Берлинский дневник: 1940–1945

Понедельник, 22 июля. Слушала дома по радио замечательный концерт в Берлинской филармонии[179].

Даруся Горчакова[180] только что прислала нам из Швейцарии список молодых людей из белых беженцев, которые, сражаясь во французской армии, пропали без вести по окончании французской кампании; там числятся среди прочих наш двоюродный брат Иван (Джим) Вяземский[181], Миша Кантакузен[182] и Алеша Татищев[183]. Пока что никого из них отыскать не удалось.

Когда началась война 1941–1945 гг., все русские беженцы военного возраста были призваны во французские вооруженные силы – независимо, были ли они французские подданные или нет. А после капитуляции Франции многие из них участвовали в Сопротивлении.

Вторник, 23 июля. Миша Кантакузен нашелся, но мы беспокоимся за Джима Вяземского, которого в последний раз видели во Фландрии. Нет никаких вестей и от наших двоюродных сестер Щербатовых[184] из Парижа.

Четверг, 25 июля. Обед у Хорстманов по случаю дня рождения Фредди[185]. В первый раз после бала у чилийцев мы были в длинных платьях. Разговор шел в основном о противогазах. У нас противогазов нет, что вызвало некоторое удивление, так как прошел слух, что в обломках недавно сбитого британского самолета были обнаружены газовые бомбы.

Страстный коллекционер, достаточно состоятельный, чтобы предаваться этому увлечению, Фредди Хорстман был одной из самых ярких личностей Берлина в годы войны. В прошлом дипломат, он с приходом Гитлера к власти был вынужден уйти с дипломатической службы в связи с еврейским происхожде-нием его жены Лалли[186]. В период, о котором пишет Мисси, маленькая, но изысканная квартира Хорстманов на площади Штайнплац была островком цивилизации в надвигающемся море варварства. Там, среди собранных Фредди произведений искусства, периодически встречалась тщательно подобранная группа друзей (неизменно включавшая некоторых наиболее прославленных красавиц Европы!) в атмосфере непринужденной утонченности и одухотворенности. Хотя о политике здесь не было принято говорить, само существование салона Хорстманов, обитатели которого ценили и ненавидели одно и то же, было в какой-то мере вызовом всему тому, что олицетворял нацизм.

Пятница, 26 июля. Сегодня вечером заходил Альберт Эльц. Он принес нам торт и зубную пасту «Колинос»[187] – ценнейший предмет, который теперь можно достать только в Сименсштадте[188]. Он зенитчик на крыше тамошнего завода; недавно его посадили под арест за то, что вместо выслеживания в небе английских самолетов он читал английский роман.

Понедельник, 29 июля. В последнее время я стараюсь по понедельникам сидеть дома, потому что в этот день еженедельно транслируют по радио концерты из филармонии.

Татьяне снова повысили жалованье. Мне всё нет. Уныло плетусь в хвосте.

Четверг, 1 августа. Все ближе знакомлюсь с начальником Татьяны Йозиасом Ранцау[189], и он все больше мне нравится. Ленивый сыскной пес с отличным чувством юмора.

Суббота, 3 августа. Через нейтральную страну получили наконец-то весточку от Мары Щербатовой. Все двоюродные сестры снова в Париже, но сидят без работы. Их старый друг Андрей Игнатьев остался без ноги, воюя в рядах французской армии.

Воскресенье, 4 августа. После церкви присоединились к друзьям в отеле «Эден»[190], где Луиза Вильчек обедала с молодым человеком по имени Пауль Меттерних[191], правнуком знаменитого канцлера[192], он наполовину испанец[193]. После этого все мы были приглашены к Шаумбургам в Кладов и поехали туда в нескольких машинах; Пауль Меттерних сидел на заднем сиденье с Татьяной, Надем[194] (из венгерского посольства) и мною. Он, бедняжка, ходит стриженным наголо, так как служит где-то рядовым солдатом. Из-за этого необъявленного вторжения Бурхарду Прусскому пришлось ехать поездом. Совершенно очевидно, что Паулю понравилась Татьяна.

Четверг, 8 августа. Кофе с Луизой Вильчек и Йозиасом Ранцау у нее в бюро. Позже к нам присоединился Адам Тротт, поразивший меня, как и в первый раз, интенсивностью взора и всей своей манерой. Обедала с Татьяной, Бурхардом Прусским и Ранцау у Луизы в ее отеле на Штайнплатц. Соответственно переодевшись, Луиза танцевала фламенко. У нее это превосходно получается.

Вторник, 13 августа. Сегодня вечером Ц.-Ц. Пфуль, еще двое гостей и я умудрились съесть 120 раков. В 11 вечера позвонила Татьяна и сказала, что Папá поскользнулся в темноте, упал на тротуар и поранил голову. У него сильно текла кровь, а бинтов дома не было, поэтому мы отправились на поиски открытой аптеки. Едва мы привели Папá в порядок, как начался воздушный налет[195]. Нам стоило больших трудов уговорить его спуститься в подвал (наша квартира на четвертом этаже) – он боялся, что соседи подумают, будто он с кем-то подрался! Много стреляли, отбой дали только в три часа утра. В последнее время сильно бомбят Англию; должно быть, это в отместку.

После падения Франции Гитлер, в надежде, что Англия запросит мира, сделал передышку и 19 июля в триумфальном обращении к своему марионеточному рейхстагу выступил с формальным предложением начать мирные переговоры. Уинстон Черчилль ответил требованием возвращения Германии к границам 1938 г. На это Гитлер прореагировал развертыванием первой стадии операции «Морской лев» – таково было кодовое наименование завоевания Британии: 15 августа люфтваффе начала генеральное наступление с целью покорить британское небо. Впоследствии эта операция стала известной как «сражение за Англию».

Пятница, 16 августа. Йозиас Ранцау подарил нам, четырем девушкам, хорошие французские духи с разнообразными экзотическими и соблазнительными названиями: «Mitsukuo» (японское женское имя)[196], «Ma Griffe» [ «Мой коготок»][197], «Je Reviens» [ «Я вернусь»][198] и тому подобное, о которых я раньше не слышала.

Вторник, 20 августа. Татьяна и я беседовали с некоторыми сотрудниками шведской миссии с целью выяснить, как нам связаться с нашим двоюродным братом Джимом Вяземским. Теперь мы знаем, что он цел и невредим и находится в лагере для военнопленных где-то в Германии.

Воскресенье, 25 августа. Сегодня ночью снова был налет. Татьяны не было дома. Я поначалу оставалась в постели, но стреляли так сильно, что временами заливало светом всю нашу комнату. Пришлось спуститься в подвал и заставить Папá спуститься вместе со мной.

Хотя такие города, как Варшава и Роттердам, были подвергнуты немцами бомбардировке уже в самом начале войны, как немцы, так и британцы долго не хотели начинать массированную бомбардировку гражданских целей противника. Даже «сражение за Англию» первоначально было, по существу, серией поединков за господство в воздухе. Однако ночью 24 августа немецкие самолеты по ошибке сбросили несколько бомб на Лондон[199]. В следующую же ночь – ту самую, о которой говорит здесь Мисси, – Британские военно-воздушные силы ответили на это налетом на Берлин, в котором принимало участие 80 бомбардировщиков. Тогда взбешенный Гитлер приказал люфтваффе прекратить бомбежку наземных баз британской авиации и сосредоточиться на Лондоне. В результате он проиграл «сражение за Англию», так как в этот, самый трудный, момент, когда британская противовоздушная оборона была почти преодолена и победа немцев в воздухе представлялась неминуемой, британская авиация получила возможность перевести дух и пополнить свои силы[200]. Но с того времени был дан зеленый свет бомбардировкам всех гражданских объектов без всякого разбора на всех фронтах войны[201].

Понедельник, 26 августа. Опять налет. Мы оставались в постели, хотя теперь во всех домах привратники получили приказ заставлять всех спускаться в подвалы. Наш привратник тоже приходил и стучал кастрюлей, чтобы нас разбудить. Но на этот раз грохот продолжался всего полчаса.

Вторник, 27 августа. После работы зашла на службу к Татьяне. Слышно было, как в соседней комнате – в ванной – плескались. Ее начальник явно пользовался тем обстоятельством, что в государственных учреждениях пока еще есть горячая вода.

Обедала с друзьями, в числе которых были двое братьев Кикебуш[202]. Оба были тяжело ранены во Франции. Мэксхен три месяца лежал парализованный. У Клауса загорелся танк, его выбросило, сильно обожгло лицо, но он поправился, и теперь почти ничего не заметно. Ему повезло: он так гордится своей внешностью! Но двое из его экипажа погибли.

Среда, 28 августа. Сегодня, когда я ехала на автобусе мимо церкви памяти кайзера Вильгельма[203], заревели сирены. Автобус остановился, и всех затолкали в подвал универмага KDW[204]. Ярко светило солнце, и больше ничего не произошло. Но сегодня вечером, когда мы ужинали в Грюневальде, дело было посерьезнее. Мы стояли в саду и смотрели, как на город падает множество зелено-красных «рождественских елок»[205]. Вскоре пришлось укрыться в доме: отовсюду сыпались осколки зенитных снарядов. Говорят, что на этот раз было довольно много жертв. Мы добрались домой только в пятом часу утра.

Понедельник, 2 сентября. Хотя ожидался налет, мы оставались дома в надежде хотя бы немного поспать. Наш подвал неплохо оборудован. Маленькие дети лежат в люльках, сосут пальчики. Мы с Татьяной обычно играем в шахматы. Она регулярно выигрывает.

Вторник, 3 сентября. В полночь был налет, но у Татьяны поднялась температура, и в подвал мы не пошли. Наши кровати стоят в разных углах комнаты, и Татьяна боится, что в случае прямого попадания я взлечу на воздух, а она вдруг останется повисшей над разломом дома, поэтому я забралась к ней в постель, и мы лежали целых два часа, обняв друг дружку. Шум стоял ужасный. Комната все время освещалась вспышками прожекторов. Самолеты летели так низко, что временами казалось, что они прямо у нас над головой. Очень неприятное ощущение. Даже Папá слегка встревожился и зашел перекинуться словечком.

Пятница, 6 сентября. Эти ночные налеты изматывают: спишь всего три-четыре часа. На следующей неделе мы едем в отпуск в Рейнланд к Хатцфельдтам[206]. Нас дразнят: нашли куда ехать «спасаться от бомб» – в Рейнскую область[207], но там в сельской местности пока еще относительно спокойно, а соседний Рур – главная мишень союзнических бомбардировщиков – оттуда далеко[208].

Суббота, 7 сентября. Сегодня мы переехали от Пюклеров в квартирку Дитти Мандельсло[209]. Он находится на фронте и не хочет, чтобы она пустовала, а то ее реквизирует какой-нибудь партиец[210]. Она расположена на улице Харденбергштрассе, около станции метро «Цоо» – в случае налета местоположение неблагоприятное, – но квартира маленькая и, следовательно, практичная. Нет даже прихожей, есть только небольшая гостиная, спальня, чудесная ванная (хотя горячая вода бывает редко), крошечная кухня и задний коридор по всей длине квартиры. Один его конец мы переоборудуем в комнату для Папá. Квартира выходит окнами в темный двор и представляет собой часть большого казенного учреждения, так что по ночам здесь ни-кого нет, кроме сторожихи, которая будет помогать нам с уборкой.

Воскресенье, 8 сентября. Заходила к Лалли Хорстман, которая живет совсем рядом, и мы спрашивали себя, что теперь с нашими английскими и французскими друзьями. Возобновились налеты на Англию, и в Лондоне, говорят, страшные пожары.

Понедельник, 9 сентября. Снова налет. Я все проспала, не слышала ни сирен, ни бомб, ни отбоя. Это показывает, насколько я измотана.

Вторник, 10 сентября. Легла спать рано. В полночь опять тревога. На этот раз попало в больницу Св. Хедвиг[211]; от одной из бомб загорелась палата, где лежит Антуанетт Крой (ее только что оперировали). К счастью, ее успели вовремя перенести в подвал. Загорелся также рейхстаг; несколько бомб упало в саду американского посольства.

Среда, 11 сентября. Налет. Друг-американец Дик Мец[212] повел меня к Антуанетт Крой. Она весела и не без гордости демонстрирует разрушения в своей палате. Он неофициально помолвлен с ее сестрой Лулу.

Завтра мы уезжаем на десять дней к Хатцфельдтам.

КРОТТОРФ[213]. Четверг, 12 сентября. Сели на ночной поезд до Кёльна. Поезд шел на огромной скорости, я все время ожидала крушения. Во многих местах, которые мы проезжали, небо было красное, а один город горел. В Кёльне позавтракали с Балли Хатцфельдт[214], к которой мы как раз едем гостить, почему-то разминувшись с ней в поезде. Потом посетили собор[215]. Многие из его знаменитых витражей[216] вывезены в безопасное место. Нам хотелось что-нибудь купить, все равно что, купили носовые платки. В полдень сели на немыслимо медленный поезд до Виссена, где нас ждала машина Хатцфельдтов.

Суббота, 14 сентября. Замок Кротторф – чудесен. Как многие замки в Вестфалии, он окружен двумя рвами, заполненными водой, и снаружи выглядит довольно негостеприимным, но жить в нем весьма уютно: множество прекрасных картин, хорошей мебели и масса книг. Замок окружен лесистыми холмами; сейчас здесь живут Лалла[217] (старшая дочь Хатцфельдтов) и ее родители. Единственный сын Бюбхен[218], которому девятнадцать лет, при-зван в армию.

Четверг, 19 сентября. Погружаемся в ничто. Встаем в 10 утра, завтракаем с девушками, до обеда пишем письма, потом сидим с княгиней – хозяйкой, с трех до пяти удаляемся каждый в свою комнату читать и спать. В пять часов чай. Весь день идет дождь, но к вечеру облака обычно расходятся, и мы подолгу гуляем, собирая грибы. Где та Балли, которую мы знали в Берлине, – настоящая красавица? Здесь она бродит в толстых сапогах и шоферских защитных очках, но все равно у нее самые длинные и выгнутые ресницы, какие мне когда-либо приходилось видеть. Иногда мы играем в детские игры, но только если мы чувствуем себя особенно энергичными. В семь вечера принимаем ванну и переодеваемся в вечерние платья. После этого все сидят у камина до 10 вечера, когда мы, «изнуренные», уходим спать. После ужина князь Хатцфельдт приходит в себя и бывает остроумен, хотя он очень стар. Кормят всегда восхитительно, и мы с унынием думаем о возвращении к обычной берлинской диете.

Пятница, 20 сентября. Джим Вяземский написал нам по-немецки из лагеря военнопленных. Он просит прислать еды, табака и одежды. Сообщает, что оставил все свои пожитки в своем автомобиле перед полуразрушенной ратушей города Бове[219]. По-видимому, он надеется, что нам еще удастся разыскать там его машину. В том же лагере находится несколько его друзей, и ему разрешают совершать долгие прогулки.

Понедельник, 23 сентября. Татьяна часто плохо себя чувствует. Мы опасаемся, не аппендицит ли это. У нее вообще довольно хрупкое здоровье.

Вторник, 24 сентября. Татьяна была у врача в Виссене; он сказал, что у нее аппендицит и начинающееся заражение крови. Он хочет оперировать немедленно! Мы договорились на четверг, так как в пятницу я должна буду уехать и хочу, чтобы операция прошла еще при мне.

Четверг, 26 сентября. Операция прошла благополучно. Врач доволен, но Татьяна расстроена. Ей придется пробыть в больнице десять дней, а потом вернуться в Кротторф и там выздоравливать. Я провела с ней весь день. Еду ночным поездом Кёльн – Берлин.

БЕРЛИН. Пятница, 27 сентября. Приехав, застала Папá за завтраком. По его словам, налеты теперь каждую ночь.

Сегодня объявили о подписании Пакта трех держав: Германии, Италии и Японии.

Хотя в ноябре 1936 г. Япония присоединилась, наряду с Германией и Италией, к Антикоминтерновскому пакту, она не торопилась вступать с этими странами в более тесные отношения. Успехи Гитлера на Западе способствовали тому, что Япония все же отбросила благоразумие и связала свою судьбу с европейскими агрессорами. По этому соглашению, более известному как Трехсторонний пакт, Япония признавала главенство Германии и Италии в установлении «нового порядка» в Европе, а те, со своей стороны, признавали особую роль Японии в «Великой Восточной Азии». Стороны также договорились прийти друг другу на помощь в случае нападения третьей державы (имелись в виду США)[220].

Воскресенье, 29 сентября. Налет. Поскольку мы живем на первом этаже, мы больше не спускаемся в подвал, и я оставалась в постели. Вообще теперь на подвалы не очень надеются. Несколько дней назад бомба попала в один дом поблизости, причем сбоку. Сам дом остался стоять, а в подвале разорвались трубы, и все, кто там был, утонули.

Понедельник, 30 сентября. Густи Бирон[221] вылетел бомбить Англию и не вернулся. Его сестра Елена[222] неутешна.

Сегодняшний налет продолжался с 11 вечера до 4 утра. Я оставалась в постели и почти все это время читала, заснув незадолго до отбоя.

Вторник, 1 октября. Ужинала у друзей в Далеме, сирены застали меня у выхода на станции «Цоо»[223]. Я успела ускользнуть и добежала до дома. Ненавижу, когда во время налета тебя заталкивают в какой-нибудь совершенно чужой подвал. Но рано или поздно это неизбежно произойдет, так как с началом сигнала воздушной тревоги запрещается находиться на улице.

Среда, 2 октября. Когда мы обедаем дома, готовит Папá; он неплохой повар, но он все переперчивает. Он начал давать уроки русского языка.

Была лишь короткая воздушная тревога.

Воскресенье, 6 октября. Ужин с Константином Баварским[224] и Бюбхеном Хатцфельдтом. Последний получил разнос от сидевшего за соседним столиком полковника, которому он не отдал честь. Кому это нужно? Это только ставит всех в неловкое положение.

Вторник, 8 октября. Сегодняшний налет был самым длинным за все это время: он продолжался пять часов, много стреляли, были попадания и пожары. Мы оставались в постели.

Четверг, 10 октября. В Лондоне погибла тетя Катя Голицына[225]: бомба попала в автобус, на котором она ехала. Сегодня утром здесь, в Берлине, по ней, убитой немецкой бомбой, отслужили панихиду[226].

Читаю пророчества Владимира Соловьева, что не слишком-то подбадривает.

Владимир Соловьев (1853–1900) был другом и последователем Достоевского[227] и выдающимся поэтом, философом и мистиком. Здесь Мисси ссылается на соловьевскую «Повесть об Антихристе»[228], апокалиптическое видение его прихода, – который Соловьев полагал неминуемым, – где с поразительной точностью предсказаны ужасы современного тоталитаризма, равно как левого, так и правого.

Сегодня вечером я была в гостях, когда началась тревога. Стрельба была очень громкая, и несчастный Мэксхен Кикебуш, у которого после полученного во Франции ранения в позвоночник совершенно расстроены нервы, катался по полу и не переставая стонал: «Ich kann das nicht mehr hören» [ «Не могу больше этого слышать»]. Я ушла домой, а остальные продолжали веселиться, и один пьяный швейцарец стал стрелять и чуть было не попал в Мэксхена.

Пятница, 18 октября. Приехала Татьяна, бледная и расслабленная.

Суббота, 20 октября. Проездом появился Ронни Клари. Он, безусловно, один из самых привлекательных и одаренных молодых людей нашего поколения. Он только что помолвлен.

Вечер у Волли Зальдерна[229] в Грюневальде. Он в отпуске и живет со своими. Дом полон хороших книг и хорошей музыки. Едва мы выехали домой на машине Зичи[230] (из венгерского посольства), как началась воздушная тревога. Так как после сирены на улице позволяется находиться только дипломатам, Зичи повернул обратно к Волли, где мы слушали пластинки до двух ночи. Затем я отправилась домой пешком с Константином Баварским – около пяти километров. Когда мы перешли через мост Халлензее[231], снова завыли сирены. Нас никто не останавливал, и мы пошли дальше, но вскоре стрельба усилилась, и на Курфюрстендам полицейский втолкнул нас в подвал. Мы три часа сидели там на полу, дрожа от холода. Пальто у меня не было, и мы вместе укрылись плащом Константина. Бóльшую часть времени мы дремали или слушали чужие разговоры. В тяжелые времена берлинцы всегда на высоте и бывают очень остроумны. В шесть утра прозвучал отбой. Разумеется, не было ни трамваев, ни такси, так что мы спустились по Курфюрстендам бегом, чтобы согреться, пока наконец не нашли такси, которое и доставило нас домой. Около моего дома пришлось делать объезд: столкнулись две машины скорой помощи, куда только что погрузили раненых из соседнего с нашим дома, разнесенного в прах, и при столкновении погибли три человека, благополучно пережившие бомбежку.

Дома Татьяна очень беспокоилась за меня, поскольку та бомба чуть было не попала в наше здание. Я надела свитер, полежала полчаса и пошла на работу: было уже пора. Но работать я так и не могла, я так устала. По совету Кати Клейнмихель я прилегла на раскладушку (которую мы там храним на всякий случай), проснулась только через три часа и обнаружила, что меня с неодобрением разглядывает мой шеф. Весь день приходили люди, интересовались, живы ли мы: весь наш район сильно пострадал, несколько бомб упало между нашим домом и отелем Луизы Вильчек за углом.

Суббота, 26 октября. После работы поехала с Татьяной на машине Тино Солдати в деревню к Ц.-Ц. Пфулю. Сидели у камина, принимали ванну, отсыпались и старались забыть про бомбежки.

Понедельник, 28 октября. Сегодня итальянцы напали на Грецию. Гитлер встречается с Муссолини. На радио большой шум.

Несмотря на то что Муссолини был уже втянут в военные действия в Абиссинии и Ливии, он не мог дать Гитлеру в одиночку перекраивать карту Европы. Окрыленный успехом ле-том во Франции, в результате чего Италии достались Ницца и Корсика[232], он повернул взор на Восток – на Балканы, где уже в апреле 1939 г. Италия аннексировала Албанию. Гитлер не был поставлен заранее об этом в известность; более того, он недвусмысленно советовал Муссолини не предпринимать подобную операцию, поскольку у него не было иллюзий относительно боеспособности итальянской армии. Кроме того, он теперь готовился к самому грандиозному из своих замыслов – к завоеванию России. И его совершенно не устраивало вызывать британское вмешательство на южном фланге немецких армий, начинавших сосредотачиваться на Востоке, – а это непременно должно было произойти, если бы Греция обратилась к Англии за помощью. Более того, тогдашний греческий диктатор генерал Метаксас[233] придерживался прогерманской ориентации. Поэтому подготовка итальянского наступления велась в полной тайне от немецких союзников; и когда Гитлер встретился с Муссолини во Флоренции 28 октября, ему оставалось лишь примириться с совершившимся фактом.

Вторник, 29 октября. Англичане высадились на Крите[234].

Пятница, 1 ноября. Сегодня было два налета, один с 9.30 вечера до часу ночи, второй с 2.30 до шести утра. Какое счастье, что у нас квартира на нижнем этаже.

Воскресенье, 3 ноября. Английские войска высадились на греческом материке[235].

Понедельник, 4 ноября. Мне не хватает физического движения, и потому я стала брать уроки гимнастики и уже чувствую себя значительно лучше, хотя и несколько скованно. Преподавательнице кажется, что она сделает из меня спортсменку – лишь потому, что я высокая и худая.

Среда, 6 ноября. Последние шесть дней здесь находится Пауль Меттерних, и Татьяна все свободное время проводит с ним.

Пятница, 8 ноября. Сегодня Пауль Меттерних уехал, и Татьяна ради разнообразия осталась дома.

Понедельник, 11 ноября. Сидеравичюс[236] – бывший начальник литовской полиции, которого Папá знал в Каунасе и который живет в соседнем доме, – рассказал, как он стоял в очереди у мясной лавки и вдруг увидел, как через задний ход вносят ослиную тушу: он узнал ослиные копыта и уши, торчавшие из-под брезента. Так вот откуда, возможно, берутся наши еженедельные шницеля!

Воскресенье, 10 ноября. Ездила с Луизой Вильчек, Татьяной и Йозиасом Ранцау в Далем к Адаму Тротту. Он недавно женился на Кларите Тифенбах[237]. Он учился в Оксфорде в качестве стипендиата Родса, и в нем есть что-то совершенно особенное. Там же был личный секретарь Гитлера и его представитель в Министерстве иностранных дел, посланник Вальтер Хевель[238]. Тот как-то раз поставил в затруднительное положение бельгийца Картье, спросив его, как Луиза и ее друзья относятся к нацистскому режиму. Он неотесан, но, говорят, относительно безвреден, и это единственный человек из «непосредственного окружения» (как говорится), который время от времени появляется в обществе. Некоторые, видимо, надеются оказать через него какое-то положительное влияние на происходящее.

Четверг, 14 ноября. Пауль Меттерних вернулся. Татьяна видится с ним постоянно.

Среда, 27 ноября. Обедала с Татьяной, Паулем Меттернихом и Дики Эльцем у «Саварена»[239]. Ели омары и прочие ненормированные «плутократические деликатесы». Когда Татьяна приходит домой, проведя с Паулем весь вечер, он обычно звонит ей посреди ночи и они болтают без перерыва. К счастью, у телефона длинный провод, так что я могу выгнать ее в гостиную, иначе я глаз бы не смогла сомкнуть.

Как и некоторые другие стороны повседневной жизни в оккупированной немцами Европе и самой Германии, система распределения продовольствия была не лишена забавных странностей. Так, хотя продукты моря были либо недоступны, либо строго нормированы, поскольку глубоководный рыболовный флот исчез вследствие минирования прибрежных вод и подводной войны, моллюски и ракообразные, включая такие «плутократические деликатесы» былых времен, как омары и устрицы, имелись в продаже в изобилии до самой высадки союзников в 1944 г. Точно так же, хотя приличного пива очень скоро не стало даже в Германии, французское вино и шампанское, в самой Франции распределявшееся по карточкам, быстро наводнили рейх[240].