Берлинский дневник: 1940–1945

Мария Васильчикова

Берлинский дневник. 1940–1945

Издано при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Фото на обложке: Мария Васильчикова. 1941 год

This edition is published by arrangement with The Peters Fraser and Dunlop Group Ltd and The Van Lear Agency LLC

© The Estate of Marie Vassiltchikov, 1985

© Е. В. Маевский, Г. И. Васильчиков, перевод, 1994

© Г. И. Васильчиков, предисловие, послесловие, комментарии, 1994

© Н. Л. Елисеев, комментарии, 2024

© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2024

© Издательство Ивана Лимбаха, 2024

* * *

Бывают времена, когда торжествует безумие.

Тогда головы секут самым благородным…

Альбрехт Хаусхофер.Сонеты из Моабита. Спутники

Предисловие

Автор этого дневника, Мария Илларионовна Васильчикова (домашнее имя Мисси) родилась 11 января 1917 года в Петербурге и скончалась от лейкемии 12 августа 1978 года в Лондоне.

Она была четвертым ребенком в семье с пятью детьми и третьей дочерью бывшего члена Государственной думы IV созыва князя Иллариона Сергеевича Васильчикова[1] и его супруги Лидии Леонидовны, урожденной княжны Вяземской[2].

Род Васильчиковых происходит от Толстых, он отделился в XV веке. По преданию, родоначальником их был некий Индрис, прибывший на Русь с сыновьями и дружиной «из Земли кесаревой» в середине XIV века и ставший боярином князей Черниговских. Его потомки переселились в Москву и были боярами сперва у великих князей, а потом у царей московских; последующие поколения Васильчиковых стали дипломатами, военачальниками, общественными деятелями и государственными людьми у императоров российских.

Весной 1919 года Мисси покинула Россию вместе с семьей и росла в Германии, во Франции и в Литве, тогда еще независимой. Русские беженцы рассеялись по всему миру, но Франция, где Мисси провела свою молодость и училась, была перед последней войной, несомненно, центром общественной и культурной жизни русской эмиграции. И несмотря на материальные лишения вследствие мирового экономического кризиса и массовой безработицы (первыми жертвами которых неизбежно становились иностранцы), эта жизнь била ключом. А так как в Советском Союзе, где царило большевистское лихолетье, бушевало культурное варварство, русская эмиграция имела основание считать себя носителем и хранителем того лучшего, что в прошлом дала их Родина.

Хотя, как и большинство русских беженцев, Мисси искренно полюбила культуру тех стран, куда ее бросала судьба и хотя у нее был всю жизнь обширный круг друзей всех национальностей и она подолгу проживала то тут, то там, никогда она и не помышляла об ассимиляции и не отреклась от семейных традиций, так тесно связанных с Россией и русской культурой.

Сначала в Баден-Бадене, а затем в Париже она немедленно находила русских родственников и друзей, слышала русскую речь, молилась в русских православных храмах, справляла русские праздники, посещала русские спектакли и концерты и, позже, собрания, участвовала в русских любительских вечерах. Иными словами, она постоянно подвергалась влиянию той «русскости», проявление которой даже у тех, кто родился и вырос за рубежом, так поражает многих. В итоге всю свою жизнь и в любых условиях Мисси оставалась русской православной женщиной. Эта особенность ее существа проявляется и по ходу ее дневника.

В 1932 году семья покинула Францию и поселилась в Каунасе, тогдашней столице Литвы. Проездом оказавшись в Германии, они стали свидетелями прихода к власти Гитлера и первых бесчинств нацистов. Воспоминания об этом были неизгладимы. Впоследствии – когда она стала вести свой дневник – этическому неприятию любого тоталитарного режима суждено было выявиться с особой силой.

В Литве, где перед революцией находилось любимое имение Васильчиковых и где ее отец начал государственную службу как губернский предводитель дворянства, а затем как член IV Государственной думы, Мисси впервые познакомилась с природой и специфическим образом жизни и атмосферой Восточной Европы, столь отличными от Запада. В Литве и Мисси начала свою трудовую жизнь, поступив секретаршей в английское посольство.

Но уже в 1938 году ей пришлось уехать в Швейцарию, ухаживать за смертельно больным туберкулезом старшим братом Александром[3]. Когда осенью 1939 года разразилась Вторая мировая война, 22-летняя Мисси и ее 24-летняя сестра Татьяна[4] (ныне вдовствующая княгиня Меттерних) находились в Германии, где они проводили лето у приятельницы матери, графини Ольги Пюклер[5], в Силезии. Остальные члены семьи были разбросаны кто где: родители и младший брат, 20-летний Георгий[6] (домашнее имя Джорджи) проживали в Каунасе, где вскоре Красная армия начала занимать стратегические позиции; а старшая сестра, 30-летняя Ирина[7], – в Италии.

В те годы в результате массовой безработицы иностранцу было практически невозможно найти какую-либо работу в западных демократических странах. Только в фашистской Италии и в гитлеровской Германии экономический кризис был более или менее преодолен вследствие развертывания крупномасштабных строительных работ и интенсивного вооружения. Поэтому только там, обладая желанными квалификациями, литовские гражданки, сестры Васильчиковы, могли найти работу.

В январе 1940 года они переехали в Берлин. Дневник Мисси начинается с прибытия сестер в столицу Третьего рейха, где жизнь в эту первую зиму войны, если не считать затемнения и строгой карточной системы, была еще сравнительно нормальной. Поэтому начало дневника удивляет своей «светскостью». Лишь с апреля 1940 года и с немецким наступлением на Скандинавские и западные страны сама война, со всеми ее ужасами и последующими нравственно-этическими конфликтами, понемногу начинает занимать в дневнике все большее место, с тем чтобы под конец вытеснить все другое. И параллельно читатель замечает, как сама Мисси зреет – от умной и наблюдательной, веселой, но слегка наивной и беспечной молодой девушки к бесстрашной, но уже вполне все осознающей, все понимающей и глубоко переживающей молодой женщине.

Хотя Мисси не являлась гражданкой Германии, со своим знанием пяти европейских языков и секретарским опытом она довольно быстро устроилась на службу – сперва в Бюро радиовещания, а затем в Информационный отдел Министерства иностранных дел. Там она вскоре подружилась с маленькой группой убежденных противников гитлеризма, которые впоследствии стали активными участниками заговора 20 июля 1944 года[8]. В те времена мало кто вел дневник – из элементарной предосторожности, – а после провала заговора и немногие существующие записи, естественно были, авторами уничтожены. Таким образом, чудом уцелевшая хроника Мисси, с ее тщательным описанием день за днем, а иногда час за часом безуспешной попытки графа фон Штауффенберга[9] убить Гитлера и свергнуть его режим и последовавшей за провалом оргии террора, во время которой погибло много ее близких друзей и сотрудников, является чуть ли не единственным известным нам очным свидетельством этих страшных недель.

Спасшись чудом из пылающих развалин разрушенного бомбами союзников Берлина, Мисси провела последние месяцы войны, работая медсестрой в военном госпитале в Вене. Затем она вместе с госпиталем эвакуировалась в Западную Австрию, где ее и застал конец войны. Год спустя она вышла замуж за американского офицера П. Харндена[10], ставшего впоследствии известным архитектором, и жила во Франции и Испании. После смерти мужа в 1971 году Мисси переехала в Лондон. Там она и скончалась.

За полтора года до своей кончины, будучи уже смертельно больной, Мисси вернулась в Россию, в тогдашний Ленинград, туристом. Там, войдя в здание ДОСААФ на Фонтанке[11], где наша семья жила перед революцией и откуда ее увезли восьмимесячным ребенком осенью 1917 года, она была тепло принята ветераном адмиралом, который провел ее по всему зданию, и она даже посетила комнату, где родилась. Этому посещению суждено было стать ее прощанием с родиной.

Кроме дневника, Мисси больше ничего в своей жизни не написала. Ее служебные обязанности не представляли, собственно говоря, за редкими исключениями, большого исторического интереса. Но ей случилось быть там, где совершалась история, и точно к моменту, когда она совершалась, знать многих непосредственных видных участников событий и дружить с людьми, сыгравшими значительную историческую роль в Европе того времени. Более того, пользоваться их доверием. И как она сама говорила, потребность в дневнике в те критические годы была для нее почти физической – не фиксировать то, что происходило вокруг, было выше ее сил. Мисси вела записи систематически, отстукивая на своей машинке в министерстве впечатления о случившемся накануне. Лишь более длинные отрывки были написаны несколькими днями позже. Дневник велся на английском языке, которым она владела с детства. Написанные страницы прятались среди официальных бумаг, хранившихся в ее служебном кабинете. Когда их накапливалось чересчур много, Мисси их забирала и прятала или у себя дома, или же в загородных домах друзей, где ей случалось гостить. Сначала она писала так открыто, что не раз ее начальники выговаривали ей: «Послушайте, Мисси, отложите свой дневник и давайте немного поработаем!» Лишь после провала заговора 20 июля она стала более осторожной – эта часть дневника писалась изобретенной ею самой скорописью.

Хотя бомбардировками были разрушены многие дома, в которых она поочередно проживала, и хотя к концу войны ей пришлось бежать из осажденной советскими войсками Вены, бóльшая часть дневника уцелела.

Вскоре после войны Мисси расшифровала и отпечатала написанное скорописью и перепечатала начисто все остальное. Дневник оставался нетронутым более четверти века – до 1976 года, когда под упорным давлением брата и друзей и в свете некоторых других обстоятельств она наконец решила его опубликовать. Но и тогда она ничего не изменила по существу, внеся лишь кое-какие стилистические поправки и заменив кое-где звездочки именами. Мисси была твердо убеждена, что если дневник и заинтересует кого-то, то лишь потому, что, написанный для себя, он был абсолютно спонтанным, откровенным и честным и отражал то, что она пережила. Изменяя что-либо в свете того, что стало известно впоследствии, или же с целью защитить чью-то репутацию или даже свои собственные, возможно неправильные, суждения, она бы нанесла дневнику непоправимый урон. Мисси закончила подготовку дневника к печати буквально за несколько недель до своей кончины. Впервые он был издан в Англии в 1984 году[12], к 1993 году вышел на девяти языках и стал во многих странах бестселлером.

Мисси была очень скромна. Никогда в жизни она не смогла бы предвидеть триумфального успеха своего дневника (например, в США он является обязательным чтением на исторических факультетах нескольких наиболее известных университетов). Восторженные рецензии авторитетных обозревателей ее удивили бы и даже смутили, но и обрадовали бы. Действительно, согласившись наконец на издание дневника, она меньше всего искала личной славы. Главным ее побудительным мотивом было, с одной стороны, желание показать на живых примерах, что даже в условиях полного беззакония, безнравственности и тотального террора любой человек, независимо от своего социального происхождения и политических убеждений, может, лишь бы он этого хотел, жить бесстрашно, с достоинством, честно; а с другой стороны, рассказать о тех многочисленных мужчинах и женщинах, которые в гитлеровской Германии и в занятой немцами Европе нашли в себе мужество сказать «Нет!» преступному тоталитаризму и, во многих случаях, поплатились за это жизнью.

Русского читателя, возможно, несколько удивит неоднозначное отношение Мисси к войне, к воюющим сторонам, к немцам, к союзникам, к России, к Советскому Союзу, к русским – советским – соотечественникам, которых, кстати, она никогда не переставала таковыми считать. Но, будучи, как и все мы, искренней русской патриоткой, она никогда не поддалась искушению отождествлять Россию и русских с СССР, с большевистско-советским режимом и его официальными представителями. Равно как она решительно отвергала нацизм, так же решительно она отвергала коммунизм, и по тем же причинам.

Так, когда идет речь о страданиях русского народа или о его героизме, она инстинктивно пишет слово «русский». Так же инстинктивно она пишет «советский», когда идет речь о постыдных действиях СССР! Причем ее неприятие обеих систем было не только политическим. Оно носило нравственно-этический характер. Поэтому то, что творили нацисты в России, вызывало ее возмущение как у русской патриотки, но в не большей мере, чем преследования евреев теми же нацистами в самой Германии или их местными приспешниками в оккупированных странах или, под конец войны, зверства и насилия, учиненные Красной армией и НКВД в Восточной Европе и занятой ими части Германии. Повешенный впоследствии нацистами, ее шеф в Министерстве иностранных дел Адам фон Тротт[13] в письме к жене как-то писал о Мисси: «В ней есть что-то… позволяющее ей парить высоко-высоко над всем и вся. Конечно, это отдает трагизмом, чуть ли не зловеще таинственным…» Тротт верно уловил дилемму Мисси в последнюю войну: несмотря на ее привязанность ко всему русскому, для нее, пожившей уже во многих странах, дружившей с людьми самых различных национальностей, не существовало родового понятия «немцы», «русские», «союзники». Для нее существовали только люди, отдельные личности. И их она делила на порядочных и достойных уважения и непорядочных и недостойных уважения. Доверяла, дружила она исключительно с первыми. И они же искали ее дружбы и ей доверяли. Чем, конечно, объясняется тот факт, что, не будучи немкой, она оказалась в курсе такого сверхсекретного предприятия, как подготовка покушения на жизнь Гитлера в июле 1944 года. По-видимому, именно это и объясняет сегодня успех ее книги во всех странах, где она издавалась, и у всех ее читателей, как и продолжающееся обаяние ее личности еще теперь, полвека спустя после описываемых ею событий.

Георгий Васильчиков

1940

ЗАМОК ФРИДЛАНД[14]. Понедельник, 1 января. Ольга Пюклер, Татьяна и я тихо встретили Новый год в их замке Фридланд. Мы зажгли елку и гадали, выливая расплавленный воск и свинец в чашу с водой. Вот-вот ожидаем Мамá и Джорджи из Литвы. Они повторно сообщали, что приезжают. В полночь зазвенели все колокола деревни. Мы высунулись из окон и слушали: первый Новый год этой новой мировой войны.

Когда 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война, Литва (где жили родители Мисси и ее брат Георгий) еще была независимой республикой. Однако по секретному протоколу к Германо-советскому договору о дружбе и границе от 28 сентября (дополнившему пакт Молотова – Риббентропа о ненападении от 23 августа) она включалась в зону влияния СССР, и после 10 октября ряд стратегически важных городов и аэродромов заняли гарнизоны Красной Армии. С этого момента семья Мисси готовилась бежать на Запад. Существование этого тайного протокола, о котором на Западе знали с конца войны, долго отрицалось советской стороной. Только с приходом гласности и под давлением общественного мнения в Прибалтике, дымовая завеса очередного обмана распалась и летом 1989 года его существование было наконец официально признано Москвой*.

* Здесь и далее курсивом комментарии Г. И. Васильчикова. Ред.

БЕРЛИН. Среда, 3 января. Мы выехали в Берлин с одиннадцатью местами багажа, включая граммофон. Отправились в путь в пять утра. Стояла полная темнота. Управляющий имением отвез нас в Оппельн[15]. Ольга Пюклер дала нам взаймы денег на три недели; за это время мы должны найти работу. Татьяна написала Джейку Биму[16], одному из молодых людей, служащих в американском посольстве, с которыми она познакомилась весной этого года; не исключено, что там пригодится наш опыт работы в британском представительстве в Каунасе.

Посольство США в Берлине функционировало до 11 декабря 1941 года, когда вслед за нападением Японии на Перл-Харбор Гитлер объявил США войну.

Джейкобу (Джейку) Биму (скончался в 1993 г.) предстояла блестящая карьера, которую он закончил в должности посла США в СССР.

Поезд был переполнен, и мы простояли в коридоре. К счастью, двое солдат помогли нам погрузить багаж, иначе мы ни за что не втиснулись бы. Мы прибыли в Берлин с опозданием на три часа. Не успели мы добраться до квартиры, которую нам на время любезно предоставили Пюклеры, как Татьяна принялась звонить друзьям: когда звонишь, становится не так одиноко. Квартира находится на Литценбургерштрассе[17] – это улица, параллельная Курфюрстендамм[18]. Квартира очень большая, но Ольга попросила нас обойтись без прислуги, опасаясь за ценные вещи, и поэтому мы пользуемся только одной спальней, ванной и кухней. Все остальное стоит в чехлах.

Четверг, 4 января. Бóльшую часть дня мы устраивали затемнение на окнах, так как здесь никого не было с начала войны в сентябре.

Суббота, 6 января. Одевшись, мы осторожно спустились во тьму и, к счастью, нашли на Курфюрстендам такси, на котором и поехали на бал в чилийское посольство возле Тиргартена[19]. Принимал нас посол Морла[20], который был послом в Мадриде, когда началась Гражданская война[21]. Хотя их правительство поддерживало республиканцев[22], они предоставили убежище более чем 3000 человек, которых в противном случае расстреляли бы красные и которые укрывались в чилийском посольстве три года, спали на полу, на лестницах, всюду, где только находилось место; и несмотря на сильное давление со стороны республиканского правительства, супруги Морла не выдали ни одного человека[23]. Это особенно поразительно, если учесть, что брату герцога Альбы, потомку шотландских Стюартов, искавшему убежища в британском посольстве, было вежливо отказано; вскоре его арестовали и расстреляли[24].

Бал был чудесный, совсем как в довоенные годы. Сначала меня пугало, что я мало кого буду знать, но потом я сообразила, что знаю довольно многих с прошлой зимы. (Мисси навещала сестру в Берлине зимой 1938/39 г.)

Среди новых знакомых были сестры Вильчек[25], обе очень красивые и изумительно одетые. Их отец был последним германским послом в Париже[26]. Присутствовал также их брат Ханзи[27] со своей прелестной невестой Зиги фон Лаферт[28] и еще много других друзей, в том числе наш дальний родственник Ронни Клари[29], который очень хорош собой; он только что окончил Лувенский университет и прекрасно говорит по-английски – что было для меня большим облегчением, так как мой немецкий пока еще не на высоте. Бóльшая часть присутствовавших молодых людей – курсанты Крампница[30], офицерского броневого училища под Берлином. Потом пела Росита Серрано[31] (популярная чилийская певица), называя юного Эдци Вреде[32], которому девятнадцать лет, «Вel Ami»[33] (намекая на известный роман Мопассана), что ему невероятно льстило. Мы сто лет не танцевали и вернулись домой в пять утра, набившись всей компанией в машину Картье[34], бельгийского дипломата, который дружен с Вильчеками.

Воскресенье, 7 января. По-прежнему отчаянно ищем работу. Мы решили не просить о помощи друзей, а обращаться непосредственно к деловым знакомым.

Понедельник, 8 января. Сегодня днем в американском посольстве у нас была встреча с консулом. Он был дружелюбен и сразу же подверг нас испытанию, которое нас обескуражило, так как мы не были внутренне к нему готовы. Нас усадили за пишущие машинки, вручили нам также стенографические блокноты, и консул стал диктовать в таком темпе и с таким сильным американским акцентом, что мы не все понимали; и что совсем плохо, напечатанные нами два варианта письма, которое он диктовал, оказались неодинаковыми. Он сказал, что позвонит нам, как только появятся вакансии. Однако мы не можем долго ждать, и если тем временем подвернется что-нибудь другое, нам придется согласиться. К сожалению, значительная часть международного бизнеса свернута и нет больше фирм, которые нуждались бы в секретаршах со знанием французского или английского языков.

Четверг, 11 января. Мой двадцать третий день рождения. К нам пришла на чай Зиги Лаферт, невеста Ханзи Вильчека. Она удивительно хороша собой, многие называют ее «прототипом немецкой красавицы»[35]. Вечером Райнхард Шпици[36] водил нас в кино, а потом в ночной клуб «Сиро», где мы пили шампанское и слушали музыку: танцы в общественных местах теперь запрещены.

Суббота, 13 января. На рассвете появились Мамá и Джорджи. Я не видела Джорджи больше года. Он не изменился, такой же очаровательный и очень заботится о Мамá, которая выглядит совсем больной и изнуренной. В Литве, которая постепенно советизируется, им пришлось пережить много волнительного. Им всем давно следовало уехать. Но Папá пока остался; у него намечена крупная сделка.

Когда осенью 1939 г. в Литве появились первые советские военные базы, западные друзья-дипломаты сказали семье Мисси, что, пока идет речь о Красной армии, бояться им нечего; когда же появятся части НКВД, следует немедленно уехать. Еще тогда они выхлопотали себе въездные визы в Германию (куда было ближе всего, в случае необходимости, бежать) и закупили железнодорожные билеты. Как-то ночью, в середине января 1940 г., зазвонил телефон и знакомый голос сказал: «Эти господа прибыли». Утром на заре мать и брат тронулись в путь. Отец задержался еще на шесть месяцев и бежал уже, как увидим, пешком, «через зеленую границу»[37].

Воскресенье, 14 января. Мы устроили Мамá и Джорджи в квартире Пюклеров, чтобы им не пришлось платить за гостиницу. Тем более что у них всего сорок долларов на двоих. Поскольку работы у нас все еще нет, финансовое положение катастрофическое. Они подумывают остаться здесь. Это было бы ошибкой. Здесь очень холодно, есть нечего, политическая ситуация более чем шаткая. Мы пытаемся уговорить их ехать в Рим, где у Мамá много друзей и где есть большая колония русских беженцев. Тут ей будет одиноко, так как за исключением иностранных посольств, число которых быстро сокращается по мере того, как война все ширится, в городе не осталось почти никакого круга общения. Теперь Берлин – город холостяков, здесь одни наши сверстники, которые либо служат в вооруженных силах, либо весь день работают в учреждениях, а вечера проводят в ночных клубах. В Риме Ирина уже неплохо устроилась; жизнь будет легче, хотя бы уже из-за климата, а как только мы начнем работать, мы сможем регулярно посылать им деньги.

Понедельник, 15 января. Новый правительственный указ: ванна только по субботам и воскресеньям. Это порядочный удар: в большом городе на удивление быстро делаешься грязной, и потом это был один из немногих спосо-бов согреться.

Среда, 17 января. Мы много времени проводим дома – чтобы побольше быть с родными. У Мамá сильно расстроены нервы: сказывается все то, что она пережила со времени смерти (скончавшегося в апреле 1939 года брата) Александра.

Четверг, 18 января. У Джорджи огромный аппетит, а наши продовольственные запасы – мы привезли масло и колбасу из Фридланда – быстро тают. Это еще один довод в пользу того, чтобы они ехали в Рим. Здесь Джорджи очень скоро начнет страдать от недоедания, а Италия, к счастью, пока в войне не участвует, и там нет продовольственных карточек.

Пятница, 19 января. Катя Клейнмихель[38] работает в английском отделе ДД. Не исключено, что она сможет устроить туда на работу и меня.

Клейнмихель – русский графский род. В российской истории наиболее известен П. А. Клейнмихель (1793–1869), государственный деятель, приближенный к Аракчееву, а затем к Николаю I, главный управляющий путями сообщения и публичными зданиями.

Мы просто не знаем, как быть, потому что из посольства США молчат, а мы их беспокоить не смеем. Мы едва сводим концы с концами, а с приездом родных наши небольшие сбережения быстро тают. Мы говорили с кем-то из концерна «И. Г. Фарбен»[39], но им нужны люди, умеющие хорошо стенографировать по-немецки, а с этим у нас неважно.

ДД (Drahtlose Dienst, т. е. служба радиовещания[40]) – отдел новостей в «Рейхс-рундфунк гезельшафт», или РРГ. На некоторое время одним из начальников Мисси станет будущий западногерманский канцлер д-р К. Г. Кизингер[41].

Понедельник, 22 января. Сегодня пошла в бюро к Кате Клейнмихель на Фридрихштрассе и все утро печатала на машинке под диктовку по-английски; это было мое пер-вое испытание, и оно не могло быть легче. Испытание было на скорость; мне сказали, что меня вызовут позже. Учреждение напоминает сумасшедший дом: все делается в спешке, потому что надо уложиться в расписание радиопередач. Среди возможных будущих сослуживцев наткнулась на родившегося в Чехословакии Родериха Менцеля[42], бывшего международного чемпиона по теннису.