, искаженное яростью, вдруг побледнело. Его рука со стилетом дрогнула. Ледяные глаза расширились от неузнавания. Неузнавания этих голосов. Неузнавания собственной души, которую он так тщательно похоронил под расчетами и холодом.
«Молчите!» – его крик был хриплым, сдавленным. Впервые – без контроля. – «Вы… вы были товаром! Статистикой!»
Но голоса не умолкали. Они нарастали. Гитарная струна вибрировала, усиливая их, направляя точно в него. Тени, которые раньше терзали его в часовне, снова начали клубиться вокруг, вытягиваясь из стен, из самого камня под его ногами. Их было больше. Гораздо больше. И они были его мертвыми.
«Ты не забыл нас, Рипперт Гробман», – зазвучал новый голос, старческий, полный презрения. – «Ты просто спрятал. Заглушил. Как пытаешься заглушить все. Но музыка… она всегда находит путь».
Рипперт отшатнулся. Не от страха физической угрозы, а от правды, которую он не мог отрицать. От вины, которую не мог заглушить. Его стилет выпал из одной руки, звякнув о камень. Он схватился за голову, как будто пытаясь зажать уши, но голоса звучали внутри. Гитара и Колодец били прямо в его подавленное, но не уничтоженное человеческое начало.
«Нет!» – закричал он, голос сорвался в истерику. – «Я строил империю! Я создал порядок из хаоса! Вы… вы были расходным материалом! НЕЧЕМ БОЛЬШЕ!»
В этот момент его безумия, его потери контроля, я увидел шанс. Единственный. Я не бросился к гитаре. Я бросился к Ире. Вернее, я резко толкнул ее от себя, в сторону уступа, к гитаре. Одновременно я рванулся навстречу Рипперту, закрывая Иру своим телом.
«Лови, Ира! Играй! Играй ему ВСЕ!» – мысленно выкрикнул я.
Она поняла. Как кошка, она перекатилась по мокрому камню, ее рука схватила гриф гитары. В ее глазах не было страха. Была ярость. Ярость за все, что он сделал с ней, со мной, с тысячами других. Она вскинула обломок гитары, не как музыкант, а как воин, держащий меч. И ударила им по камню уступа рядом с собой.
ДЖИИИНННЬ!
Звук был оглушительным. Не нота. Аккорд. Искаженный, диссонирующий, но невероятно мощный. В него влилась вся ее боль, весь страх, вся любовь ко мне, вся ненависть к нему. И гитара, как усилитель, впитала этот аккорд и выпустила его в Колодец, умножив в сто раз.
Волна звука ударила по Рипперту. Не физически. Духовно. Она сбила его с ног не силой, а правдой, которую он не мог вынести. Он рухнул на колени, стилет выпал из второй руки. Тени мертвых обрушились на него, не просто пугая, а впиваясь. Не в тело. В душу. Вытаскивая наружу все, что он прятал: страх маленького мальчика, который начал этот ужас, сомнения, которые он давил, мимолетное сострадание, которое он считал слабостью. Его крик стал нечеловеческим – смесь ужаса, боли и осознания.
Он поднял голову. Его глаза встретились с моими. И в них не было ни расчета, ни ярости. Была пустота. И просьба. Просьба о конце. Он не мог жить с тем, что вытащили наружу. С тем, кем он был на самом деле.
«Проводник…» – прохрипел он. – «Сделай… что должен…»
Я подошел к нему. Не спеша. Гитара в руках Иры затихла, издавая лишь тихое гудение, как натянутый лук. Хор в моей голове бушевал, требуя его души, его страданий, его силы.
Я не стал брать стилет. Я не стал бить гитарой. Я просто толкнул его. Ладонью в грудь. Без ярости. Без ненависти. С холодным милосердием палача.
Он не сопротивлялся. Он оторвался от камня и полетел назад, в зияющую черноту Кричащего Колодца. Его фигура исчезла в темноте мгновенно. Его крик – не крик страха, а один чистый, высокий звук, похожий на лопнувшую струну – оборвался, поглощенный многоголосым ревом Колодца, который внезапно стих на мгновение, как будто сделав глоток, а потом завыл с новой силой, пополненный его отчаянием.
Тишина. Относительная. Только бульканье где-то внизу и тяжелое дыхание Иры. Гнет места ослаб, как будто с него сняли груз. Хор в моей голове затих, удовлетворенный, но в нем появился новый голос – холодный, расчетливый, полный подавленной ярости и… страха падения. Голос Рипперта. Его душа присоединилась к симфонии мертвых. Его сила – холодная, интеллектуальная – влилась в меня. Я почувствовал, как трещины в моем мертвом теле окончательно стянулись, как будто меня спаяли изнутри. Гитара на уступе дрогнула. Кровь Рипперта, брызнувшая на нее в последний миг, словно впиталась в дерево и струны, заставляя их натянуться туже, приобрести зловещий, живой блеск.
