Монстр под алыми парусами

Он уже готовился поднять якорь и подойти еще ближе, но тут заметил: красная полоса достигла лодки и уткнулась в борт. То была не кровь, а… ткань?

Лонгрен опустил руку, схватил край и потянул на себя. Вскоре добыча была рядом – женщина в алом платье со шлейфом в добрых три ярда и белоснежными волосами… Казалось, будто это их размывает море, окрашивая свои воды в белый…

Лонгрен вытащил незнакомку на борт, уложил на скамью.

Женщина была молода, но назвать ее красавицей он не мог – слишком блеклая. Белые волосы, белые брови, белые ресницы. Словно у природы не хватило на нее красок. Кожа незнакомки – молочная, без единого изъяна. Но главное… она светилась изнутри.

Ей-ей! Лонгрен готов был палец дать на отсечение – чуть ли не из каждой поры лился свет. Ему даже пришлось прикрыть ладонью глаза.

А еще женщина оказалась холодной, прямо-таки ледышка.

– Ты хоть жива? – Лонгрен опустился рядом на колени и приложил ухо к ее груди. Дохлая ему не нужна, сразу пойдет за борт. Но она была жива – сердце билось, но очень слабо…

– Откуда ты такая? – вопросил он, рассматривая незнакомку. – Молодая ведь совсем. И платье диковинное, наши женщины такие не носят. Ты, должно быть, важная персона там, откуда пришла?

Он взял ее узкие ладони в свои – большие, грубые, шершавые – и стал греть их дыханием.

И тут… женщина вздохнула и распахнула глаза. Он даже отшатнулся, едва не перевернув лодку. Ее глаза… Светлые до белизны… А вместо зрачков – крохотные точки. Выглядело жутко.

Женщина ничуть не смутилась, увидев мужчину рядом. Наоборот, подалась вперед и тронула рукой его лоб. Будто проверяла температуру. Зашептала на неизвестном наречье – певучем, и Лонгрену показалось, что его наизнанку вывернули, все мозги перебрали по извилине… Больно не было, но неприятно очень…

Тут незнакомка отдернула руку и… начала меняться: волосы потемнели и стали русыми, глаза сделались серо-голубыми, как небо перед бурей, кожа перестала светиться. Теперь перед ним сидела писаная красавица – такая, что и глаз не отвести. Лонгрен забыл, как дышать.

– Так лучше? – спросила она. Голос звучал певуче и нежно.

Он мог лишь кивнуть.

– Не бойся меня, – улыбнулась женщина, – ты мне жизнь спас. За это… я останусь с тобой на пять лет.

– На семь, – обнаглев, принялся торговаться Лонгрен.

Женщина рассмеялась и сказала:

– Хорошо, на семь.

– Как мне тебя называть? – поинтересовался Лонгрен, потому что ему очень хотелось называть ее своей королевой. Даже в этом мокром до нитки платье она выглядела роскошно. Особенно теперь, когда глаза и волосы приобрели вполне приемлемый цвет.

– Мэри, – после недолгого размышления представилась она.

– Мэри, – повторил он, смакуя короткое, но звучное имя. – Тебе к лицу.

Он снялся с якоря и начал править к берегу.

Мэри любовалась морем и тихонько напевала.

Он не спрашивал ее больше ни о чем. Захочет – расскажет сама.

Когда они причалили к берегу, Лонгрен пришвартовал лодку и помог красавице сойти.

Оказавшись на берегу, она огляделась вокруг – Каперна располагалась на скалистом берегу, и пейзаж вокруг был весьма живописный.

– Здесь все такое… живое… – произнесла Мэри.

– А там, откуда ты, нет?

– Там все давным-давно умерло. И мы сами, наверное, тоже… Давным-давно…

Она стояла – такая хрупкая и озябшая в этом мокром платье, длинный шлейф которого разливался по песку, как кровь.

– Принеси мне одежду, – внезапно сказала она. – У вас ведь так не одеваются, верно?

Лонгрен кивнул.

Отвел ее в один из небольших гротов, которыми, будто пчелиными сотами, был изрыт берег, усадил там на камень и хотел забросать вход сухими кустиками перекати-поля, но Мэри остановила его.

– Не нужно. Никто не увидит меня, если я не захочу. Иди спокойно.

Лонгрен ушел, ему показалось, что ходил он недолго, но Мэри сказала потом, что его не было почти три часа. Зато ему удалось раздобыть женское белье, сорочку, юбку, передник и башмаки.

Со всем этим богатством он поспешил к Мэри. Она по-прежнему ждала его в гроте. Застыла, как каменное изваяние, казалось, даже не моргала. Пришлось тронуть ее за плечо, встряхнуть…

Мэри быстро пришла в себя, улыбнулась ему, ласково поблагодарила, взяла вещи… Лонгрен вышел, оставив ее переодеваться.

Когда же она показалась из грота, Лонгрен даже сначала не узнал ее. И следа не осталось от величественной красавицы, перед которой хотелось преклоняться. Эта Мэри была просто Мэри: приятной наружности, с мягкой улыбкой и умными глазами. И рука, когда она коснулась ладони Лонгрена, уже не обжигала холодом. Обычная женщина, которую он с легкостью мог называть: «Моя».

– Идем, – сказала она, – покажешь мне, где мы будем жить эти семь лет.

– Семь лет… – эхом повторил он.

– Да, только семь, поэтому я и спрятала там свое платье, чтобы потом, когда буду уходить, переодеться в него…

Лонгрен больше ее ни о чем не спрашивал. Привел в свое жилище внутри маяка, и они зажили душа в душу. Он старался не думать о сроке, на который эта чудесная женщина осталась с ним. А когда два года спустя она объявила, что ждет ребенка, Лонгрен расслабился вовсе: ну какая же мать уйдет, оставив своего малыша?

Мэри оказалась вовсе не белоручкой: она охотно бралась за все женские дела, и любая работа спорилась у нее в руках. А уж как она шила! Казалось, что одежда, созданная Мэри, волшебным образом преображала женщин. Поэтому от клиенток отбою не было, и жили они если не богато, то вполне достойно. Лонгрен немного переживал, что их семью содержит женщина, а Мэри только смеялась в ответ.

А еще она любила яркие цвета, особенно все оттенки красного. Даже свадебное платье, когда они все-таки решили узаконить свои отношения перед обществом, сшила себе красное. Не такое роскошное, как то, что было на ней в день их знакомства, но все равно яркое, как пламя.

– Красный – это жизнь, – говорила она. – В белизне человек умирает.

Лонгрен не спорил с нею. Да и разве тут возразишь?

В счастье он забылся и перестал считать годы, но не Мэри.

Тем летом, когда их милой дочурке Ассоль исполнилось пять лет, жена пришла к нему, положила ладони на плечи – он сидел на заднем дворе и плел сети – и сказала:

– Ну вот, мой Лонгрен, и истек срок, который я пообещала тебе.

– Мэри. – Он перехватил ее руку, прижал к щеке: – А как же наше дитя?

– Еще и поэтому я должна уйти, – сказала Мэри.

– Не понимаю, – помотал он вихрастой головой.

Она наклонилась и поцеловала в макушку:

– Потом поймешь, – улыбнулась мягко и печально. – Я должна уйти…

И направилась к тому гроту, в котором когда-то ждала его.

Лонгрен последовал за ней.

– Я сжег его. Уже давно.

Она остановилась, строго посмотрела на мужа.

– Ты о платье? – Он кивнул, в глазах плескался шторм зарождающегося отчаяния.

– Да, уничтожил его.

Мэри рассмеялась:

– Думал, это удержит меня. Глупый, глупый Лонгрен.

Она отвернулась, проговорила слова на своем певучем наречье и обвела рукой в воздухе круг: тут же полыхнуло зеленым, и открылся коридор – Лонгрен увидел ее мир. Бескрайние снега и лед. До горизонта. А еще мужчину, беловолосого и с пустыми глазами. Оглянувшись, Мэри улыбнулась напоследок и шагнула туда, к другому… Лонгрен только схватил воздух там, где минуту назад стояла его любимая женщина.

Он не верил, ждал ее каждый день, думал, что она вернется – хотя бы ради Ассоль, которой так нужна мать. Но прошло уже тринадцать лет, а она все не возвращалась. И вот третьего дня он заметил, как полыхнуло зеленым в хранилище осветительных камней. Рванул туда – и замер. То была не Мэри, совсем не Мэри. Тот беловолосый. Только глянув в сторону Лонгрена, заморозил его самого, взял камни и, как Мэри тогда, начертил круг в воздухе…

Вбежала Ассоль. Ее, должно быть, тоже привлек свет. Она успела заметить беловолосого, и тот увидел ее, даже хмыкнул, но тут же исчез в зеленой вспышке. А милая девочка потом долго отогревала Лонгрена одеялами и поила чаем. До тех пор, пока не явился констебль и его не увели…

Он велел Ассоль не вмешиваться, но знал – дочь не послушает, она упряма, в мать. Если что-то решила, обязательно доведет до конца…

– Эй, Лонгрен. – В его раздумья вторгся голос начальника тюрьмы, сонный и недовольный. – Спишь?

– Уже нет, вы же, сэр, меня и разбудили.

– Вставай, собирайся. – Он приблизился к решетке, зазвенел ключом в замке. – Старейшина, этот добрейший и мудрейший человек, отпустил тебя. Ты полностью оправдан.

Лонгрен поднялся, лицо его оставалось хмурым. Наверняка Ассоль постаралась. Только бы глупостей не натворила.

И, как только открылась дверь удерживавшей его клетки, пошел к выходу, даже не попрощавшись.

Дочь там осталась одна, а на дворе уже густая ночь. Отцовское сердце грызла тревога. Он шел быстро, отталкивая от себя ярд за ярдом. Вскоре он уже стоял напротив маяка. В окошке на первом этаже горел свет. И было в его мерцании что-то беспокойное и страшное…

Глава 4

Серая

«P. S. Мне страшно. Очень страшно, впервые в жизни. Никогда ничего не боялась. А тут меня просто трясет. Тот человек, он увидел меня, заметил. Он плохой, недобрый. Я каждому даю шанс, но ему не готова. Нет-нет. Он – само зло!

Шаги?.. Кто-то пришел? Злодей или заблудший путник, ищущий тепла?»

Ассоль Лонгрен,Запись № 235, тот же деньЖурнал смотрителя маяка Каперны

Запах…

Грэй даже прикрыл глаза, чтобы погрузиться в него полностью, раствориться, слиться с ним. Таким сладостным, желанным, дурманящим.

Его заметно повело, как никогда не бывало даже от самого крепкого алкоголя. А тут – ударило в голову, та пошла кругом, и доблестному капитану пришлось даже схватиться за дверной косяк…

Пахло чайной розой, свежими яблоками и медом. Запах чистоты, домашнего уюта, тихих семейных радостей.

Три нежно-розовые розы стояли в обыкновенной банке. Но и в ней они выглядели более чем изысканно.

Грэй подошел к столу, снял перчатку и тронул атласные бутоны кончиками пальцев. Несколько лепестков упало на старенькую скатерть, добавляя общей картине миловидности и незатейливой красоты.

Рядом лежали румяные яблоки в вазочке и покоилась плошка с медовыми сотами. Словно угощение для случайного путника, который забредет на свет маяка.

Кстати, он, свет, теплый и мягкий, лился сверху, ласкал и обнимал. В железной печурке потрескивали дрова, а плед, брошенный в старенькое, с порванной обшивкой кресло, будто приглашал присесть, укутаться и забыть о тяготах и невзгодах, отдаться тишине, мечтательной полудреме и дурманящим запахам.

На какой-то миг сердце Грэя тронула черная лапа зависти. В роскоши замка, в котором прошло его детство, в холоде и чопорности университетских коридоров, и уж тем более потом, в бесконечных странствиях по морям и океанам, ему всегда не хватало одного – обычного человеческого тепла, ласковых ладошек на плечах и места, где ждут, где не гасят свет и выставляют на стол нехитрые угощения. Где всегда искренне улыбаются и по-настоящему рады возвращению и каждой минуте, проведенной вместе. Он мог выложить все те несметные богатства, которые успел скопить за свою жизнь, но даже их не хватило бы, чтобы купить подобную малость. Здесь, в крохотной комнатке, обставленной видавшей виды мебелью, с линялыми занавесками и потертой скатертью, Грэй вдруг остро ощутил, как сильно замерз, выстыл изнутри, словно брошенный дом. Сердце, заключенное в айсберги вечного одиночества, давно покрылось толстой коркой льда. Но там, под коркой, кипела и зрела настоянная, глубоководная и страшная в своей разрушительности злоба. На весь мир, лишивший его того, что доступно даже нищему смотрителю маяка. Мериться этой злостью он мог только с бушующим морем. Они оба умели злиться, разрушая привычное и ценное для кого-то, чтобы, успокаиваясь, отступая, возвращаясь в берега, утаскивать в свою темную пучину осколки чужого счастья, в тщетной попытке хоть ненадолго согреваться в тех искорках, что еще теплились в них.

Буря зрела на море и в душе Грэя. И он точно знал, на кого готов обрушить девятый вал своих обиды, злости и зависти. На девушку, застывшую сейчас на ступеньках лестницы.

Старейшина сказал, что дочь смотрителя маяка – дурнушка, но та, что явилась сейчас взору капитана Грэя, была прекрасна, как мечта. Невысокая, тоненькая, словно тростинка, в ореоле светло-русых волос, в которых путались серебро лунного света и медь отблесков свечного пламени. В огромных переливчатых, как морская вода в погожий день, глазах сейчас плескались неудовольствие и вопрос. Девушка была одета в простенькое светлое ситцевое платье чуть ниже колен, а узкие покатые плечи обнимала цветастая залатанная шаль. Бледная кожа девушки казалась такой нежной, что даже лепестки роз выглядели рядом с ней шершавыми и грубыми.

Сладостное видение, золотая греза, прекрасная нереида.

С первой секунды, как взгляд коснулся пленительных очертаний тонкой девичьей фигуры, Грэй почувствовал, что его заледеневшее сердце заколотилось, ладони вспотели, а голову наполнил гул, как при приближении шторма. Он уже давным-давно разучился мечтать. Как там сказал старейшина: мечты опасны! О да, кому, как не Грэю, было это знать. Губительны, разрушительны и очень болезненны. Поэтому Грэй не мечтал и не запоминал имена женщин, которые согревали иногда его постель. Кому нужно знать, как зовут портовых шлюх или лицемерных аристократок, выставляющих напоказ свое благочестие, но при этом норовящих прыгнуть в койку каждого более-менее симпатичного капитана?

Но одно имя он запомнил – его принес ветер, потом подхватили чайки, а им вторили волны, что ластились к борту галиота «Секрет».

Ассоль…

Нежное, звонкое, волшебное.

Оно могло принадлежать только самому необыкновенному созданию.

То имя вернуло глупую привычку мечтать, грезить, ждать несбыточного и – что совсем уж никуда не годилось – верить в чудо.

«Ассоль», – произнесла и старушка, купившая своей нарядной внучке большую книгу сказок, на обложке которой, Грэй отлично запомнил, красовался корабль с алыми парусами и силуэт девушки, вглядывающейся в морскую гладь. Так звали героиню одной из тех сказок.

Грэй тогда еще подумал, что эта Ассоль, наверное, одна из глупых сказочных принцесс, которые так нравятся девчушкам в шелковых платьях. Но… не вязалось имя с образом принцессы. А уж он-то их перевидал. Нет, принцессам подходили пафосные, вычурные имена. Имя Ассоль же шло скромной домашней девочке, верящей в чудеса и умеющей создавать чудо одним своим появлением, звуками чарующего голоса, теплом своего большого и нежного сердца. Он купил ту книгу и прочел ту сказку. Прочел и тотчас же возненавидел. За то, что там все заканчивалось хорошо. За то, что тамошний капитан Грэй увозил в закат свою Ассоль на белом корабле под алыми парусами, за то, что та Ассоль дождалась и сразу узнала. За то, что он сам, холодный, расчетливый, рациональный, начал мечтать о невозможном: любви, взаимопонимании, семье…

Но те мечты лишь сильнее травили, мучили, злили…

Так что прав старейшина, стократ прав.

Поток его размышлений и прервала своим появлением та девушка. Она спустилась вниз, поставила свечу на стол, поворошила дрова в печке и спросила – голос у нее, кстати, был именно такой, как он себе и представлял, – чарующий и мягкий:

– Кто вы и что здесь делаете?

Она стояла совсем рядом, благоухала розами и медом, дразнила шелком волос, зябко куталась в старенькую шаль.

Такая нереальная… такая живая… такая нужная ему…

– А кого вы желали увидеть? – спросил Грэй. – Ведь для кого-то вы приготовили этот легкий ужин?

Он указал на стол.

Девушка почему-то смутилась, будто тот, кого она ждала, был достоин куда более роскошных яств, но у нее других не было. И она очень переживала по этому поводу.

Она накрыла маленькой ладошкой яблоко, перекатила его с места на место и оставила в покое.

– Да, – тихо ответила она и снова закуталась в шаль, – несколько часов назад в Бухту Острого мыса вошел корабль. И я… мне подумалось, что, может, кому-то из матросов захочется перекусить или погреться… Вот… и оставила…

Грэй шагнул к ней, девушка попятилась, вжалась в стену, бросила на него снизу вверх испуганный взгляд.

Грэй уперся рукой в стену на уровне виска девушки, на котором завивалась в колечко тонкая золотистая прядка, снова втянул дурманящий аромат, окружавший юную смотрительницу маяка, и произнес, даже не пытаясь убрать из голоса ехидные нотки:

– Очень неосмотрительно с вашей стороны, моя нереида. – Он приподнял за подбородок ее личико, позволил себе утонуть в огромных глазах, провел по нежной щеке согнутым пальцем. – Вы ведь не знаете, что это были за люди. Они явились ночью, как воры или разбойники…

– Откуда мне знать, что вы не вор и не разбойник? – Она вынырнула из-под его руки и сейчас смотрела строго и недовольно. – Вы являетесь непрошеным ниоткуда, трогаете меня, зовете «моей»… А я не ваша.

– О да, это существенное упущение с моей стороны, но поправимое. – Грэй очертил рукой контуры ее соблазнительного тонкого молодого тела. Почти касаясь, но все же оставляя воздух под ладонью. – Вот именно об этом я и говорю, – продолжил он, – неосмотрительно. И бестактно к тому же. Сначала вы зажигаете свет, разводите огонь, оставляете еду на столе, а потом возмущаетесь, что на вашу наживку клюнула не та рыба…

– Ах, вот как?! – Щеки девушки вспыхнули, глаза потемнели, как небо перед грозой. – Значит, вы считаете это наживкой, приманкой?!

– А разве нет? – Он по-хозяйски обнял изящный стройный стан. Девушка снова вывернулась и ударила по дерзкой руке. Грэй лишь усмехнулся: с таким же успехом она могла бы колотить камень. – Знаете, – продолжил он, с удовольствием наблюдая, как девушка то краснеет, то бледнеет от его слов, – я всего несколько часов в Каперне, но и мне уже известно, что вы опытная рыбачка. Запрудили всю здешнюю акваторию своими сетями, все ловите принцев на сказочных кораблях… Ловись-ловись, принц, большой да маленький, хотя мне и самый завалящий сойдет, лишь бы красное любил… – Он постарался спародировать нежный голосок девушки, у него неплохо получилось. Но яд, которым сочились его слова, возымел действие – в глазах смотрительницы маяка задрожали слезы.

– Да кто вы такой, – в сердцах сказала она, сжимая маленькие кулаки, – чтобы являться в мой дом, хватать меня, говорить мне все эти гадкие вещи?!

Ее буквально трясло от гнева, и Грэй наслаждался полученным эффектом – то была его маленькая месть за несбыточные и горькие мечты, которые поселила в нем эта девушка одним звуком своего удивительного имени. Да, отыгрываться на ней малодушно, но Грэю сейчас было не до высоких душевных порывов, потому что в голове был туман, сердце колотилось, а глаза застила черная тина злости. Любому матросу, забреди он на маяк, тут были бы рады. Предлагали бы чай на травах с медом и яблоками, усаживали бы к огню, хлопотали вокруг и кутали в плед. Но появился он – и что же? Радушная хозяйка на глазах превращается в злобную фурию. И ей, такой великодушной, уже все равно, что он, возможно, голоден, замерз и устал.

Поэтому, собрав всю свою язвительность, Грэй произнес, картинно раскланявшись:

– Ах да, я забыл представиться. Артур Грэй, капитан галиота «Секрет», того самого, что пришвартовался в Бухте Острого мыса…

– Нет! – почти испуганно прошептала девушка, шарахаясь от него, как от чумного. – Вы не можете быть Грэем с «Секрета»! Это очередная ваша злая шутка.

Он самодовольно ухмыльнулся и полез в карман, извлекая оттуда гербовую бумагу:

– Разве я похож на шутника? – спросил, протягивая ей документ. – Но, если не верите, убедитесь сами. При условии, что вы, конечно, умеете читать.

Девушка рассерженно фыркнула, выхватила у него свиток и, поднеся его к свече, забегала глазами по строчкам. По мере чтения личико ее грустнело, в конце она и вовсе выронила дорожный паспорт Грэя, рухнула на колени и горько заплакала.

Он запаниковал, куда девались злость и бравада. Ему вовсе не хотелось, чтобы она отреагировала вот так, чтобы в мгновение ока превратилась из гордой обиженной красавицы в сломанную безвольную куклу…

Это вовсе не доставляло удовольствия. Но самое паршивое было в том, что Грэй не знал, как утешить ее.

Он никогда прежде не видел такую глубокую печаль и такую сильную боль, как те, что исказили сейчас прелестное лицо юной смотрительницы маяка.

Он опустился рядом, протянул было руку, чтобы… тронуть за плечо? Обнять? Но тут же отдернул. Он только что разрушил ее мечту, может быть, отнял сам смысл жизни, потушил огонь, которым полнилось ее сердце, что он способен предложить ей взамен?

Только неприглядную правду.

– Ну извините, – сказал он, чуть умерив язвительность, – что оказался не тем Грэем, что…

Он осекся на полуслове, потому что к горлу приставили нож:

– Мерзавец! – проговорил кто-то у него за спиной. – Как ты смеешь обижать мою девочку, мою Ассоль, мою…

Дальше Грэй действовал на рефлексах, когда натренированный годами организм срабатывает прежде, чем приходит осознание того, что именно делаешь. Разоружить пьяного старика, вывернуть ему руку, впечатать в пол оказалось делом пары секунд и нескольких несложных приемов. Лишь когда его ладони сомкнулись на шее старика, а пальцы удлинились, превращаясь в черные щупальца и поднимая того, хрипящего и дергающегося, вверх, за спиной раздался душераздирающий крик:

– Отец! Не-е-е-ет!

Грэй пришел в себя и понял, что натворил. Нападавший перестал биться, и лицо его теперь наливалось мертвенной синевой. Тогда Грэй отпустил смотрителя маяка, и тот кулем шлепнулся на пол, а сам же Грэй метнулся к двери, где прижался пылающим лбом к косяку, чтобы хоть как-то унять пожар, взметнувшийся в душе.

Ассоль со слезами и воплем бросилась к отцу, упала рядом с его телом на колени как подкошенная, а потом стала осыпать поцелуями его лицо.

– Папа! Папочка! – в отчаянии скулила девушка.

Вскочила, набрала воды, плеснула на старика, должно быть, стараясь привести в чувство. Потом приложила ухо к груди смотрителя и, наверное, уловив стук сердца, слегка успокоилась. Но продолжала плакать, по-прежнему горячо целуя отца. Иногда она бросала в Грэя злобно:

– Вы… вы чудовище… вы… вы… гад… Что вы с ним сделали?

Похоже, в ее чистой головке, забитой красивыми сказками, не было места для злых и нехороших слов. Поэтому, осекаясь, она продолжала рыдать, и каждый ее всхлип действовал на Грэя как удар хлыста.

Еще немного, и он сам растает, растечется, раскиснет, а этого никак нельзя допускать. Поэтому Грэй прекратил бодаться с косяком, резко обернулся и зло проговорил:

– Все, хватит, иначе вы затопите своими слезами всю Каперну.

Девушка всхлипнула еще раз, подняла голову и бросила на него испепеляющий взгляд, полный ненависти и презрения.

Грэй между тем продолжал с напускным цинизмом:

– Как видите, ваш горе-папаша не умер. Он поспит немного, пока я со своей миссией буду находиться здесь. Для его же блага. А то неизвестно, что и где может ляпнуть по пьяни. Если вы будете послушной и сделаете все, как я скажу, то и вовсе приведу его в чувство пораньше. А станете упрямиться, родителю придется отдыхать подольше. Ну что, какие ваши действия?

Накрыв старика пледом прямо на полу, поскольку поднять и уложить его на постель просто не могла, хрупкая Ассоль шумно перевела дыхание, поднялась и, все еще гневно глядя на Грэя, холодно проговорила:

– Уходите и не смейте здесь больше появляться.

– О, – ехидно протянул он, – я смотрю, вам уже намного лучше, раз появился приказной тон и командирские нотки. Но осмелюсь вас разочаровать уже в какой раз за сегодняшний вечер, моя нереида, распоряжаюсь здесь я, и уступать штурвал вам не собираюсь. Поэтому уйду лишь после того, как вы выслушаете мои требования и пообещаете выполнить все в точности.

– Требования? Вот как!

Он цинично хмыкнул и смерил ее взглядом:

– А вы думали, я сказочки вам пришел рассказывать. Я, знаете ли, не по этой части.

– Определенно, – в тон ему отозвалась Ассоль. – Так чего вы хотите?

– Беспрекословного подчинения и понимания важности того, что я намерен вам поручить.

Ассоль кивнула, села в кресло, зябко закуталась в шаль и холодно сказала:

– Я слушаю вас, капитан Грэй, и постараюсь не разочаровать.

– Так-то лучше. – Грэй оперся о стену, прикрыл глаза и завел руки за спину. Так было незаметно, что у него дрожат пальцы. – Вы знаете, кто такие «Серые осьминоги»?

– Служба королевского сыска.

– Верно, – отозвался он. – И кого же они ищут?

Ассоль пожала плечами.

– Точно сказать не могу, но полагаю, что не беглых преступников и контрабандистов. И даже не самых опасных пиратов. Кого-то гораздо хуже.